Евсевий Памфил, что значит — Благочестивый Вселюбец, является первоисточником не только воображаемого христианства первых трех веков нашей эры, но и династической и политической истории псевдо-того же времени. Вот почему и посвящаю я ему здесь немного места.
По словам Спасителя власти (Сократа-схоластика), жизнь Благочестивого Вселюбца описал Невинный (Акакий), ученик и преемник его на епископском престоле. Но этого «невинного жизнеописания» не существует и имеются только краткие сведения о его предполагаемом существовании, рассеянные у разных апокрифических писателей нового времени и в сочинениях, приписываемых самому Вселюбцу. Значит, даже время Вселюбца приходится еще определять... и, притом, не иначе — как по его же книгам.
Ему приписывают следующие сочинения:
1) «Любоправд» (Филалит), две обличительные книги против «Священного ключа» (Иерокла), который отожествлял Христа с Аполлонием Тианским.1
1 Любоправд, по-гречески, — Φιλ-αλήθης, Священный ключ — Ιερο-κλής а Аполлоний из Тианы в «Каппадокин» — пророк и чудотворец, современник Христа, несомненно лишь другая апперцепция евангельского Христа; имя его значит — загубленный, от άπ-όλλυ̃μι — загубляю, отсюда же бог Аполлон, сын бога-Громовержца, от человеческой девушки Латоны (Λάτω), т. е. латинянки.
2) «История от начала мира и до Никейского собора», обыкновенно называемая «Хроникою». Она разделяется на две части: хронологию, т. е. рассуждение о летосчислениях халдеев, ассириян, мидян, персов, лидян, евреев, египтян, афинян, сикионян, лакедемонян, фессалийцев, македонян и римлян, и хронологические таблицы. Греческий подлинник существует только в отрывках, а полный называется «латинским переводом блаженного Иеронима», хотя на самом деле, вероятно, он и есть подлинник, из которого сделаны греческие выдержки.
3) Пятнадцать книг «Евангельского Приготовления», где изъясняется, как классические мудрецы, если и сказали, что хорошего, то заимствовали из священных еврейских книг. Скалигер называет этот труд Вселюбца гигантским, божественным, «для которого необходимо было перерыть все библиотеки Египта, Финикии, Греции».
4) Десять первых книг «Евангельского Доказательства», где автор подтверждает истинность христианства по обычному шаблону пророчествами Ветхого завета, что, конечно, легко было сделать, так как пророчества по моим вычислениям были написаны уже в средние века, позднее тех событий, какие они описывали.
5) Три книги о «мнимом разногласии евангелий», которые еще не были отпечатаны даже в конце XIX века, чтобы не соблазнять верующих, и хранились в рукописи, в Сицилии.
6) Четыре книги «Пророческих эклог ветхого завета о Христе». Они тоже хранились ненапечатанными даже в XIX веке в Венской императорской библиотеке и по той же самой причине.
7) Десять книг «Церковной истории», которою мы и займемся далее.
8) Книга о палестинских христианских мучениках, будто бы пострадавших между 303 и 311 годами, когда еще не родился сам Христос.
9) Послание к кесарийской пастве — о том, что происходило на Никейском соборе.
10) Книга о именах мест, упоминаемых в священном писании (городов, сел, гор и рек), на латинском языке, под именем «книга Топик», в переводе Иеронима. Имена в ней расположены в алфавитном порядке.
11) Похвальное слово Константину Великому, по случаю празднования тридцатилетия его царства, будто бы произнесенное в императорском дворце.
12) Две книги против Маркелла, епископа Анкирского, низложенного Константинопольским собором (в 336 году) за Севелиеву ересь.
13) Три книги церковного Богословия: о божестве Иисуса Христа, направленные против того же Маркелла.
14) Четыре книги о жизни «Константина Великого».
15) Толкование на псалмы.
16) Толкование на «Пророка Исайю», в десяти книгах.
17) Евангельские каноны, т. е. свод сходных и несходных мест четвероевангелия.
18) О смерти Ирода, — в рукописи, в базельской библиотеке.
19) Несколько кратких слов на разные случаи и о разных предметах.
20) Несколько бесед на некоторые места писания.
Мне нет ни места, ни нужды разбирать здесь все эти апокрифы, а как образчик и доказательство их апокрифичности приведу здесь прежде всего начало похвального слова царю Константину в праздник «Великого царя».
«Ныне торжество Великого царя, — и мы, чада царевы, вдохновляемые наставлениями священных словес, радуемся. Начальник же нашего праздника — Великий царь. Великим царем (по-гречески — Василием Великим) я называю того, который по истине велик. Я разумею царя над всеми, высочайшего, пренебесного, величайшего, — того царя, которого престол — свод неба, а подножие ног — земля, и о котором никто достойно мыслить не может: блистающий вокруг него свет невыразимым сиянием своих — лучей возбраняет всякому созерцать его божество. Около этого царя движутся небесные воинства и ему служат всемирные силы, признающие его своим владыкою, господом и царем. Около него блистают бесчисленные полки ангелов, соборы архангелов, сонмы святых духов, почерпающих из него, как из вечнотекущих источников света, ослепительное сияние. Сего Великого царя (по-гречески игра слов: Василия Великого) громкими и богоприличными гимнами славят все светы а также и божественные и мысленные роды бестелесных светов, получившие в удел поднебесную страну. Эта страна окружена лазурною завесою обширного неба, которою существа вне царских чертогов отделяются от существ, находящихся внутри их. Вокруг же небесной завесы, как бы в царских передних, шествуют факелоносцы — солнце, луна и прочие небесные светила, воздавая почести царю и озаряя по его мановению и слову неугасимым своим светом существа, получившие в удел мрачную страну вне неба. Приняв обычай славословить сего нашего Великого царя, Христа, наш царь-победитель сам, я думаю, считает это обыкновение весьма хорошим, ибо он знает, что виновник его царствования над нами — один Тот».
Должно ли считать здесь совпадение по-гречески слова «Великий Царь (ό Βασιλευ̃ς ό Μέγας) и слова «Василий Великий» за простую случайность? В первом томе мы видели, что оба — одно и то же.
Но нам неважно здесь останавливаться на таких незначительных произведениях, приписываемых Благочестивому Вселюбцу, тем более что самый слог их показывает близкое к нам время церковного красноречия, а никак не IV век. Я только хотел на этом примере показать вытиеватый слог «Вселюбца», характеристичный более всего для XVII века нашей эры. Перейду же теперь к самому главному.
«Первое место между творениями Евсевия, — говорит один клерикальный автор, — бесспорно принадлежит его «Церковной истории». Это — сокровищница сведений, драгоценных для всякого христианина; это труд первый и единственный в своем роде. Евсевиева история обнимает собою обширное пространство времени, протекшего от рождества Христова до Константина Великого. А в этих пределах все, относящееся до христианства, Заслуживает нашего особенного внимания: и благолепие первенствующей церкви, в которой христиане всех веков видели и видят образец, основание и оправдание православной веры, и обилие чудес и знамений, которыми господь взращал и укреплял свою церковь; и дивная ревность св. апостолов в распространении евангельского света; и предания и заветы первых церковных пастырей; и примерная кротость и незлобие малого стада Христова посреди волков-язычников и иудеев; и доблестное самопожертвование мучеников из любви к своему спасителю; и славные подвиги исповедников и исполнение столь многих обетовании, угроз и предвещаний Иисуса Христа. Как утешительно, как назидательно для верующих видеть все это описанным рукою опытнейшего и благочестивейшего святителя!»
И вот, таким же стилем написаны и все сочинения самого благочестивого Вселюбца, как уже видел читатель на только-что приведенном образчике и как увидит далее! После Евсевия таким же стилем писали церковную историю Сократ, Созомен, блаженный Феодорит и другие. Но ни один из них не решался повествовать о том времени и о тех событиях, которые описаны в церковной истории Благочестивого Вселюбца. Все начинали свой, рассказ тем, чем он кончил. Только «Лучший Победоносец» (Никифор Каллист) в XIV веке предпринял было написать новую историю первых трех веков, но он ничего не мог сделать больше, как повторить сказанное Вселюбцем, прибавив от себя несколько таких сказаний, которые и другими, кроме меня, считаются недостоверными и от которых труд его нисколько не улучшился.
Так, по признаниям самих клерикалов, все, что мы знаем о христианстве и даже о светской истории первых трех веков исходит от одного Благочестивого Вселюбца.
Но почему же, — спросите вы — не нашлось еще кого-нибудь?
«Причина этого, — отвечают нам, — конечно, заключалась в том, что другие писатели (почему-то!) не могли иметь под руками источников, которыми пользовался Вселюбец.
Так, он читал «Пять книг Егезиппа, писателя второго века, где содержался простоватый, по замечанию блаженного «Святоименца» (Иеронима), но истинный рассказ о некоторых событиях, совершившихся в христианской церкви до того времени, когда жил автор и которые (почему-то!) утратились вскоре после того, как их прочел «Благочестивый Вселюбец». То же должно сказать, — говорят нам, — и о краткой «Хронике» Юлия Африканского (будто бы III века), простиравшейся от рождества христова до царствования Маркиана.
Но у Евсевия, кроме этих «утраченных» пособий, были еще многие, «ему одному доступные и вслед затем утраченные государственные и судебные документы, относящиеся до христиан», как видно из следующего «предания» блаженного Иеронима. «Однажды, когда Константин Август прибыл в Кесарию и сказал Вселюбцу, чтобы он просил у него каких хочет полезных благодеяний для Кесарийской церкви, Евсевий, будто бы, ответил:
«Церковь моя богата своими доходами и не имеет особенной нужды испрашивать пособия, но сам я имею непреодолимое желание, чтобы все, что только делалось в Римском государстве относительно святых божиих разными судиями, преемственно служившими во всем римском царстве, тщательно было разыскано в общественных архивах, по царскому приказу, и препровождено ко мне, с обозначением, какой мученик, пред каким судией, в какой, области или каком городе, в какой день и с каким мужеством, восхитил пальму своего страдания.
Это, — фантазируют историки, — и исполнил Константин, и. благодаря ему Вселюбец и «сделался искусным повествователем, сложил церковную и светскую историю и, как тщательный писатель, изобразил победы почти всех мучеников во всех римских областях. «Для него открыты были все существовавшие тогда на востоке христианские библиотеки, как сам он говорит в разных местах. Вот почему и называют его достоверным и многоученым свидетелем».
Но, вот, и маленькая неожиданность.
