§ 5. Авторы евангелий

Время составления евангелий

Тот факт, что Иисус жил в IV веке еще не означает, конечно, что тогда же были написаны и евангелия. Более того, общие идео­логические установки евангелий (особенно скопческого евангелия Матфея) явно указывают на более позднее время. Это время можно оценить по ссылкам в евангелиях на ветхозаветных пророков, которых довольно много.

Таблица числа ссылок в канонических евангелиях
на ветхозаветные пророчества

Евангельские цитаты из пророков представляют собой неотъем­лемую часть текста и явно не являются позднейшими вставками. Таково, во всяком случае, единодушное мнение специалистов, текстологов, и мы не видим причин его оспаривать. Поэтому евангелия были написаны никак не ранее 568 года, когда было составлено последнее из пророчеств «Дани—Ил». Поскольку евангелия цитируют пророчества уже как древние документы, к этой цифре надо прибавить лет сто. Таким образом, нижней границей, ранее которой канонические евангелия не могли быть написаны, является 650 год.

Поскольку в XI веке евангелия уже широко известны и их: идеология кладется в основу церковной организации, за верхнюю границу, ранее которой евангелия были заведомо написаны, мы можем принять 1000 год.

Таким образом, евангелия были написаны не ранее 650 г. и не позже 1000 г. н.э.

Существовали ли в этот период церковные деятели, которые могли бы играть роль евангелистов? Оказывается, что более или менее предположительно их можно указать.

Евангелист Марк

Морозов предполагает, что евангелистом Марком был святой Марк Афинский, для времени смерти которого «Жития» дают почему-то две даты 400 г. и 725 г. Можно думать, что это расхождение возникло из-за того, что одна из дат дана не в эре «от Р.Х.». Это очень правдоподобно, потому что последняя эра, как мы уже знаем, вошла в употребление очень поздно и уже заведомо после смерти Марка Афинского. Поэтому запись о его смерти наверняка была сделана не в этой эре, а средневековый составитель его биографии, не представляющий себе никакой другой эры, кроме эры «от Р.Х.», счел ее сделанной в эре «от Р.Х.».

Чтобы 400 год какой-то эры совпал с 725 годом н.э., нужно чтобы эта эра начиналась в 325 году Никейского собора. Однако эта «Никейская» эра в употреблении, по-видимому, не была. Если же мы возьмем наиболее популярную в то время эру Диоклетиана, то ее 400 год совпадет о 684 годом н.э. Таким образом, мы получаем для смерти Марка Афинского две очень близкие даты: 684 и 725 гг. н.э. Мы не будем выяснять, какая дата точнее, поскольку нас устраивают обе.

Итак, по времени своей жизни Марк Афинский вполне подходит на роль евангелиста Марка. Его биография в «Житиях» неожиданно очень обильна и обнаруживает замечательные черты сходства с житийной же биографией апостола Марка. Так, например, оба Марка жили и проповедовали в Египте. Свидетелем смерти Марка Афинского явился его ученик святой Серапион, а свидетелем смерти апостола Марка египетский бог Серапис, на ступенях храма которого умер Марк, и т.д. и т.п. (см. [1], стр. 480— 493).

Конечно, отождествление Марка Афинского с апостолом Марком остается до более глубокого исследования всего лишь гипотезой. Надо думать, что раздвоение Великого Царя породило аналогичное раздвоение всех, в том или ином смысле близких к нему лиц. Откатившись в I век. Великий Царь и увлек за собой в виде апостола Марка своего первого биографа — Марка Афинского.

Евангелист Иоанн

Как мы уже знаем, евангелие Иоанна стоит особняком от других, синоптических, евангелий по художественности своей отделки. Оно во многих главах скорее является поэмой, чем биографией. Это евангелие акцентирует внимание на «духовной» стороне жизни Иисуса, разрабатывая абстрактно-отвлеченные религиозные вопросы. Оно проникнуто глубоким средневековым мистицизмом; для его автора Иисус существует уже как символ, а не живой человек. Вот как оно начинается: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн (Здесь имеется в виду Иоанн-Креститель. — Авт.). Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете» (Иоанн I, 1, 4—8).

