§ 2. Коран и его автор

Общая характеристика Корана

Коран представляет собой хаотический сборник моральных поучений, хвалебных гимнов того же образца, что и библейские псалмы, и легенд о тех же библейских деятелях: Адаме, Авеле, Моисее, Ароне и т.д.

Только Арон считается здесь, как мы уже говорили, дядей евангельского Иисуса, отождествляемого, таким образом, с Иисусом Навиным. Но, несмотря на это отождествление, Иисус является в Коране со всеми своими евангельскими особенностями, кроме решительно отвергаемого его распятия. С уважением Коран говорит и о Иоанне Крестителе и других новозаветных и ветхозаветных деятелях.

На этом фоне замечательным исключением являются ветхо­заветные пророки Исайя, Иеремия и др., полностью отсутствующие в Коране. Это подтверждает вывод § 5, гл.9, что это были просто заголовки библейских книг.

В отношении Моисея (Мусы), история которого подробно и с существенными дополнениями (см., напр., Коран, стихи 18:59 — 18:81) воспроизведена в Коране, обращает на себя внимание противоречащее Библии указание Корана (стих 5:23), что у богоборцев цари и пророки были и до Моисея. Особенно интересна версия Корана эпизода с золотым тельцом. По Корану телец был воздвигнут в отсутствие Моисея не Ароном—Арием, а неким таинственным самарянином. Это место Корана смущало ортодоксов не менее, чем провоз­глашение евангельского Иисуса племянником Моисея и Арона, поскольку самаряне считались возникшими лишь в евангельские времена, а никак не во времена Моисея. Здесь снова Коран подтверждает концепции Морозова.

К эпизоду с тельцом Коран возвращается также в стихах 7:146 — 7:152, где описывается ссора Моисея с «его братом» (Ароном). По мнению Морозова (см.[6], стр.349) это описание чрезвычайно напоминает четьи-минейскую ссору легендарного (даже по орто­доксальным воззрениям) чудотворца Николая с первосвященником Арием на Никейском соборе. Очень подробно в Коране изложена и библейская история Иосифа (Юсуфа). Обращает на себя внимание утверждение автора Корана (см. Коран, стих 12:103), что здесь им сообщается нечто новое, ранее неизвестное (скрытое). Означает ли это, что соответствующий библейский рассказ был составлен позже? Быть может так, но, скорее всего, нет, ибо этот коранический рассказ выделяется прекрасным слогом, показывающим большую лите­ратурную опытность его автора. Решение, по-видимому, состоит в том, что стих 12:103 относится к некоему первоначальному, еще добиблейскому варианту рассказа, который позднее был заменен ныне известным.

Мы видим, что Коран во многом дополняет Библию. Морозов полагает даже, что содержащиеся в Коране легенды о «Иисусе сыне Марии» (Исе ибн Марийам) более пригодны для восстановления образа личности, давшей начало легендам о Христе, чем евангельские сказания, поскольку созданы они были явно раньше (хотя окончательная их фиксация была произведена значительно позже, ибо евангелия Корану знакомы; см., напр., Коран, стих 57:27).

Тысячелетие, которое по традиционным представлениям отделяет Коран от Библии, никак на Коране не сказалось. Коран эту тысячу лет не заметил и события в ней произошедшие (например, зарождение, расцвет и падение Римской империи) никак не отразил. Объяснение этой странности мы находим только в концепции Морозова, согласно которой никакого тысячелетнего промежутка попросту не было. Таким образом, и в этом отношении концепция Морозова подтверждается Кораном.

Идеология и догматика Корана также сходны с библейскими. Важнейшее отличие состоит в отрицании троичности бога (см., напр., Коран, стих 4:139), а также в выпячивании на первый план пророка Магомета (правильнее Мухаммеда или даже Мухаммада; но мы будем придерживаться традиционного написания). Кроме того, в Коране значительно подробнее, чем в христианстве, разработан вопрос о рае. Поэтому, если мы бы, априори не знали, что Коран является священной книгой ислама, религии в настоящее время резко отделенной от христианства, и исходили бы в своих суждениях только из его текста, то с неизбежностью мы бы пришли к выводу, что Коран представляет сочинение, зародившееся в некоей христианской секте.

С другой стороны, как было установлено во втором томе, хрис­тианское учение в период, к которому традиция относит написание Корана, только лишь склады­валось и постепенно оформлялось из хаоса разнообразных сект. Так не был ли ислам при своем зарождении всего лишь одной из ранне­христианских сект, в процессе дальнейшей эволюции начисто разошедшейся с евангельским христиан­ством? Ответу на этот вопрос и будет посвящено наше исследование. Начнем с вопроса о происхождении Корана.

