§ 3. Коронованные Великие понтифексы

Николай I и «исидоровы декреталии»
См.[5], стр.545—552 и [7], стр.418—420.

После ранней смерти Джованны началась смута, когда одно­временно появились два понтифекса: один Бенедикт, выбранный «римским народом», а другой, Анастасий, поддержи­ваемый им­перскими графами. О растущей силе города Рима ярко свидетель­ствует тот факт, что послам императора пришлось, в конце концов, уступить и выдать Анастасия его противнику.

Следующий римский понтифекс Николай I известен тем, что он был первым, кто короновался тиарой, увенчанной тройной короной, как знаком светской власти. Хотя Николай по-прежнему признавал формальное верховен­ство каролинг­ского императора (который присут­ствовал даже при коронации Николая), но он ощутил себя уже достаточно сильным, чтобы по многим вопросам резко конфликто­вать с императором. Дело дошло до того, что император был вынужден с войском явиться в Рим. Николай успел бежать, и трудно сказать, как разверну­лись бы события, если бы император неожиданно не заболел и не был принужден вернуться в Равенну, а Николай вскоре не умер.

Все источники того времени единодушно отмечают общую культурную и интеллекту­альную отсталость Рима по сравнению с городами Германии, Франции и даже самой Италии, в которых как раз в это время появились схоласти­ческие школы, зародыши будущих универси­тетов. Грегоровиус указывает, что хотя в то время уже всеми осозналась роль латыни как всемирного христиан­ского языка, но в латинском языке и науках совершенство­вались ученые Германии и Галлии, тогда как в Риме господ­ствовала «варварская латынь». Этот непонятный с традиционной точки зрения факт прекрасно укладывается в намеченную в § 4 гл.14 схему возникновения латинского языка.

Грегоровиус далее сообщает, что именно в эту эпоху римский понтификат ревностно принялся за составление своей хроники. Претензии понти­фексов требовали соответ­ствующего идеоло­гического обоснования и вот появляется множество сборников писем, речей и других актов римских епископов. Считается, что именно в это время и была составлена неоднократно упоминав­шаяся выше «Книга понти­фексов» (заканчиваю­щаяся как раз житием Николая I).

Вершиной всей этой литературы был сборник декретов «древних пап» и древних соборов, составлен­ный неким Исидором. В нем высоко ставятся привилегии духовенства, в особенности епископов, и власть «папы» расширяется гораздо дальше того, что призна­валось за нею до тех пор. Великий римский понтифекс выставля­ется как верховный глава, законодатель и судия церкви, единый епископ всего хрис­тиан­ского мира. По всем делам можно обращаться к нему с апелляцией и только он один вправе решать важные и трудные дела. Епископы объявляются свободными от всякого мирского суда. Худые епископы должны быть сносимы, как наказание божие, суд над ними должен быть предостав­лен Богу. Никакой мирянин ни в чем не может обвинять своего священника и никакой священник своего епископа, их обвинения не могут быть даже выслушиваемы.

Подлинность «Исидоровых декреталий» была без труда опроверг­нута, как только появилась филологи­ческая критика, допущен­ными их автором грубыми анахрониз­мами и промахами, но три- четыре сотни лет они считались безусловно достоверными и на них основы­валась вся политико-правовая практика римских понтифексов и пап.

Любопытно, что инициаторами этого подлога были судя по всему не римские понтифексы, а провинци­альные епископы, которых декреталии освобождают не только от всякого светского контроля, но и от контроля митрополитов и местных соборов, предоставляя решение их дел отдаленному трибуналу Рима как единствен­ному судье. Главная цель декреталий состояла в том, чтобы защитить собственность духовенства от внешних посягательств и утвердить привилегии клерикальной иерархии на основе, не зависимой от светской власти. Для этого автору декреталий пришлось возвысить не только епископов, но и их формального верховного главу — римского понтифекса.

Естественно, что Николай I не преминул восполь­зоваться исидоровыми декреталиями как кодексом своих неограничен­ных прав во всем мире. Недолговеч­ная империя Карла Великого клонилась уже к закату; поэтому императорам не удавалось силой пресечь притязания понтифексов.

Николаем I начинается новый период истории римского понти­фиката, период коронован­ных понтифексов, открыто провоз­глашающих свою независимость от империи.

Уже при выборах его преемника императорские послы были про­игнорированы и подчеркнуто не приглашены на избиратель­ное собрание.

Спор о «филиокве»
См.[7], стр.446—453.

Повышению авторитета римской церкви способ­ствовала также политико-религиозная ситуация, сложившаяся в Византии.

В это время на константино­польском престоле сидел император Михаил III, получивший в истории вырази­тельное прозвище Пьяница. О нем рас­сказывают, что в постоянных попойках и других недостойных развлечениях Михаил настолько расстроил государ­ственную казну, что вынужден был грабить церкви и пере­плавлять в монеты золотые украшения император­ских одежд. Он учредил шутовскую церковную иерархию, главой которой был некий Боголюб (Феофил), известный также под именем Поросенка. Члены этой иерархии, в которой состоял и сам император, принимали шутовское посвящение, рядились в церковные одежды, пели непристой­ные песни под церковную музыку и публично (!?) всячески пересмеивали официальные церковные ритуалы. Впрочем, вся эта информация исходит от противников Михаила и к ней следует относиться осторожно, особенно, если учесть, что в своей политико-государствен­ной деятель­ности Михаил был, по всем данным, вполне дельным правителем. Судя по всему, он являлся просто одним из последних представи­телей отживающего доевангели­ческого христианства вакхического характера, а в веках дурную репутацию ему создали его евангели­ческие враги. То же самое относится и к одному из собутыль­ников Михаила, знатному византийцу Фотию, бывшему начальником император­ских тело­хранителей (протоспатарием), вся наша информация о котором также заимствована у его противников.

