§ 2. Клерикальные Великие понтифексы

Строительство в Риме
См.[5], стр.505—508.

Борьба между Константином и Стефаном отражала борьбу двух различных взглядов на организацию и роль понтификата. Победа Стефана III, закреп­ленная решением собора 709 года, означала победу духовенства, оттеснившего мирян от выборов понтифекса. Тем самым церковь впервые формально отделилась от мирян и освободилась от светского влияния на развитие своей организации и идеологии. В частности, с этого момента католи­ческая религия и наука пошли каждая своим путем, хотя изолировались они друг от друга только в новое время. Процедура выборов понтифекса только из духовенства и только духовен­ством отделила его от римского народа и автоматически поставила его над ним. С этого времени понтифексы и начали претендовать на гражданскую власть в Риме.

Повышению авторитета понтифекса способ­ствовало и уничтожение в 774 г. Карлом Великим ломбард­ского королевства, последнего оплота ариан-ааронцев в Италии, что, помимо всего прочего, облегчило и обезопасило палом­ничества франков, германцев и англосаксов в Рим. Приносимые палом­никами в Рим золото и серебро позволили преемникам Стефана III развернуть в Риме широкую, строитель­ную программу.

Еще Стефан II выстроил при атриуме базилики Петра колокольню (это была первая колокольня в Риме) и покрыл ее золотом и серебром. Преемник Стефана III Адриан (772—795 гг.) «возобновил» в атриуме  главную лестницу и портик. Пол перед исповедаль­ней до гроба апостола был выстлан листами чистого серебра, а сама испове­дальня  отделана внутри листами золота, на которых были вычеканены сцены   из священной истории. Стоявшие у гроба апостола серебряные изображения святых Адриан заменил золотыми. Все убранство базилики было сделано заново и отличалось ослепи­тельной роскошью.

Сотни мастеров, злато- и сребро-кузнецов, работали по заказам Адриана, готовили изделия из эмали и лазури, делали мозаичные изо­бражения. Они грубо, но все-таки не без вдохновения, расписывали стены и высекали скульптуры из мрамора. Это была естествен­ная и неизбежная прелюдия к искусству после­дующих веков, которое дошло до нас под псевдонимом «классичес­кого».

Адриан известен также своим гражданским строи­тельством. При нем были устроены водопроводы, приписыва­емые древним римским императорам. Только постройку эту называют «возобновле­нием», как и во всех других случаях средневековых сооружений, оказавшихся упомянутыми у апокрифи­ческих авторов. Вот что пишет Грегоровиус:

«В течение двух столетий постоянно возрастав­ший Рим страдал от недостат­ка воды и Адриан, как новый Моисей, утолил жажду своего народа. Чтобы наполнить водой источник у святого Петра и бассейн, служивший для омовения палом­ников, являв­шихся сюда на Пасху, приходилось с большим трудом доставлять воду в сосудах... и вот водопровод Траяна был снова восстанов­лен Адрианом, так как предпо­лагают, что он был разрушен воинствен­ным народом Айстульфа» (см.[5], стр.506—507).

Обратим внимание на совпадение имен: понтифекс Адриан возобновил водопровод Траяна (неизвестно кем и когда разрушен­ный), а по классикам — император Адриан наследовал импера­тору Траяну.

Вообще «Траян» — это явно какое-то нарица­тельное имя (не «троянский» ли?), фигури­рующее в массе средне­вековых легенд. Оно упоминается, как известно, даже в «Слове о полку Игореве».

В этой связи любопытно, что в VIII веке троянская легенда была широко распространена в Европе. Франки считали себя потомками троянцев и отождест­вляли своего легендар­ного короля Фарамунда с троянским царем Приамом. Именно этим Каролинги обосновы­вали свои притязания на император­ский пурпур, поскольку род Юлиев, которому принадлежал Юлий Цезарь, также якобы восходил к царскому дому Приама (см.[149], стр.36—37).

Коронация Карла Великого

См.[5], стр.514—528.

Несмотря на достигнутые успехи, понтифексы по-прежнему нуждались в военной силе франков и потому признавали их короля Карла верховным сюзереном Рима. Хотя выборы преемника Адриана понтифекса Льва III были, по-видимому, произведены совершенно свободно, но избиратель­ные акты были посланы Карлу на утверждение, как римскому патрицию. Одно­временно Лев предложил Карлу прислать в Рим своего представи­теля, который привел бы римский народ к присяге на верность королю. Кроме того, Лев послал Карлу в качестве почетного дара ключи от гроба Петра и знамя города Рима.

