§ 3. Афины после франков

Битва при Кефиссе
См.[18], стр.195—199.

В начале XIV века в Греции появилось одно из удивитель­нейших явлений Средних веков. Все началось в 1302 г., когда после мира с Неаполем в Сицилии не у дел осталась большая группа (около восьми тысяч) наемников, состоящая из каталонцев, арагонцев, сицилианов и представителей многих других национальностей. Руководящую роль в ней играли каталонцы, почему эта группа известна в истории как «каталонская компания».

В это время Византия была в трудном военном положении и когда руководство каталонской компании предложило ей свои услуги, они были приняты. Три года каталонцы воевали в Византии, пока, наконец, не поссорились с императором и стали к нему в оппозицию. После этого каталонцы как огненный смерч двинулись по империи, уничтожая все на своем пути. Своей выучкой, дисциплиной и военным искусством они далеко превосходили императорские войска, которые могли оказывать им только символическое сопротивление. Они называли себя «счастливое, войско франков в Романии» и по своей органи­зационной структуре являлись своеобразной подвижной военной республикой, живущей грабежом и военной добычей.

К 1311 году каталонская компания волею судеб оказалась в Греции, в очень критическом положении обложенная, как волчья стая, со всех сторон врагами. Решающая битва произошла 15 марта 1311 года на берегу реки Кефисс. Каталонцам противостояло рыцарское войско под предводительством афинского герцога Вальтера де Бриеннь, состоящее из 700 рыцарей, представляющих весь цвет рыцарского сословия Греции, 6400 всадников и более 8000 пехотинцев (по другим данным пехотинцев было до 24 тысяч). Каталонцев же было только 8 тысяч, из которых часть фессалийцев и турок. Но это были ветераны, закаленные в сотнях сражений, хорошо понимавшие тактическую роль пехоты. С большим искусством они заняли такую позицию, что река Кефисс и озеро Копаида защищали их от нападения с тыла. Спереди они были прикрыты болотистой поймой, образовавшейся от разливов Кефисса. Каталонцы усилили естественные препятствия, взрыхлив на пойме почву и приведя из Кефисса по канавам воду. Естественные и искусственные предательские трясины были с виду совершенно незаметны, скрытые весенней зеленью.

Бой начался с того, что, горя нетерпением, и слишком вы­сокомерный, чтобы произвести разведку, герцог во главе двухсот избранных рыцарей с золотыми шпорами бросился на испанскую фалангу. Каталонцы в твердом порядке ожидали приближения неприятеля, в то время как их турецкие союзники разбили свой стан в некотором отдалении, подозревая всех и вся в измене. Когда же закованные в бронь всадники стали вязнуть в болоте и полностью иммобилизованные оказались беспомощной добычей каталонских дротиков, а поспешившие им на помощь войска завязли в той же трясине, турки ятаганами прикончили кровавое дело каталонцев. Из 700 рыцарей остались в живых только двое, а остальное войско, спасаясь от резни, в панике бежало по дороге в Фивы.

Так игра счастья одним сражением бросила к ногам уже отчаявшейся банды наемников целое государство.

Открыв же Плутарха, мы в его биографии Суллы найдем описание сражения между Суллой и Митридатом, происшедшее на тех же берегах Кефисса и при вполне аналогичных обстоятельствах.

Здесь апокрифист, можно сказать, пойман за руку.

Афины при каталонцах
См.[18], стр.210—280.

После битвы при Кефиссе афинское герцогство не смогло оказать организованного сопротивления каталонцам, и вскоре все оно очутилось в их руках. После многолетних скитаний, сопровождаемых беспримерной борьбой и страшными лишениями, наемники получили в свое полное распоряжение богатейшую страну. Они выкинули французов из их должностей, поместий и ленов, вынудив оставшихся в живых покинуть страну, и сами заняли их места. Но грубые и невежест­венные солдаты, сумев завоевать страну, не знали как ею управлять. К тому же все окружающие страны видели в завоевателях Фив и Афин лишь шайку разбойников, стоящую вне между­народного права!

В этих условиях для каталонцев оставалось лишь искать помощи и покровитель­ства какого-нибудь могуществен­ного государя. Они выбрали своего бывшего патрона, короля Сицилии. Был заключен договор, восстанав­ливающий афинское герцогство под сюзерени­тетом Сицилий­ского королевства. Каталонцы, в основном, сохранили захваченные ими лены и образовали внутри герцогства автономную военную республику. Получился довольно странный герцогско-республиканский государственный гибрид. Например, все назначения на государственные должности производились королем или герцогом, но кандидатов предлагало «счастливое войско», и ни король, ни герцог не имели права вето.