По всем данным именно в IX веке в атмосфере ожесточенных споров окончательно сложился догмати­ческий образ Христа. В Риме его приравняли к богу, включив в символ веры положение (т.н. «филиокве»), что святой дух выделяет из себя не только Бог Отец, но и его Сын. К этому мнению склонялся и тогдашний константино­польский патриарх Игнатий (845—857 гг.). Признание такого символа веры означало, конечно, окончатель­ный разрыв с агарянами. Не желавший этого Михаил заставил митрополита Григория в шесть последова­тельных дней рукоположить Фотия во все степени священ­нослужения и, принудив Игнатия к отречению, посадил Фотия на его место.

Между сторонниками Игнатия и Фотия разгорелась борьба, в ходе которой каждая из сторон обратилась за поддержкой к понтифексу Николаю. Понтифекс увидел в этом благо­приятный случай для расширения своего влияния и представил все дело, как обращение к его решению. Он отправил в Константи­нополь легатов с письмом императору, выдержан­ном в тоне независимого властелина, и с инструк­циями не признавать Фотия. Но, несмотря на эти инструкции, вселенский собор 861 года (с которого, по мнению Морозова, во многом списан легендарный Никейский собор) подтвердил полномочия Фотия и низложил Игнатия. Раздражен­ный Николай, объявив свою церковь главой всех христиан­ских церквей, собрал в 863 году свой собор, на котором Фотий был лишен всех духовных должностей, а все решения против Игнатия были объявлены недействи­тельными. В ответном послании Михаил с негодова­нием отверг все притязания Николая, подчеркнув, что в обращении к Риму византийцы отнюдь не имели в виду признавать его своим судьей (и, кстати сказать, охарактери­зовав латинский язык римлян как варварский жаргон).

Медленно, но верно, дело шло к оконча­тельному разрыву между западной и восточной церквами. В 867 году созванный Фотием собор даже объявил Николаю анафему. Но внезапно все изменилось. В результате дворцового переворота император Михаил III был убит и к власти пришел бывший борец и наездник Василий, которого Михаил за спортивные успехи приблизил к себе и даже женил на одной из своих наложниц. (Таким образом, мы видим, что даже в IX веке «хрис­тианнейшие» византий­ские императоры держали гарем).

Через два дня после переворота Фотий был низложен, Игнатий восстановлен в патриаршем достоинстве, а в Рим Василий отправил письмо, в котором авторитет преемника апостола Петра признавался в терминах, дотоле неслыханных.

Хотя в 878 году Фотий снова становится патриархом, игнорируя анафему Рима, и дело доходит до формального разрыва двух церквей, но все же вся история с Фотием чрезвычайно укрепила авторитет Рима и его притязания на всеобщее церковное главенство.

Дальнейшее ослабление императорской власти
См.[5], стр.555—556.

Несмотря на прошедшее со дня коронования Карла почти столетие, византий­ские императоры не примирились с появлением на Западе новых «римских» императоров. В 871 г. византий­ский император Василий посылает каролингскому императору Людовику II (тому самому, который неудачно боролся с Николаем I) оскорби­тельное письмо, отрицающее за Людовиком право на импера­торское звание. В ответ Людовик написал будто бы следующее:

«... Мы получили власть от нашего деда, но не узурпа­цией, как ты полагаешь, а волею бога, решением церкви и понти­фекса, через воз­ложение его рук на нас и через помазание. Ты говоришь, будто бы мы должны называться импера­торами франков, а не римлян, но ты должен знать, что если бы мы не были римскими импера­торами, то мы не могли бы быть и импера­торами франков. И это имя, и этот сан мы получили от римлян, среди которых впервые засияло это величие, а с ними к нам перешли и божествен­ное управле­ние римским народом, и городом, защита и возвели­чение матери всех церквей, давшей роду наших предков сначала королев­скую власть, а затем и император­скую... наш прадед Карл Великий первый из нашего племени и рода был помазан папою и в силу дарован­ной ему тем благодати был провоз­глашен императором и помазан­ником божиим, между тем как другие нередко достигали император­ского сана помимо божественного воздействия и посред­ничества папы, будучи избраны только сенатом и народом. Были и такие, которые даже не избирались, а возводились на императорский престол солдатами или овладевали импера­торским скипетром Рима другими способами. Но если ты осуждаешь действия римского папы, то порицай уж и Самуила, который, отвергнув Саула, помазан­ного раньше им самим, нашел нужным помазать на царство Давида».

Это письмо показывает, если только оно не подлог (эта стандарт­ная оговорка всегда необ­ходима при изучении документов католи­ческой церкви), каких успехов к этому времени достигли в борьбе за свое идеологи­ческое возвышение римские понтифексы: сам император ставит святость император­ского сана в прямую зависимость от помазания рукой великого римского понтифекса!

