Михаил Михайлович Постников

М.М. ПОСТНИКОВ
Критическое исследование хронологии древнего мира.

Книга третья
ВОСТОК И СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Глава 16.
ПОНТИФИКАЛЬНЫЙ РИМ

 


§ 1. Светские Великие понтифексы

 

Папы и понтифексы

«В ранний период истории христианства все епископы занимали одинаковое положение в общинах, всех их звали «папами» (от греческого «папас» — отец)... Термин «папа» применительно к епископу Рима впервые встречается в памятнике (надписи) 303 г. С V в. название «папа» закрепляется за римским епископом» ([148], стр.8—10).

Эту информацию советский ученый Шейнман сообщает, ссылаясь на английского исследователя Джильса. К ней он добавляет (ссылаясь на Брикнера), что «в древнем Риме был широко распространен культ бога Аттиса. Его верховный жрец в Риме назывался «папас». Подобно ему и римский епископ стал называться «папа» и носить тиару» ([148], стр.10).

В рамках традиционных представлений последняя информация сама себя опровергает, поскольку немыслимо, чтобы христианский епископ принял титул «языческого» жреца. С нашей точки зрения она служит еще одним подтверждением того, что все т.н. «восточные культы» были ранне­христиан­скими сектами. (Вопрос: не было ли почитание быка Аттиса именно тем культом, из которого выросла «римская церковь»?).

В отношении же титула «папа» Морозов пишет, что «... всем историкам католицизма прекрасно известно, что титул папа в применении к римским верховным жрецам-первосвященникам стал применяться только с 1073—1085 годов нашей эры, по булле Григория VII... применять его к римским верховным первосвя­щенникам до Григория VII в одиннадцатом веке нашей эры то же самое, что называть супругу Игоря Ольгу благочестивейшей самодержавнейшей императрицей всея России» ([5], стр.466).

Он объясняет, что анахроническое применение титула «папа» к предшественникам Григория VII имело целью прикрыть метаморфозу христианской религии, произошедшую к XI веку (одним из проявлений которой и была реформаторская деятельность Григория).

Мы не изучали вопрос по первоисточникам и автори­тетным моно­графиям и потому не можем сказать, кто здесь прав. В принципе, это нам довольно безразлично.

Впрочем, даже беглый просмотр литературы выявляет, что единого мнения о времени появления титула «папы» у историков нет. Например, советский автор Бончковский утверждает (не указывая источника этой информации), что впервые папой себя назвал римский первосвященник Сирициус (см.[155], стр.28), занимавший престол Петра в 384—398 гг., т.е. почти через сто лет после указываемой Шейнманом даты.

Морозов утверждает, что до Григория VII римские папы назывались «великими понтифексами». Этот титул действи­тельно был известен в то время и, более того, он сохранился в офици­альной титулатуре римских пап до сего времени. Поэтому (безотноси­тельно к тому прав или не прав Морозов) мы имеем право называть предшес­твенников Григория VII великими понтифексами (а его преемников — папами). Это целесообразно по следующим причинам:

а) получает отражение резкая метаморфоза папской власти, осуществленая Григорием (т.н. «клюнийская» реформа; см. гл. 17, § 1);

б) возникает возможность без термино­логической путани­цы обсуждать вопрос об употреб­лении титула «папа» до Григория;

в) в случае, если титул папы действительно был введен Григорием, мы не совершаем никакого анахронизма (так же, как и в случае, если этот титул был в употреблении и до Григория).

В соответствии с этим, весь период истории церковного Рима до XI века мы будем условно называть «понтифи­кальным».

Заметим, в заключение, что, как указывает Морозов (см.[5], стр. 446), слово «понтифекс» обычно производят от «понтифацио» — делать мосты. Эта этимология довольно странна. По мнению Морозова, «понтифекс» происходит от вульгари­зирован­ного слова «патефацио» — выяснять и означает «выяснитель» (предвещаний).

 

Гражданский статус понтифексов

Согласно церковной традиции основы церковного веро­учения и органи­зации остаются неизмен­ными с древнейших времен. Эта анти­истори­ческая концепция заведомо ложна, хотя она неявно и присутствует практически во всех исследованиях истории церкви. В частности, мы можем быть априори уверены, что статус пап (понтифексов) в древности был совсем иным, чем ныне.

Например, в настоящее время папы избираются. Но это не всегда было так. Только в 1059 г. на Латеранском соборе Николай II установил, что великого понтифекса должна избирать коллегия кардиналов (см.[147], стр.21). Необходи­мость в этом декрете показывает, что до него понтифексы опреде­лялись другими способами. (Известны даже случаи, когда тиара понтифекса переходила по наслед­ству от отца к сыну; см.[5], стр. 467).

В титуле «папа»—«отец» подчеркнуто выступает мужское начало и, действительно, сейчас папами могут быть только мужчины (уже скопцы не могут занять папский престол). Но мы знаем, что одним из понтифексов была женщина (Иоанна; 855—857 годы). Сейчас вокруг этого факта нагромождены горы легенд, должен­ствующих дать ему хоть какое-то объяснение, но достовер­ных (и убеди­тельных) среди них не имеется. С точки зрения Морозова проблемы, как всегда, нет: звание папы тогда еще отсутство­вало, а звание понтифекса мужествен­ности необходимо не пред­полагает.

