§ 1. Церковная революция в Риме

Начало реформ
См.[5], стр.616—522.

Как мы уже видели, еще Бенедикт VIII издал постановления, запреща­ющие симонию и браки духовен­ства. Эти запрещения не были обязаны инициативе самого Бенедикта, он лишь после­довал требовав­шему их широкому демократи­ческому движению мирян и низшего духовенства. Считается, что первоначально эти требования были выдвинуты в монастыре Клюни в Бургундии (см.[148], стр.34) и потому все это движение за обновление церкви называется в литературе «клюнийским». Поскольку постановле­ния Бенедикта VIII в жизнь фактически проведены не были, сторонники реформы не утихли и, напротив, усилили свое давление. В 1047 г. они добились созыва первого собора, направлен­ного против симонии, но решительные шаги в направлении реформы начали делаться лишь с 1049 г., когда под именем Льва IX понтифексом стал горячий сторонник реформы германский епископ Бруно, близкий родственник императора Конрада.

Бруно по совету своего приближен­ного Гильдебранда явился в Рим без помпы, в одежде паломника и объявил, что хотя он назначен понти­фексом самим Конрадом, но не примет сана, если не будет выбран по всем канони­ческим правилам духо­венством и римским народом. Это избрание было, конечно, пустой формальностью, но его демагоги­ческое заявление привлекло к Бруно симпатии народа и обеспечило ему спокойное существо­вание в Риме.

Сразу же после избрания Лев IX созывает собор для осуждения симонии и внебрачного сожитель­ства духовенства. Во времена «патрициев» и «сенаторов всех римлян» (да, вероятно, и ранее) все церковные должности от псаломщика до кардинала-епископа (а подчас и понтифекса) предостав­лялись тому, кто давал за них больше денег. На первом же своем соборе Лев убедился, что, если только он будет последо­вательно проводить в жизнь свои реформы, то римские церкви должны будут остаться совсем без пастырей. Поэтому на первых порах он удовлетво­рился тем, что расстриг в основном лишь епископов и клириков, отличав­шихся особо бесстыдным сексуальным поведением (гомо­сексуалистов, ското­ложцев и т.п.).

Однако Льву IX не удалось углубить свои реформы. Пытаясь воору­женной рукой оградить свои владения от норманнов, он попал к ним в плен, а по возвращении в Рим подвергся критике, как отошедший от заветов Христа, который якобы заповедывал вести борьбу только духовным оружием. Сломленный и опозоренный понтифекс скончался 19 апреля 1054 года, успев сделать лишь первые шаги в направлении реформы церкви.

С именем Льва IX связан также окончательный разрыв римской церкви с византий­ской (православной) церковью. Он потребовал от византий­ского патриарха признания верховной власти понтифекса, а от византий­ского императора уступки последних византий­ских владений в Южной Италии. Получив отказ, папские послы прокляли патриарха, а патриарх и созванный византий­ским импера­тором собор в свою очередь прокляли понтифекса и объявили его еретиком (см.[148], стр.27).

Льву IX наследовал Виктор II, продолжавший его реформа­торскую политику, но мало успевший за непродолжи­тельностью своего пребывания на троне. Во время понтификата Виктора умер германский император, оставивший на попечение понтифекса жену—правитель­ницу Агнессу и мало­летнего сына. По император­скому завещанию понтифекс должен быть первым советником Агнессы и фактическим верховным правителем империи до совершен­нолетия наследника, Генриха IV. Чашки весов качнулись в другую сторону: если ранее понтифексы были вынуждены почти всегда подчиняться императору, то ныне по завещанию понтифекс стал во главе империи. Пока на римском троне сидел германский ставленник Виктор, это империи ничем не грозило, но ранняя смерть Виктора все изменила. Имея против себя только слабую женщину-регента и опираясь на уже достаточно установив­шийся принцип папской супрематии, римляне снова отважились на попытку произвести избрание понтифекса независимо от император­ской власти. Их выбор пал на кардинала Фридриха, который и стал понтифексом под именем Стефана IX.

