Н.А.Морозов / «Христос». 7 книга. / ЧАСТЬ I /

ГЛАВА XI
СЛАВЯНСКАЯ ГЕГЕМОНИЯ В ВЕЛИКОЙ РОМЕЕ.
ЦАРИ-ЗАКОНОДАТЕЛИ И ИХ НИЧТОЖНЫЕ ЭПИГОНЫ.

И вот, наступила эпоха «Трех Юстинов» (518—578), т. е., по-латыни, царей Законодателей, которым многие приписывали славянское происхождение. Основанием для такого взгляда послужило напечатанное в начале XVII века ученым книгохранителем Ватиканской библиотеки Николаем Алеманом жизнеописание императора Юстиниана, «составленное аббатом Феофилом, наставником «царя Законодателя», где приведены были для Юстиниана и его родни имена, которыми они назывались на родине и которые были славянскими. Так например, Юстиниан называется там Управдой. Затем (в 1883 г.) английский ученый Брайс показал, что эта рукопись составлена в начале XVII века, и трех царей Законодателей обратно разжаловали из славян и стали считать иллирийцами из деревень верхней Македонии, недалеко от современного Ускюба, на границе Албании.

С Римом в это время произошло, — говорят нам, — примирение, которое положило конец разрыву между двумя церквами, длившемуся со времени Зенонова «Энотикона» (т. е. с 482 года), где обязательно приказывается считать основателя христианской литургии (т. е. «Великого царя») единосущным с богом-отцом по своему божеству и единосущным с людьми по своему человечеству. В основу религиозной политики было положено православие, оттолкнувшее снова восточные провинции, где продолжали держаться арианства.

Мы пропустим первого «Царя Законодателя» (Юстина I, по-латыни), так как о законодательной деятельности его ничего неизвестно, и прямо перейдем к его племяннику Юстиниану (527—565), являющемуся центральной фигурою данного периода.

Мы имеем специального историка для того времени в лице Кесарийского Споспешника (Прокопия, по-гречески), умершего, — говорят нам, — в шестидесятых годах VI века. Но это совершенно невероятно. В своем изложении «Споспешник» часто подражает апокрифистам Эпохи Возрождения. Его «История в восьми книгах» считается главным источником времени Юстиниана. Другое его сочинение — «О постройках» —сплошной панегирик императору и содержит перечисление и описание многочисленных и разнообразных сооружений, будто бы воздвигнутых Юстинианом во всех частях его обширной империи. А третье его сочинение «Anecdota» или «Тайная история» (Historia Arcana) — о ужас! — вместо панегирика оказывается вдруг злостным памфлетом на деспотическое правление «Управды» и его Богодарованной супруга (Теодоры), где сам император, Феодора, Велизарий и его жена смешиваются с грязью. Противоречие между последним сочинением и первыми двумя настолько разительно, что был поставлен уже вопрос о подлинности «Тайной истории». Казалось невозможным, чтобы все три сочинения принадлежали одному лицу, и все же, отвергнув очевидность, дело решили в смысле подлинности и принадлежности Споспешнику-Прокопню всех трех книг!

«Тайная история» рисует в сгущенных красках развратную жизнь «Божьего подарка» Теодоры в ее юные годы. Отец ее был, — говорит автор, — сторожем медведей в цирке, и она превратилась в женщину, дарившую многих своей любовью. Природа наделила ее красотою, грацией, умом и остроумием. Она развлекала, чаровала и скандализировала, Царь-Град. Честные люди, встретив Теодору на улице, сворачивали с дороги, «чтобы не осквернить своего платья прикосновением к ней».

Но все это, читатель, анахронизмы. Еще в IV томе «Христа», в главе «Цирк, театр и церковь» я показал, что в то время цирк и церковь были одно и то же, как обнаруживает и само их общее название. Все реальное, что мы знаем о происхождении театра, подтверждает такой вывод, и если там и содержались в известные периоды дикие звери для растерзания еретиков, то это было в промежутки между мистериями на устрашение публики, как и костры инквизиции впоследствии. А для верующих тут же представлялись сцены из библейской истории вроде современных разговоров священника с диаконом в православных церквах.