Первые достоверные сведения о существовании церковной истории Евсевия Памфила (да и то не по-гречески, а по-латыни) мы имеем только от первой половины XVI века нашей эры, и этому позднему времени соответствует и развязный слог всей его книги, соответствующий уже полному расцвету Эпохи Гуманизма и даже нашим современным духовным ораторам и писателям.2
2 Греческий текст, вполне согласный с Мускуловым латинским псевдо-переводом, в первый раз был отпечатан в 1544 году в Париже, вместе с историями Сократа, Созомена, Феодорита и Евагрия. Другое издание было женевское с латинским переводом Христофорсона и с примечаниями Суффрида Пьера, в 1612 году. С этого издания переводили историю на немецкий, голландский, английский и французский языки. Но всем изданиям предпочитается теперь Валезиево, которое вышло в Кембридже в 1720 году.
«Я предпринял, — говорит автор в самом начале, — описать преемства святых Апостолов и времена, протекшие от Спасителя нашего до нас; сколько и каких дел, по сказаниям истории, совершилось в церкви; какие лица были достойными ее вождями и предстоятелями в местах наиболее знаменитых; какие проповедовали слово божие в каждом поколении, устно и посредством писаний; какие люди и в какое время, по страсти к нововведениям, вдавшись в крайние заблуждения, провозгласили себя изобретателями лжеименного знания и нещадно уязвляли Христово стадо, подобно свирепым волкам; как бедствие вскоре постигло весь иудейский народ за его умысел, против спасителя нашего; сколько раз, как и когда именно слово божие боролось с язычниками; как многие по временам подвизались за него, проливая свою кровь и претерпевая истязания, и какие после того мученичества совершались в наши дни и каково было всемилостивое и человеколюбивое заступление спасителя нашего. Начну же я не с другого чего, как с самого домостроительства Спасителя и господа нашего Иисуса, Христа Божия».
«Но скромная наша повесть здесь же просит извинения. Я признаюсь, что рассказать обещанное в совершенстве и без недостатков свыше наших сил, потому что мы первые беремся теперь за этот предмет и решаемся выступить на пустынную, еще непротоптанную дорогу, вознося к богу молитвы, чтобы он был нашем путеводителем и послал нам в помощь силу господню. А что касается до людей, то мы вовсе не видим ясных следов, которые были бы проложены ими на том же пути, кроме только незначительных сказаний, в которых иные, так или иначе, передали нам отрывочные сведения относительно тех времен, когда кто жил из них. Их голоса доходят до нас издалека, подобно сторожевым огням, и откуда-то сверху, будто с высокой башни, возвещают и предупреждают, где должно идти и как провести наше слово непреткновенно и безопасно. Посему, что признаем мы годным для предпринимаемого нами дела, о том соберем сведения в рассеянных по местам заметках помянутых лиц, извлечем нужные показания из древних писателей, как бы собирая цветы с мысленных лугов, и попытаемся соединить оные в одно целое посредством исторического рассказа, довольствуясь сохранить память о преемствах, если не всех, то, по крайней мере, наиболее знаменитых апостолов спасителя нашего в тех церквах, которые пользовались (и поныне еще пользуются) славою.
«Итак, слово мое начнется, — как я сказал, — с высочайшего и превосходящего ум человеческий домостроительства божественного спасителя Христа. Ибо, кто хочет излагать письменно историю церковных дел, тому необходимо начать с высоты, с первого и более божественного, нежели многим кажется, домостроительства самого Христа, от которого мы получили и свое имя — христиане.
«Так как в нем два естества, одно аналогичное голове нашего тела, по которому он мыслится как бог, и другое, аналогичное нашим ногам, по которому он, ради нашего спасения, сделался подобострастным нам человеком, то наше сказание будет последовательно и полно, если всю историю о нем поведем мы с того, что в нем — главнейшее и владычественное. Чрез это доказана будет вместе древность и божественность христианства для тех, которые почитают его религиею новою, явившеюся не прежде, как вчера».
Таково духовное красноречие автора, которое показывает, что и сам он «явился не прежде, как вчера», но если даже и допустить, что он писал в четвертом веке нашей эры, то мы должны будем признать (по его словам), что тогда считали христианство еще повою религиею (т. е. IV же века). Однако все, что мы сейчас прочли, показывает, что автор обладал церковным красноречием по крайней мере XVI века. Во всяком случае, ему уже известны и пророчества Иезекил, Даниил, Исайя и Иеремия, «средневековое происхождение которых доказано мною астрономически — и здесь в первом томе, и в моей книге «Пророки».
Затем автор нам рассказывает, что имя Христос не есть собственное, а нарицательное, как не раз уже показывал и я в своем исследовании.
«Уже время обнаружить, что и у древних боголюбезных пророков было в почтении как имя Иисуса, так и имя Христа, — говорит он в III главе. — Моисей познал пречестное и преславное имя христово и назвал Христом чин архиерея божия. Значит, если и первосвященническому сану, который, по словам самого Моисея превыше всякого человеческого достоинства, придал он имя христа, для большей почести и славы, то, конечно, разумел под христом нечто божественное. Тот же Моисей, хорошо провидя духом божиим и имя Иисусово, почтил его некоторым особенным отличием. Это имя, неслыханное между людьми, он дал в первый раз одному человеку, о котором, по некоему знамению, уразумел, что он будет преемником его власти над всеми. Сей преемник его прежде не носил имени Иисуса, а назывался Авсием,3 которое дали ему родители. Моисей же переименовывает его в Иисуса, потому что Иисус Навин был прообразом спасителя нашего.
3 По книге «Числа» ЕУШЕ (הושע), в современном русском переводе, не Авсий, а ОСИЯ (Числа, XIII, 8).
«У евреев именем Христа украшались не одни удостоиваемые первосвященства, но и цари. Знаем также, по преданию, что некоторые из самих пророков, по своему помазанию, в смысле преобразовательном, были христами. Но дело в том, что ни один из древних преобразовательных помазанников, ни священник, ни царь, ни пророк не имели такой силы божественной добродетели, какую показал спаситель и господь наш Иисус, единый и истинный христос.
«Я счел необходимым сказать об этом, — продолжает Вселюбец в главе IV, — теперь, прежде «Истории», дабы кто-либо, имея в виду время жития во плоти Спасителя нашего Иисуса Христа, не подумал, будто он есть лицо недавнее и чтобы учение его не представлялось новым и странным, изобретенным недавним человеком, нисколько не отличающимся от прочих людей......»
И вот, опять оказывается, что даже и в псевдо IV веке приходилось убеждать и доказывать, что основатель христианства жил ранее IV века. А доказывать это было трудно, как сейчас увидим.
«Хотя мы, — говорит автор, — явно народ новый, и имя христиан недавно стало известно между народами, однако же самая жизнь и самый образ поведения, вместе с догматами благочествия, не недавно придуманы нами, но согласно с внушениями природы были соблюдаемы древними, боголюбезными мужами от самого, можно сказать, начала рода человеческого (?). Это докажем мы следующим образом. Всякому известно что еврейский народ не нов, и что, напротив, все признают его народом почтенной древности. А его книги и писания говорят о древних мужах, редких правда и немногих, однако ж таких, которые отличались благочестием, праведностию и всякими другими добродетелями. Некоторые из них жили еще до потопа, а после потопа, между прочими, известны были дети и потомки Ноя, также Авраам, которого еврейские чада считают своим родоначальником. Тот, кто всех этих мужей засвидетельствованной праведности — всех, от Авраама до самаго первого человека, — провозгласил бы христианами по делу, если не по имени, тот не удалился бы от истины... Ведь, сам бог являлся Аврааму, ответствовал Исааку, говорил с Иаковом, беседовал с Моисеем и последовавшими за ним пророками...»
Таким образом, читатель, совершенно ясно, что «Христа» многие знали и ранее IV века нашей эры, даже во времена Адама, а те, которые утверждали противное, были просто невежды.
«После такого предисловия к предположенной нами Церковной истории, — продолжает Вселюбец,— начнем, наконец, и ее, с появления Спасителя нашего во плоти, призвав, как люди, отправляющиеся в путь, себе на помощь бога (отца бога-Слова) и самого, проповедуемого нами, Иисуса Христа, спасителя и господа нашего, небесное слово божие, да вспомоществует и содействует он нам в изложении истины.
«Был сорок второй год царствования Августа и двадцать восьмой от покорения Египта и от смерти Антония и Клеопатры, с которою пресеклась династия Птолемеев в Египте. Тогда спаситель и господь наш Иисус Христос, согласно с пророчествами, родился в Вифлееме иудейском. Это произошло во время первой переписи, при Киринее, правителе Сирии. О переписи, бывшей при Киринее, упоминает и знаменитейший еврейский историк Иосиф Флавий, присовокупляя к сему еще другую историю — о родившейся в те самые времена ереси галилеян, на которую и у нас Лука сделал указание в «Деяниях», говоря: восстал Иуда Галилеянин во дни написания и отвлек людей довольно в след себе, и сам погиб, и все, которые послушали его, рассылались» (Деян., V, 57).
Так началась в Эпоху Гуманизма от имени автора IV века нашей эры Благочестивого Вселюбца так называемая «Священная история Нового Завета», которую мне излишне излагать, так как она скомпилирована целиком из евангелий и апостольских деянии, т. е. из чистой беллетристики средних веков. Я выпишу из книги Евсевия только один эпизод, который почему-то клерикалы исключают из своих повествований. Это глава XIII о переписке Христа с эдесским царем Абгаром.
«Божественность господа и спасителя нашего Иисуса Христа, ради чудотворной своей силы прославляемая между всеми людьми, привлекала к нему, надеждою исцеления от болезней и от различных страданий, бесчисленное множество даже чужестранцев, живших далеко от Иудеи. По этой причине и царь Абгар, с великою славою властвовавший над народами по ту сторону Евфрата, но страдавший страшною и неисцелимою человеческими средствами болезнью, как только услышал об имени и о чудесах Иисуса, тотчас послал к нему письмоносца с прошением — избавить его от болезни. Спаситель же в то время, не удовлетворив просителя, удостоил царя Абгара собственноручным письмом, в котором обещал послать к нему одного из своих учеников для исцеления и вместе для спасения как его, так и всех близких ему людей. И недолго спустя после того, это обещание было исполнено. По воскресении Иисуса Христа из мертвых и по восшествии его на небеса, Фома, один из двенадцати апостолов, ло божественному внушению, отправил в Эдессу Фаддея, принадлежавшего к числу семидесяти учеников Христовых, — в качестве проповедника и благовестителя Христова учения. Им-то и приведено было в исполнение все, обещанное спасителем Абгару. Представлю тебе письменное о том свидетельство, взятое из архива Эдессы, которая тогда была царственным городом, потому что в тамошних общественных бумагах, где записано как древнее, так и бывшее при Абгаре, находится и это письмо, сохранившееся с того времени и доселе. Но не мешает выслушать самые письма, заимствованные нами из архивов и буквально переведенные нами с сирийского языка, следующим образом:
1) Копия письма, писанного Князем Абгаром и посланною к Иисусу в Иерусалим чрез скорохода Ананию.