Стефан продолжил политику своих предшествен­ников и пригласил в Рим знаменитого проповедника евангель­ского образа жизни и отшельника Петра Дамиани. Но не успевает Петр развернуть в Риме свою проповедь, как Стефан IX умирает и власть в Риме захватывают противники реформы, которые возводят на папский престол своего ставленника Бенедикта X. Петр со своими сторонниками вынужден покинуть Рим бегством.

Упорядочение избрания понтифексов
См.[5], стр.622—623.

Но реформа зашла уже достаточно далеко, и возврата вспять уже не было. Специально созванный в Сиене собор низвергает Бенедикта и возводит в сан понтифекса под именем Николая IV сторонника реформы флорентий­ского епископа Гергардта. В апреле 1059 г. Николай IV соборным постановле­нием 113 епископов снова осуждает симонию, браки духовенства (после принятия сана) и, что самое важное, издает закон о порядке избрания великого понтифекса.

Этим знаменитым декретом коллегия римских кардиналов возводилась на степень церковного сената, из среды которого только и должны быть избираемы понтифексы. Декретом устанав­ливалось, что понтифекс избирается исключи­тельно римскими кардиналами, и народ только присоединя­ется к этому избранию. Тем самым от избрания была устранена даже светская римская знать, и римским консулам и сенаторам был противо­поставлен конклав. Более того, чтобы оградить избрание понтифекса от влияния римской толпы (и знати), было установ­лено, что избрание не должно происходить непременно в Риме и что полного состава кардиналов для избрания не требуется.

Такого рода решительные меры, резко ограничи­вающие поли­тическое влияние римской знати, не могли, конечно, войти в силу без внешней военной поддержки. За этой поддержкой Николай IV обращается к норманнам, бывшим врагам святого престола, погу­бившим Льва IX. К этому времени норманны успели захватить Капую, Апулию и Калабрию и остро нуждались в правово-юридическом оформлении их власти. Они быстро нашли общий язык с Николаем IV, который признал все их завоевания, юридически оформив их как лены святого престола. В ответ норманны поклялись охранять владения церкви и поддерживать понтифексов, избранных по новым правилам. Тем самым избиратель­ный декрет Николая II был поставлен под вооружен­ную защиту норманнских завоевателей, в то время как римская знать в борьбе против этого декрета нашла поддержку у император­ского двора, раздра­женного и избиратель­ным декретом, отрицающим стародавнее право императоров назначать понти­фексов, и самовольной отдачей норманнам в ленное держание земель, считавшихся имперским владением. И вот Рим, и вместе с ним вся Италия, разделился на партию император­скую (гибеллинов) и партию папскую (гвельфов), борьба между которыми на ближайшие века определила судьбу Рима и всей Италии.

В дальнейшем мы неоднократно будем возвращаться к перипетиям борьбы гвельфов с гибел­линами, а пока лишь заметим, что, по мнению Морозова, эта борьба положила начало легендам о происходившей будто бы в «классические времена» борьбе горациев (т.е. живущих на холмах, надо думать укрепленных) и куриациев (т.е. церковников, от «курия» — церковное управление). Подробное прослеживание аналогии гвельфы—куриации и гибеллины—горации не является здесь нашей целью.

Борьба вокруг реформы
См.[5], стр.625—631.

В открытую борьба между сторонниками и врагами реформ вспыхнула в 1061 г. после смерти Николая IV, когда встал вопрос о новом понтифексе. Сторонники реформы избрали согласно новому избира­тельному закону, не консульти­руясь с император­ским двором, великим понтифексом епископа Ансельма под именем Александра II, а ее враги — епископа Кадала под именем Гонория II, объявив одновременно, в соответствии со старым обычаем, десятилетнего Генриха IV римским патрицием (и, следовательно, номинальным главою Рима). После избрания Александру удалось проникнуть в Латеран только после серьезной битвы со сторон­никами императора, а при публичном появлении на улицах Рима он и его спутники подверга­лись громким оскорблениям и поношениям. Римский же сенат постановил скорейшим образом доставить в Рим Гонория, который находился в это время в Швейцарии, чтобы противо­поставить его Александру. Так, бывшие против­ники императора и ярые борцы за независимость Рима объединились со своим прошлым врагом, чтобы отразить более непосред­ственную и близкую опасность со стороны поднявшего голову римского понтификата.