Здесь под «словом» и «светом» явно имеется в виду Иисус. Представление об Иисусе как о бестелесном Слове — это уже весьма поздняя идеология, для возникновения которой необходимо полное забвение чисто человеческих черт Спасителя. Автор евангелия Иоанн говорит всегда об «ученике, которого любил Иисус», ни в коем случае не отождествляя себя с этим любимым учеником (которым, как мы уже знаем, был Иоанн Златоуст, первый пророк). Можно только догадываться, что автор евангелия считает себя с этим Иоанном в каком-то мистическом родстве, быть может, веря, что душа Златоуста переселилась в него и диктует ему его произведения. В связи с этим очень любопытен следующий фрагмент: «Петр же, обратившись, видит идущего за ним (т.е. за Иисусом после его воскресения. — Авт.) ученика, которого любил Иисус и который на вечери, преклонившись к груди его, сказал: Господи! кто предаст Тебя? Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребывал, пока прийду... И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду (возродившись в Иоанна-евангелиста. — Авт.) что тебе до того? Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и мы знаем, что истинно свидетельство его» (Иоанн, XXI, 20—24). Кто этот «мы», который знает, что истинно свидетельство автора этой книги? Скорее всего, это и есть сам автор, который в этой фразе отделяется от самого себя и считает свою книгу за текст, таинственно продиктованный ему непосредственным учеником Иисуса.

Кандидата в авторы этого евангелия не приходится долго искать. Это должен быть крупный ученый-теолог, который не мог не оставить заметного следа в идеологической истории своего времени, даже после насильственного перемещения в I век н.э. И действительно, в VIII веке мы находим в «Житиях» замечательную личность, удивительно подходящую на роль автора поэтическо-мистической биографии Иисуса. Это знаменитый средневековый писатель ИОАНН ДАМАСКИН, умерший в 776 г. н.э. Его биография под углом совпадения ее с биографией Иоанна-евангелиста подробно проанализирована Морозовым (см. [1], стр. 493—502). Мы этот анализ изложим лишь вкратце. Всюду в дальнейшем в кавычках цитаты из «Житий Святых» в передаче Морозова.

В детстве Иоанн Дамаскин поражал окружающих своими успехами в изучении риторики, философии, «тонкостей грамматики, диалектики, философии, арифметики... Иоанн, как орел, парящий по воздуху, постигал все...» Эти слова «Житий» удивительно сопрягаются с тем, что общепризнанным небесным символом евангелиста Иоанна является орел (как правило, всегда рисуемый на иконах за его плечом).

«Жития» далее сообщают, что Иоанн Дамаскин и его учитель Кузьма «не преминули они увидеть и тайны астрономии, и тайны богословия. Они были совершенные в премудрости духовной, особенно Иоанн, который превзошел своего учителя и стал таким великим богословом, каким и обнаруживают его написанные им боговдохновенные книги». Тут тоже стоит заметить, что Иоанн-евангелист считается, согласно церковной традиции, выдающимся богословом и прямо так называется: Иоанн Богослов.

Литературная деятельность доставила Иоанну большую славу, но в то же время и большие неприятности. «Жития» рассказывают, что за какое-то свое писание, приписанное потом Льву Исаврянину, ему отрубили правую руку, которая, правда, вскоре чудесным образом восстановилась. Учитывая, что это единственное чудо в большой, весьма подробной и достаточно реалистичной биографии Иоанна, можно думать, что «отсекание руки» является метафорой; реально же от Иоанна было оторвано какое-то близкое ему сочинение. В качестве дополнительного наказания Иоанн был отдан в услужение без­грамотному монаху, причем ему было категорически запрещено что-либо писать. Однако скоро к этому монаху явилась Богородица и сказала: «Зачем заградил ты родник, могущий источать сладкую и изобильную воду? Оставь течь источник, который напоит всю вселенную. Пусть превзойдет он песни Моисея и ликования Марии! Бесполезные Орфеевы песнопения будут ничто против него. Он напишет догматы православной веры, сердце его отрыгнет благое слово и изречет пречуднейшие дела Царя». Упоминание в этом контексте о царе является прямым указанием на Великого Царя-Иисуса. Здесь Иоанн Дамаскин прямо называется евангелистом. Когда же перепуганный монах отпустил Иоанна на волю тот сказал: «Отверзи твои уста. Да привлечешь Дух, который ты принял своим сердцем. Да возглаголют твои уста премудрость, которой ты научился своим богомышлением. Взойди на высокий Синай боговидения и откровения божественных тайн и пиши благовествование Иерусалиму, ибо преславное было мне сказание о тебе богоматерь...» Это напутствие замечательно тем, что «евангелие» в точности и есть «благовествованне». Скажем, в русской православной церкви евангелия официально так и называются «святыми благовествованнями».