Ныне папы блюдут обет безбрачия (целибат). Но это тоже не всегда было так. Сам легендарный основатель римского первосвященства апостол Симон-Петр был семейный человек с сыновьями и дочерьми. Ниже на конкретных примерах мы покажем, что вплоть до XI века римские понтифексы (как и другие священнослужители меньшего ранга) не отличались в этом отношении от апостола Петра. Целибат был декретирован только Григорием и, как мы увидим, даже и тогда был принят не сразу.

Кажется бесспорным, что римским понтифексом должен, во всяком случае, быть церковно­служитель. Однако оказы­вается, что и это было не всегда так. Лишь при Стефане III в конце VIII века было декрети­ровано, что «престол св.Петра» может занимать только лицо духовного звания. До издания этого декрета понти­фексом мог быть, следо­вательно, мирянин!

Итак, мы видим, что до конца VIII века великими римскими понти­фексами могли быть светские, семейные люди и даже не обязатель­но мужчины. Переход должности понтифекса происходил разными способами, в том числе и по наследству.

 

Допонтификальный период римского епископата

Как мы уже знаем (см. гл.8, § 4) город Рим был основан в середине IV века Валентини­аном. В это же время (см. гл. 10, § 5) в нем зародился культ Камня-Петра, обязанный своим появлением падению метеорита. Мало­вероятно, что эти события были независимы. Скорее всего, Валентини­ан заложил город на месте падения метеорита, куда уже началось палом­ничество верующих.

Единственным (и то очень поздним) нашим источником по ранней истории римского епископата является т.н. «Книга понтифексов» (iber Pontificalis), относящаяся к периоду крестовых походов. Как мы видели (см. гл.6, § 4), информация этой книги, относящаяся к периоду до 315 г. н. э., заведомо фантастична и списана с периода после 315 г. Это, конечно, не означает, что с этого года мы можем полностью доверять «Книге понтифексов». Первые столетия своего существования Рим был слишком незначитель­ным городом, чтобы имена его священно­служителей оказались надежно зафиксиро­ванными в летописях, хотя, возможно, что отдельные имена из «Книги понтифексов» и соответ­ствуют действи­тельности.

Сведений об этом периоде истории Рима практически никаких нет, за исключением общей информации, что он в это время был ничтожным поселением, не игравшим никакой роли в международных делах. Наиболее авторитетный и подробный историк средневекового Рима, немец Грегоровиус пишет об этом времени, что «храмы обратились в развалины... величес­твенные форумы цезарей и римского народа отошли в область предания... завалились мусором и заросли травой... Сколько бы мы ни пытались воссоз­дать картину..., когда римский народ, ничтожный числом, погиба­ющий от голода и чумы..., как бы затерялся на громадном простран­стве города цезарей, — мы не в силах воспроиз­вести эту картину во всем ее ужасающем мраке.

Как насекомое превращается в куколку, так Рим удивитель­ным образом (!?—Авт.) обратился в монастырь... Гражданское же население города, лишенное всякого полити­ческого значения, глубоко павшее, совершенно утратившее всякую нравствен­ную силу, как бы по­грузи­лось в вековой сон...» (см.[5], стр.431—432).

Вся эта декламация имеет своей целью прикрыть отсутствие какой-либо реальной информации и навести мост над зияющим провалом между мифическим «Древним Римом» и незначительным городишкой, которым Рим предстает пред нами в V—VI веках.

Какое-либо значение Рим стал приобретать лишь после разрушения Помпеи. Как мы знаем (см.гл. 10, § 3), это, по-видимому, произошло в 471 г. или несколько ранее. Примечательно в этой связи, что первым римским епископом, объявившим себя «великим понтифексом» был, согласно легенде, Лев I, занимавший «престол св.Петра» в 440—461 годах. Этой было начало «понтификального Рима».

В связи с личностью этого Льва обращает на себя внимание, что в Византии в это же время сидит император Лев I Великий (457—474 гг.). Оба — Львы и оба — Первые, и оба — Великие (Максимусы) и оба — одно­времен­но, и оба, вдобавок, пытаются, как сообщают историки, распро­стра­нить свою власть на Африку!

Не является ли римский первый «Понтифекс Максимус» простой вариацией византий­ского Льва, еще считав­шегося своим в Италии?

 

Бенедикт I и устроение монастырей

Судя по всему и при первых великих понтифексах (если только они не апокрифичны) Рим оставался заштатным городком без какого-либо влияния. Потребовалось еще одно столетие, чтобы его имя стало приобретать вес. Это произошло при Бенедикте I (574—578), первом из знаменитых римских жрецов, которого, по-видимому, и следует считать истинным основателем римского понтификата.

До нас дошло подробное «Житие» Бенедикта (имя которого, кстати сказать, значит «Благословенный»), Содержащиеся в нем поэтические сказания на протяжении веков вдохновляли художников, оставивших нам бесчисленные фрески, посвященные Бенедикту. Однако реальный субстрат, который можно извлечь из его биографии/довольно убог. Единственно, что в его жизнеописании, по-видимому, достоверно, это обширная деятельность по устройству монастырей (он считается основателем ордена бенедиктинцев). Знаменитейшим монастырем, основанным Бенедиктом, является пресловутая обитель в Монте-Кассино. Надо думать, что к тому времени экономическое положение Рима (основывающееся в основном на поступлениях от богомольцев) укрепилось настолько, что стало возможным выделять часть доходов на строительство монастырей.