«Абгар, князь эдесский, приветствует Иисуса, благого Спасителя, явившегося в иерусалимских пределах. Слышал я о тебе и твоих исцелениях и о том, как ты совершаешь их без лекарств и трав. Говорят, ты слепым даешь прозрение, хромым, хождение, и прокаженным очищение, изгоняешь нечистых духов и демонов, исцеляешь мучимых долговременною болезнью и воскрешаешь мертвых. Слыша все это о тебе, я положил в своем уме одно из двух: или, что ты — бог и творишь это, сошедши с неба, или, что ты — сын божий, если производишь такие дела. И потому я счел нужным просить тебя этим письмом, посети меня и исцели от болезни, которою я страдаю. Я еще слышал, что иудеи ропщут на тебя и хотят причинить тебе зло. Город мой очень мал, но достоин почтения, и в нем для обоих нас будет довольно места».
Вот как писал Абгар, когда божественный свет озарил его. Но нужно выслушать и письмо Иисуса, посланное к нему чрез того же письмоносца. Оно не многословно, но исполнено силы. Вот, его текст.
2) Ответ Иисуса, посланный князю Абгару чрез скорохода Ананию.
«Блажен ты, Абгар, что уверовал в меня, не видав меня. Ибо о мне написано, что видевшие меня не уверуют в меня, дабы невидевшие уверовали и получили жизнь. Что же касается до твоей письменной просьбы — придти к тебе, то мне прежде надлежит здесь исполнить все, для чего я послан, и, по исполнении, вознестись к пославшему меня. Когда же вознесусь, то пошлю к тебе одного из учеников моих, чтобы он исцелил тебя от болезни и даровал жизнь как тебе, так и тем, которые с тобою».
«К этим письмам присоединено было на сирийском языке и следующее». После вознесения Иисуса на небо, Иуда, — он же и Фома, — послал к Абгару апостола Фаддея, одного из семидесяти, который, пришедши в Эдессу, остановился у Товии, сына Товиева.. Когда о нем услышали, и узнали, что он совершает чудеса, то напомнили Абгару:
— «Пришел сюда апостол Иисуса, как было обещано тебе в письме его».
«Фаддей тогда начал божиею силою исцелять всякую болезнь и всякое расслабление, так что все изумлялись. Когда Абгар услышал об этих великих чудесах Фаддея и о том, как он исцелял именем и силою Иисуса Христа, то стал подозревать, не тот ли это, о котором Иисус говорил в письме: «Когда вознесусь, то пошлю к тебе одного из учеников моих, который исцелит тебя от болезни». Призвав к себе Товию, у которого Фаддей остановился, Абгар сказал ему:
— «Слышал я, что некий могущественный муж, пришедший, из Иерусалима, живет в твоем доме и совершает много исцелений во имя Иисуса».
«Товия отвечал:
— «Подлинно, государь! Пришел какой-то странник, поместился у меня и творит много чудес.
— «Приведи его ко мне,— сказал князь.
«Товия, пришедши к Фаддею, сказал ему:
— «Меня призывал к себе князь Абгар и поручил привести: к нему и тебя, чтобы ты исцелил его от болезни.
— «Пойду, отвечал Фаддей, ибо к нему-то собственно я и послан.
«Итак, на другой день утром Товия взял с собою Фаддея и пришел к Абгару. Когда они вошли, тогда Абгару, который окружен был вельможами, с первой минуты вступления Фаддея показалось на лице его великое явление, увидев которое князь поклонился Фаддею. Все бывшие при этом изумились, ибо не примечали того явления: оно было видимо одному Абгару. Он спросил Фаддея;
— «По истине ли ты — ученик Иисуса, сына божия, сказавшего мне: «пошлю к тебе одного из учеников моих, который исцелит тебя от болезни и дарует жизнь как тебе, так и всем, которые с тобою?»
«Фаддей отвечал:
— «За то, что ты показал великую веру в пославшего меня господа Иисуса, я и отправлен к тебе. Если еще и более уверуешь в него, то, по мере веры, исполнятся все желания твоего сердца».
— «Я так уверовал в него, — сказал Абгар, — что хотел бы идти с войском и истребить распявших его иудеев, если бы от этого предприятия не отклонило меня опасение со стороны римской империи.
— «Господь наш и бог Иисус Христос, — ответил Фаддей, — исполнил волю отца своего и, исполнив ее, вознесся к нему».
Абгар продолжал:
— «И я уверовал как в него, так и в его отца».
Фаддей же сказал:
— «За то возлагаю на тебя руку мою во имя самого господа Иисуса».
«И как только апостол сделал это, Абгар исцелился от болезни и претерпеваемых им страданий. Удивился князь, что все вышло так, как слышал он об Иисусе. Ученик его, апостол Фаддей, исцелил его без лекарства и трав, и не его только, и также и сына его Авда, страдавшего подагрой (даже и подагра была известна в I веке нашей эры!). И Авда подошел к Фаддею, пал к ногам его, и исцелен был чрез осенение рукою, соединенное с молитвою.
«Много и других граждан исцелил здесь тот же апостол, совершая великие чудеса и проповедуя слово божие.
«После того Абгар сказал:
— «Ты, Фаддей, творишь это силою божиею, и мы сами удивляемся тебе. Прошу же тебя еще рассказать мне о пришествии Иисуса, как оно совершилось, и о могуществе его, и о том, какой силою творил он все, что мы слышали».
«Фаддей отвечал:
— «Теперь не буду рассказывать, потому что я послан проповедывать слово во всеуслышание. Но завтра собери мне всех своих граждан, и я возвещу им слово жизни. Я скажу им о пришествии Иисуса, как оно совершилось, и о посланничестве его, и о том, для чего послан он был от отца, и о силе дел его, и о возвещенных им тайнах о мире, и о власти, которою он совершал все, и о новом его проповедании, и об умалении, обнищании и уничтожении внешнего человека, и о том, как он «мирил себя и умер, как умалил свое божество, и сколько страданий потерпел от иудеев; как он распят был и сошел в ад, сокрушил его ограду, от века неразрушимую, потом воскрес и поднял с собою мертвых, почивших от начала мира; как он сошел туда один, а восшел к своему отцу с великим множеством людей, как восседает он теперь одесную бога-отца, превознесенный славою на небесах, и как опять придет, со славою и силою, судить живых и мертвых».
«Абгар повелел своим гражданам собраться на другой день с рассветом, и слушать проповедь Фаддея. А потом приказал дать ему золота и серебра. Но тот не принял, сказав:
— «Если мы оставили свое, то как возьмем чужое?»
«Это происходило в 340 году».
Так оканчивается у Благочестивого Вселюбца рассказ о дружеской переписке Иисуса Христа с эдесским царем Абгаром.
Но почему же, читатель, такой замечательный случай исключается из всех наших и иностранных «Священных Историй», где передается много несравненно менее важных анекдотов? Очень просто, — всему помешал этот несчастный 340 год. Как его считать? Ведь, автор, как грек-христианин, должен был считать его по христианской эре, но тогда Иисус оказался бы почти современником Юлиана цезаря, с которого он и списан по моей теории. Однако, это ниспровергало бы всю историю христианства первых трех веков. И вот, было придумано, что Евсевий Памфил, христианин IV века, считал тут годы по чужеземной и даже языческой «эре селевкидов», причем Рождество Христово оказалось бы за 25 лет до начала нашей эры вместо ее первого года.
И вот, чтоб не соблазнять читателя, всю эту собственноручную переписку евангельского Царя Иудейского с армянским царем Абгаром условились исключить из священных историй, а 340 год считать по специально придуманной для этого «эре Едессян», будто бы близкой к эре селевкидов, совершенно позабывая, что автор в других местах своей книги считает по европейской эре (от Р. X.). Так, свою седьмую книгу он заканчивает словами:
«Этим оканчиваем мы описание преемств, обнимающих собою 305 лет от рождения спасителя нашего».
А как же согласовать все это с тем, что эру от Рождества Христова установил только Дионисий Малый между 500 и 540 годами нашей эры, т. е. через двести лет после смерти «Благочестивого Вселюбца»? Посмотрите любой энциклопедический словарь!
Но возвратимся немного вспять.
Вторая книга излагает «Деяния апостолов», руководясь главным образом рассказами, вошедшими в Новый Завет, и апокрифическим Иосифом Флавием.
В ней нет ничего, не входящего в «священные истории», а потому ее не стоит и цитировать. Впервые возбуждает некоторый интерес восьмая глава третьей книги, где описываются необычные физические явления.
«Возьми и прочти, — говорит автор (относя дело к 70 году нашей эры), — в шестой книге «Истории» Флавия об иудейской войне.
«В то время убеждениями несчастной черни руководили обманщики и богохульщики. К поразительным знамениям, предвещавшим будущее опустошение, они не питали веры, но, как оглушенные громом и не имеющие ни ушей, ни души, совсем не замечали божией проповеди. А эта проповедь выражалась, во-первых, тем, что над городом стояла звезда, подобная шпаге, и в продолжение года сияла комета; во-вторых, тем, что когда, еще до мятежа и войны, собрался народ на праздник опресноков, 8 апреля, в девятом часу ночи, жертвенник и храм озарился столь великим светом, что ночь казалась самым ясным днем, и это продолжалось полчаса. Неопытные сочли такое явление за хороший знак, а духовно-ученые прилагали его к тому, что вскоре произошло. В тот же самый праздник, корова, которую первосвященник вел к жертвеннику среди храма, родила не теленка, а ягненка, а восточные врата внутреннего святилища, выкованные из меди и чрезмерно тяжелые, так что с трудом затворяемы были двадцатью человеками и запирались железными полосами, которые глубоко входили в порог, — эти врата в шестом часу ночи отворились сами собою. Спустя же несколько дней после праздника, 25-го мая, произошло страшное, превосходящее всякую веру явление. То, что я расскажу теперь, можно бы почитать волшебною баснею, если бы не повествовали об этом самовидцы, и если бы последующие бедствия не были достойны таких знамений. Пред захождением солнца, в воздухе, на протяжении всей страны, видны были военные колесницы и вооруженные фаланги, которые пробирались сквозь облака и располагались вокруг городов. А в праздник, называемый пятидесятницею, ночью священники, пришедши по обычаю в храм для священно-служения, услышали сперва движение и шум, потом многократное восклицание:
— «Выйдем отсюда!»