В письме Людовика обращает на себя уверенность автора, что импера­торский сан с самого начала требовал освящения папой и что все другие способы его приобре­тения законной силы не имеют. Мы видим, что представле­ние о древнем император­ском Риме было в то время существенно отлично от сегодняшнего, выработан­ного гуманистами Возрождения. По представлению Людовика (которое он высказывает как общеизвест­ное и само­очевидное) христиан­ские понтифексы духовно руководили Римом и при «древних» императорах и благо­словляли их на царство.

Вместе с тем, в это же время явно существовало и пред­ставление об «языческих» импера­торах, пресле­довавших христиан. Очевидная про­тиворе­чивость этих двух пред­ставлений, по-видимому, никого не смущала.

Морозов замечает, что, если в латинском оригинале письма Людовика (с которым он не имел воз­мож­ности познако­миться) действи­тельно употреблен термин «папа» (а не «понтифекс»), то оно пред­ставляет собой апокриф. Однако, ввиду нестандарт­ных представ­лений автора этого письма о роли «пап» в древнем император­ском Риме, едва ли этот апокриф был очень поздним. Поэтому даже и в этом случае можно думать, что «письмо Людовика» достаточно точно отражает государ­ственную идеологию того времени.

Сильный удар авторитету императора был нанесен в том же 871 году, когда он был захвачен в плен его собствен­ным вассалом герцогом Беневента Адальгисом. Чтобы освобо­диться из заточения, Людовик был вынужден дать клятву не мстить за совершен­ное над ним насилие и за то унижение и оскор­бление, которому в его лице подвергся импе­раторский сан. Однако, получив свободу и явившись в Рим, Людовик потребовал от понти­фекса освобож­дения от клятвы, что и было исполнено. Испуганный Адальгис был вынужден бежать на Корсику.

После смерти в 872 г. Людовика империя утратила практически всякое значение в стреми­тельно возвы­шавшемся Риме. Последним толчком послужило то, что права на император­ский престол Карла Лысого, преемника Людовика, были несколько сомни­тельны и, чтобы добиться избрания, ему пришлось унизиться до заис­кивания у знатных римлян. Дело дошло до того, что понтифекс Иоанн VIII имел смелость публично назвать его римским императором «своего собственного производства».

Результатом явилась анархия в Риме. Отсутствие император­ской власти, которая оберегала его раньше, обратило победу понтифи­ката над империей в тяжелое поражение города Рима, поскольку из-за своего крайне неудобного стратеги­ческого положения Рим по-прежнему был органи­чески бессилен в военном отношении.

Анархия в Риме

См.[5], стр.556—568.

Не успел новоизбранный Карл Лысый вернуться к себе в Германию, как в Риме группа знат­нейших лиц ограбила Латеран и другие церкви. Был созван специаль­ный собор, чтобы заставить их вернуть награб­ленное, но к призывам и угрозам собора грабители остались глухи.

Вокруг практически беззащитного Рима свиреп­ствовали шайки разбойников, банды мелких феодалов и, к довер­шению всего, авангард­ные отряды наступа­ющих агарян-мусульман. Понтифекс был вынужден снова взмолиться императору, от власти которого он только что избавился. Сохрани­лось письмо Иоанна VIII Карлу, в котором он писал: «Города, крепости и села уничто­жены вместе с жителями. Епископы разогнаны, в стенах Рима ищут приюта остатки совершен­но без­защитного народа... Окрестности города опустошены до такой степени, что в них нельзя уже найти ни одной живой души, ни взрослого человека, ни ребенка».

К довершению всех бед, христианские южно-итальян­ские государи объедини­лись с агарянами против Рима. Грегоровиус объясняет этот неестест­венный с традици­онной точки зрения союз «торговыми интересами и желанием найти союзника в борьбе между собой и с импера­торами Востока и Запада», а также с притяза­ниями римской церкви на светскую власть над всей Италией. Сколь не сильны были эти импульсы, политический союз христиан и агарян в то время был безусловно возможен только при условии определен­ной религиозно-идеологи­ческой близости. Поэтому факт этого союза является еще одним свидетель­ством в пользу того, что в IX веке христиане и агаряне только начали расходиться в религиоз­ном отношении (см. гл. 15).

Не имея помощи от императора и окруженный со всех сторон врагами, Иоанн не потерял присут­ствия духа. Он организовал строитель­ство небольшого, но достаточно сильного флота (описание кораблей которого в точности соответ­ствует класси­ческим описаниям), вышел в море и разбил флот агарян. Это был первый реальный случай морской победы римлян, но он же стал и последним. Под давлением превосходящих сил против­ника Иоанн был в 878 г. вынужден бежать во Францию. Энергичный Иоанн VIII был последним выдающимся римским понтифексом рассматри­ваемого периода, и с его смертью надолго погас блеск, которого в первый раз достиг при последних каролингах понти­фикат как светское государство.

«В это время, — пишет Грегоровиус, — Рим окутал­ся глу­боким мраком, и среди него едва проби­вается слабый свет летописей, освеща­ющих ту эпоху. Перед нами бурным вихрем проносятся ужасающие сцены, действую­щими лицами которых являются бароны, совершающие насилия и называющие себя консулами и сенаторами; появляются и исчезают то грубые, то несчастные великие понти­фексы, принадле­жащие к той же среде баронов; красивые, необуз­данные женщины и призрачные императоры, вступ­ающие друг с другом в борьбу и затем бесследно исчезающие».