Финансовую помощь Бенедикту оказывали, по-видимому, и светские власти. Во всяком случае, имеется документ X века, утверждающий, что уже в бытность понтифексом Бенедикт получил в подарок семь тысяч (!) рабов вместе с городами Мессиной и Палермо (см.[5], стр. 452).

Одно из объяснений «упадка» Рима в VI веке состоит в том, что Рим был якобы разграблен и обезлюжен германским военачальником Тотилой. В связи с этим особый интерес представляет легенда о встрече Бенедикта с Тотилой, во время которой Бенедикт предсказал, что Рим будет разрушен стихиями.

Как мы видели в т. II, во времена Бенедикта христианское вероучение только складывалось. Поэтому у нас нет никаких оснований считать основанные Бенедиктом монастыри хоть сколько-нибудь похожими на известные нам монастыри более позднего времени.

Надо всегда помнить, что смысл (семантика) слов подвержен изменению во времени и такие, например, слова как бог, церковь, монастырь могли означать (и на самом деле означали) совсем другое, чем в настоящее время. Поэтому с этими словами надо быть очень осторожными и избегать подставлять в них современный смысл.

Можно ли восстановить первоначальный смысл слова «монастырь», который оно имело у Бенедикта? Ключом для этого может служить репутация бенедиктинцев, которую они пронесли через все средние века, как «учителей земледелия, ремесел, искусств и наук во многих землях Европы». Кроме того, следует понять этимологию слова «монастырь».

Обычно это слово производят от «монах», связывая его с греческим «монос» — один. Возможно, что по отношению к монахам-отшельникам такое словопроизводство и правильно, но, конечно, оно абсурдно по отношению к членам монастырских общин, вся жизнь которых течет на людях в полной противоположности с одиночеством. По всем данным отшельническое монашество (чтобы не утверждали легенды) появилось значительно позже времени Бенедикта, и тогда же, надо думать, возникла этимология «монос» — «монах».

Морозов полагает (см.[5], стр. 435), что слово «монастырь» происходит от еврейского МНЕ (или МОНА) — исчислять, определять и АСТР — звезда, возможно, через посредство латинского «монэо» — наставлять, подсказывать и «астэр» — звезда. Таким образом, в бук­вальном переводе это слово означает место, где занимаются исчисле­нием (наблюдением) звезд, т.е. астроло­гическую обсерваторию!

Но этот буквальный перевод на самом деле слишком узок. Для древнего, синкретического ума все науки сливались в одну единую Науку, нераздельную от Религии. Поэтому правильным переводом слова «монастырь» в его первоначальном значении будет «место, где занимаются Тайнами Неба» в форме астрологии, алхимии, магии, математики—каббалы, медицины и телогической философии. Чтобы избежать ложных ассоциаций с современ­ными монастырями, Морозов предлагает называть монастыри в этом смысле «монасте­рионами», а их членов «монасте­рионцами».

В век, когда единственно достойным занятием мужчины из при­вилегированных слоев общества было военное дело, в монастерионы должны были идти лишь исключительные умы или люди, потерпевшие тяжкие жизненные катастрофы и семейные утраты и ищущие забвения в атмосфере научных трудов и благочестивых размышлений. Естественно поэтому, что хотя никакого обета вечного безбрачия от них не требовалось, оно выходило фактически вследствие несовместимости обязанностей семейной жизни с еженощными бдениями в астрологических обсерваториях и таинственных лабораториях. Никакого обета вечной жизни в Монасте­рионе тоже, конечно, не требовалось, и человек, утоливший свою Жажду познания, мог свободно вернуться в «мир».

Рудименты этой организации мы и наблюдаем в поздне-средневековых бенедиктин­ских монастырях.

 

Григорий Великий и культ Мадонны

Из непосредственных преемников Бенедикта I наиболее известен Григорий I (590—604 гг.), получивший прозвище «Великого». С его именем связывают начало католицизма и конец древнего периода в истории церкви ( см.[153], стр.29).

Григорий пришел к власти в разгар страшнейшей эпидемии чумы, от которой умер его предшественник Пелагий II (578—590 гг.).

«Едва ли в какое-нибудь иное время «черная смерть» наводила на людей такой ужас, как тогда. Прокопий и затем Павел Диакон подробно описали ее: «Людям казалось, что в воздухе слышны звуки труб, что на домах появляется ангел смерти, а по улицам носится демон чумы с привидениями и мгновенно поражает смертью каждого встречного. Больные умирали, погруженные в глубокую спячку или пылая от внутреннего жара. Их внутренности покрывались нарывами, и в опухолях содержалось черное, как уголь, вещество» ([5], стр. 455—456).

Григорий призвал духовенство и всех жителей Рима совершить искупительное шествие, что и было исполнено «с великим благоле­пием». Это шествие произвело исключительное впечатление. Грегоровиус пишет, что «... Чумную процессию 590 года можно было признать событием, с которого начинается средневековое существование Рима» (см.[5], стр. 456).

