Михаил Михайлович Постников

М.М. ПОСТНИКОВ
Критическое исследование хронологии древнего мира.

Книга третья
ВОСТОК И СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Глава 15.
ИСЛАМ И АРАБЫ

 


§ 3. Арабы

 

Географические особенности Аравийского полуострова

Намеченная выше теория постепенного формирования исламского вероучения имплицирует, что начало свое ислам (в форме агарянства) имел где угодно, но только не на Аравийском полуострове. Но и безотносительно ко всему сказанному выше, зарождение какого-нибудь религиозно-культурного движения (а тем более столь мощного как ислам) в географических и социально-экономических условиях древней Аравии представ­ляется невероятным.

Географически Аравийский полуостров явля­ется полу­пустыней, отрезан­ной горами от осталь­ного мира. Населяющие его племена бедуинов до самого последнего времени вели кочевой образ жизни и по существу никакой центральной власти не подчинялись. Их культура застыла на чрезвычайно низком уровне почти поголовной безграмот­ности. Отсутствие природных условий (главным образом воды) не позволило им заняться земледелием и развить производительные силы в других направлениях. Плохие пути сообщения и всеобщая бедность не способствовали развитию торговли и городов. Даже пресловутые Мекка и Медина были в средние века бедными, заштатными городами, жизнь в которых поддерживалась только доходами от богомольцев.

Допускать в этих условиях возникновение какого-нибудь мощного идеологи­ческого движения, способного охватить полмира, можно только призывая на помощь потусторонние силы.

 

Исключительность арабской культуры

Как аксиому, подтвержденную всем достоверным опытом чело­вечества, можно принять положение, что культура всегда распростра­няется из более культурных стран в страны менее развитые. Как тепло не может течь от холодных тел к горячим, так и научные знания и другие культурные достижения не могут перетекать от народов неграмотных к народам цивилизованным. Здесь, конечно, имеется в виду общий поток культуры, а не отдельные заимствования. Например, в XIX—XX веках европейцы насадили в Африке свои школы и религию, построили заводы и железные дороги, уничтожили (или хотя бы серьезно подорвали) традиционный племенной уклад и т.д. и т.п. Африканская же культура оказала на европейскую неизмеримо меньшее влияние (джаз и др.). При столкновении более развитых стран со странами менее развитыми культура последних, как правило, вырождается и гибнет, ассимилируя культуру первых. Обыкновенно этот процесс воспринимается как победа культуры завоевателей, но это только потому, что обычно завоевателями и являлись представители более развитых стран. В тех же (редких) случаях, когда захват культурного государства удавалось осуществить племенам более отсталым (примеры известны из средневековой истории Индии и Китая), завоеватели быстро растворялись в более мощном культурном окружении.

Исключением являются только арабы! Нам сообщают, что когда бескультурные бедуинские племена, ведомые наместниками пророка, выплеснулись за пределы Аравийского полуострова и завоевали почти весь тогдашний культурный мир, они дали толчок новой, т.н. «арабской», культуре. Нелепость этого, после всего сказанного выше, очевидна.

Мы уже видели, что информация о пышном расцвете арабской культуры в рамках «мусульманского ренессанса» является апокрифом. Теперь же мы обнаруживаем абсурдность сообщений и о ее истоках.

 

Арабский язык

Как мы уже отмечали, все современные исследователи сходятся в том, что «арабская» культура была таковой лишь постольку, поскольку формой ее выражения был арабский язык.

Считается, что это был язык незначительного племени бедуинов, а распространение он получил только потому, что на нем был написан Коран. Поскольку в Коране священное значение имеет даже каждая буква, его нельзя без потери бого­­вдохновен­ности перевести на другой язык. Поэтому для того, чтобы воспринять ислам и его Коран необходимо изучить язык Корана. Этим и определилось первенству­ющее значение арабского языка во всех странах ислама.

