Михаил Михайлович Постников

М.М. ПОСТНИКОВ
Критическое исследование хронологии древнего мира.

Книга третья
ВОСТОК И СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Глава 14.
СТРАНЫ ВОСТОКА

 


§ 4.Богослужебные языки древнего мира

Выводы § 2 противоречат лингвистическим теориям о древности санскрита. Последний вывод сталкивает месопотамские государства с арабами. В этом параграфе мы обсудим возникающие в связи с этим вопросы

 

Сравнительное языковедение

Современная лингвистика есть дитя XIX века, родившееся, когда европейские ученые встретились с санскритом (что, кстати сказать, произошло довольно поздно: первая санскритская грамматика была напечатана только в 1790 году (см.[3], стр. 241)).

Вот, что пишет Сулейменов: «...Вильям Джойс (1746—1794), познакомившись с санскритскими рукописями, смог написать восторженные слова, ставшие теоретической основой сравнительного языкознания: «Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий язык, более богатой, чем латинский, и более прекрасной, чем каждый из них, но носящий настолько близкое родство с этими двумя языками как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что не могло быть порождено случайностью, родство настолько сильное, что ни один филолог.., не может не поверить тому, что они все произошли из одного общего источника, который быть может уже более не существует».

Направление развития родившейся науки было определено этой формулой.

Главное в его высказывании:

1) сходство не только в корнях, но и в некоторых формах грамматики не может быть результатом случайности,

2) это есть родство языков, восходящих к одному общему источнику.

...Предположения Джойса в работах последователей развивались в категории­ческие утверждения.

Из сонмища языков мира была, наконец, выделена индоевропейская группа языков, в которую вошли все европейские (кроме венгерского и финского), иранские и индийские.

...Подробное сопоставление языков, оказавшихся в родстве, выявило разительное расхождение в лексике. Объяснение было найдено: в языке оказывается имеется ядро — основной словарный фонд, и оболочка — словарный состав, который может в течение двух тысячелетий полностью замениться даже в близкородственных языках. В неиз­менный основной фонд были отнесены общие для большинства «индоевропейских» языков термины, составляющие по данным математической лингвистики «обычно не более 1-2% всего словаря».

Сопоставляя языки этой искусственно созданной в XIX веке семьи (имеется в виду индоевропейская группа. — Авт.), ученые увидели, сколь велика разность в словарях и грамматике, и сделали вывод о смертности слова... Небольшая группа слов совпадала во многих языках. Ее признали остатком про­индо­европейского наследия и вывели учение об основном словарном фонде, который менее разлагается. А все те слова, которые не совпадали, попали в разряд словарного состава, рядовых слов, наиболее смертных.

К каким же классам относятся лексемы общие в индоевропейских языках, т.е. входящие в основной фонд, т.е. те, которые доказывают гене­тическое родство индоевропейских языков. Это:

1) Числительные от трех до пяти или до девяти...

2) Личные или притяжательные местоимения 1-го и 2-го лица. Почему только первых двух? Потому что в индоевропейских языках местоимения 3-го лица не совпадают.

3) Некоторые термины родства.

4) Названия некоторых частей тела...

Таким образом, достаточно при сопоставлении двух внешне и несхожих языков увидеть близость этих лексических групп, чтобы заявить о генетическом родстве языков. Индоевропейская семья создавалась по этой несложной схеме, на первых порах, когда схожесть санскритских и греческих числительных, местоимений и терминов родства буквально ослепила европейских ученых. Когда существовала только такая альтернатива — или генетическое родство или никакого. А живая история языков знает несколько разновидностей родства. Лингвисты их не заметили и не описали...

...Возникает вопрос: а может быть числительные, местоимения и термины родства вовсе не остаток проиндоевропейского языка, а просто заимствованы из какого-то одного... языка...

Этот вопрос индоевропеисты предвидели и заготовили указ, по которому слова основного фонда не заимствуются. Следовательно, числительные, пара местоимений и несколько терминов родства во всех языках (семитских, тюркских, угро-финских и др.) родились вместе с этими языками и только им принадлежат и не отдаются никому, и не заимствуются ни у кого. Если бы сравнили хотя бы тюркские с индоевро­пейскими, этот столп рухнул бы без особого шума...» ([75], стр.212—216).