Какого рода были эти религиозные представления, мы только что видели из «Песни Песней» Царя-Миротворца, которую я привел здесь в полном толковом переводе.

И я уже показывал, что такого рода сцены входили в состав тогдашнего религиозного ритуала, и что недаром эта пьеса вошла целиком в состав Библии, и по традиции рекомендуется теологами для нашего чтения, как одна из книг священного писания. «Он» в этой пьесе, — говорят нам христианские священники, — изображает Христа, а «Она» христианскую церковь, да и раввины утверждают, что это не простая театральная любовная сцена, а божественная и мистическая. С их мнением не можем не согласиться и мы, стоя на. точке зрения, что тогдашняя религия мессианцев и христиан имела еще вакхический характер, а потому такого рода театральные представления были очень хорошим прологом к дальнейшим мистическим последействиям зрителей на их «вечеринках, любви (агапах)». Вопрос только в том: на каком языке давались в старо-христианский период эти представления в царь-градском цирке-храме и других местах поклонения? На еврейском ли, как в областях современной мусульманской культуры на прибережьях Средиземного моря, где этот язык был понятен всему населению не учась, или уже в переводе на греческий язык? Скорее всего это было еще в подлиннике, и греческий язык, ютясь на Ионнийских островах и в гаванях Малой Азии, еще плохо был понятен царь-градским жителям, перешедшим к нему, вероятно, лишь после отделения Европейских областей от Египта и Сирии при Гераклии.

Все это бросает нам свет и на клерикальную характеристику коронованной супруги Юстиниана Теодоры, как цирковой, т. е. церковно-театральной девицы, чего-то вроде современных индусских баядерок или классических весталок (хотя последние и получили обратную характеристику у классических апокрифистов Эпохи Возрождения).

После цирковой деятельности, — говорят нам апокрифисты — она на некоторое время исчезает из столицы в Африку, и по возвращении в Царь-Град является уже не прежнею легкомысленною «актрисою». Оставив сцену, она ведет «уединенную жизнь, интересуясь церковными вопросами и занимаясь пряжею шерсти». В это-то время и увидел ее Юстиниан, и красота ее поразила его. Император приблизил ее ко двору, пожаловал званием патриции и вскоре женился на ней.

И вот, со вступлением Юстиниана на престол, она сделалась императрицей Византии и открыто стала на сторону монофизитов, в противоположность колеблющемуся супругу, который большую часть своего долгого царствования держался двуестественности Христа. И тем не менее, она причислена была к лику святых, и в месяцеслове под датой 14 ноября мы читаем: «Успение правоверного царя Иустиниана и память царицы Феодоры».

Так, в глазах историков Теодора, как новая Мария Магдалина, превратилась из проститутки в святую, да и все государство претерпело метаморфозу.

Многочисленные войны Юстиниана, — говорят нам, — были частью наступательными, частью оборонительными. Наступательные велись с германскими государствами западной Европы, которые по прежним преданиям сначала раболепствовали перед Великой Ромеей, и теперь отпали, а оборонительная война была с Персией на востоке и со славянами на севере.

Вандалы, остготы и отчасти вестготы подчинились императору. Средиземное море превратилось почти в византийское озеро. В своих указах Юстиниан называл себя Цезарем Флавием Юстинианом, царем Аламанским, Готским, Франкским, Германским, Антским, Аланским, Вандальским, Африканским и, решив начать войну с готами, он, будто бы, писал: «готы, захватив силою нашу Италию, решили ее не отдавать».

Одна его армия начала завоевание входившей в состав остготского государства Далмации. Другая армия, посаженная на суда и имевшая во главе Велизария, заняла Сицилию и, перенеся военные действия в Италию, завоевала Неаполь и Рим. Столица остготов Равенна открыла ворота Велизарию, и их король был перевезен в Царь-Град. Тогда Юстиниан к своему титулу «Царь Африканский и Вандальский» прибавил и «Готский». Так Италия была покорена Византией.