Эта процессия имела целью воззвать о помощи и спасении не к гневному Богу, Громовержцу, и не к его суровому сыну, Овну (он же Христос), а к его любящей супруге, милосердной деве Марии. Грегоровиус пишет, что «...Не Христос, а его мать призывалась спасти людей» и подчеркивает, что «...До этой чумы такая же процессия была бы связана с именем Христа, а во времена вандалов и готов — с именем апостола Петра. А теперь в воображении людей, искавших пок­ровительства, богоматерь представлялась доступнее, чем ее сын, суровое наличие которого на мозаичных изображениях говорило людям, что они найдут в нем только страшного судью всего мира» (см.[5], стр. 470). Напомним (см. гл. 11), что в это время в вероучении доминировал безжалостный апокалиптический Христос, а его милосердный, евангельский образ только складывался.

Самым древним (относящимся к XV веку!) изображением Мадонны считается находящееся в Ара-цели*. «Там же когда-то можно было видеть и изображение чумы на серебряных дверях, за которыми помещалась эта икона... Другая, находящаяся в Ара-цели картина, написанная на аспидном камне, представляет самую чумную процессию, среди которой несут на носилках образ Мадонны» ([5], стр. 457).

* santa maria in ara coeli , уже считается - 11 века - VVU

Таким образом, связь Мадонны с чумной процессией 590 г. сомнений не вызывает.

Легенда сообщает нам далее, что «в ответ на горячие мольбы небесной Девы, перед глазами народа предстал небесный образ: над памятником Адриана появился архангел Михаил. Он вкладывал в ножны свой пылающий меч, давая тем понять, что чума отныне прекратится» (см.[5], стр. 457). Здесь явно речь идет о яркой комете, знаменовавшей окончание чумы. Однако обращает на себя внимание, что ни в европейских, ни в китайских летописях кометы 590 года не значится. Ближайшая яркая комета указана под 568 (и 565) годом (это комета, которая дала повод к легенде о Данииле; см. гл. 9).

Надо думать, что представление о «богоматери» существовало (и притом в различных формах) и до Григория, но он был первым, кто предписал обратиться к богородице за помощью против чумы. Успех этого обращения выдвинул Мадонну в сознании верующих на первый план (до сих пор в Италии поклоняются скорее ей, чем ее сыну), а Григорий заслужил звание «Великого».

Таким образом, получается, что культ Мадонны в христианском вероучении датируется только концом VI века, а его фактическим основателем был Григорий.

Подобно тому, как катастрофы у Везувия вызвали к жизни культ Иеговы, чумная катастрофа VI века вызвала культ Мадонны.

Можно думать, что с самого начала деве Марии было астрономичес­ки сопоставлено созвездие Девы. В этой связи примечательно, что сог­ласно легенде Григорий был насильно посвящен в звание понтифекса как раз 5 сентября, когда Солнце вступает в созвездие Девы (см. [5], стр.47 1 ).

Если не считать Григория основателем культа Мадонны, становится мало­понятным, за что его удостоили звания «Великого». Приписываемые ему сочинения были опубликованы только в 1705 г. Они полны фантастических измышлений и их автор разделяет все позднесредневековые христианские суеверия (см.[5], стр.471—473).

Согласно церковной традиции почитание Богородицы было якобы Установлено на Эфесском соборе 451 года всего лишь лет на сто ранее времени Григория. Морозов полагает эту традицию легендарной и, воз­можно, инициированной Твинским (Довинским) собором 595 г. (см.[5],

Имя богоматери обычно производят от еврейского имени Мариам (М-РИМ), смысл которого толкуют как «мирровые ветки горечи», что для девичьего имени более, чем странно. Морозов полагает, что много правдоподобнее толковать это имя как «Римская» или считать его гебраизацией итальянско-латинского имени Марина — «морская» (см.[5], стр.457 и 461).

Не нужно, конечно, эту «Мариам» полностью отождествлять с современной «девой Марией». Она, как и теперь, обозначалась тогда многими именами. Как мы называем ее то Богоматерью, то Бого­родицей, то Пречистой Девой, то Девой Марией, так и тогда ее называли то Мадонной (Госпожой моей), то Деметрой (Богоматерью), то Дианой (Божественной), то Венерой (Почитаемой), то Герой (Владычицей), то просто Девой (Партенос). Подобно тому, как на Руси существовали богородицы Иверская, Казанская, Владимирская, Троеручица и т.д., так и в раннесредневековом христианстве в зависимости от вида ее статуй и места их храмов появились все эти разнообразные имена, которые позднее в представлении классиков обратились в различных дохристианских богинь — супруг бога Громо­вержца (они и были, кстати сказать, богинями, если не дохристиан­скими, то уже заведомо доевангельскими). Ср. гл. 11.

 

Пантеон

См.[5], стр.474—177 и 480.

Нам сообщают, что при Бонифации IV (608—615 гг.), одном из преемников Григория I, была построена знаменитая церковь св. Марии у Мучеников, называемая теперь Ротондой и признаваемая за Пантеон Агриппы.

Еще в древности на месте этой церкви был якобы воздвигнут храм богини Кибелы, «Великой Матери». Этот языческий храм стоял заброшенным много веков, пока, наконец, Бонифаций IV вновь на его руинах не устроил храм «Божьей Матери».

Однако современные ученые полагают, основываясь на одном сообщении Плиния, что это был не храм Кибелы, а храм Юпитера, построенный будто бы Агриппой в I в. н. э. По сообщению другого апокрифиста, Диана Пассия, этот храм назывался «Пантеоном», потому что «его купол похож на небо» (так!). Считается, что Бонифаций его лишь несколько «обновил».