Мы прервем здесь и без того длинную цитату, поскольку далее Сулейменов переходит к более частному вопросу о взаимоотношениях тюркологии с индо­европеистикой и о невозможности применения основных положений сравнительного языкознания к тюркским языкам. Нас же сейчас интересует происхождение и надежность самих этих основных положений. И мы видим, что по существу они никак не обоснованы и в их происхождении логические скачки и гипотезы, а попросту, голословные утверждения тех или иных ученых, со временем, кочуя из одного учебника в другой, были возведены за выслугу лет в ранг аксиом.

Возьмем, например, учение о словарном фонде. Первоначально, «отцы-основатели» (Бопп, Раек и др.) выделили индоевропейские языки на основании грамматических соответствий, подчеркивая ненадежность лексических соответствий. Чтобы объяснить расхож­дения в лексике, было придумано понятие о словарном фонде. Затем оно абсолютизировалось, и общность словарного фонда уже стала выступать как критерий родства. Логическая несостоятельность всего этого бросается в глаза.

Особый интерес вызывают, конечно, основные принципы сравни­тельного языкознания, декларированные Джойсом. Его первый принцип («сходство... не может быть результатом случайности») надо думать верен. Однако его второй принцип («это есть родство языков, восходящих к одному общему источнику») из первого принципа никак не вытекает и является гипотезой, которую последующие ученые приняли безо всякого критического анализа. Тот факт, что этот мифический «индоевропейский праязык» удалось «восстановить» до такой степени, что на нем Шлейхер в 1888 г. написал даже басню (правда, весьма незамысловатую (см. [134], стр.196), его реальное су­ществование в древности еще, конечно, не доказывает (поскольку ре­конструкция праязыка основывалась на предположении о его существовании).

Сулейменов совершенно прав, когда пишет, что лингвисты не заметили и не описали многих других причин, вызывающих сходство языков (в его терминологии — негенетическое родство). Мы обсудим это на конкретном примере санскритского языка.

 

Санскрит

Когда европейские ученые в XVII—XVIII веках познакомились с индийской культурой, вообще, и с санскритом, в частности, они восприняли от своих индийских учителей мнение о глубокой древности санскрита. Санскрит был объявлен самым древним языком индоевро­пейской семьи, очень близким к предполагаемому праязыку и соответственно этому все нормы европейских языков, отличающиеся от санскритских норм, считались искажением санскрита. В  последствии это мнение было признано ошибочным, но представление о древности санскрита осталось.

«Но есть ли серьезные причины для такого взгляда, кроме голословного утверждения браминов, будто их предки говорили между собою на этом языке с самых отдаленных времен, незапамятных даже для их дедов и прадедов? Конечно, нет.

Ведь прапрадеды их жили не раньше как в XVII веке нашей эры (здесь, по-видимому, описка, — надо XIV век. — Авт.). Получив этот язык от своих прапрадедов XIV века (XII века. — Авт.), без сообщения того, откуда и как получили его эти прапрадеды, они могли остановиться на мнении, что это и был первичный язык Индостана.

Мы видим, что такой довод в пользу древности санскрита совершенно отпадает, тем более, что выдача чужого за свое находится в полном согласии со всеобщей тенденцией средневековых народов приписывать себе все, что пришло к ним извне не только за два или три десятка поколений на протяжении более тысячи лет назад, но даже и за один десяток поколений, за каких-нибудь 500 лет, если данный период не имел за это время ряда последовательных летописцев» ([5], стр.244—245).

К этому стоит добавить, что, как мы уже выяснили в § 2, все основные письменные памятники санскритской литературы («Махаб­харата», «Рамаяна» и т.п.) относятся к раннему Средневековью.