Но в это время у остготов появился энергичный и талантливый король Тотила, который быстро восстановил дела. Византийские завоевания в Италии и на островах снова перешли в руки остготов. Мифический Рим классиков превратился от этого, — говорят нам, — в груду развалин (что было настоятельно необходимо, чтобы выпутаться из рассказов о его былом величии). Велизарий был отозван из Италии, и дела поправил другой выдающийся византийский полководец Нарсес, который рядом искусных действий сумел победить готов. Тотила пал в одном из боев, и после двадцатилетней опустошительной войны в 554 году Италия, Далмация и Сицилия были соединены с империей. Так началась первая реальная история Италии.

«Во время остготской войны, — говорят нам, — промышленность и торговля на долгие времена остановились в ней, а благодаря недостатку в рабочих руках итальянские поля оставались необработанными. Рим «превратился» в заброшенный, разрушенный, не имевший политического значения центр, где приютился папа (которого тогда еще не было, см. «Христос», кн. V). Запущенность я отсталость, — говорят нам, — Рима стала его характерной чертой вплоть до Элохи Возрождения».

Рис. 85. Гробницы, высеченные в скале и известные под названием «Тюрьма Сократа», хотя для этого решительно нет ни малейших оснований. Они находятся к юго-востоку от Афинского акрополя. Мы никогда не должны забывать, что ни на одном развалившемся храме Византии или Рима нет надписей, в честь кого он построен, и существующие теперь их названия даны «открытелями» по их собственным догадкам, часто вопреки местным воспоминаниям.

Рис. 86. Раскопки Dörpfeld'а около Гиссарлыка на северо-западе Малой Азии, где он откопал, по его мнению, нижние части зданий гомеровской Трои. Посредине находится столбовидный остаток прежней почвы, чтобы показать глубину раскопок. А кругом этого столба видны найденные Дёрфельдом основы стен первобытной бесцементной кладки. Без погружения в море они не могли быть так занесены землею даже и в 10 000 лет, а моря здесь не было. Остается допустить, что крупные камни, как более тяжелые по удельному весу, имеют свойство медленно тонуть в находящейся под ними рыхлой почве, которая их обтекает, как вода тонущие в ней тела. Примеры такого погружения твердых тел даже и в твердые, а не только в сыпучие вещества физика показывает, например, на варе, который при резком ударе даже хрупок, как стекло, а между тем как при медленном, продолжительном давлении более тяжелых тел ведет себя как вязкое тело. По этой же причине все здания Ленинграда строятся на подземных плотах из сплоченных тесно друг с другом бревен, вследствие чего обтекание почвою давящих на нее фундаментов сильно затрудняется.

Рис. 87. Львиные ворота в Микенах в Арголиде; по обе стороны их львы (Гельмольт, IV, 250.)

А с нашей точки зрения это и было реальным началом итальянского Рима, так как классический Рим есть лишь волшебная сказка о Царь-Граде, сосланном в Италию.

Последнее завоевательное предприятие Юстиниана было направлено в год окончания остготской войны (554) против вестготов на Пиренейском полуострове. Но в руки Царя-Законодателя отошел лишь юго-восточный угол Испании с городами Карфагеной, Малагой и Кордовой.

В результате этих войн Юстиниана пространство его монархии почти удвоилось, но восточные войны его были менее удачны.

Персидский царь Хозрой Ануширван, т. е. Справедливый, открыл военные действия против Ромеи. Призванный из Италии Велизарий ничего не мог с ним сделать. Хозрой вторгся в Сирию и дошел до берегов Средиземного моря. Юстиниану удалось купить перемирие с ним на пять лет за уплату крупной суммы денег, но в конце концов, бесконечные военные столкновения утомили и Хозроя. В 562 году между Ромеей и Персией был заключен мир на пятьдесят лет.

Другой характер имели оборонительные войны на Балканскою полуострове. Славяне в это время являются впервые под своим собственным именем — склавины, и доходят в Греции до Коринфского перешейка и до берегов Адриатического моря.