Прилагая к этому случаю сказание о кометах, мы отмечаем, что в 70 году не было ни одной из них видимой около года, а только в 66 году около 50 дней и в 71 около 60 дней. Единственная, которая упоминается для первых четырех веков как долгосрочная, — это знаменитая комета Галлея от февраля до октября 373 года, т. е. почти целый год, и приведенное описание от имени Евсевия тем более соответствует действительности, что через несколько маленьких главок рассказывается у него о появлении Апокалипсиса, который по моим вычислениям появился в 395 году, через 22 года после такой кометы.
На то же время находим у Вселюбца упоминание и о первых христианах, которых он называет Ебионитами, производя это слово от еврейского «ебиун» (אביון) и переводя его значением «бедный», тогда как коренное значение этого слова, выражающееся в вариации ебиуне (אביונה), значит — похоть, да и первое значение ебиун только применительно значит бедный, а собственно: похотливый. По переводу семидесяти, по Вульгате и другим так называлась «киперова ягода», перцеватые семена которой возбуждали сладострастие, да и в Мишне талмудистов слово «ебиун» значит похоть, а не бедность. Это же самое еврейское слово вошло и в латинский язык: «evoe!» со значением «да будешь счастлив!» и было лозунгом вакхических оргий, как и восклицание «евой!» (εΰοι)!, на греческих торжествах в честь Вакха. Сам Вакх часто называется Евиос (εΰιος), т. е. сладострастный, а вакханки назывались ебоическими женщинами. :о)
Все это не оставляет никакого сомнения, что служение Вакху характеризовало первичное христианство, но само собой понятно, что в представлении позднейших клерикалов, уже пострадавших от возникших из такого культа венерических болезней, оно обратилось в первичную из христианских ересей. Возможно даже допустить, что и все ереси первых четырех веков — только различные апперцепции того же самого первичного христианства.
«Лукавый демон, — говорит Благочестивый Вселюбец, — кого не мог отторгнуть от любви Христа Божия, находил в том слабую сторону и овладевал им. Первые христиане называли таких людей ебионитами, имевшими скудное и унизительное понятие о Христе. Они считали его обыкновенным человеком, который только за усовершенствование нрава признан был праведным и который родился от соединения мужа с Мариею. Они признавали необходимым соблюдение обрядов, как будто бы одна вера во Христа и сообразная с нею жизнь не могли спасти их. Ебиониты хранили субботу и вообще вели образ жизни, подобный богославным, но праздновали также и дни воскресные, для воспоминания о воскресении господнем. По этой-то причине они и получили свое название, т. е. названы бедняками и ебионитами за скудость своего ума».
Но мы отлично видим из более точно установленного смысла этого имени, что дело шло совсем не о их глупости.
Точно также и из других сказаний об ересях «апостольских времен» мы почерпаем у «Вселюбца» небезынтересные намеки.
Вот, например, сказание о Керинте. Благочестивый Вселюбец не дает смысла его имени. Но оно не будет иметь смысла ни на одном языке, если корнем его мы не сочтем греческий глагол Кераннюми (κεράννυ̃μι) — смешиваю вино с водою (или вообще с чем-нибудь другим), т. е. пока мы не сочтем, что это лишь другое прозвище основателя обряда причащения евангельского Христа, или одного из его учеников. А вот что говорит о нем Вселюбец, ссылаясь на какого-то Кая.
«Также и Керинт, в своих откровениях как бы великий апостол, баснословит нам о диковинках, будто бы показанных ему ангелами, и потом присовокупляет, что после воскресения настанет новое земное царство Христово, что люди тогда опять будут жить телесно в Иерусалиме, служа страстям и удовольствиям, и что тысяча лет пройдет в непрерывных брачных празднованиях (так говорит он — враг божественных писаний с намерением обольстить слушателей). Равным образом, и Дионисий, получивший в наше время епископство над александрийскою церковию, во второй книге «Обетовании» упоминает о нем следующими словами: «Керинт, основатель ереси, названной по нем керинтскою (т. е. виномешательскою), захотел украсить свой вымысел достоуважаемым именем, ибо главный пункт его учения состоял в том, что царство Христово будет земное. Но так как он был человек, преданный телу и слишком телолюбивый, то к чему стремился сам, то и выражал в своих мечтах о Христовом царстве. Все ограничивалось у него удовлетворением чрева и животных побуждений, т. е. пищею, питием, брачными узами, а чтобы придать этому почтенное значение, прикрывалось храмовыми празднествами, жертвоприношениям и жертвенными пирами».
Так говорит Дионисий. А Ириней, изложив мистическое учение Керинта в первой книге «Против ересей», в третьей своей книге передает и одну достопамятную повесть, как дошедшую до него по преданию от Поликарпа. Он рассказывает, что апостол Иоанн однажды пришел в баню мыться, но, узнав, что во внутреннем отделении бани сидит Керинт, тотчас соскочил со своего места и бросился к дверям, потому что не терпел находиться под одной с ним крышею. К тому же возбуждал он и других бывших в бане, говоря:
— Уйдем! Как бы не обрушилась баня, если в ней сидит Керинт!
Интересно, что этому «Смешивателю вина» приписывали иногда и Апокалипсис, автор которого на деле мечет громы и молнии именно на «смешивающих вино николаитов».
Так, по словам самого Вселюбца, Дионисий говорит следующее об «Откровении» Иоанна:
«Некоторые из наших предшественников совершенно и всячески опровергали эту книгу. Написал ее, говорили они, Виносмешиватель (Керинт), основатель ереси, названной по нем виносмешательною. Он же дал ей и это заглавие, желая свой вымысел украсить достоуважаемым именем (конечно, Великого Царя). Но я не дерзаю отвергать эту книгу, потому что многие смотрят на нее с уважением. Мое мнение о ней скорее то, что она выше моего ума; мне кажется, что каждый ее предмет заключает в себе какой-либо сокровенный и весьма дивный смысл. Согласен я и в том, что «Откровение» есть произведение какого-то святого и боговдохновенного человека, но не легко допустить, что он и есть именно апостол, сын Заведея и брат Иакова, тот самый, которому принадлежит Евангелие, написанное «от Иоанна», а также и соборное послание. Я — того мнения, что святых, одноименных с апостолом Иоанном, было много, и что, побуждаясь любовию к нему, удивлением и подражанием, и желая, подобно ему, быть возлюбленными от Господа, они с радостию принимали его имя, точно так, как между детьми верующих часто слышим имена Павла и Петра. Сверх того и самый язык позволяет догадываться о различии Евангелия и апостольского послания от «Откровения». Те написаны не только без ошибок против греческого языка, но и с особенным изяществом в выражениях, в образовании умозаключений и в составе речи, так что не легко найти в них какое-нибудь выражение иностранное или неправильное и вообще простонародное. Видно, что и сочинитель «Откровения» владел ниспосланным ему от господа даром ведения и даром слова. Не спорю, что такой человек мог получать и откровения, и знание, и пророчества, но я нахожу, что его речь и язык не чисто греческие, но смешаны с речениями иностранными и по местам неправильными. Выставлять их здесь я не считаю нужным, ибо упоминаю о них не с тем, чтобы мои слова кто-нибудь принял за насмешку: единственным моим намерением было показать несходство этих сочинений».
Таким образом, не только в моих астрономических определениях, но и в старинных наших первоисточниках Апокалипсис решительным образом отделялся от евангелия Иоанна. Я не буду здесь останавливаться на критических приемах данного места, настолько современных, что смешно даже и подумать о принадлежности Вселюбца Евсевия ранее, чем XVI веку нашей эры, но только отмечу, что и до меня евангелие Иоанна и Апокалипсис приписывались разным авторам и что «Виносмешиватель» легко может быть одной из вариаций того же самого основателя христианской литургии в представлениях одной из противоположных ему и, вероятно, позднейших сект.
Не менее характеристична и глава XXIX, где Благочестивый Вселюбец говорит о Николае, имя которого теологи переводят как греческое «Победитель народов», а мы считаем его за еврейское прозвище — хитрец.
Климент александрийский, — говорит автор, — в своей третьей книге «Стромата» (т. е. «Постели») повествует о нем слово в слово так.
«Николай, говорят, имел красивую жену, и когда, по возненесении Спасителя, апостолы укоряли его, как человека ревнивого, то он, выведши ее на средину, предлагал ее в распоряжение кому угодно. Такой поступок, будто бы, вытекал из его изречения, что плоть надобно употреблять во зло. Приставшие к секте Николая следовали такому его поступку и предавались бесстыдно прелюбодейству. Но я слышал, что сам-то Николай не имел общения ни с какою другою женщиною, кроме той, на которой женат, и что из его детей дочери состарились в девицах, а сын остался свободным от искушения. Если же это справедливо, то, выведши в распоряжение апостолов свою жену, любимую им до ревности, он доказал этим только свое отречение от страсти, и его изречение, что плоть должно употреблять во зло, было лишь уроком воздержания от самых вожделенных удовольствий. Но довольно о людях, которые в те времена исчезли быстрее мысли».
Нам интересно здесь особенно совпадение имени Николая, как современника евангельского Христа, с Николаем Чудотворцем IV века нашей эры, к которому по нашей хронологии приходится отнести и основателя христианского богослужения, отожествив его с Великим Царем (Василием Великим Четьи-Миней) и с Юлианом императором.
Это было бы новое подтверждение нашей астрономической хронологии, если бы такое было еще нужно.
Переходя к дальнейшей истории христианства, автор почти останавливается не на политических делах данного времени, а исключительно на религиозных, превращая царь-градских деятелей христианства, живших после IV века нашей эры, в римских деятелей, живших в I веке, и давая им большею частью латинские прозвища, как показано на нашей сопоставительной таблице (табл. XXX на стр. 888).
Насколько же соответствуют действительности все эти сообщения Евсевия Вселюбца, написанные по неведомым источникам Эпохи Гуманизма? Настолько же, конечно, как и всякие другие рассказы, исходящие из неизвестных источников. Да и всякие вообще исторические сведения, идущие только от одного автора, обязательно односторонни.
Благодаря чрезвычайной разносторонности и сложности народной жизни, каждый историк выбирает из нее только те детали, которые ему подходят, а читателю кажется, что ничего другого заслуживающего еще большего внимания и не происходило в то время. Вот почему история народной жизни до книгопечатного периода кажется более легкой для разработки, хотя все действительно старинные документы сплошь наполнены невероятными событиями, мешающими приложению к ним научной исторической критики. А отсутствие чудотворной примеси, как мы это видим у Евсевия, показывает только то, что книга эта очень позднего происхождения, когда чудесное стало уже считаться за небылицы, и появления чертей и ангелов на страницах серьезной человеческой истории стали считаться компрометирующим всю книгу.