Удивительно, что специалисты-языковеды не замечают бросаю­щихся в глаза противоречий в их собственной информации. Например, они сообщают, что «большинство древнеиндийских текстов (ве­дийские, памятники эпического санскрита, грамматика Панини и ряд других сочинений на классическом санскрите) дошло до нас в очень поздней записи, которая на много веков (! — Авт.), а иногда и на тысячелетия (!! —Авт.), отстоит от времени их создания, так что первоначально эти тексты передавались лишь устно» ([163], стр. 46). Упомянутая здесь грамматика Панини «представляет собой исчерпы­вающе полное описание санскрита в предельно сжатой форме — в четырех тысячах правил, которые чаще всего состоят лишь из нескольких слогов. Это достигается применением строгого формаль­ного анализа языка и изложением его результатов на особом символи­ческом языке, в ряде случаев напоминающем математические формулы» ([163], стр. 43). Спрашивается, возможно ли создание такого рода грамматики, которая безусловно «предполагает существование развитой предшествующей грамма­тической традиции» ([163], стр. 43) а также, возможна ли в течении «многих веков» устная безошибочная передача концентрированного и формали­зованного текста этой грамматики? Достаточно поставить эти вопросы, чтобы вся фантастичность претензий санскритской литературы на древнее существование сделалась явной.

Поэтому, чтобы не впасть в ошибку, мы должны судить о санскрите только на основании фактов самого этого языка, не поддаваясь посторонним внушениям.

Характернейшей чертой фонетики санскритского языка, резко отделяющей его от всех остальных индоевропейских языков, является преобладание в нем фонемы «а», частота употребления которой вдвое превышает частоту всех других гласных звуков вместе взятых, причем гласные «е» и «о» практически отсутствуют. Это, в частности, явилось причиной, почему основатели индоевропеистики, Бенфей и Бопп, утверждали, что индоевропейский праязык обходился всего тремя гласными «а», «и» и «у». Спор о гласной «е» длился в индоевропеистике десятилетия, пока, наконец, Коллиц еще в XIX веке не придумал так называемый «закон палатализации», из которого следовало, что в праязыке звук «е» был, а в санскрите исчез. Мы видим, что здесь опять телега поставлена впереди лошади и не зря Сулейменов (см.[75], стр.222) вспоминает в связи с «законом» Коллица, что философы Греции время от времени задавали себе вопрос: «А не путаю ли я причину со следствием?»

Фактически же на вопрос, почему две трети всех гласных звуков санскрита являются фонемой «а», у языковедов никакого внятного ответа нет.

Что касается лексики санскрита, то она почти вся может быть найдена в латинском, греческом и славянских языках (именно поэтому санскрит и признавали праязыком). Более того, в санскрите можно обнаружить почти все «классические» имена. Например, уже упоминав­шийся в § 2 Жаколио предлагает следующие этимологии (см.[3], стр.255):

Нептун — Непатана — повелитель ярости волн,

Посейдон — Пасауда — успокоитель волн,

Марс — Мри — умертвитель,

Плутон — Плушта — бьющий огонь,

Минерва — Манарава — поддерживающая сильных,

Атенайя — Атавая — бездетная,

Пифагор — Питагуру — учитель школы,

Анаксагор — Анангагуру — учитель духа,

Протагор — Пратагуру — учитель всезнания,

Геркулес — Гаракала — герой битв
и т. д.

В грамматике санскрит, как и славянский язык, имеет три рода и восемь падежей. Имена мужского рода оканчиваются, как и в итальянском, на «а» и т. д. и т. п.

Таким образом, родство санскрита с главнейшими европейскими языками неоспоримо. Но как его объяснить? Априори, возможны теории двух типов:

1) Санскрит был древнейшим языком Индии, откуда он при переселениях народов распространился на запад, дав начало таким языкам как греческий, латинский, славянский и т.д. Вариант (более современный): санскрит был одним из ответвлений древнейшего праязыка, носители которого принесли его в Индию; другие «праязычные» племена принесли праязык в Европу, дав начало европейским языкам. Возможны и более утонченные варианты той же теории, но все они обладают тем принципиальным недостатком, что основываются на предположении о якобы бывших в доисторические времена массивных переселениях народов, от которых не осталось никаких надежных свидетельств (мифы и легенды, конечно, в счет не идут). Попытки реконструировать эти переселения на языковом материале вертятся в порочном логическом круге. Вместе с тем, по ряду общетеоретических соображений такого рода переселения (сопровождающиеся завоева­нием и ассимиляцией порабощенных народов) весьма мало вероятны. Теории этого типа главенствуют в современном языкознании, хотя, например, попытки как-то локализовать первоначальное расселение носителей праязыка наталкиваются на столь неразрешимые противоречия, что сейчас академическое приличие требует этими вопросами не заниматься.

2) Санскрит возник на территории Индии в результате смешения греческого, латинского и славянского языков с местными языками туземного населения. Эта теория принадлежит Морозову. Конкре­тизируя ее, он полагает, что в IV—V веках нашей эры миссионеры единого бога, культ которого зародился под грохот извержений Везувия, не только внедрили в Индии новую веру (см. § 2), но и принесли с собой соответствующий богослужебный язык. Миссионеры итальянского корня принесли латинский язык (в той или иной его форме), мис­сионеры-греки принесли греческий язык, а миссионеры-славяне (которых много было в Византии) принесли славянский язык. Все эти языки смешались воедино и подверглись регрессивной эволюции. Местные неофиты нового бога, «начиная его изучение сравнительно поздно и притом по книгам сокращенной транскрипции по отношению к гласным звукам.., естественно произносили звук а, как самый первоначальный у людей, везде, где сомневались в произношении, и накопили, наконец, его в чрезмерно огромном количестве» ([3], стр.247). Таким образом, по теории Морозова, санскрит является искусственным богослужебным языком, возникшим в V—VI веках на базе европейских языков, занесенных в Индию христианскими миссионерами.

Он никогда не был разговорным языком, но подобно латыни (тоже бывшей языком богослужебным), оказал решающее воздействие на возникновение живых разговорных языков Индии. Если под влиянием латыни в Европе развились испанский, французский, немецкий и др. языки, то в Индии под влиянием санскрита возникли (см. [134], стр.201) языки маратхи (надписи известны с ХП века), гуджарат (письменность с ХП века), хиндустанский (с литературными языками урду и хинди), бенгальский и др.

Все это относится не только к собственно санскриту, но и к «санскриту Вед», — несколько иному языку, на котором написаны Веды.

Примечательно (см.[134], стр.200), что само слово «санскрит» означает «искусственный язык»!

Обычно, санскриту противопоставляется «пракрит», т.е. «естествен­ный язык». Считается, что древнейшие надписи на пракрите относятся к эпохе царя Ашоки. Тот факт, что пракрит занимает промежуточное место между санскритом и живыми языками (подобно тому, как вульгарная латынь лежит между классической латынью и романскими языками), по-видимому, неоспорим, но совсем необязательно считать, что пракрит развился из санскрита как переходной мост к живым языкам (как это полагает санскритология). Скорее всего, именно пракрит и был первоначальным языком, возникшим под влиянием миссионеров, а санскрит и живые языки развились из него, разойдясь в противоположных направлениях.

К пракриту близок язык пали, на котором написана буддийская «Типитака».

Теория Морозова объясняет не только почему в санскрите столь велика частота фонемы «а», но и многие другие, связанные с ним факты. Например, из нее становится ясно, почему великие санскритские поэ­мы «Махабхарата» и «Рамаяна» были написаны якобы столь «поздно».

Конечно, теория Морозова переворачивает вверх дном все сравнительное языкознание. Пересмотр основных положений лингвистики под этим углом зрения очень увлекателен, но выходит за рамки этой книги.

 

Латынь

Общепринятая лингвистическая теория утверждает, что после развала римской империи классический латинский язык регрессировал в т.н. «вульгарную латынь», на базе которой позже сформировались национальные романские языки. Соображения, изложенные в томе I, показывают, что исходный пункт этой теории ложен. Следовательно, ложна и вся теория. Оказывается, что и в самой латыни можно найти этому свидетельства. Цель этого пункта — обсудить этот вопрос и предложить новую теорию происхождения латинского и романских языков. Естественно, что начать мы должны с краткой сравнительной характеристики самих этих языков.