Существует легенда, что будто бы в 800 году Карлу были поднесены подобные же символи­ческие дары и из палестин­ского города Иерусалима (ключи от гроба Господня и знамя). Мы видим, что истоком этой легенды послужили дары Льва. Это показывает, что Рим в то время еще отождест­вляется с Иеруса­лимом (по крайней мере, у авторов легенды).

Представитель Карла прибыл в Рим и привел римлян к присяге. В свою очередь Лев еще раз признал, что и Рим, и он сам, должны повиноваться Карлу, как светскому верховному главе.

Однако спокойная жизнь Льва продолжалась недолго. Многочис­ленные высоко­поставленные родствен­ники и соратники предыду­щего понти­фекса Адриана, потерявшие при Льве власть и влияние, составили против него заговор. Сначала заговор­щики добились успеха. Им удалось арестовать Льва и заточить его в монастырь св. Эразма. Легенда рассказывает, что заговор­щики выкололи Льву глаза и отрезали язык, но бог по молитве апостола Петра вернул ему и глаза, и язык. Как бы то ни было, но, когда Льву с помощью оставшихся ему верными друзей удалось бежать из монастыря и явиться в Германию к Карлу, он прибыл с целым языком и невреди­мыми глазами.

Встреча этих двух людей явилась событием, на долгое время определившим судьбу Европы. В благодар­ность за помощь Лев предложил Карлу император­ское досто­инство, которое Карл с удовлетво­рением принял. Нужно четко себе представить идеоло­гическую и военно-политическую ситуацию того времени, чтобы понять, почему это предложение стало возможно и какие оно повлекло последствия.

Постепенное возвышение Рима безусловно сопровождалось целым спектром разно­образней­ших легенд, имевших своей целью придать Святому Городу дополни­тельный авторитет древности. В частности, давно прекратив­шая свое существо­вание «Западная Римская империя», которая, как мы уже выяснили во втором томе, имела свою столицу где угодно, но только не в Риме, стала теперь все настой­чивее связываться с этим городом, а ее значение и полити­ческая роль начали в пику Византии последо­вательно пре­увеличивать­ся. Одновременно, в попытке хоть как-нибудь упорядочить хаотическое нагромождение полу­легендарных имен «римских императоров» появилась и постепен­но стала оформляться версия об Империи II. Более того, как мы уже отмечали в гл.8, § 2, не исключено, что представле­ние о самостоятель­ной Западной Римской империи вообще является мифом, созданным как раз в рассматри­ваемое время на потребу полити­ческим нуждам момента.

Хотя вся эта деятельность и была направлена против византий­ских императоров, объективно она лила воду и на их мельницу, придавая и их власти обаяние древности. Поэтому «римская реконструк­ция» особых возражений в Византии не встретила и даже была в опреде­ленной мере подхвачена и далее развита.

Представление о якобы бывших в древности мощных императорах с резиден­цией в Риме позволяло понти­фексам поставить вопрос о «восстанов­лении» их империи. Естествен­ными кандидатами стали при этом франкские короли.

В свою очередь, эти короли, объединившие к тому времени под своей властью всю Центральную Европу, были заинтере­сованы в идео­логическом и юридическом закреплении и оформлении своей власти. Все это они нашли в концепции Западного римского императора.

Коронование Карла означало появление на Западе реальной император­ской власти. С тех пор идея империи постоянно носится в полити­ческой атмосфере Западной Европы и более чем на тысячу лет вперед определяет ее полити­ческую философию.

Считается, что императорские притязания Карла были облегчены также и тем, что на византий­ском троне сидела в то время женщина, Ирина. Историки теорети­зируют (см. [7], стр.400), что «с точки зрения Льва императорский трон считался вакантным, так как на нем восседала женщина, и поэтому Карл, принимая император­ский венец, только занял свободный престол единой Римской империи и сделался законным пре­емником не итальян­ского Ромула-Августула, а царь­градского Константина VI». Это теоретическое построение будто бы подтвержда­ется тем, что в западных анналах, сов­ременных 800 году, непосредственно за Константином VI следует имя Карла. Тем не менее, мы не склонны придавать ему большого значения, поскольку оно опирается на слишком обширный комплекс молчаливо подразу­меваемых предпо­ложений, касающихся, например, положения женщин в ту эпоху.