В этом моем разборе церковной истории Евсевия Вселюбца я сопоставлю лишь важнейшие из его сообщений с тем, что действительно происходило после начала IV века. Хотя я и делал уже такие сопоставления ранее, но предмет этот настолько сложен, что не мешает разработать его и по «Вселюбцу».
Октавиан Август соответствует по указанной здесь схеме Константину I (306—337). Христос родился, — говорят нам, — на 23 году этого Октавиана, значит (по второй вариации) на 23 году его прототипа Константина Августа, около 329 года. Да и Василий Великий, истинный основатель христианства, родился по церковным авторам в 329 году. Совпадение — полное. А вот, и другие соответствия. Столбование «Царя Иудейского» было определено по каббалистическим соображениям на 33 год его жизни, т. е. около 21 марта 33 года, а по моему астрономическому вычислению, на основании лунного затмения, это было 21 марта 368 года и приходится на 39 год жизни Великого Царя (Василия, по-гречески). Разница лишь в 6 годах (табл. XXX).
Все сказание о 12 учениках евангельского Христа есть лишь миф, созданный по свойствам 12 зодиакальных созвездий, но и в этом мифе любимый ученик Иисуса Иоанн Богослов хронологически налегает по нашим сопоставлениям на Иоанна Златоуста (347—407), любимого ученика «Василия Великаго». Да и Иуда — брат Иисуса, налегает на Григория Нисского (328—390), брата Василия Великого, он же, вероятно, и Григорий Богослов (331—371).
Что же касается до соответствия с императорами, то здесь царь Тиберий Нерон (т. е. Черный Тибрский царь), при котором, будто бы, был столбован Христос, только перепутан с Домицием Нероном (Черным царем Усмирителем), соответствующим Валенту (363—378), при котором приходится лунное затмение 12 марта 368 года, единственно соответствующее евангельскому затмению при столбовании «Царя Иудейского» (т. е. богословского, по-русски) накануне еврейской пасхи. Интересно, что взамен рассказа о столбовании Христа Евсевий относит к царствованию Нерона столбование апостола Симона Петра (т. е. Камня-Знамения).
«Утвердив свою власть, — говорит Вселюбец в XXV главе своей книги, — Нерон обратился к делам нечестивыми и, наконец, вооружился всячески и на самое почитание истинного бога. Об этом римлянин Тертуллиан пишет так:
«Обратитесь к нашим записям, — и из них вы увидите, что Нерон первый восстал на наше учение и свирепствовал против него особенно в Риме, хотя владел всем Востоком. По сказанию историков, при нем был в Риме обезглавлен апостол Павел (аналогично обезглавлению Иоанна Крестителя в евангелиях), при нем был также распят на кресте и Петр (аналогично Христу). Это сказание подтверждается написанием имен Петра и Павла, которое сохранилось на римских кладбищах доселе (??). О месте, где были погребены священные останки упомянутых апостолов, говорит также один церковный писатель по имени Кай, живший при римском епископе Зефирине и состязавшийся письменно с Проклом, начальником катафригийского учения. Вот его слова:
«Я могу показать тебе трофеи апостолов. Приди только в Ватикан, или на Остийскую дорогу, — и ты тотчас увидишь победные знаки основателей римской церкви. А что оба они приняли мученическую смерть в одно время, «об этом коринфский епископ Дионисий, письменно беседуя с римлянами, свидетельствует так:
«Вот, и вы этим напоминанием соединили насаждения, произращенные Петром и Павлом в Риме и Коринфе, потому что оба они наставили нас, коринфян, и оба учили в Италии, и оба в одно время пострадали».
Затем (гл. V) Вселюбец говорит о Веспассиане (псевдо 70—80 годы), соответствующем Грациану (378—383) и, будто бы, воздвигнувшем гонение на «иудеев в Иерусалиме». Мельком упоминает он о Тите и затем глухо говорит о гонении при Домициане (псевдо 80—96 годы), соответствующем Феодосию Великому (378—395). К этому времени автор относит и Апокалипсис, который вместо 96 года должен быть, как и следует по нашему астрономическому определению, отнесен к 395 году, т. е. году смерти Феодосия и восшествия на престол Аркадия (395—408), фигурирующего у него под именем Траяна и отнесенного ошибочно к промежутку между 99 и 117 годом нашей эры (табл. XXX).
«При нем, — говорит нам «Благочестивый Вселюбец», — было воздвигнуто против церкви гонение, по случаю возмущения народа. В сие-то гонение, по преданию, мученически кончил свою жизнь Посланник-Знамение (Симеон), сын Обманщика (Клόпа), бывший вторым епископом иерусалимской церкви. Об этом свидетельствует также и Егезипп («Верный Конь») и присовокупляет, что «Посланник-Знамение» в продолжение многих дней различным образом был мучим за имя христово, приведя в великое удивление самого судью и всех окружавших его, и кончил жизнь почти тою же смертью, какую претерпел и наш господь. Он был сын Обманщика (Клόпа), дяди нашего господа (т. е. двоюродный брат евангельскою Христа). И, повествуя о тогдашних событиях, «Егезипп» присовокупляет, что до того времени если и были люди, стоявшие «за здравый смысл спасительного учения, то они скрывались во мраке неизвестности».
Все это соответствует антиохиискому избиению статуй после появления Апокалипсиса при Аркадии.
Затем церковная история Вселюбца ликвидирует первичный Иерусалим, перебросив его в Палестину на берега Мертвого моря из окрестностей Везувия.
«Когда возмущения иудеев (богославцев) снова усилились, — говорит он в VI главе второй книги, — правитель Руф напал на них и жестоко, пользуясь их безумием, истребил из них многие тысячи мужей, жен и детей без разбору, а земли их, по праву войны, забрал в казну. Предводителем богославных был тогда некто по имени Бар-Кохеба, что значит — Сын Звезды. Пользуясь своим именем, он внушил рабам, будто они видят в нем звезду, нисшедшую с неба озарить их во время претерпеваемых ими бедствий. После взятия «Иерусалима» он получил достойное наказание: указом Адриана запрещено было народу даже подходить к иерусалимской области, чтобы они и издали не смотрели на их отечественную землю. Об этом повествует и Аристон Пеллейский. Таким образом, в Иерусалиме не осталось более иудеев. Лишившись совершенно древних своих жителей и населившись чуждыми поколениями, он сделался после этого городом римским и переменил свое имя. В честь тогдашнего императора Элия Адриана он назван был Элиею (т. е. городом Ильи)».
Но Адриан был, как и соответствующий ему Гонорий (395—423), западно-римским императором, а потому и повесть о гибели «Иерусалима» должна относиться к какому-то извержению Везувия, окончательно погребшему первичный Иерусалим-Геркуланум, после чего через несколько столетий название это перенеслось на современный Эль-Кудс, т. е. город Святого Ильи, в Палестине.
Ко времени Адриана автор относит и гностиков (т. е. познавших). Гностики, — говорит он в главе VII второй своей книги, — преподавали волхвования Знамения (Симона), но уже не тайно, как он, а явно, и даже хвалились, как будто чем-то великим, своими волшебными усыпляющими напитками, и какими-то приходящими к ним тогда духами и другими подобными вещами. Они утверждали, что желающие достигнуть совершенства в их таинственных знаниях иди, лучше, в их отвратительной жизни, должны делать все самое постыдное. От мирских страстей, — говорили они, — можно избавиться не иначе, как удовлетворяя их чрез непотребство. И молва о тех людях (как об истинных христианах) вела к поношению всего христианского народа. Отсюда-то и распространялось между тогдашними неверными нечестивое понятие о нас, как об имеющих беззаконные связи со своими матерями и сестрами и питающихся мерзкими яствами (апокалиптической мерзостью и нечистотой). Но ухищрения врагов наших скоро разрушились, обличенные самими их делами. Ереси у них появлялись одни за другими, а свет единой истинной кафолической церкви, оставаясь постоянно одним и тем же, продолжал возрастать и увеличиваться, и вместе с тем исчезала время-от-времени и клевета на все наше учение. Осталась одна наша вера и сделалась везде господствующею, как признанная за превосходную по святости и чистоте, божественности и мудрости своего учения».
После этого автор характеризует состояние латинской церкви при «Антонине Благочестивом», относимом им к 138—161 годам, но списанным, по нашим графическим сопоставлениям с Аэция в период его опекунства над несовершеннолетним Валентинианом III. Этого царя он называет Светлым (Люцием) и говорит, что некто Юстин написал ему письмо (кн. IV, гл. XII) с таким началом, которое ничем не отличается от недавнего: «благочестивейшему, самодержавнейшему, великому императору и проч. и проч. и проч.». Вот оно:
«Самодержцу Титу Элию Адриану, Антонину благочестивому, кесарю и истиннейшему августу, философу, и Люцию, родному сыну кесаря философа, усыновленному Благочестивым, любителю учености, священному сенату и всему римскому народу я подношу прощение за людей (т. е. христиан), несправедливо всем человеческим родом ненавидимых и злословимых, — один из которых Иустин, сын древнего Вакхана (Приска Вакхиева), родом из Флавии-Неаполя, что в Сирии палестинской».
Прочитав подобное этому льстивое прошение и от других азиатских христиан, император, будто бы, послал какому-то «азиатскому обществу» следующее повеление:
«Самодержец кесарь Марк Аврелий Антонин Август, Армянин (откуда видно, что Благочестивый Вселюбец, уже смешал слово римский — А-Рам — не только с Арамеей, но даже и с Арменией), верховный первосвященник, народный трибун в пятнадцатый, а консул в третий раз, желает здравия обществу азийскому. Знаю, что сами боги пекутся о них (христианах), как бы эти люди ни скрывались, потому что боги гораздо лучше вас могли бы наказать тех, которые не хотят поклоняться им. Вы тревожите (христиан) и обвиняете их в безбожии, но этим самым вы укрепляете их в мнении, которого они держатся: у них, вследствие гонений, является более готовности умереть за своего бога, чем жить. Полагая свои души за то, чтобы не делать, чего вы от них требуете, они выходят победителями. Что же касается до землетрясений, бывших и бывающих, то я считаю нужным напомнить вам следующее: во все время такого бедствия они обнаруживают более дерзновения перед богом, а вы, пока оно не кончилось, не заботитесь ни о богах, ни о чем другом, и не думаете о почитании бессмертного, которому служат христиане, преследуемые и гонимые вами до смерти.
«Впрочем, о них многие областные правители писали еще прежде к нашему божественнейшему отцу, и он отписывал им, что тревожить этих людей не должно, если они не обнаруживают никаких враждебных намерений против римского владычества. Писали о них многие и мне, и я отвечал им согласно с мнением моего отца.