В связи с материалом следующего § 6 весьма интересно также, что автор «Житий» ставит в один ряд «песни Моисея», «ликования Марии» (?!) и «Орфеевы песнопения».

Конечно, хотелось бы более непосредственных указаний на тождество Иоанна Дамаскина и Иоанна-евангелиста. Но не надо забывать, что когда церковь отнесла Иисуса в первый век, она одновременно постаралась уничтожить в биографиях истинных авторов евангелий все следы этого авторства. Поэтому могли остаться лишь косвенные свидетельства и, в лучшем случае, не замеченные редакторами оговорки.

По совокупности всех обстоятельств можно с определенной уверенностью считать Иоанна Дамаскина автором четвертого евангелия.

Евангелист Матфей

В противоположность предыдущим евангелистам, мы не имеем для Матфея ни одного одноименного с ним святого за все время христианства, что с теологической точки зрения совершенно непонятно. Как мог самый подробный из четырех канонических евангелистов, не прославить своего имени хотя бы в одном греческом «святом» подвижнике? А ведь его литературный коллега Лука прославляется в семи, Марк в двенадцати, а Иоанн даже в 63-х одноименных с ним святых. Согласно учению церкви святой, в честь которого окрещен младенец, является его пожизненным покровителем. Поэтому чем авторитетнее святой, тем больше людей, а значит и святых, носят его имя. Почему же евангелист Матфей является исключением?

Мы уже знаем подобные исключения: ими являются искусственные имена пророков (см. гл. 9, § 5). Поэтому невольно встает вопрос, а не связано ли отсутствие святых «Матфеев» с тем, что слово «Матфей» также является не именем, а искусственным образованием?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы обратим внимание, что имя «Матфей» по-еврейски значит «Божий Дар» и, следовательно, равнозначно с греческим именем «Феодор». Замечательно, что святых Феодоров необыкновенно много — 30 (в численности они уступают только святым Иоаннам). Это вполне соответствует выдающейся роли, которую среди синоптических евангелий играет евангелие Матфея. Не является ли поэтому «Матфей» лишь псевдонимом какого-то «Феодора» — человека, подходящего на роль евангелиста? Оказы­вается, что такой святой есть и притом только один! Им является знаменитый ФЕОДОР СТУДИТ (759—826 гг.). В изложении его биографии будем следовать, как всегда, Морозову (см. [1], стр. 503— 512). В кавычках — цитаты из жития Феодора в передаче Морозова.

Феодор Студит родился в Константинополе и получил хорошее книжное образование. Его отец был очень благочестив, и когда Феодор был еще очень молод, раздал все свое имущество и ушел в монастырь. «Феодор же, выучившийся к тому времени всей эллинской премуд­рости, стал совершенным ритором и философом, и в спорах с возникавшими тогда при Константине Копрониме иконоборцами никто никогда не мог его переговорить». Вскоре Феодор Студит с единомышленниками создает монастырь во имя Иоанна Богослова, в котором Феодор принял пострижение в монахи и подвизался больше всех других. Все удивлялись, как человек, получивший такое книжное воспитание, «сам колол дрова, таскал камни, носил воду и был слугою всем». Здесь любопытно, что Феодор организует монастырь в честь Иоанна Богослова вскоре после смерти Иоанна Дамаскина (умершего в 776 г.), вероятного автора евангелия от Иоанна; это очень похоже на преемственность: подражая Иоанну Дамаскину, Матфей-Феодор вполне мог переработать евангелия Марка Афинского и Иоанна уже для своих, новых для его времени целей.

Феодор был известен своей огромной работоспособностью; он, знал наизусть большинство текстов Ветхого Завета, но более всего он изучал жизнь Василия Великого (очень знаменательное обстоятельство!).