Происхождение Корана

Традиционная точка зрения на Коран (см., напр.,[ 110], стр. 141—142) состоит в том, что он представляет собой свод изречений Магомета, зафиксиро­ванный в письмен­ном виде писцом Зейдом ибн Сабитом лет через двадцать после его смерти. Крывелев пишет, что «есть все основания полагать, что находящийся в нашем распоряжении текст Корана соответствует тому, который был в 551 г. зафикси­рован Зейдом ибн Сабитом и его соратниками» ([110], стр.142). Однако в чем состоят эти «основания» Крывелев не сообщает.

Вместе с тем «есть все основания» полагать, что текст Корана подвергался неоднократным переработкам и принадлежит многим авторам. Как замечает советский исследователь Климович (см.[138], стр.46—47), это явствует, например, из стилевого разнобоя его сур, четко заметного даже в переводе. Видно, что ряд сур написан литературно мало­опытными авторами (это относится, по-видимому, ко всем «коротким» сурам), а другие, напротив, принадлежат перу людей существенно более опытных (например, сура 12). «Характер стиля разных частей Корана явно указывает на то, что тексты этой книги были написаны в разное время» ([138], стр.47).

На длительную историю составления и редактирования Корана указывают и трудности, связанные со стихом 12:103 (см. выше).

Однако решающим в этом отношении являются соображения, связанные с проблемой т.н. «сохранения текста» Корана.

По правоверным представлениям Коран имеет «несотворенный» прототип, хранящийся на седьмом небе. Следовательно, священное значение, не могущее быть измененным, имеет каждая его буква. Поэтому, — сообщают нам историки, повторяя в этом заверения мусульманских богословов, — все списки Корана пере­писаны с исходного списка Зейда слово в слово, буква в букву, без каких-либо вариаций (в этом, по-видимому, и состоят крывелевские «основания» его доверия к тексту Корана). Но можно ли это согласовать с утверждаемой, почти полутора тысячной, древностью Корана?

При переписке более или менее длинного текста невозможно избежать ошибок и описок сколь бы внимательным не был переписчик. Большинство этих ошибок обнаруживаются при последующей сверке с оригиналом, но, как показывает полу­тысячелетний опыт редакционной подготовки книг, ошибки неизбежно проскаль­зывают сквозь самые густые сита. Достаточно было при переписывании Корана хоть раз появиться какой-нибудь незамеченной ошибке, как эта ошибка стала бы автомати­чески воспроизводиться раз за разом. Ярким примером являются старорусские богослужебные книги, которые за 500 лет постоянного переписывания настолько далеко отклонились от греческих оригиналов, что попытка их исправления в XVIII веке привела к расколу русской церкви.

Конечно, если есть большой запас книг для сравнения, то дефектный экземпляр легко выявляется. Но предположим, что дефектный Коран был отправлен на периферию и, оказавшись там в единственном числе, начал переписываться. Когда по прошествии некоторого времени появились из центра «правильные» списки и дефектность рас­пространив­шихся текстов была установлена, должна была начаться борьба между сторонниками различных вариантов (примером является тот же русский раскол). По теории вероятности за полторы тысячи лет существования ислама такая ситуация должна была возникать неоднократно. Так как этого не наблюда­ется, то должен, следовательно, существовать некий механизм, обеспе­чивающий единство текстов Корана от Испании до Индонезии. Нет нужды, чтобы этот механизм предотвращал появление дефектных текстов (достичь этого, по-видимому, невозможно), достаточно, чтобы он предотвращал их распространение.

Таких механизмов априори можно предложить два. Первый состоит в том, что каждый новый список сравнивается с неким центральным, эталонным списком или с несколькими такими списками, которые постоянно сличаются друг с другом. Однако этот механизм применим только в географически ограниченных пределах и невозможно представить его постоянную работу в древние времена на территории от Испании до Индонезии.

Второй (и последний) механизм состоит в том, что из центра рассылаются на места эталонные экземпляры, единство которых надежно обеспечено механическим воспроизведением, т.е. тиснением.

Таким образом получается, что территориальное единство Корана может быть обеспечено лишь книгопечатанием. Так неужели же Коран был создан только тогда, когда он был зафиксирован печатным станком, т.е. в XVII веке? Не ошиблись ли мы где-то в нашем рассуждении?

Во-первых, следует учесть, что поскольку вероятность появления дефекта при внимательном переписывании довольно мала, единство Корана некоторое время могло держаться и на рукописной традиции. Это на век—два отодвигает дату окончательной фиксации Корана.

Во-вторых, более внимательное исследование показывает, что исходный пункт всего рассуждения — прокламируемое мусульман­скими богословами отсутствие разночтений в различных списках Корана, верно только «в первом приближении». На самом деле разночтения имеются, хотя и не очень большие (см.[142], стр. 11). Таким образом, в точном соответствии с теорией переписывание Корана все-таки привело к разночтениям в текстах. Малость же этих разночтений указывает, что переписывание продолжалось не очень долго, лет двести-триста, но, конечно, не тысячу лет с лишним.

На позднюю составленность Корана указывает и запрещение в нем вина, тогда как, например, в сказках «1001 ночь», восходящих, по-видимому, ко времени до X века, этого запрещения еще нет.