Когда Гонорий явился в Рим, обновленцы пытались начать с ним переговоры. После же срыва переговоров сторонники Александра попытались решить дело силой. В разгорев­шейся кровавой битве победил Гонорий, но не успел он восполь­зоваться плодами своей победы, как в Рим с большим войском явился сторонник обновленцев герцог Готфрид. Он принудил обоих понтифексов вернуться в свои епископства и предложил предоставить решение спора императору.

Готфрид знал, что делал. Сам император был еще малолетним ребенком, а его мать Агнесса отличалась суеверием и склонностью к мистицизму. Наставляемая своим духовником, она фактически предала интересы император­ской партии, полностью согласившись со всеми предложе­ниями обновленцев. Александр был утвержден в сане понтифекса, а Готфрид назначен имперским послом в Риме. В январе 1063 года соединенные войска Готфрида и норманнов заняли Рим, Сабину и Кампанью, и водворили Александра в Латеране. Однако пригороды Рима остались в руках приверженцев старой церкви, и Александр в Латеране не чувствовал себя в безопасности, поскольку римляне не отказались от старовера Гонория и настойчиво просили императрицу вернуть им «их понтифекса», который заперся в неприступ­ном замке св. Ангела.

В этих условиях между двумя понтифексами и их сторонниками разгорелась форменная граждан­ская война. Оба понтифекса служили мессы, издавали буллы и декреты и предавали друг друга анафеме. Противники не стеснялись в эпитетах. В одном из писем Дамиани, Гонорий характери­зуется как гнусный змей, извиваю­щаяся гадюка, человеческий кал, отхожее место преступлений, клоака пороков, ужас небес и т.д. и т.п. Гонория именовали также разорителем церкви, нарушителем апостоль­ского благочестия, стрелой с лука сатаны, жезлом Ассура (что невольно сопоставляется с выводом в гл. 8, § 5, что библейский Ассур означает Германию), губителем непорочности, навозом века, пищей ада и т.д. и т.п. Староверы не оставались в долгу. Они называли Александра Азинандром (от «азинус» — осел) и высмеивали его в куплетах.

Борьба была решена, когда отряд норманнов устроил правильную осаду замка св. Ангела. Староверы посылали Генриху жалостные письма, напоминая ему о славных римских походах его предков Оттона, Конрада и Генриха, но в ответ получали лишь пустые обещания. Протомив­шись больше года в замке св. Ангела, Гонорий, в конце концов, бежал. 31 мая 1064 г. он был формально низложен и обнов­ленец Александр II был объявлен единствен­ным законным понтифексом.

Кстати сказать, в письмах Генриху сторон­ники прежнего порядка аргумен­тировали тем, что «апостолы Петр и Павел, первый крестом, второй мечом, отняли у язычников Рим, эту твердыню вашей Римской империи, и отдали его грекам, галлам, затем ланго­бардам и, наконец, на вечные времена вам, германцам». Здесь отражен один из этапов создания легенды о «языческом Риме», еще очень далекий от известной нам картины, созданной позже гуманистами.

С признанием Александра окончились слабые попытки герман­ского регентства удержать за собой римский патрициат. Сопротив­ление римской знати было сломлено. Готфрид охранял обновленческий Рим с севера, а норманнские вассалы служили оплотом его с юга.

Тем не менее, светская власть реформаторов была еще до крайности ограничена. По отношению к графам Кампаньи они были совершенно бессильны. Если при каролингах графы были простыми чинов­никами культа и его арендаторами, то теперь они считали свои города наследствен­ной собствен­ностью и сами назначали их правителей — виконтов. То, что еще сохранялось от старого церковного государства принадлежало церкви только по имени, а в действитель­ности все церковные провинции распадались на множество отдельных, фактически самостоя­тельных баронств.