«Итак, если кто станет обвинять кого-либо из христиан в том, что он христианин, то обвиняемого повелеваю освобождать от суда, хотя бы он оказался действительно—христианнном, а обвинителя подвергать суду.
«Объявлено в Ефесе азийскому обществу».
Уже одно то обстоятельство, что автор этого письма смешал еврейское слово А-Рам с Арменией, достаточно показывает, что оно очень позднего сочинительства. Но кто же и зачем его сочинял? — спросите вы. — Прочтите снова, — отвечу я, — главу «Психология лживости и притворств», несколько десятков страниц назад, и вам не надо будет другого объяснения. Вся книга Благочестивого Вселюбца есть только проявление того самого «великого помешательства» запутавшихся в своих заблуждениях клерикалов. Оно создало нам всю древнюю историю, один из главнейших образчиков которого я и разбираю сейчас.
Преемник этого Антонина, прозванного благочестивым, который умер на двадцать втором году царствования, был, — по словам автора, — Марк Аврелий Вер, названный также Антонином, и он после всего только-что рассказанного ни с того ни сего, будто бы, начал преследовать христиан.
«Изумлялись, — говорит он, — зрители, стоявшие вокруг, видя, как мученики рассекаемы были бичами до самых глубоких жил и артерий (даже и артерии уже знает Вселюбец!), так что открывались взору внутренности и самые сокровенные члены их тела. Под них подстилали морские раковины и острые осколки, переводили их чрез все роды пыток и мучений и, наконец, отдавали зверям на съедение». «При этом пострадал, — продолжает он,—один старец по имени Многоплодный (Поликарп), которого возвели на костер.
(Больше никого он не может назвать по имени, но и тут впал в явное сочинительство, Аай видно из следующих строк.)
«Пламень сильно поднялся, — и те, которым дано было видеть, увидели чудо и пересказали его другим. Огонь принял форму шатра и подобно корабельному парусу, надутому ветром, окружал тело мученика, так что, находясь в средине, оно казалось не сожигаемою плотью, а золотом и серебром, разжигаемым в горниле. При этом мы (!!) ощущали такое благоухание, как будто курился ладон, или какой-либо драгоценный аромат. Наконец, видя, что тело не может быть испепелено огнем, беззаконники велели подойти звероборцу и вонзить в него меч. Когда же он это сделал, то кровь вытекла в таком множестве, что погасила огонь. Народ изумился великому различию между неверными и избранными, из которых один был этот дивный современный нам учитель апостольский и пророческий, бывший епископ кафолической церкви в Смирне».
Что это, — спрошу я, — как не проявление того, что в психиатрии называется «мания лживости (pseudologia phantastica)? Автор жил уже в такое время, когда балаганные, грубые чудеса с ангелами и чертями вышла из моды, но несгораемости святых еще верили. Их можно было умертвить только мечом...
А затем начинаются фантазии и об ересях и, вероятно, не раз относятся здесь к числу их первые стадии развития самого же христианства, объявленные после уничтожения их лишь «былыми новшествами», исказившими первоначальную чистоту истинной веры». Так, в XXII-й главе второй книги автор сообщает, будто христианская церковь (при Аврелии Вере, т. е. Валентиниане III) называлась девою, ибо она не была еще растлена суетными учениями. «Первым растлителем ее, — говорит он,— был Февуфис, недовольный тем, что его не сделали епископом. Он принадлежал к одной из семи народных сект. Из них же вышли и Симон, родоначальник симониан, и Клеовий, от которого произошли клеовиане, и Досифей, от которого — досифеане, и Горфей, от которого — горфеане и Масвофей. От сих произошли менандриане, маркиониты, карпократиане, валентиниане, василидиане и сатурнилиане. И каждый ересеначальник привносил свое собственное учение, отличное от других. Отселе явились лже-христиане, лже-пророки, лже-апостолы, которые своим испорченным учением о боге и его Христе разделили единство церкви». Наконец, говоря о так называемых апокрифах, автор (которому были известны уже и апокрифы!) замечает, что некоторые из них были составлены еретиками в его время.
В своей пятой книге Благочестивый Вселюбец переносит действие уже решительно в Западную Европу.
«Страна, — говорит он, — в которой открылись гонения при Марке Аврелии (т. е., по-нашему, при Валентиниане III), была Галлия. Замечательнейшие и более других славящиеся ее митрополии: Лугдун (Лион) и Виенна (Виеннь). Чрез обе протекает река Родан (Рона), орошая обилием своих вод всю страну. Их знаменитейшие церкви послали церквам азийским и фригийским свое «Сочинение о мучениках», в котором они рассказывают о своих происшествиях».
Нам здесь мало интересны приводимые в этом «сочинении» случаи, и потому, сразу перескочив в XVIII главу, я покажу лишь пример того, как слово «Иерусалим» применялось разнообразно в средние века.
Вот, например, подлинные строки Вселюбца о Монтане:
«Он учил расторгать браки и издавал законы о постах. Небольшие города Фригии, Петузу и Тимион, называл он Иерусалимом с намерением собрать туда людей из всех стран. А о его пророчицах Аполлоний пишет иронически: «Заметим, что эти самые пророчицы, исполнившись святого духа, развелись первые со своими мужьями; и как же обманывались те, которые называли Приску девицею!».
Что тут мы видим, читатель? Даже небольшие города назывались Иерусалимами, значит это имя (т. е. Город Святого Примирения, если брать полугреческий смысл, и «Надежда Успокоения» если брать смысл чисто еврейский) было имя прилагательное. И мы не можем не видеть по совокупности событий, что сначала, в книге «Исход», это название прилагалось не иначе, как к Геркулануму (или Помпее) у подошвы Сиона-Везувия, а в книге «Цари», повидимому, уже к Царь-Граду и лишь позднее к современному нам палестинскому Эль-Кудсу.
Так оканчивается V книга Евсевия Вселюбца.
Его шестая книга начинается с изложения учения Оригена, которого он относит ко времени Септимия Севера, жившего, будто бы, в 193—211 годах, а по нашим графикам это приходится на время Одоакра (476—493). Имя его, если производить ох латинского корня, значит «Первоначальный» и потому мало соответствует такому позднему времени. Да и при производстве с греческого (допуская некоторую порчу орфографии) от ώρα и γεννάω — рождаю часы, смысл получается почти тот же самый. Поэтому приходится признать его за личность мифическую, вроде астронома Птолемея Александрийского, неправильно относимого классиками тоже ко второму веку нашей эры. Во всяком случае в пятом веке мы не находим для него никакого аналога в дошедших до нас первоисточниках, да и весь период между Каракаллой (217 г.) и Аврелианом — простой цемент .для соединения воедино двух отдельных повествований.
Вся шестая книга посвящена Оригену и его современникам и, несмотря на ее позднее происхождение, интересна тем, что, судя по ней, Ориген при нашем перечислении приходится на время библейских пророков, тогда как астроном Птолемей хронологически почти налегает на автора Апокалипсиса Иоанна Златоуста.
Седьмая книга Вселюбца начинается царствованием «Француза» (Галла4), при котором рисуется христианское благоденствие совсем как при Людовике Благочестивом...
4 По-гречески Франция и до сих пор называется Галлией, а Француз — галлом.
«Знай, брат, что все восточные и еще более далекие церкви были некогда разделены, а теперь пришли к единению. Предстоятели их везде согласны в образе мыслей и преисполнены великою радостию о неожиданном утверждении мира: Димитриан — в Антиохии, Феоктист — в Кесарии, Мазабан — в Элии (Эль-Кудсе), Марин, по смерти Александра, — в Тире, Илиодор, по упокоении Филимидра, — в Лаодикии, Елен — в Тарсе. Не желал сделать свое послание длинным, а речь тяжелою, я наименовал только знаменитейших епископов. Все сирийские области, Аравия, Месопотамия, Понт и Вифиния, — одним словом, все и везде радуются о единомыслии и братолюбии, славя бога».
Так велеречиво говорит автор от имени какого-то Дионисия совсем не средневековым слогом.
А вот, и о другом «французском царе» (Галлиене, по-латыни).
«Он был, — ораторствует Вселюбец, — царь старый и вместе новый, ибо и прежде он был, и после останется, как сказано у пророка Исаии: вот, пришло искони бывшее и новое, что ныне воссияет» (Ис., XLIII,19). Как облако, прорезав солнечные лучи и на короткое время заслонив их, закрывает солнце и вместо его является само, а потом, когда оно проходит или рассеивается, солнце опять является светозарным, так и Макриан, как облако, став впереди и стремясь завладеть высшею властию Галлиена, теперь более не существует, потому что не был тем, чем хотел быть, а Галлиен остается тем же, чем был прежде. Теперь римское царство как бы стряхнуло свою старость и, очистившись от предшествовавших бедствий, зацвело с большею силою. Теперь гораздо далее люди видят его и слышат о нем, — оно распространяется повсюду».
Совсем как при Людовике XIV!...
А вслед за этим автор, якобы цитируя современника тех событий Дионисия, указывает и на время, когда тот писал, говоря так:
«Вот мне опять пришлось обнимать мыслью продолжение царственных лет. Вижу, как нечестивые, создавшие себе имя, в короткое время остались без имени, и как благочестивейший и боголюбивейший император, совершив семилетие, ныне достигает девятого года, который мы будем праздновать».
Я не буду продолжать здесь выписок, якобы сделанных Вселюбцем из апокрифического Дионисия об апокрифических же христианских псевдо-ересях псевдо-конца III века, когда еще не было никакой православной церкви, основанной даже и по христианским авторам только Василием Великим во второй половине IV века. Отмечу только его сказание о Манесе, который, если верить ему, является первым Христом, при Диоклетиане, ко времени которого относится только арианство.
«К этому времени, — говорит он, — приготовил свое сумасшествие, свой превратный смысл, Манес, давший имя известной демонской ереси, ибо, действительно, сам демон, враг божий — сатана, ко вреду многих, выбросил на свет этого человека. Варвар по жизни, языку и нраву, бешеный и неистовый по природе, он дерзнул представлять из себя Христа! Гордый до безумия, он провозглашал себя — то утешителем и святым духом, то христом, и избрал двенадцать учеников в сообщники своего вымысла. Ложное же и безбожное свое учение он сшил из тысячи мнений, принадлежавших давно угасшим ересям, и излил его из Персии5 на нашу землю, как какой-нибудь смертоносный яд. Отсюда и произошло слышимое доныне у многих нечестивое имя манихеев» (кн. VII, гл. 21).