Но мировую известность получил Юстиниан благодаря не своим войнам, а вследствие своей законодательной деятельности, хотя ему и предшествовали, — говорят нам, — Codex Gregorianus, Codex Hermogenianus и Codex Theodosianus. В апреле 529 года кодекс Юстиниана, — говорят нам, — был «опубликован», т. е. не иначе, как прочтен на площади, в двенадцати книгах, и сделался единственным обязательным для всей империи сводом- законов. А дальше нам рассказывают уже прямо нелепость.

После опубликования этого знаменитого кодекса, в следующем 530 году, — говорят нам, — юристу Трибониану было поручено составить новую комиссию, которая должна была пересмотреть сочинения всех классических юристов, сделать из них извлечения, отбросить устаревшее, устранить разногласия, и наконец, расположить весь собранный материал в известном порядке. Для этой цели комиссии пришлось, говорят, разобрать около двух тысяч книг и более трех миллионов строк. Ее работа, на осуществление которой по словам, будто бы, «самого Юстиниана» никто из его предшественников не надеялся и которая считалась (по истине!) невозможною для человеческого ума, освободила все древнее право от излишнего многословия и в три года была закончена. Опубликованный, — опять, очевидно, глашатаем на площади, — в 533 году и разделенный на пятьдесят книг, свод законов получил название Дигест (Digesta ) или Пандект (Pandectale) и тотчас же вступил в действие.

Но все же царь «Управда» не угодил ученым XIX века. Один французский юрист писал, — по словам А. А. Васильева, которым я много пользуюсь в моем изложении фактов, — что «Трибониан наложил варварскую руку на удивительные остатки римской юриспруденции», что он «разорвал и изувечил самое прекрасное создание Рима — его гражданское право», что он «уничтожил Ульпиана, Павла, Папиниаиа, Гая, чтобы приспособить их остатки к нуждам греческой империи и заставить их содействовать постройке расшатанного здания.» «Может быть, мы обязаны Трибониану. — говорит он, — гибелью тех драгоценных книг, которые попали в забвение и презрение после компиляции Юстиниана?»

Но мы уже видели в V книге «Христа», что все это «римское право» было разработано не Юстинианом, а ломбардскими юристами Эпохи Возрождения. Юстиниану или, вернее, его юристу Трибониану могло принадлежать лишь что-нибудь из того, что вошло в библейскую книгу «Второзаконие», которая таким образом и является истинным кодексом Юстиниана, приписанным теперь Моисею.

И только оно, вероятно, и вошло в систему преподавания Царь-Градского университета VI века. Курс был, — говорят нам, — пятилетний. Главным .предметом изучения в первый год были «институции», во второй, третий и четвертый — «дигест» и, наконец, в пятый год — «кодекс».

Ученики, — писал, будто бы, Юстиниан, — раскрыв все права, да не имеют ничего скрытого, но, прочтя все, что для нас составлено Трибониаиом и другими, да сделаются прекрасными ораторами и хранителями справедливого суда, превосходными мастерами в своем деле и счастливыми правителями во всяком месте и во всякое время».

Обращаясь к профессорам, он тоже, будто бы, писал:

«Начинайте с помощью божьей обучать праву учеников и открывать им путь, который мы открыли, чтобы они, следуя по пути, сделались превосходными служителями справедливости и государства и чтобы мы заслужили на веки-вечные величайшую славу».

А обращаясь к учащейся молодежи он, будто бы, изрек:

«С величайшим вниманием и бодрым усердием примите эти и покажите себя настолько сведущими, чтобы вас ободряла прекраснейшая надежда быть, по окончании полного курса права, в состоянии управлять государством в тех частях его, которые вам будут вверены».

Понятно, что все это — позднейшие апокрифы, а истинный облик законодательства «царя Управды» еще долго придется восстановлять. Скорее всего он мог походить на «Кодекс Амму-Раби», о котором я буду говорить в следующем томе.

Юстиниану, — говорят нам апокрифисты. — пришлось столкнуться с иудеями, язычниками и еретиками. К числу последних он, будто бы, причислил манихеев, несториан, монофизитов, ариан и разных представителей менее значительных религиозных учений.