В самом Риме знатные фамилии также не признавали светской власти реформи­рованного духовенства. Муниципаль­ная и судебная власть по-прежнему оставалась в ведении сената и нобилей. В это время особое значение получила должность префекта Рима и замещение ее обыкновенно сопровож­далось большими беспорядками. Реформаторы употребляли все усилия к тому, чтобы префектом стал их сторонник, но, несмотря на всю их агитацию, это у них не получилось. Впрочем, известный своей привержен­ностью к старой церкви претендент на должность префекта знатный римлянин Ченчи также не смог добиться префектуры. Озлившись, он построил у въезда в город башню, преградившую путь, и взимал со всех проходивших по монете. И все это до поры до времени уживалось: и старовер Ченчи, взимавший пошлину с богомольцев, идущих в реформи­рованный храм, и обновленческий проповедник Цинти, призывавший в базилике св. Петра бедных к евангельской бедности и раздаче имущества.

Однако идеологическое первенство было всецело у реформаторов, и потому переход в их руки светской власти являлся лишь вопросом времени.

Григорий VII
См.[5], стр.632—636.

Главным идеологом и руководителем всей реформы был уже упоминав­шийся выше Гильдебранд, явившийся в Рим вместе со Львом IX. Как при Льве IX, так и при всех следующих понтифексах-реформаторах он был главным их советником и вдохновителем. Гильдебранд был фактическим автором избирательного декрета Николая II и всех других важнейших реформа­торских постановлений.

В своей деятельности Гильдебранд, как и все реформаторы-обновленцы, руковод­ствовался евангельской идеологией. Грегоровиус, подобно всем другим историкам, не устает удивляться, почему евангельские идеалы с такой силой вспыхнули в это время через тысячу лет после «рождества Христова». С точки зрения Морозова никакой загадки здесь нет. Как мы видели (см. гл.14, § 5), евангелия (и в особенности наиболее разработан­ные Евангелия от Матфея и Луки) были составлены совсем незадолго до Гильдебранда и эта новая «евангельская» идеология и послужила движущей силой реформы.

Заслуги Гильдебранда в деле евангельского обновления церкви были по достоинству оценены его сорат­никами. После смерти в 1073 г. Александра II он был единодушно избран следующим понтифексом при громких, торжеству­ющих кликах всего народа. Однако Гильдебранд проявил осторожность и отложил свое посвящение до утверждения избрания императором. Его торжествен­ная коронация состоялась поэтому только через три месяца в присутствии имперского канцлера Италии, маркграфини Беатрисы (верной последователь­ницы Гильдебранда) и самой императрицы Агнессы. Как понтифекс он принял имя Григория VII.

Гильдебранд был первым, кто приказал именовать себя и своих преемников по-гречески папами (см. § 1, гл.16) и подчиненное духовенство по-латыни патерами, т.е. в обоих случаях—отцами. С него только и начинается папство в Риме. Применение термина папа к предыдущим понтифексам следует поэтому рассматривать как грубый анахронизм. Впрочем, можно думать, что эта термино­логия была в ходу задолго до Григория; он был только первым, кто придал ей офи­циальный характер.

Смена титулатуры имела целью подчеркнуть полный разрыв Григория VII с прошлым, решительное изменение им церковной политики и идеологии. Интересно, что историки церкви пытаются всячески преуменьшить глубину преобразо­ваний Гильдебранда, называя их «реформой» и «очищением» церкви. На самом же деле это был револю­ционный переворот, полностью перестроив­ший церковь и основав­ший ее совсем на других началах.

Сделавшись папой, Гильдебранд подтвердил через собор все декреты своих предшествен­ников, относив­шиеся к реформе понти­фиката, и затем без всякой пощады объявил низложен­ными всех духовных пастырей, которые продолжали вести брачную жизнь. Это решение вызвало ожесточенную борьбу, длившуюся более полувека.

Григорий VII встретил сопротивление даже в самом Риме. В противность соборному постанов­лению почти все римское духовенство продолжало жить в брачном или внебрачном сожительстве. Сохранилось, например, свидетель­ство летописца об организации богослужений «по старинному образцу» в базилике св. Петра, центральном храме тогдашнего Рима. Оказывается, что в этой базилике службу исполняли 60 так называемых «духовных охранителей». Днем они в кардиналь­ском облачении служили обедню и принимали приношения (достигавшие таких размеров, что «даже короли завидовали священникам»), а когда наступала ночь, устраивали в базилике оргии со своими прихожан­ками и женами. Все они теперь были низложены и вместе со своими родствен­никами и клиентами глубоко вознена­видели Григория и примкнули к городской знати, стоящей в оппозиции к понтификату.