5 Отметим, что Персию (ПРСИ) средневековые теологи постоянно смешивали с Паризией (ПРЗИ), от французского Paris — Париж.
В противоположность Манесу автор возвеличивает другого псевдо-современного Диоклетиану — епископа Анатолия Александрийского, списанного скорее всего с Ария, называя его Восточным епископом (Анатолием):
«Родом он был Александриец, и по своей учености, греческому образованию, равно как и по философии, занимал первое место между известнейшими лицами нашего времени. Благодаря тому, что и в арифметике, и в геометрии, и в астрономии, и в диалектике, и в физике, и в риторском искусстве достиг он самой высокой степени, жители Александрии просили его, говорят, основать в их городе школу Аристотелевых последователей».
Ему приписывает Вселюбец (как выходит и с нашей точки зрения) первое определение начала года, которое он называет Пасхой, т. е. переходом солнца через небесный экватор.
«Новолуние первого месяца первого года, служащего началом девятнадцатилетнего цикла лет, приходится, по египетскому счету, в 26-й день .месяца Фаменота; по македонскому месяцеслову оно приходится в 22-й день месяца Дистра, а, по счету римлян, в 11 день перед апрельскими календами (т. е. 22 марта). Между тем находят, что в 26-й день помянутого Фаменота солнце не только вступает в первое созвездие зодиака, но идет в нем уже четвертый день. Это созвездие (т. е. Овна) обыкновенно называют первым из двенадцати, равноденственным, началом месяца главою (зодиакального) круга и исходною точкою планет. А предшествовавшее ему (созвездие Рыб) — последним месяцем, двенадцатым созвездием, концом планетного периода. Посему те, которые относят к нему (т. е. к Рыбам) первый месяц и в нем четырнадцатый день принимают за день Пасхи (т. е. перехода; но, ведь, это было только в XI веке нашей эры!!), немало ошибаются».
Смешивая затем слово Пасха, как переход солнца через экватор в наше северное полушарие на весну, с переходом евреев через расступившееся, яко бы, перед ними море, автор продолжает, отдавая предпочтение библейской легенде:
«Решая вопросы, относящиеся к книге «Исход», они (древние учители) говорят, что жертву перехождения все должны совершать после весеннего равноденствия, в средине первого месяца. А это приходится тогда, когда солнце протекает уже первый отдел солнечного круга, или, как некоторые из них называют, Зодиака. Аристовул присовокупляет еще, что в праздник (еврейского) перехождения не только солнце должно протекать чрез знак равноденствия, но и луна, а равноденственных знаков два: весенний и осенний, и они друг другу противоположны. Следовательно, если днем пасхальной жертвы будет четырнадцатый день месяца, по вечеру, то луна станет в положении прямо противоположном солнцу, как это можно видеть при полнолунии. Тогда солнце войдет в знак весеннего, а луна, по необходимости, в знак осеннего равноденствия».
«Тот же Анатолий, — продолжает он, — оставил нам основания арифметики в целых десяти книгах и разные другие доказательства своей ревности и многоопытности в занятии божественными предметами».
К следующему после него поколению благочестивый Вселюбец — Евсевий Памфил — относит и самого себя, называя себя ученейшим и истинным философом в таких словах:
«В Агапиево время (т. е. во время основателя агап, приходящееся тут около 296 года) мы знали ученейшего и по самой жизни истинного философа, Памфила (т. е. самого себя, родившеюся по церковной хронологии в 270 году и умершего в 340 году), который в тамошней епархии удостоен был пресвитерства.
Чтобы изобразить, каков был этот человек и каковы были его начала, потребовалось бы не малое сочинение. Отдельные черты его жизни, основанное им училище, различные исповеднические подвиги его во время гонения и, наконец, приобретенный им мученический венец мы описали в особой книге. Подлинно, он удивительнее всех здешних мужей. А из ближайших своих современников самыми редкими людьми мы признаем александрийского пресвитера Персия и епископа понтийских церквей Мелетия. Один прославился крайнею нестяжательностью и философскими познаниями, чрезвычайными занятиями в созерцании и изъяснении вещей божественных и собеседованиями во всенародных церковных собраниях. Другой — Мелетий, — которого ученые называли медом Аттики, был таков, каким можно описать только человека, совершеннейшего во всех отношениях.
«Этим (т. е. дифирамбом самому себе) и оканчиваем мы описание преемств, обнимающее собою 305 лет, от рождения нашего Спасителя до разрушения молитвенных домов. А вслед за сим постараемся мы передать потомкам письменно и о современных нам мучениках за благочестие и покажем, сколько их было».
Таков конец седьмой книги «Церковной истории» Евсевия Памфила.
Указание весеннего равноденствия на 14 марта (очевидно, юлианского стиля) дает нам прямо XI век нашей эры (в четвертом веке оно было по-юлиански 18, а в начале нашей эры 22 марта). Полное знакомство со всеми евангелиями, позднейшее из которых (Луки Элладского) относится, как мы видели в первом томе, к X веку нашей эры, приводит к тому же заключению. А если вы еще не убедились, что развязный тон его изложения есть типический тон первых веков книгопечатной эры и позднего ренессанса, то вот вам еще образчик из восьмой книги того же Благочестивого Вселюбца.
«Описав в целых семи книгах, — начинает он, — преемство апостолов, мы считаем в этой восьмой книге весьма нужным изложить для сведения потомству (какой заботливый!) те события, которые случились при нас самих (??) и которые заслуживают не поверхностного описания. Начнем свою речь так.
«Сколь велики были и как далеко между всеми народами, — греками и варварами, — распространились пред современным нам гонением слава и дерзновение учения о почитании верховного бога, возвещенного свету Христом, мы не в состоянии достойно рассказать. Доказательством того может служить благосклонность к нашим единоверцам державных лиц, которые поручали им управление народом и, по великому расположению к нашей вере, избавляли их совесть от (языческих) жертвоприношений. А что сказать о царских придворных? Что — о правителях, начальствовавших над всеми? Всем своим домашним: женам, детям и слугам они попускали открыто и свободно следовать божественному слову и христианской жизни. Они почти позволяли им хвалиться своим дерзновением к вере и считали их достойными любви больше, чем прочих сослужителей. Таков был Досифей, за свою глубочайшую преданность и верность отличенный властями предпочтительно пред лицами, занимавшими самые высокие правительственные должности. Таков вместе с ним и славный Горгоний и другие, удостоившиеся подобной чести за слово божие. О, сколь великим благоволением, вниманием и дружеским обращением пользовались правители каждой церкви у всех префектов и советников! Кто и как опишет эти многочисленные обращения ко Христу, эти многолюдные собрания во всяком городе и стечения в молитвенных домах, — отчего, не довольствуясь уже старыми зданиями, христиане по всем городам начали строить обширные церкви? Так благосостояние христианства с течением времени упрочивалось, и с каждым днем приходило в новую силу и величие. Никакая ненависть не стесняла его, никакой злой демон не был в состоянии ему вредить, или мешать чрез людские наветы, пока божественная и небесная рука осеняла и охраняла свой народ по мере его достоинства. Когда же от излишней свободы течение наших дел превратилось в медленное и вялое; когда мы начали друг другу завидовать, друг с другом ссориться и, при случае, поражали один другого стрелами своего слова, почти как оружием; когда власть стала нападать на власть, народ стал возмущаться против народа, когда постыдное лицемерие и притворство достигли высшей степени зла, — тогда суд божий, щадивший возлюбленных своих за продолжавшиеся еще собрания, стал обнаруживать свое смотрение над ними, сначала слегка умеренно, допустивши гонение только на наших братьев, находившихся в войске. Но мы, несмотря на то, оставались бесчувственными и не заботились о том, как бы приобрести благоволение и милость бога, а напротив, подобно каким-нибудь безбожникам, думали, что наши дела не находятся под чьим-либо попечением и смотрением, и прилагали преступления к преступлениям. А наши мнимые пастыри, презрев закон богопочитания, воспламенялись только взаимными распрями, умножали одни раздоры и угрозы, зависть, вражду и ненависть друг против друга и сильно домогались первенства и неограниченной власти. Тогда-то, наконец, по слову Иеремии (Плач, II, 12), «омрачил Господь во гневе своем дщерь Сиона, сверзил с небес на землю славу Израиля и разорил все твердыни его».
«Все это, — говорит автор, — сбылось именно при нас. Мы собственными глазами видели и разрушение молитвенных домов, сверху донизу — до самых оснований, и сожжение божественных и священных книг среди площадей, и постыдное самоскрывательство пастырей церкви здесь и там; мы видели и позорное отыскивание их и посмеяние над ними врагов. Впрочем не наше дело описывать конец бедственной их участи, равно как не следует передавать потомству память о бывшем перед гонением несогласии их между собою и о их постыдных поступках. Поэтому-то и решились мы не рассказывать о них больше того, что нужно сказать для оправдания суда божия. В этой нашей «Всеобщей истории» предложим мы только то, что может послужить на пользу сперва нам самим, а потом и тем, которые будут после нас. Начнем же кратко описывать священные подвиги исповедников слова божия».
«Был девятнадцатый год царствования Диоклетиана; был месяц Дистр, называемый у римлян Мартом, когда, пред праздником спасительного страдания повсюду разосланы были (вдруг ни с того ни с сего после прежнего сочувствия) царские грамоты, которыми предписывалось разрушать церкви до основания, а книги истреблять огнем, и в которых лица, занимавшие почетные должности, объявляемы были бездолжностными, а находящиеся в услужении — лишенными свободы, если останутся исповедниками христианства. Таков был первый указ против нас. Вскоре затей появились в другие грамоты, повелевавшие сперва заключать в оковы всех предстоятелей церквей, в каждом месте, а потом всякими способами принуждать их к жертвоприношению».
Читатель, знающий уже, что при Диоклетиане не было еще никакой православной христианской церкви, должен счесть это или за голую выдумку, или признать, наоборот, что церкви, которые разрушал Диоклетиан, были не христианские, а наоборот очаги прежнего вольного шаманства, когда каждый колдун имел право устроить жертвенник в любом, вызывающем суеверие месте и, поставив там грубую статую, вызывать окружающее население на жертвоприношения ей, предсказывая им за это от ее имени будущее и выдавая ее за целительницу болезней.