Вместе с тем, нет сомнения, что Византия первоначально рас­сматривала Карла как одного из многих известных в ее истории узурпаторов, и его коронация считалась лишь возмущением западных провинций против законной власти. Когда же в 814 году она была вынуждена его признать, то для соблюдения формы была выдвинута «юридическая фикция» о Карле, как простом соправителе византий­ского императора. Быть может, это и послужило толчком к созданию легенд о западных соправителях восточных императоров будто бы существовавших в IV веке.

Возвращение в 800 году Льва и Карла в Рим в сопровождении войск прекратило, конечно, какую-либо оппозицию. Непосред­ственные организаторы заговора против Льва были высланы во Францию, и Карл был «избран» императором «сенатом и римским народом» (с участием знатных франков). Лев возложил на голову короля золотую корону и надел на него император­скую мантию. Римский народ при­ветствовал нового императора дважды повторен­ными кликами, которыми ранее он же привет­ствовал византийских цезарей (а согласно апокрифам — и «классических» императоров):

— Благочестивейшему Августу Карлу, венчан­ному Богом, великому, миролю­бивому императору римлян, жизнь и победа!

Естественно было бы ожидать, что «римский император» Карл постоянно обоснуется в Риме. Однако Карл благоразум­но отказался от мысли сделать географи­чески захолустный Рим столицей своей монархии и, это решение имело в высшей степени важное истори­ческое значение. Им, с одной стороны, была обеспечена возможность самостоя­тельного полити­ческого и военного развития западно-европей­ских народов, а с другой, независимого развития католи­ческой церкви, в качестве центра которой вполне был удобен Рим, уже окруженный мифами.

Карл ограничился тем, что заставил римлян, как императорских вассалов, принести ему присягу в верности и повино­вении. Он еще раз подтвердил право римского понти­фекса быть не только духовным, но и граждан­ским руко­водителем Рима. (Отказ римлян признать это право и лежал, фактически, в основе заговора против Льва).

Тем не менее, Карл оставил в Риме и своего личного представи­теля—легата, который являлся, в частности, высшей судебной инстанцией. Легат получал содержание из сумм понтифи­кальной камеры, жил при церкви св. Петра, творил суд в ней, в латеранском «Зале волчицы» или в здании, которое раньше называлось Военным трибуналом («Курия Остилия»), но теперь считается помеще­нием для диких зверей, назначен­ных для травли в цирке императора Веспасиана.

Интересно, что свои эдикты Карл датирует годами своего консульства, точь-в-точь как «класси­ческие» императоры.

Вскоре после возвращения Карла в Германию в Риме произошло катастро­фическое земле­трясение, вызвавшее среди населения панику. Историки удивляются тому, что летописцы того времени не уделяют ни малейшего внимания памятникам древности, которые, несомненно, должны были пострадать от земле­трясения, хотя все они, как важное событие, отмечают, что крыша базилики св. Павла в Риме была разрушена. На самом деле удивляться тут нечему: никаких серьезных «памятников древности» в Риме к этому времени еще нет.

Образ Карла в легендах

Деятельность и личность Карла Великого с трудом различается сквозь густой слой легенд самого разно­образного характера. Много­численные современ­ные биографы Карла подвергли эти легенды подробному анализу, результаты которого вкратце сводятся к тому, что кроме легенд мы практи­чески ничего о нем не знаем. Однако по понятным причинам никто не сделал из этого всех необходи­мых логических выводов и потому, скажем, информация о так называемом «Каролинг­ском ренессансе» сомнения у историков обычно не вызывает, хотя даже беглое знакомство обнаруживает в ней все характерные черты апокрифа.

Вместе с тем, сомневаться в реальном существо­вании императора Карла, по-видимому, оснований нет. Более того, можно думать, что его образ наложил свой отпечаток на многие сообщения, которые, как по традиции считается, к нему отношения не имеют.

Например, Морозов (см.[5], стр.515) отмечает, что имя родоначаль­ника династии Каролингов Карла Мартелла означает «Король Молот». Это ставит эту династию в связь с библей­ской династией Иуды Маккавея, имя которого также означает «Молот». Это сопоста­вление тем более интересно, что, как мы выяснили в томе II, именно в эпоху Карла и происходило окончательное становле­ние Библии. Не потому ли библей­скую книгу Маккавеев признали лишь восточные церкви, что на Западе слишком свежо было воспоми­нание об ее истинном происхождении?