Далее Грегоровиус продолжает: «Мы не можем, конечно, привести факти­ческих доказа­тельств тому, что римляне в ту эпоху ежегодно избирали консулов и ставили их во главе своего муници­палитета, но все же нельзя сомневаться в том, что со времени падения империи каролингов в городе произошел внутренний переворот. Городское управление перешло в руки светских людей, а прелаты были отодвинуты на второй план. Освободив­шись из-под ига император­ской власти и принимая участие, как соправитель­ница во всех полити­ческих делах, аристократия принудила своих великих понтифексов признать за нею более значи­тельные вольности. «Консул римлян» избирался из среды знати как самый старший, утверждался понтифексом и в качестве патриция ставился во главе судебных установлений и городского управления. Будучи Consul Romanorus этот глава аристокра­тов уже тогда назывался, кроме того, еще и Senator Romanorus.

Реальная история римского сената и городской аристо­кратии только с этого времени и начинается.

В течение восьми лет (896—904 гг.) было избрано и свергнуто восемь понти­фексов, что ярко свидетель­ствует, до каких размеров достигла в Риме партийная борьба, не сдержи­ваемая больше железной уздой император­ской власти. Время от времени из этого хаоса выдви­гался то тот, то другой знатный римский род, пока, наконец, одному из них, возглавля­емому «герцогом и консулом» Теофилактом, а, точнее, его женой Теодорой, не удалось захватить власть в свои руки.

По инициативе Теодоры в январе 904 года сан римского понти­фекса был вручен Сергию III, любовнику (а скорее всего мужу) ее дочери Маросии. Церковные истори­ографы единодушно характе­ризуют Сергия как чудовище и тирана, но вместе с тем отмечают, что ему удалось прекратить на время анархию и навести спокойствие в измученном городе. Сергий известен тем, что «вос­становил» (т.е. попросту построил) много «древне­римских» храмов, в том числе и Латеранскую базилику. «За все семь лет этого ужасного времени, — фантазируют историки, — она лежала грудой развалин, и римляне не переставали рыться в них, разыскивая имевшиеся в ней ценные пожерт­вования». «В это-то время, — догадываются они, — и исчезли те произведе­ния древне­христиан­ского искусства, которые были принесены в дар этой базилике Константином I... Точно также был украден и золотой крест Велизария.»

Излишне говорить, что эти «украденные» драгоценности исчезли бесследно и до сих пор не найдены.

Реальный же факт, помимо этих догадок и фантазий, состоит в том, что утихоми­рив римскую анархию, партия Сергия смогла в обстановке определен­ного спокой­ствия продолжать застройку Рима.

После смерти Сергия в 911 г. сменилось два непродолжи­тельных понтифекса до того, как в 914 г. Теодора ставит понтифексом своего бывшего любовника болонского епископа Иоанна X, который с редким искусством сумел продержать­ся на престоле Петра целых че­тырнад­цать лет.

В это время агаряне захватывают ряд замков вокруг Рима и отрезают его от севера. Прекращение потока бого­мольцев и умелая дипломатия помогли Иоанну объединить враждующие до того груп­пировки, собрать значитель­ные силы и, в конце концов, отогнать агарян. Ободренный своим успехом Иоанн попытался проявить неза­висимость, но в результате упорной борьбы был свергнут и убит Маросией, которая сделалась факти­ческой главой Рима.

Следующие римские понтифексы были бес­словесными креатурами Маросии, которая возвела на престол Петра даже своего собствен­ного сына (по-видимому, от Сергия III). Однако, в конце концов, власть Маросии была свергнута ее сыном Альбериком, который сделался первым официальным властителем города Рима.

Принципат Альберика
См.[5], стр.568—573.

Это произошло, когда Маросия решила сочетаться третьим браком с королем Италии Гуго. Торжество их брако­сочетания проис­ходило в Риме, в укреп­ленном замке св. Ангела, который якобы был построен еще в древности как «мавзолей Адриана». Эта церемония подробно описана летописцем Лиут­прандом, и, как с недоумением отмечает Грегоровиус, «Лиутпранд... называет замок просто крепостью, не упоминая имени Адриана». Грегоровиус объясняет это тем, что будто бы в то время «старина была уже забыта людьми».

Упоенный своим возвышением и обещанием Маросии сделать его импера­тором, Гуго повел себя вызывающе со знатными римскими родами и смертельно оскорбил своего пасынка Альберика. Альберик поднял восстание. Гуго был вынужден бежать, а Маросия была заключена в тюрьму.

С этого момента Рим впервые становится суверенным светским государ­ством, в котором понтифекс обладает лишь духовной властью.

«Новому главе, — говорит Грегоровиус, — не было официально присвоено звание римского консула или патриция, как по привычке его называли современ­ники. Сан патриция хотя и обозначал тогда всю светскую и судебную власть в Риме, но он был связан с представ­лением о замести­тельстве императора... тут подразуме­валось существо­вание стоявшей над ним верховной власти. А теперь было нежелатель­но признавать ничью верховную власть, и потому Альберику был дан титул «принцепс и всех римлян сенатор». Из двух санов: государь (принцепс — Авт.) и сенатор, был новым для Рима только первый (вот: значит, когда в Риме появился принципат! — Авт.), служивший удостовере­нием незави­симости города и самостоя­тельности образован­ного им государства...