В первую очередь обращают на себя внимание фонетические различия между латинским и, скажем, итальянским языками. В итальянском языке есть звуки, отсутствующие в латинском; например, ч, дж, дз, ш, гортанное к и т.д. Появление этих звуков (зафиксированное очень рано) теоретически непонятно, поскольку «особенности произношения долее сохраняются, чем сам язык, когда он переходит в другой» (это слова основоположника сравнительного языковедения в России Бодуэн де Куртенэ (см.[3], стр.175)). Впрочем, на самом деле истинное произношение латинских слов неизвестно. На практике используются традиционные произношения, свои для каждой страны: «Современное чтение латинского текста подчиняется нормам произ­ношения новых языков» ([135], стр. 15). Поэтому, строго говоря, прида­вать фонетическим различиям особое значение мы права не имеем.

Иначе дело обстоит с морфологическими различиями. В каждом языке морфология является одной из его прочнейших частей, менее всего подчиняющейся иноязычным влияниям. Сколько греческих слов вышло в современные нам европейские языки, и однако каждый народ склоняет и изменяет их по своей грамматике, а не по греческой!

Тем более удивительны глубокие морфологические различия между латинским и итальянским языками. В итальянском есть артикли, мужской и женский, определенный и неопределенный, а в латинском артиклей нет. Зато в итальянском нет латинского среднего рода. В латинском языке есть разветвленная система падежного склонения существительных, а в итальянском (так же, как, скажем, и во французском) падежи отсутствуют (и падежные отношения вы­ражаются предлогами). Такого рода факты и дали, по-видимому, Марру основание считать, «что не латынь, а иберо-кельтские элементы лежат в основе романских языков и определили особенности их ис­торического развития» ([136], стр.15).

С другой стороны, формы местоимений и спряжения глаголов латинского и романских языков настолько сходны, что сторонники более традиционной «латинской» теории происхождения романских языков уверенно настаивают на «глубоком морфологическом единстве этих языков» ([136], стр.21).

Хотя сторонники этой теории и не сомневаются в происхождении ро­манских языков от латыни, но проследить этапы этого процесса они не в состоянии, «поскольку мы лишены возможности пользоваться письменными памятниками, отражающими нам живую речь населения провинций в период самого формирования романских языков, и очень мало знаем о характере диалектов самого латинского языка» ([136], стр.166), из-за чего «по этому вопросу высказывались различные мнения» ([136], стр.71).

Трудности начинаются с самой исходной точки «латинской» теории. Лингвисты прошлых веков изучали лишь «классический латинский язык» Цицерона, Цезаря, Вергилия, Горация и др., тогда как уже лингвисты XIX века вывели, что отправной точкой развития романских языков была «вульгарная латынь». Современные ученые пошли еще дальше и истоком романских языков совершенно последовательно сочли живой разговорный язык римского народа, т.н. «народную латынь».

Однако по понятным причинам памятников «народной латыни» почти не осталось (так что, строго говоря, этот язык является измышлением теоретиков, основывающихся на аксиоме, что латинский язык был когда-то живым разговорным языком). Поэтому его приходится по крохам восстанавливать, извлекая «из источников отдельные частные факты, отражающие особенности народной латыни в области фонетики, морфологии, синтаксиса или лексики» ([136], стр.79). Однако при этом выявляются серьезные противоречия, ставящие в тупик исследователей.

Одно из этих противоречий известно как «проблема единства народной латыни». Коротко, суть этой проблемы сводится к тому, что хотя по всем соображениям (общим и специальным) в разговорном латинском языке должно наблюдаться значительное диалектическое разнообразие (ведь именно из диалектов, считается, выросли романские языки), в народно-латинских надписях и других памятниках наблюдается «известное единообразие». Само количество теорий, выдвинутых, чтобы объяснить это противоречие (см.[136], стр.75—78), показывает, что вполне убедительной среди них нет ни одной.