Борьба с императором
См.[5], стр.636—645.

Нетрудно было предвидеть, что между императором и Григорием также последует разрыв. Хотя юный Генрих обещал подчиниться обновлен­ческим декретам, но это обещание было чисто внешним. Ничуть не стесняясь, Генрих по-прежнему продавал церковные места и большин­ство священ­ников в империи имело жен. Одна мысль заставить прелатов, которые жили как князья, и несколько тысяч священ­ников империи сделаться монахами и подчиниться безбрачным постанов­лениям должна была казаться дерзостью и, когда в Германию прибыли папские легаты с целью провести в жизнь эти постанов­ления, повсеместно начались волнения.

Не видя поддержки со стороны Генриха и, наоборот, замечая его пассивное сопротивление, Григорий в 1075 году делает следующий шаг. Он объявляет светскую власть лишенной права инвеституры (назначения) в отношении духовенства. Отныне никто из епископов и аббатов не должен был принимать от королей, императоров, герцогов и графов кольцо и посох.

Это постановление исключало духовенство из сложившейся феодальной структуры, разрывая государственно-правовую связь между духовен­ством и светской властью. Однако Григорий хотел это сделать, сохраняя за духовными лицами и организациями все их феодальные земельные права и владения. Его целью было обеспечить церкви светскую власть над обширными церковными землями, освободив ее в то же время от вассальной зависимости по отношению к короне. Короче говоря, он хотел из половины Европы создать суверенное церковное государство.

Естественно, что Генрих этому постановлению не подчинился, продолжая по-прежнему продавать церковные места. Более того, он даже приблизил к себе отлученных от церкви клириков. Все это побудило Григория принять решительные меры. По его приказу римские легаты объявили кайзеру, что если он не прекратит свою политику и не покается, то будет отлучен от церкви. В ответ Генрих созывает в Вормсе собор подчиненного ему духовенства, который объявляет Григория низложенным. Когда решение Вормсского собора стало известно в Риме, все его участники во главе с Генрихом были отлучены от церкви.

Это отлучение, на которое первый римский папа осудил мо­гущественного христиан­ского монарха, прогремело по всему миру как оглуши­тельный удар грома. Все христиане Западной Европы уже верили во власть пап благословлять и проклинать и ожидали от папского проклятия ужасных последствий. Духовенству, знати и народу Германии дано было понять, что они могут избрать себе другого, более достойного короля. Могуществен­ные князья, исконные враги Генриха, во главе с Вельфом Баварским с готовностью решили восполь­зоваться открывшейся возможностью сменить императора и с этой целью съехались на сейм в Трибуре. Сейм объявил Генриха низложенным, если до 2 февраля 1077 г. с него не будет снято отлучение.

Испуганный Генрих поехал в Италию, где ломбардцы-староверы (лишь недавно отошедшие от арианства) встретили его шумными ликованиями. По недоразумению они решили, что Генрих прибыл в Италию, чтобы наказать «врага человечества» Григория и сбросить его с папского престола. Сам папа до того перепугался, что бежал в Каноссу, укрепленный замок своей поклонницы графини Матильды, и заперся в нем. Это был решающий момент. Графы и епископы, державшиеся староверия, уговаривали Генриха идти на Рим, но в душе короля гордость боролась с суеверием, и он оставался в нерешитель­ности. В конце концов, он поддался развившемуся мистическому образу мыслей, прогнал собравшееся вокруг него ломбардское ополчение и отправился на поклон к папе в Каноссу. Три дня он стоял перед внутренними воротами замка, умоляя Григория о прощении, пока, наконец, папа не снял отлучение. Генрих, тем не менее, должен был отдать корону папе и оставаться частным человеком до тех пор, пока над ним не состоится суд на новом соборе, и в случае нового избрания он должен был дать присягу в полном и вечном повиновении папе.