Так как королевская власть была различаема от понтификальной, то под титулом «принцепс» подразу­мевалась светская власть в противо­положность духовной, которая сохранялась за понтифексом, и этот титул ставился гораздо выше титула «сенатор». Муници­пальный сан «сенатор римлян» был введен еще Теофилактом, но теперь прибавкой слова «всех» значение его было повышено, и Альберик был таким образом признан главою знати и народа».

В § 1 мы видели, что оборот «сенат и римский народ» встречается еще в актах римской республики VII—VIII веков. Вместе с тем, как отмечает Грегоровиус, вплоть до X века звания «сенатор» по всем данным не существовало! «...Мы находим в бесчисленных актах той эпохи, так же как в актах предшествовавшего времени, подписи римлян, как консулов и герцогов («дукс»), но не находим ни одной такой, в которой римлянин был бы назван «сенатором». Теофилакт был первым римлянином, назвавшим себя «сенатор римлян», а прибавка к этому слову «всех» свидетельствует, что ни о каком организованном сенате не могло быть тогда и речи... Мы думаем, что титул сенатора определял гражданскую власть Альберика. Возложив на него пожизненное консульство, римляне отметили более широкие полномочия Альберика в пределах новой римской республики саном «сенатора всех римлян»...»

В отличие от Грегоровиуса мы не думаем, что «организован­ного сената» тогда (и ранее) не существовало, так как в противном случае пришлось бы признать подложными акты «понтифи­кальной» республики VII—VIII веков с формулой «сенат и римский народ». Его рас­суждение, что «сенат не мог существо­вать без сенаторов, т.е. отдельных сочленов, которым было бы присвоено такое отличитель­ное наимено­вание», не кажется нам убедитель­ным. Не могло ли быть, например, так, что члены сената сначала не имели общего наименования, затем было (Теофилактом и Альбериком) придумано слово «сенатор» для обозна­чения главы сената и лишь позже этот титул был распростра­нен на всех членов сената?

Не исключено, конечно, что Грегоровиус прав. Но тогда получается, что и без того немного­численные акты и документы республики VII—VIII веков почти все подложны. Для нашей основной аргумен­тации это более или менее безразлично; просто сделанные в § 1 в отношении этой республики замечания мы должны будем теперь отнести к республике X века.

Следует подчеркнуть, что основанное Альбериком римское государ­ство было ярко выражен­ной диктатурой знатных. Как утверждает Грегоровиус, «У шерстобитов, золотых дел мастеров, кузнецов, ремесленников и купцов еще не пробуждалась мысль, что и они также имеют право на участие в управлении городом. Только при избрании понтифекса подавали они свой голос — аккламацией, да собирались по общественным делам в заседании цехов, проис­ходивших под председательством старшин. Все эти люди находились в зависимости от знати так же, как и колоны или арендаторы, существовавшие в качестве клиентов под ее же покровительством».

После смерти Альберика в 954 г. власть перешла к его сыну Октавиану. До нас не дошли римские монеты времени Октавиана, но несомнен­но, что подобно своему отцу, он также чеканил их со своим именем и титулом и потому, — говорит Морозов, — является вопрос, не ему ли при­надлежат монеты, приписы­ваемые Октавиану-Августу, т.е. Августейшему, как титуловался и средне­вековый Октавиан?

Основным достижением Альберика было установление принципа светской власти над Римом; понти­фексы при нем не играли никакой полити­ческой роли. Легкомыс­ленный и тщеславный Октавиан единым махом разрушил все тщательно построенное Альбериком здание. В 955 г. он сам принял звание понтифекса и тем самым фактически ликвидировал светское государство Альберика.

Основание Священной римской империи германской нации
См.[5], стр.573—580.

Став понтифексом, Октавиан сменил император­ское имя на имя Иоанна XII, и с той поры перемена прежнего имени при воз­ведении в сан понтифекса стала правилом.

Склонность Иоанна быть светским властителем значи­тельно превышала его готов­ность нести духовные обязан­ности. Вскоре он утратил всякую рассуди­тельность. Его Латеранский дворец обратился в место веселья. Он не только завел себе обширный гарем (что, по-видимому, было тогда в обычае и никого не шокировало), но и крово­смеси­тельствовал со своими сестрами. Был случай, когда вернувшись с пиршества, где он «пил за здоровье дьявола и, играя в кости, клялся именем Зевса, Венеры и других злых демонов», полу­пьяный Иоанн совершил посвящение в дьяконы в конюшне.

Эскапады Иоанна навлекли на него всеобщее неудоволь­ствие, и он почув­ствовал необходи­мость прибегнуть к внешней защите. В это время в результате династи­ческих интриг определен­ные права на власть в Италии приобрел германский король Оттон I, и Иоанн решил обратить­ся к нему. Оттон, явившись в Рим, подавил недовольных и Иоанн короновал его в 962 г. импера­тором. Это считается началом «Священной римской империи германской нации», про­сущест­во­вавшей до 1803 г.

Король Оттон принял на себя обязатель­ство охранять римскую церковь и приобрел с некоторыми ограни­чениями все права имперской власти каролингов. Формально император и понтифекс были провозгла­шены равноправ­ными главами империи, но на практике, власть осуществлял, конечно, император. В частности, он сохранил за собой право утверждения выборов папы и отправления правосудия в Риме через император­ских послов. Тем не менее, теорети­ческое признание верховенства понтифекса сыграло в дальнейшем ко­лоссальную роль: в следующем столетии оно послужило обоснованием требований папского престола на гегемонию в империи.