От теоретически восстанавливаемой «народной латыни» следует отличать «вульгарную» или «варварскую» латынь, язык письменных памятников V—X веков, грамматика которой характеризуется рядом чисто аналитических черт, сближающих ее с романскими языками. Однако по вопросу, из чего и как образовались романские языки, у лингвистов есть только несколько противоборствующих теорий: «теория этнического субстрата», «хронологическая теория» и др. (см.[136], стр.152—169). Неясно даже время появления романских языков: если одни ученые расценивают некоторые дипломы VI века (!) как уже памятники романских языков, то другие относят время их формирования к VIII—X векам, предполагая их источник в варварской латыни (см.[136], стр.163 и 168). Таким образом, фактически между латынью и романскими языками наличествует зияющий провал, который не заполнен ни документальными свидетельствами, ни теоретическими построениями.

Морозов полагает, что варварская (она же «кухонная») латынь, «на которой написаны средневековые клерикальные и научные сочинения, является не перерождением классической латыни, а ее предшест­венницей, и сам латинский язык в своем начале был языком священни­ков и монахов, а не ученых. Это был такой же священный язык, как и церковно-славянский в русском богослужении и русской церковной литературе...» ([3], стр.187). Возник он у подножия Везувия как язык общения и богослужения из прото-итальянского языка туземного населения области Везувия и греческого языка богомольцев и пришлых священнослужителей. Этот исходный итало-греческий жаргон, заимствовав графику и грамматику из греческого языка, приобрел права гражданства как священный язык общения с Богом, когда Аврелиан и Диоклетиан основали клерикальную Средиземноморскую империю, и в качестве средства ее дополнительной цементации объявили священ­ный язык культа также и языком администрации. Это повлекло отде­ление латыни от ее истока и способствовало ее быстрому оформлению как самостоятельного языка.

После распада Империи латынь выжила как общий международный язык культа, науки (еще не отделившейся от религии) и международных сношений. Она постепенно усовершенствовалась, обогащалась и лишаясь «варварских» черт, приобретала известный нам синтетический строй. Ко времени Петрарки (и, по-видимому, во многом его трудами) этот процесс завершился, и создалась «классическая латынь».

Эта лишь грубо намеченная схема нуждается, конечно, в дальнейшем развитии и детализации. Однако уже сейчас нельзя не отметить, что помимо ее эволю­ционного характера (что само по себе очень привлекательно), она снимает большинство трудностей и неясностей стандартной схемы (например, пресловутая «проблема единства народной латыни» в ней просто не возникает).

Реальным (т.е. достоверно документально подкрепленным) языковым фактом морозовская схема не только не противоречит, но даже самый беглый взгляд обнаруживает в них свидетельства в ее пользу. Например, можно заметить, что по таким важным разделам основного словарного фонда как числительные и личные местоимения, латинский язык ближе к греческому, чем к итальянскому языку (например, «я» по-латински и по-гречески «эго», а по-итальянски «ио»; «три» по-латински «трес», по-гречески «треэйс», а по-итальянски «трэ»). Кроме того, все романские языки являются языками анали­тического строя, а латынь и греческий представляют собой ярко выраженные синтетические языки и т.д. и т.п. Мы не будем на этом останавливаться, поскольку единственная цель всего этого пункта состояла в том, чтобы показать лишь возможные пути согласования лингвистических фактов с общими результатами предыдущих глав. Детали же этого согласования должны составлять предмет специального исследования.

 

Иврит

Следует четко отличать иврит Ветхого Завета и всего массива традиционной еврейской средне­вековой религиозной, около­религиозной и научной литературы от иврита современного Израиля. Считается, что иврит перестал быть разговорным языком к концу II века н. э. и на протяжении более чем полутора тысяч (ох!) лет оставался лишь письменным языком ученых раввинов. На самом деле надо полагать, что, подобно санскриту и латыни, иврит представляет собой искусственный язык богослужебных книг, никогда не являвшийся разговорным. По мнению Морозова, этот язык, «по самой конструкции своей грамматики и по всему коренному составу своих слов есть несомненный вариант арабского языка с примесью европеизмов» ([5], стр.287).