По нашему мнению, здесь телега поставлена впереди лошади, поскольку, как мы уже знаем, Коран был на самом деле, создан очень поздно, уже после того, как арабский язык распространился повсе­местно от Испании до Индии. Конечно, связь ислама с «арабским» языком сомнения не вызывает. Не нужно только этот язык слишком тесно связывать с Кораном. Он, подобно латыни и еврейскому (библейскому) языку, являлся искусственным, богослужебным языком агарянских сект, и подобно латыни на Западе, он стал со временем играть также роль международного языка науки. В отношении латыни этому способствовало распространение католицизма, а в отношении арабского языка-распространение ислама.

Любопытно, что католицизм также запрещает переводить на «светские» языки Священное писание, но объяснения его менее определенны, чем в исламе, в чем лишний раз проявляется большая четкость и последовательность мусульманского вероучения.

Кстати сказать, арабский язык Корана, как мы уже отмечали, очень близок к еврейскому языку Библии, и гебраисты могут читать «по-арабски», а арабисты «по-еврейски».

Сейчас очень трудно решить, какой семитический национальный язык дал начало «арабскому» языку, так как повсеместное распростра­нение языка Корана как языка религии, науки и литературы решитель­ным образом воздействовало на все национальные языки стран ислама. Являясь общим языком религии, язык Корана оказал особо большое влияние (как язык общения богомольцев) на языки Мекки и Медины, чем и объясняется, почему сейчас язык Хиджаза близок к языку Корана.

Поэтому ссылка на эту близость для обоснования происхождения ислама из окрестностей Мекки совершенно несостоятельна.

 

Арабские завоевания

Нам говорят, что ведомые знаменем пророка арабские войска менее чем за сто лет завоевали большую часть тогдашнего культурного мира и подчинили власти халифов обширную империю от Испании до границ Индии.

«Чем обусловливались эти военные победы? Долгое время как в арабской, так и в европейской историо­графии они объяснялись религиоз­ным подъемом, воодуше­влявшим арабов, их фанати­ческим рвением в борьбе за обещанные пророком райские блаженства. Но эта точка зрения подверглась в исторической литературе пересмотру и теперь мало кем разделяется» ([110], стр. 185—188). Оказывается, что не только верхи арабского общества были весьма далеки от благочестия (например, «меч ислама» Валид был известен своим равнодушием к вопросам веры и полной невежествен­ностью в этих вопросах, а халиф Валид II — своим издевательским отношением к религии: он посылал в мечеть вместо себя своих наложниц и любил стрелять из лука в Коран), но и «основные контингента арабских завоевателей не были подвержены интен­сивным религи­озно-мусульман­ским пережи­ваниям. В своей массе участники исламских ополчений, особенно из бедуинов, имели отдаленное представление о Коране и его содержании, а также об основных догмах ислама... рядовые участники движения знали о его религиозном содержании только то, что надо следовать Мухаммеду, поскольку он был пророком Аллаха. Само по себе это вряд ли могло вызывать и поддерживать у кого бы то ни было религиозный фанатизм...

Показательно, что перенос Омейядами столицы халифата в Дамаск не вызвал отрицательной реакции среди массы мусульман, хотя именно Мекка и Медина должны были быть связаны в их сознании с пророком и с самыми священными для каждого мусульманина переживаниями. Больше того, в дальнейшем выяснилось, что арабские воины вообще не питают никакого уважения ни к Мекке и Медине, ни к их святыням...»([110], стр. 187) и в под­твержде­ние этого мнения Крывелев приводит «свидетель­ства» о бомбар­дировках Мекки камнями из баллист, осаждавшими Мекку войсками халифов.

Из этих фактов Крывелев не делает, однако, никаких выводов, а что же касается побед арабских завоевателей, то он приводит следующие их причины:

а) В объединении завоевателей «играло роль сознание принад­леж­ности к одному религи­озному сооб­ществу привер­женцев пророка» ([110], стр.187);

б) «Помимо сознания религиозной обособленности и избранности завоевателей объединяло чувство их националь­ного и расового единства» ([110],стр. 188);

в) «Причины военных побед мусульман заключались не только в их силе, но и в слабости противника, в ряде мест завоеватели принимались населением как освободители» ([110], стр.189).