Но несбыточная фантазия сделать центром мирового государ­ства неприспо­собленный для этого по своему географи­ческому и политико-экономи­ческому положению Рим, не умерла в среде римской знати, познавшей при Альберике вкус свободы, и подстре­каемый ею Иоанн, едва лишь Оттон после коронации покинул Рим, вступает в переговоры с его врагами. Немедленно узнав об этом, Оттон возвраща­ется в Рим и собирает собор, на котором бежавший из Рима Иоанн объявляется государ­ственным преступником и изменником и лишается сана. На его место император назначает одного знатного мирянина, который и «избирается» понтифексом под именем Льва VIII.

Однако, как только Оттон уезжает из Рима, Иоанн в него воз­вращается и вынуждает Льва VIII к бегству. Оттон снова направ­ляется в Рим, но на пути его застает известие о смерти Иоанна, который, как передает легенда, в своих любовных похож­дениях попал в руки дьявола, явившегося к нему в образе оскорбленного мужа.

И после смерти Иоанна римляне не признали император­ского ставлен­ника Льва и избрали понтифексом кардинала—дьякона Бенедикта. Оттоку пришлось третий раз самолично явиться в Рим и силой утвердить Льва на понтифи­кальном престоле.

Но дело этим не кончилось. Через два года в Риме снова под­нимается восстание формально против сменившего Льва понтифекса Иоанна XIII, но на самом деле под лозунгом освобождения Рима от власти германских иноземцев. Оттону снова приходится являться в Рим и утверждать свою власть.

Всего Оттон был вынужден пробыть в Италии полных шесть лет. Отсюда он завязал сношения с византий­ским двором и после продолжи­тельных и трудных переговоров сумел догово­риться о выдаче замуж византий­ской принцессы Теофано за своего сына, будущего Оттона II.

Юному жениху было в то время только 17 лет, но он уже успел получить хорошее по тому времени образование и проявил себя смелым воином и способным государ­ственным деятелем. Невеста, которой было чуть больше шестнад­цати, также отличалась умом и красотой.

Вскоре после свадьбы сына Оттон I умер и импера­тором стал Оттон II. Выполняя завет своего отца, Оттон II пытался овладеть югом Италии, но потерпел жестокое поражение, смертельно заболел и умер в возрасте 28 лет. Гробница этого единственного римского императора, умершего и погребенного в Риме, до сих пор находится в Ватикане.

Рим — столица империи
См.[5], стр.580—590.

По смерти Оттона II Италия, признав импера­торские права его трех­летнего сына Оттона III, без борьбы подчинилась Теофано. На Западе еще не было случая, чтобы император­ская корона была в руках женщины, но Теофано, как греческая принцесса, вполне могла иметь в виду пример Ирины и Феодоры. Власть, которой она пользовалась в Равенне и в Риме, была полной властью императрицы и ее именем решались судебные дела.

После смерти Теофано власть перешла в руки Оттона III, который как раз к этому времени достиг совершен­нолетия. Первым крупным актом Оттона было назначение понти­фексом под именем Григория V своего кузена Бруно, молодого человека, получившего хорошее светское образование, имевшего выдающиеся способности, но отличав­шегося страст­ностью и несдержан­ностью. Впервые за 250 лет понтифексом стал не римлянин. Это назначение стало победой германской император­ской власти, первым свидетель­ством интернацио­нализации понтификата и его отрыва от сферы собственно Рима и римской аристо­кратии. Последняя не могла с этим примириться и подняла восстание против Оттона и его ставленника. Борьба про­должа­лась два года и кончилась разгромом римлян. Их предводитель Кресцентий был обез­главлен на стене замка св. Ангела, а затем повешен.

Римские патриоты долго оплакивали несчастного Кресцентия.

В городских актах Рима имя Кресцентия вплоть до XII века встре­чается порази­тельно часто, показывая, что лет двести отцы давали детям это имя в честь смелого борца за незави­симость Рима. Оттон же в одной из своих грамот с удовлет­ворением отметил казнь Кресцентия и выразил уверен­ность, что «навсегда обуздал тщетные стремления римлян к созданию могучего государства».

Любопытно, однако, что по иронии судьбы Оттон задался фактически той же целью, что и Кресцентий. Мечтатель­ный юноша он всерьез принял байки о великом прошлом Рима и его целью стало восстанов­ление прежнего величия этого города. Он перенес свою столицу в Рим и, называя себя импера­тором римлян, в то же время принял титул консула римского сената и народа. Сохранилась свинцовая булла Оттона, на которой изображена женщина, закутанная в плащ и держащая в руках щит и копье, с надписью Renovatio Imperii Romani.

Своими фантастическими измышлениями и мечтатель­ными порывами Оттон много содей­ствовал тому, что римляне снова отдались тщеславной и напрасной мечте о Риме, как о вечном всемирном городе, и стали вновь пред­ъявлять притязания на управление Римом и соседними городами.