Арианство действительно господствовало тогда на Западе среди германских народов, но мы не должны забывать, что Арий и Арон — одно и то же лицо. Борьба с ним выразилась, — говорят нам, — в форме военных предприятий на западе, окончившихся уже известными нам полными или частичными подчинениями государств.

А для окончательного искоренения остатков не существовавшего никогда «эллинского язычества», с которым надо было наконец разделаться, чтобы не смущать классиков его отсутствием, Юстиниан «закрыл в 529 году знаменитую философскую школу в Афинах, этот последний оплот отжившего язычества». Афинские профессора подвергались, будто бы, изгнанию, а имущество школы было конфисковано. «В том же году, в котором св. Бенедикт разрушил последнее языческое национальное святилище в Италии — храм Аполлона в священной роще на Монте Кассино — была разрушена и твердыня античного язычества в Греции, и с этих пор Афины утратили окончательно значение культурного центра и превратились в глухой провинциальный город».

Так были сразу ликвидированы «в 529 году», если не св. Юстинианом и св. Бенедиктом, то авторами Эпохи Возрождения, и волшебная сказка о древнем Риме, и волшебная сказка о древней Греции.

«Иудеи, — говорят нам,¹ — и близкие им по вере самаритяне в Палестине, не вынесшие правительственного преследования и поднявшие восстание, были усмирены с большою жестокостью. Синагоги (опять греческое, а не еврейское слово, как в синедрион)² разрушались, а в оставшихся запрещалось, будто бы, читать книги Ветхого Завета по древнему еврейскому тексту, который должно было заменить греческим переводом семидесяти толковников. Гражданские права «иудеев» отнимались, все несториане также преследовались». Монофизитов хотели признать, но партия акимитов (строго-православных)³ подняла такой шум, что Юстиниан вынужден был, — говорят нам, — временно уступить и, наконец, решил прибегнуть к созыву вселенского собора, который и собрался в Константинополе в 553 году.

¹ А. А. Васильев. Лекции по истории Византин, I, стр. 146.

² Синагога от συν-άγωγός (сюнагогос) — общий руководитель, и синедрион от συν-έδριον (сюнэдрион) — общий руководитель.

³ Повидимому, от греческого ά-κυ̃̃μα (а-кюма) — бесплодие, нерождение детей.

Там, собственно говоря, и был впервые решен в отрицательном смысле вопрос о несторианстве (т. е. о возвращенстве Великого Царя на землю только в качестве человека) и было запрещено считать деву Марию только христородицей, а не богородицей. Вместе с тем было осуждено и монофизитство, признававшее, как говорят, «только одну божественную природу в Христе». А потому и предшествовавшие соборы, где, будто бы, были уже решены оба эти вопроса, мы должны считать апокрифическими. Если они разбирались на Константинопольском соборе 553 года, то, значит, ранее его этих вопросов и не было. Но и здесь мы должны быть очень осторожны.

Дело в том, что историки Византии во многом превзошли историков «древнего Рима» и гораздо осведомленнее их.

В то время, как латинисты, обладая необыкновенной памятью, передают нам со стенографическою точностью только разговоры между собою древних римских общественных деятелей, византисты, обладая необычным проникновением в человеческие души, знакомят нас даже и с затаенными мыслями древних восточно-ромейских деятелей.

«В науке, — говорит, например, не раз цитированный нами А. А. Васильев (стр. 143), — обсуждался уже вопрос о том, какие внутренние побуждения руководили Юстинианом в его церковной политике?» И вот, наконец, удалось обнаружить его затаенные мысли. Оказывается, что «прежде всего он видел в себе наследника римских цезарей и что он считал своим священным долгом восстановить единую империю в пределах I и II веков (а не каких-нибудь других!)». Кроме того, «как император христианский, он не хотел допустить, чтоб германцы-ариане притесняли православное население,⁴ и «увлеченный своими несбыточными мечтами, он не понимал значения восточной границы».⁵

⁴ А. А. Васильев. Лекции по истории Византии, I, стр. 129.

⁵ Там же, стр. 136.