Униженный и раздавленный Генрих по дороге домой был встречен в Ломбардии гробовым молчанием. Ломбардцы, еще не распустившие своих войск, отнеслись к нему с презрением, графы и епископы избегали встреч с ним или обходились холодно, города отказывали королю в приюте. Все это заронило в душу Генриха сомнения во всемогуществе папы. Он объявил ломбардцам, что добивался снятия церковного отлучения только для того, чтобы получить свободу рук и жестоко отомстить папе. Несмотря на слабость этой аргументации, ломбардцы с готов­ностью примирились с Генрихом, поскольку для городов и баронов Северной Италии охваченный власто­любием папа казался более опасным, чем обес­силенный кайзер с его суверенитетом. Все ломбардские города и вся Романия примкнули к знамени Генриха; они преградили Григорию проход через Альпы, арестовали его легатов и, созвав в Ронкалье сейм, вновь объявили Григория низложенным. Только войска энтузиастки Матильды спасли папу от позорного плена и, возможно, смерти. С трудом прорвавшись в Рим, Григорий понял, что положение, в котором он очутился, оказалось почти безвыходным, и что борьба с германской империей за верховенство, которую он полагал уже выигранной, еще только начинается.

В марте 1080 года на соборе в Риме Григорий снова объявил Генриха лишенным германской и итальянской корон и проклял, как заклинатель, его оружие. Вместо него он объявил германским цезарем обновленца Рудольфа.

Но вторичное отлучение от церкви не имело уже того действия, как первое. В мае и июне 1080 г. на специально созванных старовер­ческих соборах Григорий объявляется низложенным и вместо него папой избирается раввенский епископ Витберт. Подобно тому, как папа-обновленец выставил против кайзера антикайзера Рудольфа, так и кайзер-старовер выставил против папы антипапу Витберта. Однако кайзер был в лучшем положении: на его стороне была военная сила, тогда как у римлян, сначала поддерживавших обновленческое движение, не стало охоты жертвовать собою ради него.

В марте 1084 г. Генрих с развернутыми знаменами вступает в Рим, а Григорий с горстью приверженцев укрывается в замке св. Ангела. Собрание епископов и римских сановников объявило Григория низложенным и с соблюдением всех установленных формальностей провозгласило Витберта папой под именем Климента III. Новый папа немедленно возложил на Генриха и его жену императорские короны. Одновременно новому императору было предоставлено и пат­рицианское достоинство.

Разрушение Рима
См.[5], стр.643—648.

Казалось, дело Григория полностью погибло. Но ему на выручку поспешил норман­нский герцог Роберт Гюискар, которому было очень опасно усиление императора. Вступить в бой с самыми грозными воинами того времени Генрих не мог, так как войско его было невелико. Он вместе с папой Климентом III счел за лучшее покинуть Рим и отступить на север Италии. Несмотря на это римляне попытались воспроти­виться Гюискару, но их сопротив­ление было безжалостно подавлено среди потоков крови и пламени пожара. Упоенная кровью солдатня разграбила и сожгла «Вечный город». Толпы связанных римлян-староверов были уведены в лагерь и выставлены на продажу словно скот. Вернувшись в Латеран, Григорий хладно­кровно смотрел на уничтожение старовер­ческого Рима и не сделал ни одной попытки его спасти. Что могло значить для него разрушение непослушного города по сравнению с идеей, в жертву которой он принес спокойствие всего мира? Но тем не менее гибель Рима означала и для Григория политическую смерть. «Норманны, — говорит Грегоровиус, — освободили Григория VII, но те ужасные насилия, которые были совершены ими, обрекли его на вечное изгнание из этого города». Хотя римляне обещали Григорию полное подчинение, он не мог не понимать, что станет жертвой их мести, как только Гюискар уйдет из Рима. Поэтому он последовал за Гюискаром в добровольное изгнание, в котором вскоре и умер.

Падение старого Рима оплакивал четверть века спустя епископ Гильдеберт Турский и его текст, если только он подлинен, показывает, какого уровня достигли к началу XII века легенды о Риме.