* «1001 ночь», по всему судя, написана французом Антуаном Галланом в 18 веке. Короче - «1001 ночь» не аргумент ниразу - VVU

По совокупности всех обстоятельств мы должны, следовательно, признать, что окончательно текст Корана был канонизирован где-то в XII—XIV веках и никак не раньше (а возможно, что и позже).

Вместе с тем, хаотичность плана и архаичность слога однозначно указывают на весьма древнее происхождение отдельных коранических текстов. Поэтому можно думать, что некоторые из них в самом деле принадлежат VII веку. Таким образом, следует считать, что история составления Корана охватывает столетий семь: от VII века до XIV века. В начале этого периода существовали только отдельные тексты (возможно даже еще не объединенные в суры), в середине (где-то около X—XI веков) они были объединены в одну книгу, которая постоянно редактировалась и перестраивалась, а в XIII—XIV веках один из вариантов был канонизирован, а остальные уничтожены.

Подтверждения этой точки зрения можно найти и в традиционной версии происхождения Корана.

Согласно этой версии Зейд сначала составил Коран по предложению халифов Абу Бехра и Омара только для их личного пользования. Когда же этот список стал известен шире, то, как пишет английский исламовед Мюир «...разнообразие выражений, бывших в предшествовавших отдельных записях (изречений Магомета. — Авт.), или вскоре вкравшихся в копии зейдовского Корана, скандализовали му­сульманский мир. Откровение, посланное с неба, было одно, но где теперь его единство?» (цит. в исправленном переводе по[6], стр.408—-409). И вот снова некий Зейд (который считается тем же самым Зейдом ибн Сабитом) уже по приказанию халифа Османа совершает нече­ловеческое дело разыскания «по всей империи» текстов изречений Магомета (записанных, как говорит предание, на всевозможном подручном материале вплоть до обглоданных костей (!) баранов и верблюдов), сверки их с первоначальной рукописью и составления окончательного текста. После завершения его труда, — говорят нам, — все вспомогательные материалы были уничтожены.

Легендарная фигура халифа Османа скорее всего списана с Османа I (1299—1526), основателя Оттоманской империи. Поэтому можно думать, что окончательная фиксация текста Корана была действительно произведена в первой четверти XIV века по приказанию Османа и тогда же были уничтожены все другие варианты. В легенде же о первом зейдовском Коране отражены, по-видимому, существенно более ранние попытки создания его текста.

А обстоят как дела с рукописями Корана? Средневековые источники (см. [6], стр.409—410) сообщают, что после смерти дочери Омара, у которой хранился зейдовский Коран, его листы попали почему-то за тридевять земель в Испанию, потом они оказались в Феце, а в XIV веке их якобы видели в Басре. Эти тысяче­километровые прыжки Корана завершились его полным исчезновением. В настоящее время его нигде нет.

Легенда утверждает, что халиф Осман, когда его убивали, схватился за свой Коран и на нем остались следы его окровавленных пальцев. В ответ на эту легенду в мусульманском мире объявилось не меньше «Коранов Османа», чем в христианском остатков «честного жи­вотворящего креста». Этот Коран обнаружи­вался и в Египте, и в Палестине, и в Испании, и в Самарканде (этот экземпляр был доставлен в 1868 г. в Петербург и ныне хранится в ГПБ; факсимильное изоб­ражение одной его страницы см. в [142], стр.680), и в Константинополе, и во многих других местах. Само собой разумеется, что существует и мединский (будто бы самый древний) экземпляр, на котором для полной верности даже написано, что он изготовлен по поручению самого Османа.

Это наивное удостоверение немедленно выдает, конечно, фаль­сификацию, поскольку Осман и без того знал, что он заказал Коран и потому незачем было это и отмечать.

Аналогичное удостоверение («писан Османом ибн Аффаном») имеется, в очень старинном по виду экземпляре Корана, хранившем­ся в библиотеке «Индия оффис» в Англии. Калифы, по-видимому, очень любили переписывать Коран (делать им было нечего!), поскольку в той же библиотеке хранится экземпляр, писанный рукой халифа Али, что также непреложно устанавливается соответствующей надписью (см.[6], стр.505—606).

Объективно же судить о древности всех этих рукописей средств нет.

Интересно, что Европа узнала о Коране очень поздно. Хотя к IX веку правоверие победоносно заняло половину тогдашнего культурного мира и начало из Испании проникать во Францию, в документах того времени нет никаких следов Корана, хотя бы в форме цитат. О переводе Корана подумали лишь в XII веке, когда начались крестовые походы, было основано Иерусалимское королевство, а большая часть Пиренейского полуострова была уже отвоевана у мавров. По инициативе клюнийского аббата Петра и при поддержке (!) папского престола перевод Корана на латинский язык был осуществлен в 1143 г. Робертом Ретинским. Этот перевод во многих местах существенно расходится с современным текстом. Таким образом, и здесь подтвер­ждается, что хотя к XII веку Коран уже и был создан, но его текст был иным (см.[6], стр.606-—607).