Политика Оттона способствовала также новому возвышению понтифексов. Григорий V ненадолго пережил Кресценция и умер молодым в 999 году. Его смерть не нарушила спокойствия в городе. Террори­зированные римляне даже не пытались избрать себе нового понтифекса и терпеливо ждали, когда император назначит преемника умершему. Этим преемником оказался один из самых выдающихся ученых того времени Герберт, ставший понти­фексом под именем Сильвестра II. Умный и энергичный деятель, Сильвестр II придал новый блеск захирев­шему понтификату. В то время, как Оттон надеялся найти в нем ревнителя своих идей, Сильвестр рас­считывал, влияя на мечтатель­ного и мистически настроенного юношу, вновь установить церковное государство. Он поддерживал императора в его непракти­ческом желании сделать Рим своею постоянной резиденцией. При всяком удобном случае он льстил Оттону, называл его всемирным монархом, которому подвластны Италия, Германия, Франция и славянские земли, и говорил, что он мудрее самих греков. Воображе­ние юноши было воспламенено им до крайности.

Но все величественные мечты были обращены в прах суровой действи­тельностью. В самое сердце императора поразили сведения, что в оставлен­ной им Германии все больше нарастает недоволь­ство его отсутствием, что народ уже грозил на место своего короля, без вести пропав­шего в Италии, избрать другого государя. Изнуряемый лихорадкой, подхваченной в болотах около Рима, Оттон не выдержал этого удара и скончался 23 января 1002 года.

Так печально окончилась единствен­ная реальная попытка сделать Рим столицей большой империи. Неудобства его экономико-географи­ческого положения без удобных морских и сухопут­ных сообщений с центральной Европой оказались сильнее всех прек­расно­душных мечтаний импера­тора и его двора. Все это еще раз доказывает полную фантастич­ность представлений о руководящей роли Рима в древности. Без хорошей гавани он никогда не мог иметь власти на море, а пока не были изобретены железные дороги, он, несмотря на все попытки, не смог установить постоянную власть даже над Италией.

Восстановление независимости Рима
См.[5], стр.606—610.

Со смертью Оттона III Италия освободилась от своего короля, а Рим от своего импера­тора. Северная Италия отдала ломбард­скую корону врагу Оттона, могуществен­нейшему вельможе, маркграфу Ардуину, а римляне возложили диадему патриция на Иоанна, сына Кресцентия, и с той поры он в течение десяти лет правил городом как государь. Оба они были против­никами автономии духовенства. При Иоанне сменилось два понтифекса, не игравших никакой политической роли.

Смерть Иоанна Кресцентия совпала со смертью понтифекса и выборы следующего понтифекса вылились в ожесто­ченную свару между ставлен­ником партии Кресцентиев Григорием и сыном Тускулан­ского графа Феофилактом, который также претендовал на тиару. Спор был решен вмешатель­ством герман­ского короля Генриха, к которому обратились оба претендента и который стал на сторону Феофилакта. Под именем Бенедикта VIII Феофилакт утвердился на престол понтифексов и в 1014 г. короновал Генриха импера­тором. Обе стороны были довольны: Генрих вернул своему народу империю, а Бенедикт получил надежду на вос­становление церковного государства, поскольку Генрих, наученный судьбой своего предшествен­ника Оттона, все внимание уделял Германии, предоставив Рим собственной участи.

С этого времени в Риме снова начинают властвовать понтифексы. Хотя формально светская Римская республика еще остается, но ее главой, сенатором всех римлян Бенедикт делает своего брата Романа. Бенедикт ведет активную военную политику, отбирает у сарацин Сардинию и борется с византий­цами, которым одно время удалось захватить почти всю Италию и непосред­ственно угрожать Риму. В последнюю минуту Рим спасает Генрих, очистивший от византийцев Северную Италию.

Основной заслугой Бенедикта историки церкви считают то, что он впервые издал соборные постанов­ления, запреща­ющие симонию (продажу духовных должностей) и браки духовных лиц. Факт издания этих постанов­лений доказывает, что симония и семей­ственность духовенства были широко распростра­нены (в противном случае специальные постановления были бы не нужны), а тот факт, что до Бенедикта таких постанов­лений не было, доказывает, что раньше и симония, и семей­ственность духовенства считались в порядке вещей. В этих постанов­лениях, Бенедикт явился выразителем новых, только что появившихся веяний в проблемах организации церкви.

Первая ласточка не делает весны, и, как мы увидим ниже, постанов­ления Бенедикта в жизнь претворены не были; слишком расходились они с обще­приня­тыми мораль­ными нормами тогдашнего священства.

После смерти Бенедикта понтификальный престол остался в его семье, перейдя к его брату Роману, который завладел им частью подкупом, частью силой. Он был коронован под именем Иоанна XIX, причем сан сенатора всех римлян он, по-видимому, сохранил, сосредо­точив, тем самым, в своих руках и светскую, и духовную власть.

В последние годы Иоанна, большое влияние при­обретает консул Альберик, который, стремясь закрепить за своим домом высшую власть, проводит после Иоанна в понтифексы своего двенад­цатилет­него сына под именем Бенедикта IX.

Понтифекс — многоженец
См.[5], стр.610—917.

Малолетний понтифекс травмирует ортодоксаль­ных историков почти так же, как понтифи­цина Джованна. Они, представляя себе тогдашних понтифексов по образцу современных римских пап, могут только недоуменно разводить руками, ссылаясь, в лучшем случае, на «полное разложение и крайний моральный упадок» тогдаш­него понтификата. На самом же деле, пребывание на престоле Петра ма­лолет­него мальчишки было по нормам того времени не более удиви­тельно, чем пребывание на император­ском троне трех­летнего ребенка.