Читатель может сам судить, насколько эти «причины» весомы, и дают ли они хотя бы какое-нибудь объяснение победному шествию мусульманских завоеваний.

Другие авторы предлагают поэтому свои объяснения. Например, Каэтани пишет: «Бедная природа Аравии не могла удовлетворять жизненным потребностям арабов, которые под угрозой нищеты и голода должны были сделать отчаянную попытку спастись из горячей темницы своей пустыни» (см. [7], стр.282). Как справедливо иронизиру­ет Морозов, по той же причине Россию давно должны были завоевать эскимосы!

А ведь завоевания арабов настолько фантастичны, что без очень серьезных причин в них попросту нельзя поверить. Даже если мы примем старую точку зрения и попытаемся объяснить успех завоеваний религиозным фанатизмом войск халифов, то все равно ряд очень серьезных вопросов останется без ответа. Главнейший из этих вопросов состоит в том, что каким образом войска бескультурных и неграмотных бедуинов, не имеющих никакого представления о социальных установлениях, выходящих за рамки примитивной военно-пастушеской демократии шейхов, смогли не просто захватить и ограбить окру­жающие их бесплодную родину богатые и культурные страны (такое представить еще можно), но укрепились в этих странах и создали в них работоспособную администрацию, формы которой были для них совер­шенно новы и на практике не испробованы. Почему население этих стран приняло чуждых для него как по крови, так и по духу правителей и не пыталось сбросить чужеземное как экономическое, так и религиозно-идеологическое ярмо?

Ответ на эти вопросы может быть только один: никакого военного завоевания не было, и все рассказы о нем являются плодом деятельности более поздних апокрифистов. На самом же деле, в конце седьмого — начале восьмого веков происходило стремительное, но в основном мирное распространение учения только что появившейся религии агарян, как пожар охватившей Северную Африку и Иран, а затем перекинувшейся в Испанию, Афганистан и Среднюю Азию.

Переход в новую веру сопровождался, естественно, отрицанием власти византийского императора и признанием главенства (возможно только формального) его мусульманского аналога, халифа (так что с византийской точки зрения, распространение новой религии действи­тельно было «завоеванием»). Очень может быть, что именно перспектива освободиться от давящего гнета Византии и способство­вала стремительному распространению агарянства. Это делает понятным, почему в Византии (и в Риме) проповедь новой веры успеха не имела. Не имела она успеха и во Франции, независимой политически от Рима и Византии.

Подтверждением этой точки зрения является тот факт (см.[5], стр.324), что слово «араб» происходит от библейского корня ОРБ, одним из значений которого является «приобщенный» (к какой-либо религии). Таким образом, это не этноним, а религиозно-идеологический термин. Так назывались отнюдь не пришлые, а местные жители, воспринявшие новое вероучение, прогнавшие византийскую администрацию и признавшие власть халифа.

Интересно, что «жертвой арабского завоевания» пали те и только те провинции Византии, в которых преобладало монофизитство. Сколь велико было в то время различие между монофизитством и агарянством?

Естественно, что Византия не могла смотреть сквозь пальцы на отторжение своих богатейших провинций. Но, воодушевленные открывшейся свободой инсургенты, поддерживаемые всем населением, легко разбивали посланные на их усмирение карательные отряды и, преследуя их, доходили даже до Константинополя, от стен которого они были вынуждены откатываться назад, лишенные поддержки столичного населения. Любопытно, что по сообщениям самих же историков, «арабский» флот, громивший Византию, был укомплектован греко-сирийскими (!) экипажами (см.[7], стр.282—283).