Перевод современного канонического текста Корана на латинский язык был осуществлен только в 1545 г. гуманистом Библиандром. В связи с проблемой личности Магомета интересно, что Библиандр называет его сарацинским царем (принцепсом).

Мы видим, таким образом, что история европейских переводов Корана также вполне согласуется с изложенной выше теорией о времени его создания.

Пророк Магомет

По традиции автором Корана считается основатель ислама Магомет. Датировка Корана XIV веком это полностью отвергает и, вообще, ставит под сомнение существование такого лица. Рассмотрим поэтому вопрос об историчности личности Магомета подробнее.

В отличие от Христа Магомет почти всеми исследователями ислама признается реально существовавшей личностью. Это ведет свое начало еще с XVIII века, когда чем более ослабевала в глазах тогдашних европейских писателей христианская религия и чем рьянее они начинали отрицать историческое существование евангельского Христа, тем активнее они защищали историческое бытие пророка Магомета и основанную им религию. Этим грешили не только, скажем, Бейль или Вольтер, но и менее заметные фигуры (немец Циглер, переводчик Корана Валь, французы Гарнье, Тюрпен и многие другие). Эта традиция сохранилась по настоящее время. Так, например, Крывелев пишет: «Историчность личности Мухаммеда не вызывает сомнений. Он действительно был основателем ислама... Биография Мухаммеда, изложенная в известных нам источниках, выглядит в достаточной мере правдоподобно, и если отказаться... от тех сообщений о чудесах, которые нагромождены в мусульманской религиозной литературе.., то можно в общих чертах историю жизни и деятельности Мухаммеда реконструировать» ([110], стр.145—146).

Однако имеются и другие более трезвые, взгляды. Так, например, другой советский исследователь Мавлютов пишет: «Историческая наука не располагает о нем (Магомете. — Авт.) вполне достоверными данными. Из-за отсутствия письмен­ных или каких-либо иных достоверных источников о его жизни и деятельности не раз выска­зывались сомнения в историчности Мухаммеда» ([138], стр.15).

На чем же основываются защитники историчности Магомета?

В литературе ислама имеется довольно много сочинений, посвященных жизни и деятельности Магомета (это так называемая сира), хотя обращает на себя внимание тот факт, что в самом Коране никаких биографических подробностей о жизни Магомета нет.

Большой популярностью пользуются, например, «Мухаммедийя Ядзыджы-Оглу (XII век) и «Мевлюд» Сулеймана Челеби (XIV век). Однако наиболее авторитетными считаются три книги: «Заветные дары» Абуль-Аббаса Касталанния (ум. в 1517г.), «Аль-Хамис» Хосейна ад-Диарбакрия (ум. в 1574 г.) и «Зеница очей» алъ-Халяби (ум. в 1634 г.) Эти книги, конечно, не являются первоисточниками. Диарбахрий перечисляет в предисловии более ста сочинений, из которых он скомпилировал «Хамис», но большинство из них «до нас не дошло». Халяби хотя и знал «Хамис», но в основном пользовался сочинениями Абуль Фатха (ум. в 1554 г.) и ибн Юсуфа (ум. в 1535 г.) Однако до сих пор эти три сочинения лежат в основе курсов биографии Магомета, читаемых в мусульманских университетах. Основатели европейского исламо­ведения (например, Вейль в 1840 г. в своей книге «Магомет пророк») также основывались на них.

Кроме сиры известны также хадисы — сообщения о суждениях Магомета по тем или иным конкретным поводам, Хадисы снабжены иснадом — перечнем имен тех лиц, от которых в последовательном порядке шла передача хадиса до его записи. (Пример иснада: «Абу-Джафар говорит: мне рассказывал Саляма, а тому Мохаммад ибн Исхак, а тому Зохрий, а тому Сайд ибн-аль-Мосайяб, а тому Абу-Хорейра — и вот что он говорит...» (см.[ 110], стр. 197)). Являясь наивной попыткой придать хадису авторитет достоверности, иснад показывает, что в хадисах с самого начала были сомнения. Практика иснада с хадисов распространилась и на другие рукописи (особенно продаваемые европейцам). Морозов полагает, что иснад всегда свидетельствует о фальсификации и притом злостной (т.е. производимой сознательно). По существу с этим согласны и историки. Так акад. Бартольд утверждал, что «недостоверность хадисов, как исторического источника в настоящее время вполне установлена наукой; вместе с хадисами падает и сира,..» (см. [110], стр.145).

Недостоверность сиры подчеркивается обилием в ней совершенно неверо­ятных рассказов и фантастических подробностей. Однако поскольку никакой другой информации о Магомете нет, европейские исламо­веды были вынуждены в своих биографиях Магомета опираться на нее, отбросив лишь все неправдоподобное. В результате они получили некий связный рассказ, имеющий все черты правдоподобия. Некоторые исламоведы (например, Ирвинг, Шерр и др.) пошли еще дальше, украсив повествование живопис­ными психо­логическими подробностями. Впрочем, их выдумки теперь, по-видимому, не признаются: скажем, тот же Крывелев пишет, что при изучении био­графии Магомета следует освободиться «от произвольных измышлений В. Ирвинга и других беллетристов от науки» ([110], стр.146).