Таким образом, нам предлагаются две взаимоисключающие версии. По одной версии — христианский храм был построен на руинах языческого храма, а по другой — языческий храм был попросту превращен в христианский (после лишь необходимой реставрации).

Считается, что аналогичным образом церковь Косьмы и Дамиана была преобразована из древнего храма Ромула и Рема, церковь св.Сабины из храма Дианы, церковь Георгия Победоносца из храма Марса, церковь св.Лаврентия из храма Антонина Пия и его супруги Фаустины, церковь св.Марии в аду из храма Весты и т.д. и т.п.

Конечно, по совокупности всех выявленных в предыдущих томах этого исследования обстоятельств мы должны считать, что это «преобразование» было совершено значительно позже, после разжалования в папский период старых богов и их переименования, с перебросом многобожного культа предшествующих римских понтифексов на начало нашей эры. Указываемые же источниками ранние даты «преобразования» храмов должны интерпретироваться как даты их первоначальной постройки.

Что же касается первой версии происхождения Пантеона, то, как мы увидим ниже, она применительно к другим архитектурным памятникам Рима распространена еще шире: почти во всех них утверждается, что они построены «на руинах древних храмов». При этом, как правило, наблюдается определенная преемственность (подобно тому, как храм христианской «Небесной Матери» оказался выстроенным «на руинах» языческой «Небесной Матери»).

Ясно, что во всех таких случаях информация о постройке «на руинах» на самом деле означает строительство заново.

Таким образом, анализ обеих версий приводит к тождественным результатам: обе они являются лишь различными попытками придать архитектурному сору­жению авторитет древности. Фактически же Пантеон оказывается впервые выстроенным Бонифацием IV.

Возможно, конечно, что современный Пантеон построен значитель­но позже и лишь впоследствии отнесен Бонифацию. Однако в источниках никаких указаний на это нет, а по своей архитектуре и сравнительно небольшой величине Пантеон вполне может принадлежать VII веку н. э.

 

Зависимость Рима от Византии

Политическая история Рима рассматриваемого времени известна нам исключительно плохо, ибо, как говорит Грегоровиус, «хроники того времени односложны и смутны» (см.[5], стр.455).

Италия в это время находилась под властью Византии и управлялась от имени византийского императора губернатором—экзархом с местопребыванием в Равенне. Рим же по-прежнему не имел никакого политического значения и даже в церковных вопросах всецело подчинялся равеннскому экзарху. Это видно, например, из того, что каждый следующий римский понтифекс подлежал утверждению экзархом, причем униженные просьбы об этом посылались не только самому экзарху, но и влиятельным лицам его двора (см.[5], стр. 479).

С другой стороны, каждый новый византийский император, вступая на трон, посылал провинциальным властям в сопровождении солдат и музыкантов изображение свое и своей жены, которые торжественно и благоговейно с зажженными свечами встречались народом и «относились в священное место». В частности, изображения нового императора Фоки и его жены Леонтии были в 503 г. среди торжест­венных кликов и возгласов восторга встречены в Риме и по приказу Григория помещены в часовне мученика Цезария. Более того, в честь Фоки в Риме была воздвигнута колонна, а Григорий приветствовал Фоку и Леонтию верноподданническим посланием, в котором писал о ликовании неба и земли при их воцарении и утверждал, что с новым правлением над всей империей засияло солнце свободы и благо­получия. И все это, несмотря на то, что Фока пришел к власти в результате переворота, обагренный кровью предыдущего, лично расположенного к Григорию императора Маврикия и его пяти сыновей, которых Фока, как говорит Грегоровиус, «с невероятным варварством приказал зарезать на глазах отца». «В глубине своей души,—догадывается Грегоровиус,—Григорий должен был чувствовать отвращение к императору, который достиг власти, запятнав себя кровью». Однако ввиду полной зависимости Рима от Константинополя во всех отношениях Григорию не оставалось ничего другого, как льстиво и униженно приветствовать узурпатора (см.[5], стр.464—465).

Впрочем, по некоторым сообщениям Григорий старался не зря, так как Фока в благодарность запретил царьградскому патриарху именоваться вселенским и постановил, чтобы апостольский престол в Италии был «главою всех церквей». Скорее всего, это — поздняя легенда. Фактически же от времени Фоки никаких документальных свидетельств не осталось. Формы городского управления Рима в это время нам также неизвестны. В одном из писем Пелагия II Рим называется «республикой» (см.[5], стр.455), и сохранилось сообщение о посылке в 579 г. нескольких римских сенаторов в Константинополь (см.[5], стр.463). Правда совершенно неясно, в какой мере можно доверять аутентичности этих документов. Поэтому даже само существование сената в Риме в это время остается под вопросом.

Реальную власть в Риме осуществлял в это время присылаемый из Константинополя военачальник. По-видимому, он имел звание «магистр милитум» (см.[5], стр.462). Позже он носил звание герцога (дукса).

С ростом экономического богатства Рима и в связи с общим укреплением Запада римский народ и понтифексы начали тяготиться владычеством греков, да и сами византийские наместники в Италии стали стремиться к самостоятельности. Например, есть сведения о неудачном восстании 618г. против власти византийского императора, во главе которого стоял итальянский экзарх Элевтерий, провоз­гласивший себя «цезарем Италии» (см.[5], стр.478).