Правление каталонцев в Афинах продолжалось около 70 лет. За это время сменилось почти два поколения людей и никто уже не вспоминал блестящих рыцарей некогда тщеславив­шихся на улицах и площадях Афин и Фив. Их постройки или разрушились, или перешли к другим — владельцам, которым не было нужды помнить, кто и когда их первый построил. Сами каталонцы строили мало и в основном лишь военные объекты, поскольку «счастливому войску франков» было не до гражданского строительства. Оно вело почти непрерывные войны то с целью захвата соседних земель, то обороняясь от наследников де Бриення, стремившихся восстановить старый порядок.

В это время иностранцы властвовали не только в Афинах. Ахейское княжество в Морее также находилось в глубоком упадке. После длительной борьбы различных династических интересов ахейский князь Иоанн в 1335 году меняет (!) его с приплатой на владения в Албании, и властитель­ницей Мореи становится знаменитая Екатерина Валуа. Эту комбинацию провел ее фаворит, молодой, ловкий и обаятельный флорентиец Никколо, представитель флорентий­ского банковского дома Аччьяйоли. С этих пор Никколо связывает всю свою судьбу с Ахайей. Как байльи княжества ему удалось остановить его анархическое разложение, обуздать непокорных баронов и отразить нападения пиратов и каталонцев. В награду он получил в Каламате большой лен. В дальнейшем Никколо за крупные услуги неаполитанскому королевскому дому был сделан великим сенешалом и получил одно за другим несколько графств. Однако вершины своих политических успехов Никколо достиг в 1358 г., когда ему было пожаловано в наследственное баронство коринфское кастеллянство.

После смерти Никколо правителем Коринфа становится его племянник Нерио. В это время афинское герцогство, раздираемое династи­ческой борьбой и обескровленное военными авантюрами, стремительно идет к упадку. Сюзеренитет над ним переходит к арагонским королям, но у тех не доходят руки заняться делами своего отдаленного владения. Этим решает восполь­зоваться Нерио, унас­ледовавший не только богатство, но и удачу Никколо. С абсурдно малым войском он в 1385 г. захватывает всю Аттику за исключением афинского Акрополя, войти в который он смог только после двухлетней осады. Так флорентийский купец стал владетелем Афин.

Нерио с изумительной быстротой совершил преобразование правительственного механизма. Покинутые арагонским королем каталонские бароны не имели силы к сопротив­лению и вынуждены были покинуть страну и все свои лены и владения. По словам Грегоровиуса они «до такой степени исчезли из Аттики, что теперь самое тщательное исследование не может открыть здесь ни следа их былого существования. Ни в Афинах, ни вообще в Греции каталонцы не оставили никаких памятников своего владычества, — или же таковые исчезли бесследно. Даже в Акрополе, где они, несомненно, произвели некоторые изменения, особенно устройством укреплений, не открыто никаких остатков последних» ([18], стр.280).

В связи с последним утверждением Грегоровиуса обращают на себя внимание так называемые «франкские башни», одна из которых до самого последнего времени обезображивала Акрополь (см.[18], стр.319). Грегоровиус сообщает, что об их происхождении фактически ничего неизвестно; лишь судя по архитектуре, можно думать, что они построены до появления пороховой артиллерии. Обычно их постройка приписывается де-ла-Рошам (по-видимому, так думает и Грегоровиус), но против этого говорит то, что бургундцы, как мы уже отмечали выше, были мягкими и миро­любивыми правителями. Зачем им нужно было строить военные оборонитель­ные башни?

Напротив, вечно воюющим каталонцам эти башни были необходимы и поэтому они и должны были быть их естествен­ными строителями.

Флорентийцы в Афинах

Столь легко доставшееся Нерио герцогство Афинское потеряло при нем свой феодальный характер; оно превратилось просто в частное владение богатого купца. Он мог раздавать земли своим друзьям и сотрудникам, но баронами он их не делал. Ибо Нерио не привел с собой толпы жаждущего ленов дворянства или грабителей-конквистадоров. Он завоевал Афины при помощи отряда наемников, которым он заплатил из своей кассы и с которыми мог по желанию расстаться, когда угодно (см.[18], стр.283).

Хотя Нерио не имел и тени прав на завоеванную страну, искусная дипломатия и удача позволили ему справиться со всеми трудностями и к 1394 г. он становится общепризнанным герцогом Афин под сюзеренитетом неаполитанского короля (см.[18], стр. 291).