Ситуация здесь вполне аналогична с многочисленными жизне­описаниями Иисуса, которые в XIX веке составлялись богословами «рациональной школы» посредством «очищения» евангельских рассказов от фантастических элементов. Подобно тому, как эти жизнеописания не доказывают историчности Иисуса, так и сочиненная европейскими учеными «рациональная» биография Магомета не доказывает его исторического существования.

Впрочем, правдоподобность «европейской» биографии Магомета весьма относительна. Подробный ее анализ, осуществленный Морозовым (см.[6], стр.183—292), вскрыл в ней массу натяжек и невероятных событий. По мнению Морозова, вся эта биография представляет собой дурной роман. Мы не будем воспроизводить здесь анализ Морозова, а ограничимся лишь формальной стороной дела — обсуждением источников этого романа.

Из ссылок у Халяби и Диарбакрия «известно», что первая биография Магомета была написана неким ибн Исхаком (ум. в 773 г.). Эта биография будто бы излагалась на лекциях Зиядом аль-Баккайя около 800 г., текст которых был якобы записан ибн Хишамом (по-видимому, стенографически). Экземпляр рукописи ибн Хишама, датируемый 707 годом хиджры (т.е. 1307 г. н. э.) был только в середине XIX века обнаружен в Дели немецким исламоведом Шпренгером.

Сочинение другого жизнеописателя пророка Вакыди, умершего якобы в 207 г. хиджры (823 г. н. э.), было также найдено только в XIX веке фон Кремером. Считается, что только часть найденной рукописи принадлежит Вакыди; ее окончание приписано позднейшими владельцами и «научного значения не имеет». Это было обнаружено в результате сравнения с сочинением секретаря Вакыди, ибн Саада, который в своем многотомном труде о Магомете и его преемниках изложил, в частности, книгу своего патрона. Для нас сейчас важно, что и сочинение ибн Саада было найдено только в XIX веке тем же Шпренгером и в той же Индии. При этом найденный Шпренгером экземпляр датируется лишь 718 г. хиджры (1318 г. н. э.). Наконец, Шпренгер же нашел в Индии и сочинение третьего биографа Магомета, ат-Табари, умершего якобы в 310 г. хиджры.

Найденные рукописи Шпренгер продал английскому исламоведу сэру Мюиру, который и пустил их в научный оборот. С тех пор все «рациональные» биографии Магомета основываются на находках Шпренгера. В предисловии к своей «Жизни Мохаммеда» Мюир пишет, что «только этими тремя (шпренгеровскими. — Авт.) биографиями Магомета и должен довольствоваться беспристрастный историк жизни пророка. Он может, конечно, пользоваться и собранием преданий..., но дол­жен отбросить свидетельства позднейших авторов...» (см.[6], стр.418).

Но можно ли так безоговорочно доверять находкам Шпренгера? Не был ли он обманут (если только сам не был фальсификатором) какими-нибудь профессии­ональными и ловкими фабрикантами «старинных» арабских рукописей, которые предусмо­трительно пометили свои изделия не первыми годами хиджры (что было бы уж совсем подозрительно), а XIV веком?

При обсуждении этого вопроса следует обратить особое внимание на уникальность Шпренгеровских находок. Найденные им тексты представляют собой подробные и обстоятельные биографии пророка по своему значению для мусуль­манского мира сравнимые с евангелиями для мира христианского. Содержащийся в Евангелиях рассказ о жизни Учителя был интересен и важен каждому христианину и поэтому при первой же возможности каждый старался снять с перво­начального манускрипта копию, а с этих копий стали списывать другие.

Число заново переписанных экземпляров росло в геометрической прогрессии, которая всегда приводит к голово­кружительным результатам. Предположим, например, что авторский оригинал евангелия пробыл у автора (или у его первого хозяина) только десять лет, и за это время было снято с него десять копий. Пусть и каждая из этих копий пролежала у своего владельца только десять лет, и с каждой было снято десять копий. Тогда через 20 лет ходило бы по рукам уже сто экземпляров, через 30 лет — тысяча, через 60 лет — миллион! Конечно, на самом деле этот процесс саморазмножения задолго до миллионного экземпляра затормозился бы из-за насыщения спроса, но это рассуждение показывает, что из-за геометрической прогрессии процесса воспроизведения даже при неторопливом переписывании (если бы за 10 лет создавалось бы только три новых экземпляра, то миллионный рубеж был бы достигнут менее чем за 200 лет!) все желающие иметь рукопись ее имели бы. Когда Гутенберг изобрел печатный станок, ему поэтому не надо было ездить по всему свету, чтобы с великим трудом разыскать какой-нибудь экземпляр евангелий или Библии для отпечатывания в своей мастерской; достаточно было оглянуться вокруг себя. Точно так же и московским друкарям не надо было ездить за тридевять земель за текстами для тиснения; напротив, трудность состояла в выборе среди многих текстов самого авторитетного.