 

Визит Константина

Церковная реформа императора Гераклия 638 года (нам сейчас неважно, в чем она состояла) позволила римскому понтифексу впервые открыто выступить против императора.

Возросший духовный авторитет римского понтификата поставил в этой борьбе императорскую власть в трудное положение, и преемник Ираклия Константин III вынужден был искать мира (см.[30], стр.50). С этой целью в 653 г. Константин посещает Рим. Примечательно, что, несмотря на все идеологи­ческие споры, авторитет император­ской власти оставался в Риме очень высоким и ни формально, ни по существу верховен­ство императора еще не оспари­валось. Вот как описывает Грегоровиус посещение Рима Константином: «Можно себе представить, какое волнение овладело давно покинутым (так! — Авт.) городом, когда в нем появился сам император-повелитель! Прибытие в Рим византий­ского монарха, который все еще по праву именовал себя импера­тором римлян, было здесь великим событием... Папа, духовен­ство и представи­тели Рима с крестами, хоругвями и свечами, встретили Константина за городом, у шестого верстового камня... Вид императора, который своим посещением города выражал только снисхождение к его обитателям, и вид греческих царедворцев, смотревших на римлян с полным презрением, должны были вызывать горькие воспоми­нания (? — Авт.) и в самих римлянах, видевших повсюду вокруг себя только нищету» (см.[5], стр.482).

Но, конечно, даже уже сам факт появления императора в Риме сильно увеличил авторитет Рима и укрепил его позиции. Вскоре Константино­польский собор (680—681 гг.) в полном согласии с римско-понтификаль­ной доктриной осудил ересь монофелитов (т.е. ново­введения Гераклия) и вос­становил «православие» (см.[50], стр.50).

Визиту Константина приписывается полное отсутствие в Риме статуй «римских императоров», которые якобы в изобилии сооружались в классические времена. Однако, что Константин их всех вывез в Константинополь. Но в Константинополе их тоже нет, и куда они делись, историки не говорят.

Вместе с тем обращает на себя внимание, что единственная якобы оставленная в Риме Константином конная статуя Марка Аврелия, которой и ныне любуются туристы в Ватикане, называлась в Средние века «невежественным народом и в особенности духовенством» статуей «цезаря Константина». Когда и почему эта статуя была отнесена Марку Аврелию, наши источники умалчивают (см.[5], стр.483—485).

Скорее всего, эта статуя и была воздвигнута в Риме после 663 года в память посещения его Константином III, а потом апокрифирована сначала Константину Великому за 350 лет назад, а затем еще на 150 лет назад Марку Аврелию. Смешивание в народной памяти разнообразных императоров Константинов настолько естественно и необходимо, что, если бы его не было, пришлось бы это объяснять.

 

Постепенное усиление Рима

Через тридцать лет после посещения Рима Константином римляне уже смогли активно противо­стоять импера­торской власти: когда в 694 году Юстиниан II прислал в Рим отряд войск, чтобы арестовать за непослушание великого понтифекса Сергия (677—701 гг.), римляне, вооружив­шись, воспрепят­ствовали аресту (см.[5], стр.486).

По совокупности всех данных надо полагать, что до VII века христианская религия замыкалась в Ромейской империи, т.е. принадлежать к церкви могли только поданные императора. В VII веке, по-видимому, в связи с отпадением агарян восторжест­вовал новый принцип, провозглашающий возмож­ность и даже желатель­ность миссии, т.е. пропаганды христианства среди «варваров-язычников» вне пределов империи, и был изобретен новый апостол Павел, выразитель идеи «всемирной церкви».

Поскольку экономика Рима держалась в основном на пилигримах, в паули­нистических идеях была, в первую очередь, заинтересо­вана римская церковь. Не исключено, что эти идеи и зародились в этой церкви. Как бы то ни было, но апостол Павел стал в Риме на один уровень с одиноким прежде апостолом Петром-Камнем. Так появилась апостоль­ская пара Петр и Павел и началась экспансия христиан­ства по всему миру.

Мы не будем подробнее обосновывать эту теорию происхождения паулинис­тической концепции всемир­ной церкви. Нам сейчас важно лишь то, что к середине VII века Рим сделался (по единодуш­ному свидетель­ству всех источников, не доверять которым причин нет) центром паломни­чества, который ежегодно посещали тысячи пилигримов из Галлии, Испании и Британии. Вернувшись к себе на родину, они рас­сказывали чудеса о красоте Святого Города и возбуждали в других страстное желание его видеть. Все это сильно повы­шало между­народный авторитет Рима и толкало понтифексов к освобождению от власти Византии. Это также стимули­ровало застройку Рима новыми роскош­ными зданиями и помогало распростра­нять легенды об их древности.

Известен рассказ о посещении Рима в 589 году Кадваллой, королем западных саксов. Получив в тор­жест­венной обстановке крещение, он скоро­постижно умер и был похоронен в Риме. Его гробницу с пышной надписью до сих пор показывают туристам.