Мы видим, что именно в это время и появился первосвященник Диоклетиана (т. е. библейского Моисея) Арий (т. е. Арон), который, как на Руси при «Владимире Святом», начал разрушать все очаги шаманства. И, конечно, он встрепал особенное сопротивление в тех местах, где необычные физические явления уже давно вызвали к существованию и исторически укрепили большие храмы и жреческие поселки, жители которых (да и все окружающее население) фанатически верили в святость и могущество своих «местных» богов. Понятно, что в таких случаях нередко происходили и фанатические сопротивления и случаи мученичества от насильственного принуждения отречься от своих родных богов во имя единого небесного бога-Громовержца и во имя единого государственного штатного духовенства. Все такие случаи сопротивления, оставшиеся в народной памяти при распространении арианства, последующая мессианская церковь, вступившая в борьбу с арианством и объявившая себя его предшественницей, чрезвычайно легко могла принять за его гонения на себя, и в таком случае то, что мы здесь читаем, станет очень вероятным и даже неизбежным с этно-психологической точки зрения. И тогда описание Благочестивого Вселюбца примет следующий вид.
«Весьма многие из предстоятелей (вольной шаманской) церкви бодро претерпели страшные мучения и показали примеры великих подвигов, а бесчисленное множество других, поколебавшись духом от робости, ослабело и не выдержала первого нападения. Из неподчинившихся каждый .подвергался мучениям разного рода: одного секли бичами, другого терзали невыносимыми когтями, отчего некоторые получили самый бедственный конец жизни. А иных и живыми выводили из мучений, чтоб еще опозорить: одного насильно толкали к беззаконным и мерзким жертвенникам, — и он был отпускаем, как будто принес жертву, хотя и не приносил ее; другой вовсе и не приближался к алтарю, и не касался чего-либо нечистого, однако ж и ему приписывали участие в жертвоприношении, а он молча переносил клевету и удалялся. Того брали избитого и выбрасывали полумертвым, как уже умершего, а он оживал, а другого, лежавшего на земле, влекли за ноги на длинное расстояние и причисляли к тем, которые принесли жертву. Один кричал и громогласно свидетельствовал свое отречение от жертвоприношения, другой взывал, что он — христианин и хвалился исповеданием спасительного вмени, третий утверждал, что он не воскурял и никогда не будет воскурять фимиам богам; однако ж и эти были насильно выгоняемы многолюдными отрядами назначенного к тому войска, а чтобы они молчали, их били по устам и ланитам. Таким важным делом враги (прежней!) веры почитали даже и одно наружное достижение своей цели!»
С этой же точки зрения можно рассматривать и рассказы о предшествовавших гонениях на еще не существовавших христиан первых «трех веков». Христианские ереси, приписываемые тому времени, могут быть отчасти апокрифами, а отчасти первичными формами самого христианства, переименованными в ереси, после того как оно перешло на новые стадии своего развития.
«Мы только-что видели, — продолжает Вселюбец, — как князь мира сего начал пробуждаться от глубокого сна. Еще тайно и скрытно, в промежуток двух царствований, Декиева и Валерианова, он стал налагать руку на церкви (т. е. скорее на частные жертвенники местным богам), не вдруг воздвигая против них брань, но искушая только тех, которые находились в войске. Он думал, что, победив сначала их, ему легко будет пленить и прочих, однако множество лиц важного звания предпочитали уходить в частную жизнь, чтобы не отречься от своей прежней веры (то же было и в войске). Как скоро военачальник, — кто бы он ни был, — начинал отделить принятых в полки (по мнению автора — христиан, а на деле язычников) и предлагать каждому из них или повиноваться царскому указу и сохранить принадлежащий себе чин, или лишиться военного достоинства, тогда весьма многие воины, нимало не затрудняясь, предпочли свое исповедание мнимой славе и выгодам, какие они до того имели. Впрочем, редко тот или другой из них за свою твердость в вере получал тогда смерть. Строитель козней действовал еще как-то умеренно и не дерзал простирать своей злобы до пролития крови. Его устрашало, как видно, множество верующих. Он не отваживался ринуться войною на всех их вдруг. Когда же его война сделалась открытою, тогда невозможно стало пересказать словом, сколько и каких мучеников пришлось нам видеть во всех городах и странах».
Затем идет рассказ о ряде псевдо-христианских мучеников... Если все они не измышления Эпохи Гуманизма, то это — повторяю — вывернутые на изнанку сказания о сопротивлении прежних религиозных кустарей введению единой государственной церкви, а такое сопротивление было неизбежно. И вот, посвятив гонениям на псевдо-христиан всю восьмую книгу, Благочестивый Вселюбец, совершенно не подозревая, что греческий Зевс есть лишь вариация имени латинского Иевиса, а Иевис то же самое, что библейское Иеве (по-русски — Иегова), — начинает говорить (кн. IX, гл. 3) о воздвижении ему статуи, как языческому богу.
«Вождем гонения в Антиохии, — говорит он, — оказался некто Божий сын (по-гречески — Феотекн), чрезвычайный волхв и лукавый, не достойный своего имени человек. На нем, кажется, лежала должность городского казначея. Непрестанно вооружаясь против нас, всячески стараясь следить за нами, будто за нечестивыми татями в их вертепах, устрояя нам всевозможные козни посредством наветов и обвинений и быв причиною смерти бесчисленного множества христиан, — он, наконец, под влиянием каких-то чародейств и волхвований, воздвигает образ Зевса — покровителя дружбы, придумывает скверные посвящения, нечестивые таинства, постыдные очищения, и доводит до сведения царя о дивных примерах мнимых его предвещаний. Ласкательствуясь к властителю, он возбуждает против христиан демона и говорит, что бог повелел выгнать их из города и из городского округа, как своих врагов.
«Воздвигнув в Антиохии статую, он, повидимому, жил счастливо и уже получил от Максимина должность областного правителя. Но Лициний (новый цезарь-соправитель Константина I), прибыв в Антиохию, приказал произвести следствие над тамошними волхвователями и под пытками допросить этих пророков и жрецов, каким образом они устроили обман. Так как по причине пыток запирательство для них стало невозможно, то они объявили, что обманное таинство было выдумано искусством «Сына божия» (Феотекна). Тогда Лициний, после многих мучений, приговорил к смерти сначала «Сына божия», а потом и прочих сообщников его волшебства. К ним присоединены были и дети Максимина, которых тот сделал участниками в царских почестях и выставлял на картинах и изображениях. Одинаковой участи с вышеупомянутыми подверглись также и родственники тирана, бывшие прежде того гордыми и превозносившимися своим господством над всеми людьми. После такой погибели нечестивых твердая и огражденная от зависти царская власть по справедливости осталась только в руках Константина и Лициния. Истребив сперва все враждебное богу и укрепив дарованные себе от него блага, они доказали любовь свою к нему и к добродетели и свое расположение к божественному благочестию чрез издание законов в пользу христиан».
Так оканчивается девятая книга а Церковной истории» Благочестивого Вселюбца гонением уже на самого «Сына божия», хотя еще и не христианина.
А десятая его книга начинается так:
«Благодарение вседержителю и царю всех — богу, величайшее же благодарение — спасителю и Искупителю наших душ Иисусу Христу, чрез которого мы молим, чтобы твердый мир, не нарушаемый ни внешними, ни душевными беспокойствами, всегда пребывал с нами. Так как к предшествующим книгам «Истории» мы присоединили эту десятую, по твоему прошению, святейший Павлин,6 то тебе и посвятим мы ее, и скрепим все наше дело твоим именем, как бы печатью. Не неприлично будет здесь, повинуясь святому духу, поместить торжественное слово о возобновлении церквей. А святой дух повелевает следующее: «воспойте Господу новую песню, яко дивно сотворил Господь» (Псал., XCVII, 1—2). Согласно с этим словом писания, повелевающим нам воспеть новую песнь, воспоем ее теперь, потому что после прежних мрачных зрелищ и страшных повествований мы удостоились созерцать и славословить то, что ранее желали видеть на земле и не видели, что ранее хотели слышать и не слышали жившие до нас истинные праведники и мученики божий».
6 Евсевий подразумевает здесь Павлина «Тирского епископа», которому он посвятил свою историю и несколько других сочинений.
И так далее, и так далее, типичнейшим языком «церковного красноречия» XVI века и позднейших, но никак не предшествовавших, веков. Разделавшись с гонениями водворителя арианского государственного единобожия на предшествовавших ему религиозных вольных кустарей, под именем гонения вместо кустарей на христиан, автор начинает под фирмою возобновления разрушенных храмов описывать захват прежних вольных капищ государственною церковью с установлением в них своего нового богослужения, причислив древних богов отчасти к своим святым, многочисленные примеры чего уже указывали и до меня, например Мальвер, Древе и др.
Так создалось трудами позднейших теологов все средне-римское царство от Октавиана-Августа до его двойника Константина (табл. XXXI). И вот как автор заканчивает свою волшебную сказку:
«Освободившись от владычества тиранов и избавившись от прежних зол, все люди, каждый по-своему, стали исповедывать единого истинного бога, поборника благочестивых. Особенно же неизреченною радостию исполнялись мы, возлагавшие свою надежду на Христа божия. И была у всех какая-то божественная радость, когда увидели, что места, незадолго пред тем опустошенные нечестием тиранов, как бы после продолжительной и смертоносной язвы, снова оживают, что храмы, начиная с фундамента до недосягаемой высоты, опять воздвигаются и получают гораздо лучший вид, нежели прежние разрушенные. Верховные цари, рядом своих законоположений в пользу христиан, упрочили ниспосланные им великие дары божий. От императора к епископам посылаемы были лично письма, знаки почестей и денежные подарки. Эти письма, в переводе с латинского языка на греческий, не неприлично будет поместить при случае и в сей книге, как на некоторой священной скрижали, чтобы они служили памятником для всего нашего потомства».
И автор прежде всего помещает: «Торжественное слово о созидании церквей, сказанное тирскому епископу Павлину».
«Други божий и иереи, одеянные в священный подир, украшенные небесным венцом славы, восприявшие общественное помазание, облекшиеся в священную одежду святого духа! И ты, наилучшее украшение нового святого храма божия, почтенный от бога старческою мудростию и показавший разнообразные опыты юношески цветущей доблести, ты, которому сам бог, содержащий всю вселенную, даровал особенную честь устроить и обновить на земле дом Христу, единородному и первородному своему Слову, а также и святой и божественной его невесте! — Кто не назвал бы тебя новым Веселиилом, строителем божественной скинии, или Соломоном, царем нового, гораздо лучшего Иерусалима, или новым Зоробабелем, украсившим божий храм большею против прежнего славою?»
В таком же цветистом стиле составлены и дальнейшие 22 страницы «Торжественного Слова», которых я не привожу здесь, руководствуясь правилом «хорошего понемножку».
И если даже после этого вы все-таки будете утверждать, что «Церковная история» «Благочестивого Вселюбца» написана еще в IV веке нашей эры и может считаться за исторический документ, то вас уже ничем не разубедишь.