 

Арабская культура позднего Средневековья

Подчеркнем, что во всем предыдущем анализе мы под «арабской культурой» понимали культуру апокрифического периода до X—XI веков. Что же касается более позднего времени, то, напротив, мы полагаем, что арабская (или, лучше сказать, арабо­язычная, в том числе и иврито­язычная) культура позднего Средневековая сыграла в истории человечества роль куда более важную, чем это обыкновенно признается.

Как мы уже обосновывали в § 4, гл.5, эта эпоха (и непосредственно ей предшествующая ) вовсе не была на Западе временем темноты, обскурантизма и невежества. Напротив, именно в это время создавались основы нашей современной культуры и писались ученые трактаты, которые позже были приписаны античности.

Эта интенсивная умственная работа не была прерогативой только латино­язычной науки Запада. Точно такая же деятель­ность и с тем же накалом научного творчества кипела в научных центрах арабо­язычного Востока. Более того, вопреки тому, что мы привыкли думать. Восток и Запад в этом отношении отнюдь не были разобщены. Напротив, есть все основания полагать, что в это время шел интенсивный обмен учеными, студентами, книгами и идеями между научными центрами Востока и Запада, и Восток вложил в общую копилку человеческого познания такую же, если не большую долю, чем и Запад.

Местом встречи восточной и западной учености была в основном Испания (и в частности, Толедо). Здесь происходил непрерывный обмен идеями и результатами, латино­язычные сочинения Запада переводились на арабский язык, а арабо­язычные сочинения Востока — на латинский.

До нас дошли только слабые и до чрезвычайности искаженные отголоски этой титанической деятельности человеческого духа, из-за чего вклад арабоязычных ученых долгое время преуменьшался, и их роль сводилась лишь к роли передатчиков античной мудрости. На самом же деле они во многом были ее создателями.

Отрыв восточной науки от западной и начало постепенного ее отставания совпали по времени с эпохой Возрождения на Западе и одновременно с общим ростом религиозного обскурантизма. Но, что было здесь причиной, а что след­ствием, без специального исследования сказать нельзя.

Поскольку все это имеет лишь косвенное отношение к нашей основной теме, мы далее углубляться в этот предмет не будем.

Однако мы не можем удержаться и не привести «под занавес» одно соображение Морозова, который, замечая, что хотя сообщения Библии, а также «античных» авторов (Плутарха, Плиния и др.) об Аравийском полуострове либо баснословны, либо неточны, обращает внимание (см.[6], стр.445—444) на то, что библейские сообщения об Аравийском (Арабском) полуострове больше подходят к Пиренейскому (Иберийскому) полуострову. Например, в книге Исайи (гл. ХХI), ст. 13) говорится о «лесе Аравийском», а во Второй книге Паралипоменон (гл.1Х, ст. 14) сообщается, что «цари Аравийские... приносили золото и серебро Соломону». Но где же в Аравии леса и золотые и серебряные рудники? А на Иберийском полуострове все это есть.

Все это особенно интересно, поскольку, во-первых, на библейском языке Аравийский полуостров называется АРБ, что значит «Запад»; а во-вторых, выше мы видим, что во взаимоотношениях Востока и Запада в то время Испания играла совершенно особую роль.

Так не подразумевали ли на самом деле изобретатели легенды об аравийском происхождении ислама под «Аравией» Иберию?

 

Заключение

Соображения, намеченные в этом параграфе, нуждаются, конечно, в более детальной разработке. Тем не менее, основной вывод этого параграфа, а именно утверждение, что этноним «араб» имеет очень позднее происхождение, а первоначально это слово обозначало лишь принадлежность к определенной религии, представляется установленным достаточно надежно.

Кроме того, мы видим, что выявить в тумане апокрифической информации, окутывающей события на Ближнем Востоке до X—XI веков н. э., что-нибудь конкретное и определенное не удается. Во всяком случае, мотивы и формы т.н. «арабского завоевания» дошли до нас в совершенно искаженном виде.

Так, быть может и на самом деле, достоверная информация об этом периоде скрыта в клинописных архивах?

 


   НАЧАЛО