А как обстоит дело с находками Шпрингера? Найденные им жизнеописания Магомета равноценны для мусульманского мира Евангелиям. Как же случилось, что для них не повторился естественный процесс саморазмножения по геометрической прогрессии, и они остались в единичном экземпляре?

Возникает и другой вопрос. Почему находка биографий Магомета, прославившая Шпренгера в Западной Европе и принесшая ему высокие акаде­мические звания и титулы, никак не отозвалась в мусульманском мире? Почему ново­найденные биографии были полностью проиг­норированы мусульман­скими богословами—улемами, которые упорно продолжали руковод­ствоваться «устаревшими» книгами Диарбакрия и Халяби? Морозов полагает, что «разгадка тут только одна: написал все эти книги сам Шпренгер но как европеец, он изобразил Магомета по европейским апперцепциям, а мусульманские апперцепции оказались несколько иными. Угодив прекрасно своим соотечест­венникам, он мало угодил мусульманам и потому, естественно, и не прославился на весь правоверный мир...» ([6], стр.423).

Таким образом, мы видим, что реально биографии Магомета являются созданием XVI—XVII веков. Более того, если мы даже признаем находки Шпренгера аутентичными, то все равно окажется, что наиболее ранние биографии Магомета принадлежат лишь XIV веку.

Это показывает, что убеждение в существовании в VII веке пророка Магомета ни на чем реальном не основано. Скорее всего принимаемая ныне «рациональная» биография Магомета является чистой легендой и притом очень поздней (к которой возможно приложили руку европейские фальсификаторы и амплифи­каторы ХIХ века).

Оказывается, что этот вывод можно подкрепить и другими соображениями, например, анализом византийских источников, сообщающих о магометанстве.

Агаряне

Несмотря на длительное политическое существование Византии рядом с хали­фатом, объем византийских сообщений о внутренней жизни халифата, его культуре и религии удивительно мал. Особенно поражает почти полное отсутствие византий­ских сведений о магометанстве. «Для объяснения такого с обычной точки зрения совершенно невозможного явления обыкновенно указывают, с одной стороны, на внутренние непорядки в самой Византии, «сопровождавшиеся вредными послед­ствиями для ее просвещения», а с другой, запрещение Магомета — под страхом смертной казни «вести какого бы то ни было рода диспуты из-за предметов веры». Но объяснение это слишком наивно. В истории религий мы всюду видим случаи, когда, несмотря на воспрещение вести диспуты... все-таки велись жесточайшие споры, и во множестве появлялись полемические сочинения. Неправильны и указания на упадок просвещения в Византии в средние века» ([6], стр.570).

Византийские документы VIII—X веков, касающиеся мусульман, обладают еще и другой замечательной особенностью.

Возьмем, например, «Кембриджскую сицилийско-сарацинскую хронику» XI века, написанную на греческом языке. В книге Васильева «Византия и арабы» приводится следующая цитата из этой хроники: «...взяли греки мусульманские корабли в Элладе». Однако, если посмотрим оригинал, то там написано: «взяли христиане корабли сарацин в Элладе» (см.[6], стр.572, где приведен и греческий текст). По утверждению Морозова (см.[6], стр.571 и[7], стр.296), так дело обстоит со всеми переводами средневековых византийских и латинских источников. Нигде в этих источниках не употребляются термины «мусульманин» или «магометанин», а только «сарацин», «агарянин» и «измаэлит».

Этноним «сарацин» обычно производится (см.[6], стр.571) от семитического САРАК — смуглый (или гнедой) и в этом отношении он вполне равнозначен этнониму «мавр», также означающему «смуглый» (но уже по-гречески). Морозов, правда, полагает, что этноним «сарацин» происходит от семитического же СРК — наместник, халиф, но для нас сейчас важно, что в обоих вариантах этот этноним ничего не говорит о религиозной принадлежности его носителей.

Этнонимы «агаряне» и «измаэлиты» восходят к Библии, согласно которой (или, точнее, согласно некоей средневековой ее интерпретации) праматерь Агарь с сыном Измаилом («Богоуслы­шанным») дала начало мусульманским народам. По Морозову «Агарь» происходит от «хиджры» — бегство, ужас. Согласно легенде эта хиджра является бегством пророка Магомета из Мекки в Медину, с которой начинается исламское летоисчисление. Не опираясь же на эту легенду, мы можем только охарактеризовать «агарян» (и «измаэлитов») как почитателей некоей «хиджры», которую следует еще идентифицировать. До дальнейшего исследования у нас пока нет никаких оснований считать, что «агаряне» VIII—X веков знали и почитали Магомета.