Одним из знаменитейших и всем известных (хотя, в основном, по сказкам) деятелей «Мусульман­ского ренессанса», фантастич­ность которого была обсуждена в гл. 15 и который по времени в точности налегает на «Каролинг­ский ренессанс», является халиф Гарун аль Рашид, т.е. Арон Справедливый, живший якобы почти одновременно с Карлом Великим. Обе эти знамени­тости — и Карл, и Гарун, покрови­тельствовали наукам и литературе, пышно развивав­шихся в одно и то же время в двух ничем друг с другом не связанных странах, и оба же одновремен­но «омрачили конец своей жизни подозри­тельностью и казнями». О Карле сложились циклы франкских легенд, а о Гаруне циклы арабских, т.е. фактически испано-мавританских, легенд. Все это особенно любопытно еще и потому, что Карл был сюзереном нескольких (якобы мусульман­ских) испано-мавритан­ских княжеств на Пиреней­ском полуострове (см.[5], стр.522).

Так, не являются ли, на самом деле. Карл и Гарун отражением одной и той же исторической личности в двух различных этнолингвисти­ческих зеркалах?

Мы не будем далее обсуждать все эти вопросы, поскольку это увело бы нас далеко в сторону.

Продолжение строительства Рима

См.[5], стр.528—535.

Несмотря на все политические пертурбации (население Рима по-прежнему не призна­вало граждан­ской власти понтифекса и при каждом удобном случае, например, после смерти Карла, с оружием в руках вставало в защиту своих старинных свобод), Лев III и его преемники интенсивно продолжали застройку Рима. В этот период в Риме был построен целый ряд замечатель­ных сооружений, полностью преобразив­ших его внешний облик.

«Мы имеем полное право не верить догадкам любителей клас­сической древности будто для этих построек пользова­лись уже готовыми колоннами и орнаментами «древних римских зданий», и что будто бы «новое созидалось тогда только из древнего» и что «эпоха каролингов, в которую очень много церквей было великолепно реставри­ровано, не оставила после себя ни одного самостоятельного, великого сооружения в Риме». Ведь этим лишь хотят объяснить небытие не бывшего!» ([5], стр.529; цитаты из книги Грегоровиуса).

Одно из крупнейших зданий того времени — построен­ная понти­фексом Пасхалием (817—824 гг.) по образцу базилики св. Агнессы церковь св. Цецилии с хорами, окружен­ными двойным рядом колонн. Он же построил базилику св. Пракседы на Эсквилине и храм девы Марии на Целие. Находя­щиеся в этих церквах гранитные колонны с ионичес­кими и коринф­скими капителями имеют совершенно античную конструкцию, что привело классиков, презрительно относившихся к архитектуре средних веков, к выводу, что все эти колонны сделаны еще в «классические времена» и стащены из развалин «древних храмов». На самом же деле, как мы теперь понимаем, постройки Пасхалия и иже с ним явились ядром, из которого позже выросли известные нам «античные» архитек­турные памятники.

В постройках того времени сохранилось довольно много мозаичных изображений. Однако, как отмечает Грегоро­виус, хотя усердно практико­валось литье из бронзы, серебра и золота и, в частности, отливалось «бесчисленное множество» статуй, «до нас не дошла ни одна из статуй того времени». Ясно, что эта пустота имеет искус­ственный характер и вызвана тем, что все скульптуры того времени отнесены в «классическую древность».

К середине IX века над римской областью нависла серьезная опасность с юга, со стороны мусульман. Для защиты от нападений с моря понтифекс Григорий IV (827—844 гг.) строит крепость Остию.

«... А как же примирить эту постройку с рассказами классиков, что Остия была крепостью Рима еще в дохристианские времена? Очень просто. Великий римский понтифекс Григорий около 840 года построил, говорят нам, свой новый город из материалов старого, и потому «все древние памятники его были уничтожены до основания...» «Сначала назвали этот город Григорио­полисом, но, это громоздкое имя не удержалось и превратилось обратно в Остию».

Но это все одни тенденциозные догадки... А факт остается тот, что Остия, защищающая с моря всегда слабый в военном отношении Рим, построена только в IX веке нашей эры. Остия—это пере­именованный впослед­ствии Григорио­полис и всякое упоминание о ней у классиков есть анахронизм» ([5], стр.533).

Григорию IV приписывается также «вос­становление» саббатинс­кого водопровода, который будто бы уже был вос­становлен из воображаемых древних руин Адрианом I, но затем опять разрушился.