Придя в совершеннолетие, Бенедикт официально завел себе гарем с множеством жен. Вот как ком­ментирует этот факт Морозов:

«Ортодоксальные историки, повторяю, становятся в тупик перед этим историческим фактом, отвергнуть который нет никакой возможности. Накануне введения безбрачия католического духовенства во главе его стоял великий римский понтифекс, имевший место много лет форменный гарем, ни мало не стыдясь и не отрицая его! Как мог он это сделать, если до него в продолжение тысячелетия ничего подобного не было? Тут есть, отчего стать в тупик, но надо же, наконец, выйти из столбняка и осмыслить то, что мы знаем. А осмыслить это можно только одним способом: многоженство было настолько нормальным явлением среди средневековых римских понтифексов, что о нем даже и не упоминалось в их жизнеописаниях, как не упоминается и о том, что они каждый день обедали или время от времени выходили на прогулку. А о многоженстве Бенедикта заговорили лишь потому, что в его время оно уже вышло из обычая в остальном высшем обществе, и надо было его прекратить и у главы культа» ([5], стр.611).

Когда Бенедикту было около 22 лет, он влюбился в дочь знатного римлянина Джирардо де Сансо. Чтобы получить ее руку, влюблен­ный понтифекс был готов на все, и когда Джирардо объявил, что он отдает ему свою дочь только, если Бенедикт откажется от тиары. Бенедикт согласился на это и сам сложил с себя свой сан, но, однако, и после этого не получил себе в жены дочь Джирардо.

В этой истории совершенно непонятны мотивы поведения Джирардо. По-видимому, до нас дошли только несвязные обрывки информации о какой-то сложной дворцовой интриге. Имеется к тому же и другая версия лишения Бенедикта сана. По этой версии Бенедикт был свергнут римлянами, впавшими в панику из-за случив­шегося в это время земле­трясения, которое было расценено как наказание народа за многожен­ство понтифекса и его занятия магией. «В суеверном народе, — говорит Грегоровиус, — рас­сказывали, будто он уходил в леса и там вступал в договоры с чертями, будто женщин он привлекал к себе чарами и будто в Латеранском дворце были магические книги, при помощи которых он производил заклинания над демонами».

В то время наука (в которую входила и магия) еще не отошла от теологии и потому занятия магией входили в круг прямых обязан­ностей понтифекса. До XI века хроникеры об этом не упоминают по той же причине, по которой они не упоминают о многожен­стве понтифексов. В этом же веке под влиянием ново­появив­шихся евангелий на науку стали смотреть косо, как на связь с дьяволом, и, естественно, ученые занятия Бенедикта (обучав­шегося у архиепископа Лаврентия, учителем которого был будто бы сам Сильвестр II) обратили на себя внимание.

Когда Бенедикт понял, что зря сложил с себя сан, он вернулся и снова взошел на понтифи­кальный престол. Его заместитель Сильвестр III укрылся в одном из сабинских замков и, то ли нуждаясь в деньгах, то ли желая с прибылью выйти из игры, продал за 1500 фунтов свой сан богатому прото­пресвитеру Грациану, который тем самым стал великим понти­фексом под именем Григория VI прямо за деньги, без всякого избрания.

Этот случай историки также приводят как пример «крайнего упадка и мораль­ного разложения» папства в то время. Для бес­пристраст­ного же иссле­дователя это всего лишь еще один штрих для выяснения вопроса о том, что пред­ставляла собой тогдашняя римская церковь. Вполне возможно, что купля-продажа сана понтифекса случалась и раньше, но летописцы не считали нужным отмечать это, считая такого рода торговлю вполне нормальной практикой.

Поскольку и после продажи Сильвестр продолжал именовать себя великим понтифексом, в Риме в это время оказалось целых три понтифекса: Сильвестр, Григорий и Бенедикт (который, кстати сказать, продолжал содержать и пополнять свой гарем).

Чтобы выйти из тупика, римляне прибегли к обычному и практически единствен­ному для них, способу: они вновь обратились за посред­ничеством к герман­скому цезарю. В то время в Германии правил Генрих III. Явившись с большим войском в Рим, Генрих собрал собор, который низложил всех трех понтифексов и избрал понтифексом под именем Климента II ставленника Генриха епископа бамберг­ского. Немедленно Климент короновал Генриха импера­тором и объявил его римским патрицием.

Хотя римляне в который раз покорились импера­торской власти, но они по-прежнему относились к ней как к ненавист­ному игу и ждали лишь удобного случая, чтобы его сбросить.

Такой случай представился, когда меньше чем через год Климент II скоропостижно умер и Бенедикт IX снова попытался овладеть тиарой понтифекса. Он вместе со своим гаремом явился в Рим и был горячо принят римлянами. Однако через 8 месяцев император­ские послы заставили его вновь и уже навсегда покинуть Рим. Бенедикт удалился в монастырь (снова вместе с гаремом), где и окончил свои дни.

После смерти понтифекс-многоженец был церковью канони­зирован и объявлен святым (!). Однако время жено­любивых понтифексов шло к концу; приближалась церковная революция XI века, которая в корне изменила и идеологию, и организацию римской церкви.

Этот новый период истории Рима мы рассмотрим в следующей главе.

   НАЧАЛО