Во избежание неправильных представлений мы будем поэтому ранний ислам (примерно до X—XI веков) называть «агарянством».

В чем же это агарянство состояло?

Если принять, что оно не знало Магомета, то пропадет основная черта, отделяющая его от христианства. Учитывая соображения, с которых мы начали этот параграф, мы можем поэтому думать, что агаряне были вероисповедно близки к христианам не только объективно, но и субъективно, то есть, что ни они не отделяли себя от остальных христиан, ни большая масса других христианских сект не считала их веру нехристианской. Как пишет тот же Васильев: «Вначале Византия даже ставила ислам наравне с другими христианскими (!—Авт.) сектами. Византийская апологетическая и полемическая литература выступает против ислама так же, как против монофизитов, монофелитов и представителей других христианских учений» (см. [7], стр.281).

Из документов известны многочисленные случаи браков между византийцами и агарянами на всех ступенях общества от крестьян до императорского дома (см. [6], стр.577), которые воспринимались тогда как само собой разумеющиеся, что было бы, конечно, невозможно, если бы религиозная принадлежность будущих супругов сильно разнилась (как это и происходило в более поздние времена).

Византийские церковнослужители не считали для себя чем-то порочащим или неподходящим поддерживать с агарянами дружеские отношения. Доказательством (см. [6], стр.575) может служить дошедшее до нас от X века письмо православного патриарха Николая Мистика агарянскому эмиру Крита, в котором Мистик называет эмира «возлюбленным другом!». Достаточно сравнить это письмо с хулами магометанам, извергаемыми позднейшими православными клириками («богомерзцы сосуды сатанины», «адовы псы», «неукротимые волки», «змии безглавые», «душепагубные звери» и т. д. и т. п. (цит, по [6], стр.580), чтобы понять насколько резко изменилась со временем вся атмосфера взаимоотношений между христианами и агарянами.

Даже в XI веке при дворе христианских сицилийских королей важнейшие должности занимали мусульмане и это отнюдь не рассматривалось как нечто из ряда вон выходящее (см.[139], стр.49).

Все это историкам-византинистам давно и хорошо известно. Например, А.А.Васильев в своей книге «Византия и крестоносцы» так прямо и пишет, что «...Несмотря на непрекращав­­шуюся борьбу с арабами, в течение долгого времени ни Византия, ни Западная Европа не видели в мусульманах представителей новой особой религии, а считали их за сектантов, которых было так много в империи и которых сближали с арианами» (см.[7], стр.537).

Что же касается самих агарян—мусульман, то их веротерпимость в эту эпоху признается всеми исследователями. Если верить житию Иоанна Дамаскина, то этот знаменитейший христианский писатель (а по Морозову— даже автор Евангелия от Иоанна; см. гл. 11, § 5.) занимал должность первого (!) советника при дворе халифа в Дамаске.

Имеются, правда, сведения и противоположного характера: об анти­мусульманской деятельности христиан и анти­христианской мусульман. Это не противоречит нашим положениям, поскольку вероучения агарян и христиан были все-таки различны, что, ес­тественно, вызывало определенные трения. Однако все указывает, что эта информация дошла до нас в виде, искаженном более поздними передатчиками, относящимися к времени, когда эпоха добрых отношений между христианами и агарянами кончилась. Более того, некоторые из этих сведений явно фальшивы.

Например, «Жития» сообщают, что Дамаскин (будучи, напомним, первым лицом при дворе халифа, не только политического, но и духовного главы мусульман, защитника веры, меча ислама и т.д. и т.п.) писал против магометанства и обличал его последователей. Апок­рифичность этого не нуждается в доказательствах. Столь же тен­денциозный характер имеют относящиеся к тому же времени сообщения о двух Петрах, епископе дамасском и епископе майюмском, которые будто бы были подвергнуты жестокой каре (тогда как Дамаскину все сошло с рук!) за «обличения Магомета» (жанр, который, как мы ниже увидим, появился только два столетия спустя).

Магомета будто бы обличал и известный хронограф Феофан Исповедник (752 г.). Однако приписываемый ему рассказ о жизни и вероучении Магомета резко отличается от аналогичных повествований, приписываемых Иоанну Дамаскину и его ученику Феодору Абукаре, что свидетельствует об апокрифичности обоих рассказов (и, кстати, еще раз показывает, что даже поздние апокрифисты ничего на самом деле о Магомете не знали).

Сохранилась полемика императора Льва III с халифом Омаром II насчет правоверия, относящаяся якобы к 718 г., а также аналогичные письма к «агарянам» императоров Михаила III и Льва IV (в IX веке). Нет никаких доказательств аутентичности этой переписки; напротив, она очень сомнительна, поскольку сочинение такого рода «писем» было любимым приемом апокрифистов эпохи гуманизма.