Перед смертью Нерио завещал город Афины в собственность храму Санта-Мария, как тогда назывался Парфенон. Не подозревая всей силы своих сопоставлений, Грегоровиус по этому случаю пишет: «Делая Деву Марию собственницей славнейшего города исторического мира, умирающий герцог едва ли помнил, что Дева (Parthenos) того же храма на Акрополе была уже некогда госпожой Афин» ([18], стр.294). Мы видим теперь откуда взят классиками этот штрих.

Однако завещание Нерио не было выполнено. Его наследники передрались между собой, чем и воспользовалась Венецианская республика. Введя свои войска в герцогство, она удерживала его за собой до 1402 года, когда была изгнана Антонио, побочным сыном Нерио, и власть дома Аччьяйоли была вновь восстановлена в Афинах. По договору 1405 г. синьория признала Антонио полноправным герцогом Афин, обязанным Венеции лишь дружбой и символической данью (см.[18], стр. 304—505).

К этому времени почти вся северная Греция уже попала под власть турок, держалась одна лишь Аттика. Но и она была в 1416 г. опустошена султаном, а Антонио был вынужден признать себя его вассалом и данником. К 1430 г. один Антонио Аччьяйоли оставался в Греции франкским государем, который (хотя и являясь вассалом султана) правил в собственном государстве, основанном еще латинскими завоевателями. На мрачном фоне всеобщего разорения Афины вполне могли представляться оазисом в пустыне, хотя фактически и их положение было отнюдь не сладко.

Умелое и долгое (тридцатидвухлетнее) правление Антонио, принесшее Афинам временное спокойствие, позволило ему заняться строительством. До 1835 г. в Акрополе существовали руины дворца Аччьяйоли, построенного (или завершенного) Антонио. Обращает на себя внимание тот факт, что этот дворец составлял одно неразрывное. целое с Пропилеями, которые в то время были еще совершенно целы. Грегоровиус специально подчеркивает, что Аччьяйоли «обошлись с этим чудным памятником так же бережно (?! — Авт.), как и афиняне при обращении Парфенона в церковь» ([18], стр.320). Снова мы встречаемся с одним из любимых сближений Грегоровиуса, об истинном значении которых он и не подозревал!

Антонио наследовал его племянник Нерио II. Современники опи­сывают Нерио как бессильного, слабовольного человека, неспособного управлять государством в наступившие тяжелые времена. По-видимому, он действительно не отличался силой характера, поскольку на несколько лет был изгнан из города собственным братом и смог вернуться только после смерти последнего. Тем не менее, ему удалось без катастрофы закончить свое правление и не отдать окончательно Аттику туркам (см.[18], стр. 328—331).

После смерти Нерио II афинское герцогство просуществовало еще лет десять в обстановке, как оценивает Грегоровиус, «преступных вожделений и борьбы ничтожных людишек из-за мимолетного пребывания на троне» ([18], стр.348). В это время афинские герцоги получали свою эфемерную власть по ярлыку турецкого султана. К 1456 году султану, по-видимому, вконец опротивели интриги этих авантюристов, завершившиеся убийством последним герцогом Афин своей собственной матери, и он приказал обратить герцогство афинское в турецкую провинцию. Турецкая армия оккупировала Аттику, но кучка оставшихся верными герцогу афинян заперлась в Акрополе и еще в течение двух лет отражала штурмы турок. Лишь в 1458 году султан смог торжественно въехать в побежденный город (см.[18], стр.353).

Ничтожество Афин, которое этот город имел в течение всей его реальной истории, хорошо подчеркивается тем фактом, что захват Афин турками прошел всюду совершенно незамеченным.

Кириак из Анконы

Мы уже видели (см. § 1), какие фантастические представления об Афинах были распространены в средневековой Европе. Дальнейшее развитие эти представления получили, как и следовало ожидать, у гуманистов. Любопытно, однако, что о современных им Афинах гуманисты практически ничего не знали и даже не подозревали о якобы имеющихся там античных древностях. Вот что пишет Грегоровиус: «Как мало занимал классический мир афинских развалин мысль наиболее выдающихся умов Италии, показывает тот же Боккаччо... Афины два раза являются местом действия в его произведениях: в седьмой новелле второго дня Декамерона и в Тезеиде. Но ни здесь, ни там восхитительнейший для всякого поэта город древности не был для него ничем, кроме пустого имени и места... нет ни одного места, где бы воодушевленное воспоминание об идеальном прошлом Афин довело поэта до увлечения... Одним словом, для Боккаччо и всех его современников в Италии Афины оставались ; местом,   о   котором   они   не   имели   никакого   наглядного представления» ([18], стр.250).