Константинопольский патриарх Тарасий сделал Феодора иеро­монахом и дал ему большую власть. «Многие иноки роптали на него за строгость и неуступчивость, но он не обращал на них никакого внимания и этим всех привел к повиновению себе и к духовным подвигам». Когда Ирина, вдова Льва, была свергнута с престола своим сыном Константином, тот захотел удалить в монастырь свою жену Марию и взять другую — Феодотию. Это было совершено против воли многих церковных авторитетов и, в частности, Феодора Студита, который даже отлучил Константина от церкви. Новая царица «послала Феодору много злата, чтоб он благословил их брак, но Феодор не принял ее даров». Сам Константин якобы явился в монастырь, но его не впустили по приказу Феодора. Взбешенный Константин приказал взять монастырь штурмом и Феодор с 11 главными сподвижниками был сослан в Солунь. Однако в результате дворцовых интриг Константин был вскоре убит, и воцарившаяся вновь Ирина «вызвала Феодора в Царьград и почтила великими почестями». Эта история ярко характеризует Феодора как фанатика и изувера. После возвращения Феодор не успокоился, а, напротив, он и его монахи «с чрезвычайным пылом и крайне непреклонно поддерживали притязания церкви... Правительство вынуждено было с ними бороться...» ([30], стр. 65). В своем монастыре Феодор установил строжайшую дисциплину, безжалостно карал за малейшие нарушения устава.

Вмешательство Феодора в государственные дела не прошло ему даром: когда вскоре Ирина была вновь свергнута, Феодор был отправлен в ссылку на остров Мраморного моря. Когда же к власти пришел Михаил, он «с почетом возвратил Феодора и всех с ним бывших на острове». Но Михаила «низверг и постриг в монахи Лев Ариянин». Началась долгая и упорная борьба, в которой Феодор принял самое деятельное участие. Дело кончилось тем, что Лев «осудил его на заточение». От дурного обращения в тюрьме (спровоцированного фанатичным поведением самого Феодора) он был близок к смерти, но, к счастью. Лев умер, и вступивший на трон Михаил вернул Феодора в столицу. «Его везде принимали с величайшим почетом и ублажали, кто как мог», что, стоит сказать, при характере Феодора было совсем не простым делом. Умер Феодор 67 лет от роду.

Несмотря на столь бурную политико-религиозную деятельность Феодор успевал заниматься литературным творчеством: он «написал немало полезных книг... и, как река премудрости, исполненная струями, напоил и увеселил церковь господню своими словесами и писаниями».

Монах Студит, судя по многочисленным намекам в его «Житии», был скопцом, что прекрасно согласуется с монашески-скопческим характером евангелия Матфея, которое является единственным каноническим евангелием, прославляющим скопчество: «Он же сказал им: не все вмещают слова сие, но кому дано; ибо есть скопцы, которые из чрева матери родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Матфей, XIX, 11—12). Автор евангелия Матфея выделяется также своим фанатизмом, проявляющимся в четкости и непреклонности многих его формулировок.

Заметим, что прославление скопцов явилось совершенно новым словом в религиозной идеологии, поскольку ранее, напротив, скопцы исключались из общества верующих: «У кого раздавлены ятра или обрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне» (Второзак., XXIII, 1). Этот крутой поворот был вызван, надо полагать, излишествами и эксцессами вакхического культа.

Почему же имя Феодора не осталось на титуле его первоначально написанного, кстати сказать, на греческом языке евангелия, а было заменено еврейской калькой?

Евангелие Матфея носит следы длительной и часто прерывавшейся работы (что вполне согласуется с бурными перипетиями биографии Студита). Можно думать, что он писал его всю жизнь, а закончил уже перед смертью при Михаиле в более спокойной обстановке. «В свет» Евангелие вышло, по-видимому, уже после его смерти тщанием его учеников.

Однако издатели евангелия встретились с характерной трудностью. Легенды об авторах двух предыдущих евангелий уже создали в умах современников вполне определенный образ идеального евангелиста, которому погрязший в политических и религиозных дрязгах Студит явно не удовлетворял. Слишком мало было в нем от просветленного Иоанна и простодушного Марка. Поэтому евангелие Студита, несмотря на его обстоятельность, обилие чудес, подробность и разработанность монашеской доктрины, было неприемлемо под его именем большинст­ву христианского мира. Его ученикам не оставалось ничего другого, как скрыть авторство Студита под незамысловатым псевдонимом.