Трупопоклонство и паломничество

См.[5], стр.534—539.

При Григории IV в западно-христианском мире внезапно появилась страсть к мощам, быстро достигшая степени полного неис­товства. Кладби­щенским и катаком­бным сторожам приходилось проводить целые ночи в тревоге, как будто в ожидании нападения гиен на тамошние засохшие трупы. Отовсюду прокра­дывались к ним воры, прибегавшие ко всяким хитростям, чтобы достигнуть своей цели. Ни один паломник не хотел уезжать из Рима без кусочка «священного» трупа. Возникла поэтому целая индустрия под­дельных мощей. До нас дошла эпиграмма того времени, описываю­щая, как священники, смеясь в душе, под­делывали святых. Лучшим доказатель­ством истинности мощей являлись, конечно, проделываемые ими чудеса, и такие чудеса организо­вывались или, в худшем случае, к мощам прилагались документы, удо­стоверя­ющие произ­водимые ими чудеса.

Сами понтифексы, чтобы упрочить свое влияние, давали лицензии на вывоз особо знаменитых мумий. Эти мумии отправлялись из Рима на богато разукрашен­ных колесницах в сопровож­дении священ­ников, распевавших молитвы. Всюду, где показывалась колесница, навстречу ей стремился народ, моливший об исцелении своих больных. Ее прибытие в назначенный город Германии. Франции или Англии превращалось в празднество, длившееся несколько дней.

Но сушеные трупы мужчин, женщин и даже детей вывозились тогда не из одного Рима, но также и с Востока и тоже нередко под видом похищения. Так в 828 году из Александрии в Венецию была привезена мумия якобы апостола Марка, и с той поры Марк сделался патроном Венеции. В 840 г. в Беневент были доставлены мощи и другого апостола, Варфоломея.

В особо фанатических формах погоня за мумиями проявилась при дворе последних ломбард­ских властителей Италии. Подобно тому, как в XV—XVI веках папы и светские властители со страстью собирали припи­сываемые древности рукописи и произведения изящных искусств, так и в IX веке Сикард рассылал своих агентов по всем островам и берегам разыскивать и собирать для него не только целые засохшие тела, но и их кости, черепа и другие останки. Все эти находки склады­вались в церкви Беневента, так что она превратилась в музей священных ископаемых.

Историки не дают, по существу, никаких внятных объяснений этой вспышке трупо­поклонства в западно-христиан­ском мире. С точки же зрения Морозова ответ предельно прост: поклонение мумиям-мощам всегда было неотъемлемой чертой египетской версии христианского культа. Оно, по-видимому, продол­жалось и после того, как в VIII веке Египет обратился к мусуль­манству (которое в то время еще не отошло от христианства; см. гл. 15), но с развитием мусульманско-исламской идеологии, оно постепенно пришло с ней в противоречие. Надо думать, что где-то около 825 года мумие­поклонники были вынуждены покинуть Египет. Явившись в Рим, они принесли с собой свой культ.

В тесной связи с трупо­поклонством находится и происшедший в то время резкий скачок и без того немалого паломничества в Рим. Палом­никами стано­вились люди того и другого пола, всех возрастов и состояний; императоры, князья, епископы совершали путь, как нищие; дети, юноши, знатные дамы и ветхие старцы шли босые с посохами в руках. Наряду с честными людьми в Рим шли пригово­ренные к покаянию виновники всевозмож­ных преступлений, вплоть до самых отврати­тельных. Благодаря тому, что свидетельство выдавав­шееся преступнику обеспе­чивало ему материальное существо­вание на всем пути и в самом Риме, нередко под маской самого ужасного злодея скрывался простой авантюрист или мошенник, искавший веселых приключений или наживы. Как мухи к мясу, люди сомни­тельных профессий или просто рыцари большой дороги стремились к паломникам, надеясь на поживу, и очень часто набожный пилигрим вместо спасения находил гибель.

Грегоровиус, из книги которого заимствована вся эта информация, специально останавли­вается на судьбе женщин-паломниц. «Развра­щающее сообщество людей, совершенно оторванных от семейных связей, всякого рода приклю­чения и искушения на пути, соблазны роскошных городов юга—все это вело к тому, что множество девушек, вдов и монахинь, покинув родную страну ради того, чтобы помолиться о своем спасении у гроба св.Петра, оставались в Италии и отдавались здесь распутной жизни» (см.[5], стр.536).