Очень известна (и в последнее время неоднократно подробно изучалась) легенда о христианской оппозиции в мусульманской Кордове в 850—859 гг. За анти­исламские выкрики в мечети в 852 г. были якобы казнены три христианских мученика. Казалось бы, тела казненных должны были быть выброшены на свалку. Однако оказывается, что они бережно сохранялись (кем?) и в 858 г. были выданы мусульманами посланцам аббатства Сэн-Жермен де Прэ (см.[139], стр.32 и 115—114). Даже если мы поверим этой легенде (в которой концы с концами явно не сходятся), то все равно получим, что анти­мусульманские настроения были достаточно редки и проявлялись лишь в среде особо фанатичных христиан. В целом же отношение христиан к агарянам было вполне доброжелательным.

Анафема Магомету

Это отношение резко меняется в XI—XII веках и тогда же впервые появляется в достоверных источниках имя Магомета.

Византийская церковь, мирно уживаясь с мусульманством-агарянством на протяжении пятисот (!) лет, в ХП веке (в 1180 г.) впервые анафемствовала Магомету:

Отлучение богу Магомета, о котором говорят, что он есть бог, весь выкованный молотом, который не рождал, не рожден, которому никто не подобен (греческий текст см. в[6], стр. 577).

Кстати сказать, «выкованность молотом» магометанского бога является здесь результатом переводческой ошибки. Одно из определе­ний бога — «бесконечный» было переведено на греческий как «олосферос» — всесферный и перековеркано в «олосфирос» — всевыкованный.

Очень интересна дальнейшая история этой анафемы. Император Мануил Комнин увидел в ней хулу на истинного бога (sic!) собрал церковный собор и предложил анафему отменить. Однако собор не согласился с императором и оставил анафему в силе. Тогда Мануил издал лично от себя сочинение, защищающее Магомета (!). Патриарх это сочинение осудил. Чтобы решить вопрос, был созван новый собор, на котором дело дошло чуть ли не до разрыва императора с церковью. Наконец, был достигнут компромисс и анафема «богу Магомета» была заменена анафемой самому Магомету:

Отлучение Магомету и всему его учению и всем его последо­вателям.

Вскоре, однако, Мануил умер и была восстановлена прежняя формула с «выкованным» богом. По существу, она осталась в церковном чине оглашения и до сего дня.

Эта история дает решающее подтверждение предыдущим выводам о нераздельности до XI—XII веков христиан и агарян. Ведь, если, как нас уверяют, христиане боролись с магометанами уже полтысячи лет, то почему же они только в 1180г. спохватились проклясть Магомета? Сам факт этого проклятия говорит, что до него его не было, ибо в противном случае он был бы не нужен.

Более того, пример Мануила Комнина показывает, что даже в XII веке некоторые византийцы продолжали признавать «магометова бога» своим христианским Богом.

Однако это были уже устаревшие взгляды, поскольку, как показывает текст анафемы, агаряне к этому времени уже поставили выше Христа своего пророка Магомета и тем самым решительно порвали с христианством.

Реальный прообраз Магомета

Откуда же появился этот пророк?

Морозов обращает внимание на личность Магомета (Махмуда) Газнийского (998—1050), называемого также Завоевателем. Его родиной был город Газни на северо-востоке Афганистана, где до сих пор почитается его гробница. Он был покровителем ученых и при нем, — говорят нам, — жили знаменитый философ Авиценна (ибн Сина), поэт Фирдоуси, автор поэмы «Шах-Намэ» и уже известный нам ал-Бируни. Под зеленым знаменем ислама Магомет Газнийский создал колоссальную империю, простиравшуюся от Малой Азии на западе, до I Бухары и Кашгара на севере и до Дели и устья Инда на юго-востоке.

Морозов полагает, что Магомет Газнийский был первым из крупных завое­вателей, взявших на вооружение религию агарянства и объявив­ших себя их духовным вождем. После его смерти в народе начали циркулировать разно­образные предания о его делах и речах, которые и дали начало хадисам. (Знаменательно, что собрание хадисов, т.н. сунна, была согласно традиции оформлена в XI веке, через пятьсот лет после предполагаемой смерти пророка). Очень скоро военно-политическая деятельность Махмуда была забыта и в народной памяти он сохранился преимущественно как вождь духовный.

Возможно, что при Магомете Газнийском (или сразу же после его смерти) и был составлен первый Коран.

Эта теория Морозова объясняет все странности традиционной истории ислама: и пятисотлетнее молчание византийских источников о Магомете, и неожиданный всплеск ненависти к нему в XII веке (непосредственно после того, как имя Магомета Газнийского стало знаменем мусульманского джихада, и возникла непосредственная опасность Византии), и создание сунны только через полтысячи лет после хиджры и т.д. и т.п.

Как уже было сказано выше, окончательный текст Корана появился, по-видимому, лет через двести после Газни при Османе. В это же время, надо думать, Магомет был отодвинут на 500 лет назад и отправлен в Аравию. Это был длительный процесс, завершившийся созданием сиры в XVI—XVII веках, когда известное нам сейчас мусульманское вероучение и оказалось окончательно оформленным.

   НАЧАЛО