Где и когда он был создан? Мы уже знаем (см.том II), что почти все библейские события происходят на юге Западной Европы (в Италии, Испании, Франции). С другой стороны, обращает на себя внимание созвучие этнонима «еврей» — ЭБРИ с этнонимом «ибер» (откуда Иберийский полуостров). Все это приводит нас в Испанию, в период господства там мавров и расцвета арабо-испанской поэзии, язы­кознания, философии, математики, медицины и изъяснений Библии.

Подтверждением арабо-испанского происхождения иврита является тот замеченный Морозовым (см.[3] стр.289) факт, что по сравнению с арабскими языками в еврейском искажены как раз те звуки, которых нет в испанском! Таким образом, несколько утрируя, можно сказать, что иврит — это (старо) арабский язык в испанском литературном произношении.

Гипотеза, что именно Испания была местом составления Библии объясняет некоторые особенности библейских рассказов. Например, из гл.8 мы знаем, что автор книг Царей довольно точно изложил династическую историю Западной римской истории, а в истории более отдаленной от Испании Восточной империи путался и допускал тенденциозные ошибки. Мы видим теперь и объяснение этому: большая отдаленность Испании от Константинополя, чем от Рима.

Но если иврит сложился так поздно и в таком месте, в нем должно быть сильно влияние латинского и греческого языков. Соответствующее исследование по просьбе Морозова произвел известный гебраист Б. И. Топоровский. В одной коротенькой «Песне Песней» Топоровский нашел пятьдесят (!) слов, имеющих параллели в греческом и латинском языках (см.[7], стр.218—:221). Сколько же таких слов имеется во всей Библии?

Кстати сказать, Топоровский произвел также исследование греко-римских мифологических имен. Почти полсотни этих имен оказались семитическими (см.[7], стр.212—216).

Только XX веке в связи с общим сближением еврейской культуры с современной европейской, появляются отдельные светские сочинения на иврите. Одновременно иврит стали использовать как средство общения на рынке и в других, по-прежнему очень редких контактах, между строго замкнутыми и географически очень далекими друг от друга общинами сефардов и ашкенази. Но во внутреннюю жизнь еврейских общин иврит не проник.

Так называемое «возрождение иврита» (а на самом деле его создание вновь) в первую очередь обязано Элиазару Перельману из-под Полоцка, принявшим имя Бен-Иегуда. С 1881 года он активно пропагандирует иврит, ведет преподавание на иврите в одной из иерусалимских школ, внедряет иврит в свою семейную жизнь и собирает вокруг себя кружок друзей-единомышленников. Один из участников кружка, Е. Пинес, издает на иврите учебник физики. Однако и он воспринимает, как фантазию, намерение Бен-Иегуды сделать иврит живым, разговорным: языком Палестины. Но Бен-Иегуда не сдается и продолжает свою работу. Он осознает, что в иврите для многих понятий нет нужных слов и требуется заполнить колоссальный разрыв между имеющимся словарем и объемом лексики для существования в современном мире. Для этого Бен-Иегуда изобретает новые корни (рассказывается, что «...бессонными ночами выдумывает Бен-Иегуда слова, а утром посылает жену в магазин с заданием купить тот или иной товар, называя его сочиненным ночью словом, которое затем быстро (с какой собственно, стати? — Авт.) пускается в оборот») и делает большие, заимствования в арабском (!) языке, но позднее он от этого отказывается и принимает решение объединить в едином словаре все слова встречающиеся в древней и средневековой еврейской, литературе, Эта титаническая работа (окончательная версия словаря содержит более 8 тысяч страниц) была завершена только в 1958 году. Бен-Иегуда и его последователи использовали 5 основных методов пополнения лексического запаса иврита:

1.Изменение значения древних слов. Например, для понятия «галстук было использовано слово анива, означавшее у Маймонида особый род банта, для воинского звания «лейтенант» — слово сэгэн, означавшее «наместник царя», а для звания «генерал» — слово алуф, означающее в Библии военного предводителя племени (по-славянски — воеводу) и т.д. и т.п.