Это теоретическое восстановление причин, по которым «девушки, вдовы и монахини оставались в Италии и отдавались здесь распутной жизни» основывается на современных моральных нормах и на представлении, что эти нормы действовали и в IX веке. На самом же деле, как мы уже упоминали в § 2, гл.11, нормы морали в то время существенно отличались от нынешних. Моногамная семья еще, по-видимому, отсутствовала (для нее только зарождались социально-экономические основания и создавались идео­логические обоснова­ния), а необходимым элементом храмового культа была «священная» проституция. Паломники считали своим долгом принимать участие во всех крайностях культовой оргасти­ческой практики, которая в Риме, возможно, принимала особенно уродливые формы. Через два-три века, когда в Риме воцарился дух сурового целомудрия, священные оргии были объявлены актами индивиду­ального распутства, за которые церковь ответствен­ности не несет. Как показывают слова Грегоровиуса, это объяснение дожило и до наших дней.

Понтифицина Джованна
См.[5], стр.539—542.

В 855 году после смерти Льва IV понтификальный престол св. Петра заняла женщина — знаменитая папесса Иоанна (Джованна). Этот занятный эпизод истории Рима заслуживает более подробного рассмотрения.

Авторы ХШ века Мартин Полай и Мариан Скотт сообщают нам, что Джованна, дочь англо­сакса, родив­шаяся в Ингельгейме, отличалась не только красотой, но и необыкновен­ной ученостью. Она изучала науки в школах Майнца, а затем в Англии и в Афинах, которые, по утверждению этих авторов, все еще были хранителями «древней мудрости» (как мы увидим ниже, эта информация об Афинах является анахрониз­мом, характерным как раз для XIII века). Постигшая все, что только было доступно тогдашнему знанию, Джованна получает профессуру в римской «Греческой школе св. Марии». Римляне были совершенно очарованы ею, и вскоре она стала считаться «чудом Рима». Когда Лев IV умер, выбор пал на Джованну, так как, по общему мнению, никто не мог быть более достойным представи­телем христиан­ства. Женщина-понтифекс поселилась в Латеране и вступила там в супружеские отношения с одним из своих приближен­ных, но вскоре во время одной церковной процессии она почувство­вала родовые боли, родила мальчика и вслед за этим умерла.

В память Джованны в Риме была воздвигнута статуя женщины в одеянии понтифекса с младенцем на руках. Эта статуя была уничтожена только в XVI веке папой Сикстом V.

Законность пребывания женщины на престоле понтифексов долгое время считалась само­очевидной. Еще в 1400 г. изображение Джованны попало в число папских портретов, украшавших Сиенский собор. В течение двухсот лет оно висело там, имея надпись «Иоанн IV, женщина из Англии», и только в начале XVII века Климент VIII велел пере­делать это изображе­ние в портрет папы Захария (!).

У нас нет причин сомневаться в общей истинности рассказа о Джованне. Он делается фантасти­ческим только, если согласиться с традицион­ным, но с эволюцион­ной точки зрения не­возможным, положением, будто римская церковь была основана в том самом виде и при том же самом мировоз­зрении, какою она является нам в канун нового времени, и с древнейших времен не подвергалась ни идеологи­ческой, ни ритуаль­ной эволюции.

Лишь после того, как появилась монашеская легенда о древнем римском понтификате и присутствие явной женщины среди верховных римских понтифексов, превращен­ных апостериори в пап, стало для ортодок­сальных католиков невозможным, начали создаваться фантасти­ческие объяснения, как и почему женщина стала «папой». В результате, на долю «папессы Иоанны» досталось, пожалуй, больше биографи­ческих иссле­дований, чем на долю самых знаменитых королей в мире. Ее историю стали приводить как пример «полного разложения и крайнего морального упадка» папства в IX веке (см., напр.,[ 148], стр. 18), а чтобы свести концы с концами предполагают, что Иоанна смогла стать папой только переодев­шись мужчиной и обнаружила свой пол лишь неожидан­ными для всех публичными родами. Это «объяснение» не выдерживает, конечно, никакой критики и, кроме того, опроверга­ется сообще­ниями о статуе Джованны в Риме и ее портрете в Сиенском соборе (не верить которым у нас нет никаких оснований).

Надо думать, что IX век был временем, когда впервые женщины заявили о своем равно­правии. На Западе это сделала Джованна, а на Востоке (во всех отношениях более передовом и развитом) за полстолетия до Джованны — императрица Ирина.

   НАЧАЛО