«Ничто, — говорит Гильдеберт, — не может сравниться с тобою, Рим, даже теперь, когда ты превращен в развалины и по твоим остаткам можно судить, чем ты был в дни своего величия! Время (а не норманны ли Гюискара? — Авт.) разрушило твое пышное великолепие, им­ператорские дворцы и храмы богов стоят, утопая в болотах. Твоя мощь миновала, и трепетавший перед нею грозный перс (? — Авт.) оплакивает ее. Цари (? — Авт.) своим мечом, сенат мудрыми установлениями и сами небожители (отнюдь не ортодоксально-христианский политеизм. — Авт.) сделали тебя некогда главою мира. Цезарь (явно имеется в виду германский кайзер. — Авт.) злодейски решил владеть тобою безраздельно, не думая быть тебе отцом и другом. Ты следовал трем мудрым путям: побеждал врагов силою, боролся с преступлением законом, приобретал друзей поддержкой. Заботливые герцоги неусыпно сторожили тебя в твоей колыбели и помогали твоему росту. Триумфы консулов происходили в твоих недрах, судьба дарила тебя своею благосклонностью, художники отдавали тебе перлы своего творчества, весь мир осыпал тебя сокровищами. (Какой Рим имеется в виду? Периода каролингов? — Авт.). О горе! Охваченный воспоминаниями, я смотрю на твои развалины, город, и в глубоком волнении восклицаю: таков был Рим! Но ни время, ни пламя пожара, ни меч воина не могли лишить тебя твоей прежней красоты. И то, что остается, и то, что исчезло, велико. Одно не может быть уничтожено, другое — восстановлено. Пусть будут в распоряжении твоем и золото, и мрамор; пусть будут в тебе искусные мастера и помогут им боги (?! —Авт.), но, ничего подобного тебе и твоим развалинам уже не может быть создано. Творческая сила людей вложила некогда в Рим столько мощи, что он мог устоять даже против гнева богов (опять многобожие?, а ведь автор— христианский епископ! — Авт.). И их изображения здесь так изумительно прекрасны, что не они на богов (политеизм продолжается. — Авт.), а сами боги желают походить на них. Природа никогда не могла создать тех чарующих изображений богов, какие создал человек (это уже не XII век, а эпоха Возрождения! — Авт.). Эти изображения живут, и в них поклоняются уже не самому божеству, а искусству создавшего его мастера. Счастливый город! О, если бы ты не был во власти твоих тиранов, если б властители твои не были презренными обманщиками!»

Из этого текста еще неясно, какой глубины древности автор приписывает Риму и кого он считает ответствен­ным за разрушение зданий и статуй, но уже через век-два в этом вопросе была достигнута полная определен­ность и руины старовер­ческого Рима стали без тени сомнения признаваться остатками «античного Рима».

Разрушение норманнами Рима оказалось для историков также очень кстати, чтобы «объяснить», куда делись многие храмы и дворцы, упоминаемые «классиками», но не оставившие ни следа. «При осаде базилики св. Павла еще при Генрихе был, вероятно, разрушен древний портик», — гадает Грегоровиус, сообщая далее, что «Леонина была уничтожена пожаром и при этом должна была пострадать и сама базилика св. Петра... Пожар опустошил Марсово поле, вероятно, вплоть до моста Адриана... Все летописцы, упоминающие об этой ужасной катастрофе, согласны в том, что пожаром была уничтожена значи­тельная часть города... В настоящее время на этих холмах царит глубокое безмолвие, и лишь кое-где стоят старые церкви, да развалины».

Куда же исчезли колонны и фундаменты «сожженных» храмов? У Грегоровиуса есть ответ и на это: «Каменные глыбы и колонны увозились (!? — Авт.) из Рима в другие города. (Интересно, как Грегоровиус представлял себе перевозку тяжелых колонн по тогдашним дорогам? — Авт.). Если Гюискар и не воспользовался, как добычей, языческими статуями (думает ли Грегоровиус, что эти статуи более полутысячи лет были усердно хранимы благочестивыми римлянами? — Авт.), то ценные украшения и колонны (!? — Авт.) он легко мог взять и употребить на постройку собора св. Матвея в Салерно. Но скорее можно предполагать, что Гюискаром, как некогда Гензерихом, были увезены из Рима и настоящие художественные произведения».

Таким образом, мы видим, что и в этом вопросе у сторонников «классики» нет ничего, кроме очень скользких предположений.

   НАЧАЛО