Эти кающиеся короли приходили в Рим, конечно, не с пустыми руками и кроме своей покаянной души приносили в дар «Святой апостолической церкви» не мало и золота. Дары Запада становились с каждым годом все обильнее и служили для римских понти­фек­сов источ­ником средств, необходимых для того, чтобы придать римским монумен­там еще большее великоле­пие. Уже известный нам Сергий прилагал для этого много забот и стараний. Он завел в храмах драгоцен­ную утварь и украшал их золотом и само­цветами (см.[5], стр.488).

Однако до поры до времени римские перво­священники продолжали признавать власть византий­ского императора. Когда в 701 г. экзарх по приказу императора оккупи­ровал Рим, возмущен­ные римляне чуть-чуть не нанесли ему тяжелого поражения. Лишь в последнюю минуту экзарха спас понтифекс.

Тем не менее, положение Византии в Италии к этому времени сильно осложнилось. В 710—711 гг. против власти Византии вспыхнуло сильное восстание в самой Равенне, перекинув­шееся почти на все города экзар­хата. Восставшие города органи­зовали кон­федерацию, явившейся первым шагом к позднейшей коммуналь­ной самосто­ятельности итальянских городов-республик.

В это время в «Книге понти­фексов» (остающейся по-прежнему практически единствен­ным источ­ником инфор­мации об этом (периоде Рима) впервые проскаль­зывает выражение «Римское герцогство» и упомина­ется «римский герцог». Эта книга описывает разгорев­шуюся в 715 г. в Риме граждан­скую войну между сторон­никами двух соперни­чавших «римских герцогов»

 

Григорий II и установление независимости Рима

см.[5], стр.489—492.

Проявляющееся стремление к независимости от Византии выразилось в 715 году тем, что на римский престол впервые после долгого времени был избран не грек или «сириец», а природный римлянин. Этим римляни­ном был Григорий II, на долю которого выпала задача провоз­гласить полную самостоя­тельность Рима от Византии.

Непосредственным поводом к отделению Рима от Византии явился знаменитый эдикт 725 года, в котором император Лев III предписал удалить иконы из всех храмов империи. Император полагал, что почитание изображений в церквах является единствен­ным пре­пятствием для общения иудеев и магометан с христианами, и надеялся своим эдиктом при­остановить победное шествие ислама (точнее, агарянства; см. гл. 15), отторг­нувшего в это время от империи ее богатей­шие южные провинции. Распоряжение императора вызвало бурю негодования не только в понтификальном, западном духовенстве, но и на Востоке, поскольку много­числен­ные духовные пастыри понимали, что власть их над толпой опирается, главным образом, на внешние средства бого­служебной деятель­ности. Сопроти­вление императору на Западе возглавил Григорий, ответивший на эдикт специальной буллой, в которой впервые официально было объявлено, что «императору не прили­чествует издавать предписания, относящиеся к делам веры, и отменять постанов­ления понтификата». Он обратился к епископам и городам Италии, призывая их к восстанию против иконо­борческого императора. Его послания имели всеобщий успех. Все города средней Италии изгнали византий­ских чиновников, выбрали своих собствен­ных герцогов и грозили возвести на греческий трон нового императора.

Окончательно разрыв был оформлен преемником Григория II Григорием III на вселенском соборе 751 года, который отлучил иконоборцев от церкви.

 

Римская республика

Разрыв с Византией породил новый порядок вещей в Риме, и этот город впервые предстает пред нами независимым от византий­ской власти и имеющим республиканско-аристократи­ческое устройство. В дошедших до нас (хотя и в поздних, сомнительных копиях) актах того времени Рим уже вполне официально называется «республикой». Судя по всему, он управлялся магистратом из консулов и герцогов при молчаливом признании власти понтифекса как высшего авторитета. Сам же понтифекс пожизненно выбирался всем римским народом.

Вся «классическая» терминология государствен­ного устройства употребля­лась в этой республике! Там были и патриции (потом­ствен­ные дворяне) и плебеи — просто­народье. Среди государ­ственных должностей мы находим и консулов, и трибунов. (Правда с неясными, и отнюдь не «класси­ческими» функциями). Даже класси­ческая формула декрети­рования «сенат с римским народом» (Senatus populusque Romanus) обнару­живается в актах этого времени (см.[5], стр. 500—501 и 510—514).

Из первого тома мы уже знаем, что «древний классический Рим» является волшебной сказкой, созданной трудами апокрифистов Возрождения. Теперь же мы видим, откуда они заимствовали фактическую основу своих рассказов. Их прототипом была римская сенатская республика VII—VIII веков.

Первоначальность этой республики, фантасти­чески искаженным образом которой явился «класси­ческий Рим», подтвер­ждается, в частности, тем, что один из основных ее государ­ственно-полити­ческих терминов — звание «патриций» имеет греческое происхож­дение (от «патрикос» — потомствен­ный). До периода греческого (визан­тийского) господства ему появиться в Италии было неоткуда.

Утверждается, что от рассматриваемой нами сейчас «понти­фикальной» римской республики VII—VIII веков не осталось никаких монументаль­ных памятников, тогда как отстоящая от нее на тысячу лет «классическая» республика оставила нам их целое множество. Ясно, что на самом деле все эти памятники принадлежат «понтифи­кальной» республике (или более позднему времени); об этой республике знаем так мало именно потому, что все сохранив­шиеся от нее реалии были отброшены в легендарную древность.