2.Создание новых слов по законам ивритской, грамматики. Так, нап­ример, было создано ивритское название компьютера махшев от глагола хишев, вычислять.

3.Сюда же можно отнести использование т.н. «сопряженной конструкции», особого рода сочетания двух слов, на основе которой созданы десятки тысяч новых слов (ган-хаёт — зоопарк, сдэ-тэуфа — аэродром, кодурэгэль — футбол и т.д.)

4.Использование сложносочиненных слов (наподобие наших «вуз», «колхоз» и т.д.). Например, водка называется яш от яин саруф, жженое (т.е. перегнанное) вино.

5.Конечно, используются и заимствованные из других языков сло­ва, но, как и следует ожидать, из-за общей националистической направленности всего предприятия, в очень ограниченной степени. Однако есть много слов, которые пришли в язык давно, еще в Средние века, и теперь не воспринимаются как иностранные.

В начале своей деятельности Бен-Иегуда встретился с колоссальным сопротивлением: ашкенази откосились к нему с подозрением, а сефарды не видели причин для изменения своих языковых навыков. Показательно, что в 1902 году, через 20 лет настойчивых: усилий, было специально отпразновано появление в Иерусалиме лишь десятой семьи введшей у себя дома иврит.

Положение изменилось, когда в России в конце XIX века возродился государственный антисемитизм и началась массовая эмиграция русских евреев. Хотя евреи уезжали преимущественно в Европу и Америку, но нашлась кучка идеалистов, направившихся в Палестину. Сами они усваивали иврит с большим трудом, но их дети учились уже в школе на иврите и это стало обычным и нормальным явлением, Ивритоязычный Еврейский университет в Иерусалиме был открыт в 1918 году.

«Возрождение» иврита явилось единственным в мировой истории примером, когда язык, на котором никто практически не говорил, стал живым разговорным языком. Это предприятие едва не кончилось неудачей, если бы не отклик, которое оно встретило в иммиграции из России.

 

Заключение

Таким образом, три главнейших языка древности: иврит, латынь и санскрит — оказались вовсе не живыми языками, а искусственными и очень поздними образованиями. (В следующей главе мы обнаружим то же самое и в отношении арабского языка). Мы, по существу, не приводили лингвистических доказательств этого положения, ограничившись лишь краткой наметкой основных идей, поскольку с нашей точки зрения его справедливость обеспечивается его согласован­ностью со всем, что было доказано в предыдущих главах. Но, конечно, более подробное лингвистическое исследование этого вопроса было бы крайне интересно.

Заметим, что Морозов приводит довольно много аргументов, опирающихся на построенную им классификацию звуков человеческой речи. Поскольку эта аргументация требует предварительного обсуждения фонологических теорий Морозова, мы все это оставили за рамками нашего изложения.

В заключение своих языковедческих замечаний Морозов сообщает также, что он аналогичным образом разобрал «язык месопотамских клинописей» (по-видимому, аккадский язык международных сношений и официальной бюрократии) и пришел к выводу, что это «совсем не местный язык и никогда не был местным или вообще народным, где бы то ни было» ([3], стр.291). Таким образом, и этот язык Морозов считает искусственным. К сожалению, на эту тему он ничего не успел опубликовать.

 


 

ИТОГИ ГЛАВЫ

1. Выдвинуто и частично обосновано утверждение о сравнительной молодости Китая, Индии и государств Ближнего Востока (не простирающейся далее IV века н. э.).

2. В отношении Китая и, в меньшей степени, Индии, приведены независимые доказательства, показывающие, что письменная история этих государств начинается с IV века н. э.

3. В отношении индийских религий высказана гипотеза, что они ведут свое начало от первоначальных форм христианства.

4. Для «клинописных» государств Ближнего Востока (Вавилонии, Ассирии, хеттов и т.д.) предложена их датировка ранним Средневековьем.

 


 


   НАЧАЛО