Это тем более странно, что в то время Флоренция, как мы знаем, имела тесные сношения с Афинами, а сам Боккаччо был даже близким другом Никколо Аччьяйоли.

В своем отношении к Афинам и, вообще к Греции, Боккаччо был не, одинок. То же равнодушие проявили (см.[18], стр.250), например, составители греческой и французской хроник Морей, бывшие современниками Боккаччо.

Совершенно ясно, что ни Боккаччо, ни его коллеги не ассоциировали в своем уме «классическую» Грецию, бывшую предметом их восторгов, с Грецией им современной.

Только через сто лет появился первый гуманист, который счел нужным посетить Грецию и на месте ознакомиться с классической древностью. Этим смельчаком был уже упоминавшийся выше Кириак из Анконы.

Информация (см.[18], стр.352—544) о двукратном посещении Кириаком Афин несколько сбивчива и вызывает ряд недоуменных вопросов.

Например, Кириак с прохладцей отзывается о тогдашнем афинском герцоге Нерио II, что Грегоровиус объясняет тем, что либо Нерио не был к Кириаку достаточно внимателен, либо не произвел на него впечат­ления образованного человека. Оба объяснения не выдерживают критики, поскольку Нерио был образованным человеком очень близким к гуманистам, с которыми он поддерживал постоянные контакты, будучи в изгнании во Флоренции.

По мнению Грегоровиуса, во дворце Нерио должно обязательно было быть собрание классических произведений искусства, ибо немыслимо чтобы столь образованный и культурный человек полностью игнорировал древности, которые валялись у него буквально под ногами. Но Кириак об этом собрании ничего не пишет, что могло быть только, если Нерио ему его не показал. Почему?

Можно думать, что при встрече в Акрополе Нерио попытался объяснить Кириаку ложность многих его представлений об Афинах, почерпнутых из литературы. Это было ушатом холодной воды для разгоряченного энтузиаста и, по-видимому, Кириак просто не поверил Нерио. Это объяснение холодности к Нерио, проявленной в письмах Кириаком (если только эти письма не являются фальшивкой), представляется нам наиболее правдоподобным.

Целью Кириака при посещении Афин было рассмотреть памятники и главное списать надписи. Однако почему-то в самых богатых (теперь) «античными» надписями местах (например, в Акрополе) Кириак ограничился одной-двумя надписями, а все внимание уделил другим местам, где надписей к настоящему времени почти не осталось.

Несоразмеримо большое число найденных Кириаком надписей относится к императору Адриану. Впрочем, из самих надписей часто трудно понять, о каком из ряда известных истории Адрианов идет речь. Быть может, не об императоре, а, скажем, о папе.

Удивляет также, почему Кириак полностью проигнорировал многие замечательные памятники «древности» (например, гробницы перед Дипилоном и по улице Академии). Грегоровиус пытается объяснить это тем, что если не считать немногочисленных громадных развалин, весь старый город со всеми его художественными сокровищами оказался покрытым «кучами земли и садами». Но, спрашивается, кто и когда убрал эти кучи земли и выкорчевал эти сады, поскольку к XIX веку их уже не было. Неужели, турки?

Впрочем, Грегоровиус противоречит сам себе. Он пишет: «Подобно Риму и почти каждому другому городу античного происхождения Афины были усеяны бесчисленным множеством остатков древних сооружений, которые или валялись в пыли, или употреблялись самым неподходящим образом (и тем не менее сохранились! — Авт.). Великолепные вазы и саркофаги служили корытами для водопоя (и остались целы! — Авт.), мраморные плиты из театров и портиков лежали у порогов (и тем не менее за две тысячи лет не истерлись! — Авт.) или служили столами в мастерских» ([18], стр.335). Так все-таки были или не были покрыты землей «художественные сокровища древнего города»?

Если они были покрыты землей, то как справедливо замечает Грегоровиус, случайный удар лопаты должен был открывать классичес­кие скульптуры и другие бесценные создания искусства. Почему же, — с недоумением спрашивает Грегоровиус, — это не побудило никого из афинских герцогов, среди которых было немало образованных и любящих искусство людей, начать хоть какие-нибудь раскопки?

Если же земли не было, то почему же Кириак просмотрел почти все наиболее замечательные архитектурные сооружения и надписи на них?

Тут явно у Грегоровиуса (и иже с ним) снова не сходятся концы с концами.