Таким образом, одно из казалось бы наиболее надежных сви­детельств в пользу реального существо­вания «древнего Рима» оборачи­вается на поверку еще одним аргументом в пользу его фантастич­ности.

О настойчивом желании любой камень с надписью «сенат и римский народ» отнести к «клас­сическому» периоду Морозов пишет, что это «не то ли же самое, как, встретив на каком-нибудь документе Александр Император и Самодержец Всероссий­ский, стараться приписать его не одному из трех Александров XIX века, а Александру Невскому?» ([5], стр.501).

Быть может, в этом сравнении Морозов несколько увлекся, но в принципе он, бесспорно, прав.

 

Сближение с франками

См.[5],стр.493—497.

Новорожденная римская республика сразу же встретилась со страшной угрозой со стороны ломбардцев (ланго­бардов). Эти северные соседи Рима будучи арианами, т.е. последова­телями более консерватив­ного направления в христианстве, не признаю­щего римского «Святого Камня», всегда угрожали Риму, но после того, как Рим лишился защитного зонта византий­ских войск, опасность их нападения сделалась неминуемой.

Из-за безнадежно неудобного стратеги­ческого положения Рима нельзя было и надеяться на успешное отражение ломбард­ского нападения. И, действи­тельно, не успели византий­ские войска уйти, как Рим уже потерял несколько соседних городов. Для понтифекса и римского народа не оставалось ничего другого, как искать себе нового могуществен­ного покровителя. Они нашли его в лице франкских королей, как раз в это время стреми­тельно консолиди­рующих и расши­ряющих свою державу.

В июле 754 года великий понтифекс римской республики Стефан помазывает на царство во Франции Пипина, его супругу Бертраду и сыновей Карла и Карломана, одно­временно объявляя их «римскими патрициями и защит­никами веры», а франк­скому народу заповедывая под угрозой интердикта всегда избирать себе королей только из рода Каролингов, за которым церковь признала тем самым  исклю­чительные права на престол. А Пипин принес за себя и за своих преемников клятву в том, что будет защищать римский понтификат и наделять его землями. О византий­ской император­ской власти  диплома­тично умал­чивалось (хотя Стефан и узурпировал права: императора, которому до сих пор принадлежало исключи­тельное право присваивать звание «римского патриция»).

Исполняя свои обязательства, Пипин переходит Альпы и приводит к покорности ломбардского короля Айстульфа. Но не успел Пипин вернуться во Францию, как Айстульф, нарушив договор, снова. нападает на Рим и осаждает его. Стефан, оказавшись совершенно беззащитным, в панике посылает Пипину слезные письма о помощи. Одно из этих писем он пишет от имени самого апостола Петра (sic!).

Расчет на действие апостольского письма оказался правильным. Пипин возвратился и заставил Айстульфа выплатить дань и вернуть Риму захвачен­ные ранее города.

Мы снова видим, что без посторонней помощи Рим самостоя­тельно, не играл и не мог играть никакой военно-полити­ческой роли.

Преемник Стефана, его брат Павел, информировал о своем избрании «благодетеля и заступника церкви Пипина, нового Моисея и Давида» в тех же самых почтитель­ных и верно­подданни­ческих выражениях, в каких его предшест­венники имели обыкнове­ние это делать по отношению к византий­скому экзарху, признавая тем самым, что в делах Рима король франков отныне то же, чем был прежде экзарх. Пипин отправил свой ответ в адрес римской знати и римского народа, требуя от них верности апостолу Петру, церкви и великому римскому перво­священнику. Тем самым римский народ впервые оказался состоящим в подданстве у своего понтифекса.

 

Конец эпохи светских понтифексов

См.[5], стр.499—500.

После смерти Павла герцог Тото приказал избрать понтифексом своего брата Константина, что и было исполнено, хотя тот никогда не принадлежал к духовенству. Чтобы как-то оправдать это, более поздние авторы сочинили легенду, что по приказу Тото епископ Георгий за один день последовательно посвятил Константина во все духовные чины.

Но эпоха, когда великими понтифексами могли быть миряне явно пришла к концу. Новые установки требовали от понтифекса духовного чина, и в Риме возгорелась ожесточен­ная борьба за понтифи­кальный престол. После бурных перипетий, вникать в которые нам нет нужды, Константин был свергнут, и понти­фексом стал влиятельный пресвитер Стефан (он известен как Стефан III).

В апреле 769 г. был созван Латеранский собор, которому надлежало осудить Констан­тина и установить, наконец, порядок избрания великих понти­фексов. Напрасно Константин ссылался на пример других понти­фексов, которые также получили понтифи­кат будучи мирянами; он был осужден. Главным же итогом Латеран­ского собора явилось постановле­ние, что впредь никто не может быть провозглашен великим понтифексом, не пройдя всех низших степеней церковной иерархии. Кроме того, было решено упразднить участие мирян в избрании, оставив им только право аккламации. Заседания закончились принятием декрета, подтвержда­ющего почитание икон и статуй.

Факт принятия Латеранским собором специ­ального постановле­ния, запреща­ющего мирянам занимать престол понтифекса, одно­значно доказывает, что до 769 г. такого запрещения не было и понти­фексами могли быть светские люди (и не только могли быть, но, как явствует из защититель­ной речи Константина, и на самом деле были).

 


   НАЧАЛО