Так возник «евангелист Матфей» в результате последующего апокрифирования получивший биографию и все атрибуты реально существовавшей личности.

Евангелист Лука

Евангелист Лука в «Житиях» не удостоен длинной биографией. Он характеризуется как хороший врач и о нем упоминает Павел в послании к коллосянам: «Приветствует вас Лука, врач возлюбленный...» (Поел, к Коллосянам, IV, 14). Он умер в глубокой старости и от его гроба исцелялись многие болезни, «особенно глазные».

Кроме него, в святцах имеется еще 7 Лук и среди них, как и следовало ожидать, один замечательный, очень похожий на евангелиста. Это — ЛУКА ЭЛЛАДСКИЙ (850—946 гг.). Хотя большинство святых совершали различные чудеса, в том числе и исцеления, никто из них по количеству и качеству исцелений не может сравниться с Лукой Элладским. Спрос на него как на врача был настолько велик, что он, не выдержав напряжения, был принужден на три года бросить медицину. Он умер 96 лет от роду, но и после смерти остался великим врачом: «Из его мощей потекло благовонное масло, от помазания которым исцелялись хромые, прозревали слепые, очищались прокаженные и с испугом выскакивали из животов людей бесы...» (см. [1], стр. 450—451).

Хотя в официальной биографии Луки Элладского нет никаких намеков на литературные труды вообще, и евангелия в частности, отсутствие лучших кандидатур заставляет признать его евангелистом.

Заключение

Итак, можно полагать, что евангелистами были следующие святые:

1. Марк Афинский (? — 684 г, или 725 г.)

2. Иоанн Дамаскин (? — 776 г.)

3. Феодор (Матфей) Студит (759 г. — 826 г.)

4. Лука Элладский (850 г. — 946 г.)

Правильность этих отождествлений подкрепляется тем, что обнаружившаяся последовательность четырех канонических евангелистов совпадает с той, какая установлена текстологическим анализом (см. § 1 настоящей главы).

Таким образом, получается, что период нового евангельского творчества, возвестившего новую религиозную идеологию, является непосред­ственной прелюдией к крестовым походам, которые, следовательно, начались сразу после распространения в Европе евангельской системы взглядов, когда чтение евангелий вошло в ритуал христианской службы. Как пишет Морозов: «Без этой естественной прелюдии и сами крестовые походы делаются как бы висящими в воздухе и отделенными от своего естественного основания, евангельского учения, тысячелетним пустым промежутком. Действительно, если евангелия писаны в I в. н.э. и читались по всем христианским церквам, то как могли они не вызвать еще в VIII веке всеобщего христианского отпора магометанам, будто бы захватившим в предыдущем столетии и самый гроб их Бога? А если христиане молчали более 400 лет, то как могло случиться, что в 1096 г. какой-то Вальтер Голяк вместе с юродивым Петром-пустынником достигли своими безграмотными речами на городских улицах того, что «благородные рыцари», побросав своих «прекрасных дам», как сумасшедшие бросились за ними в далекие пустыни, где и погибли почти поголовно? Почему и вслед за этой катастрофой стремление христианских принцев и королей в эти дикие страны не прекращалось почти целых два столетия, разбиваясь, как волны, о географические преграды и о полную невозможность основать на прибрежьях Мертвого моря какое-либо культурное государство, способное защитить себя со стороны Египта или Месопотамии?.... Крестовые походы немыслимы психологически, если только мы удалим их евангельский фундамент не только в 1 в. н.э., как делают теперь, но даже и в V век» ([1], стр. 513—514).

Конечно, этот анализ Морозова страдает односторонностью, не учитывает социально-экономических причин крестовых походов. Но психологическую невозможность крестовых походов при отнесении евангелий в I век он уловил, конечно, правильно.

Можно еще добавить, что именно XI век характеризуется внедрением в церковную организацию ряда евангельских положений (это так называемая «церковная революция XI века», о которой мы еще будем много говорить в гл. 16).

Наконец, правильность датировок Морозова подтверждает и тот факт, что все дошедшие до нас рукописные евангелия принадлежат самое раннее XI веку.

   НАЧАЛО