Дальше — больше. Чтобы объяснить молчание источников до Кириака об архитектурных памятниках Афин и безразличие к ним гуманистов, Грегоровиус постулирует полное равнодушие к ним самих афинян. Однако, когда ему нужно объяснить, как смог Кириак ориентироваться в развалинах древнего города, он немедленно постулирует (посредством уже известных нам слов «несомненно», «конечно», «безусловно» и т.п.) (см.[18], стр.340) существование в Афинах института чичероне в формах, описанных еще Павзанием! Удивительно, как Грегоровиус сам не видит зияющих противоречий в своих построениях.

Наконец, обращает на себя внимание, что основной труд Кириака — трехтомное собрание заметок, рисунков и надписей дошел до нас только частично. Копии будто бы его рисунков, сохранившиеся в одном альбоме 1466 года, имеют весьма мало общего с действительностью. Опубликованы труды Кириака были только в XVIII веке.

Все это заставляет с достаточной остротой поставить вопрос об аутентичности информации Кириака. По-видимому, такое лицо действительно существовало и действительно путешествовало по Греции, собирая надписи и срисовывая архитектурные памятники. Но, что в приписываемых ему материалах аутентично, а что добавлено позже, без специального исследования пока определить нельзя.

Следует при этом иметь в виду, что Кириаку можно было припи­сывать все, что угодно, без малейшей опасности разоблачения, поскольку уже через двадцать лет после его последнего путешествия турецкая оккупация надолго отрезала Афины от европейских ученых. Грегоровиус неоднократно сравнивает Кириака с Павзавием. Было бы очень интересно сравнить тексты этих двух авторов и выяснить, не списан ли «Павзаний» у Кириака.

Афины в апперцепции европейцев
См.[18], стр.343 и 364—369.

Апперцепционные фантастические представления об Афинах продолжали господствовать в Европе и после Кириака. В относящихся к XV веку рукописях «Космографии» Птолемея и «Изолариума» Бондельмонте Афины изображены в виде замка с зубчатыми стенами и башнями (и с надписью «Афины — ныне Сетин»), в хронике Жана де Курой — в виде фландрского, а в Нюрнбергской хронике Шеделя — в виде немецкого города (и это несмотря на то, что Шедель, по некоторым данным, имел в своем распоряжении копии рисунков Кириака), Впрочем, можно думать, что Шедель, давал чисто условное изображение, поскольку он сам же писал, что от Афин «остались лишь немногие следы».

В XVI веке сведения об Афинах в Европе были исключительно скудны. Дело дошло до того, что в 1573 году Мартин Краус (Крузиус), профессор классической литературы в Тюбингене, поставил вопрос: существуют ли еще Афины? Этот вопрос он задал в письме канцлеру константинопольского патриарха, и полученный ответ дал, как говорит Грегоровиус, первые точные сведения об Афинах и впервые пролили слабый свет на состояние его памятников.

До XVIII века афинской (и вообще греческой) археологией никто не занимался. «Греки на Крите и Корфу, другие ученые эллинисты собранные Альдом Мануцием в Венеции и преподававшие в греческих гимназиях в Манте, Падуе, Риме, Париже, Женеве, Гейдельберге, посвящали все свои силы филологической критике» ([18], стр.365).

Не удивительно поэтому, что даже в 1677 году в книге «Точное и подробное описание древней и новой Греции» ее автор Лауремберг утверждает, что от древней столицы муз осталась лишь кучка жалких хижин, называемая Сетин, хотя ему и были известны письма, полученные Крузиусом. На карте, приложенной к его книге, Лауремберг изобразил Афины в виде круглого города, посередине которого возвышается высокая конусообразная гора, увенчанная двумя готическими башнями.

Однако в отношении Афин в Европе уже подули новые ветры. В 1645 г. в Афинах появляются французские иезуиты, а в 1658 г. — капуцины. Их монастырь и сделался исходным пунктом изучения афинских древностей, которое с тех пор производилось все с большей интенсивностью.

Таким образом, литературно-теоретические представления о Древней Греции, выработанные филологами-гуманистами, лишь через двести-триста лет подверглись сравнению с археологическим материалом. Естественно, что все исследователи занимались только одним: осмыслением и интерпретацией афинских руин в рамках уже твердо устоявшихся «классических» представлений на основе стихийно сложившихся атрибуций. Никакой речи о независимом изучении «афинских древностей» вообще не было.

Результаты этой односторонней работы нам и преподносятся теперь как «научно установленные» факты о классической Греции.

   НАЧАЛО