А у других византистов мы встречаем даже и прямо ошеломляющее ясновидение, преодолевающее все преграды пространства и времени, и позволяющее им читать мысли и чувства в головах и сердцах прошлых ромейских деятелей, так же легко, как вы читаете мою книгу...

Но точно ли эти авторы не нашли (хотя бы только в данном случае) в Юстиниановых мыслях и чувствах лишь простое отражение в нем, как в зеркале, своих собственных идей? И не осторожнее ли будет и нам, оставив в стороне все внутренние побуждения никогда невиданных нами царей, заняться лишь простым приведением фактической части наших первоисточников в логическую связь между собою?

Мы только-что сказали, что секта «христиан-возвращенцев» (т. е. несториаи), существующая и теперь (конечно, в усовершенствованном виде) в Азии, отвергала в Великом Царе бога. Но в таком случае, чем же она отличалась от ариан, которые, по словам византистов, тоже отвергали божескую природу «Христа» (как теперь и магометане), а признавали его только пророком? Не лучше стоит дело и с монофизитами-одноестественниками (они же блаженцы-евтихиане). Это был антитезис ариан, так как они, признавая тоже только одно естество в Христе, считали его чисто божеским: он был для них. чистый бог в человеческом образе.

Но разве не то же говорится и в современном символе веры православных, где Христос называется сыном божиим, единородным, иже от отца рожденным прежде всех век (!!), светом от света, богом истинным от бога истинного, рожденным, не сотворенным, единосущным отцу (а не матери)? Ни о каком человеческом естестве тут нет и помина, он только вочеловечившийся (т. е. принявший человеческий вид) бог. Значит, это монофизитский символ веры... А последующее двуестественное православное учение о Великом Царе, основателе христианской литургии, как синтезис арианства и монофизитства, и вытекающие из него учения мы легче всего можем изложить на реальном примере.

Возьмем хотя бы южное вьючное животное — мула (Equus hinnus), употребляемого на юге Европы для переноски тяжестей. Это помесь жеребца и ослицы, он более похож на осла, но ржет как лошадь. Какое у него естество: лошадиное или ослиное?

Точно такой же вопрос средневековые теологи подняли (если не при Юстиниане, то уже перед крестовыми походами) и о Христе. Если отец его бог, а мать «человечка», то должно быть и в нем слияние двух естеств — божеского и человеческого, как в муле слияние веществ лошадиного и ослиного. Но, ведь, мул уже не лошадь и не осел, а какая-то совершенно новая порода животных. Точно также и Христос должен быть не бог и не человек, если и божеская природа отца и человеческая природа матери слились в нем, как в муле вместе. Это окажется что-то вроде языческого полубога. Значит, если он и бог и человек, то обе эти природы в нем и нераздельны и в то же время неслитны. Но в таком случае, в каком же они состоянии?

Понятно, что, завязнувши в таких своих мудрствованиях и подвергаясь жесткой иронии противников на общественных собраниях, все христианские секты переругались между собою и, чтоб покончить споры, предали анафеме друг друга.

Задача согласовать несторианство, признававшее только человеческую природу в Христе, и монофизитство, признававшее лишь божескую, и послужила, — говорят нам, — поводом к созванию Юстинианом пятого вселенского собора в 533 году, почти через двести лет после смерти Царя-Мессии. На нем, прибавим, еще не было латинских представителей, что показывает на тогдашнюю незначительность Рима, а также объясняет и тот факт, что потом латинская церковь признала этот собор все-таки вселенским.

Есть много причин склониться к мнению, что причиной его созвания был вовсе не спор о физическом состоянии двух естеств в Царе-Мессии, а нечто другое.

Изложим это сначала по обычным нашим историкам. Совершенно и не подозревая, что цирк, театр и церковь были тогда одно и то же, они говорят о нем много в нашу пользу, даже и рисуя его по образу и подобию современных театров.

Центральным пунктом в Царь-Граде, — говорят они, — был; цирк, который являлся любимым местом для сборищ столичного населения. Там каждый новый император нередко появлялся, тотчас после коронования, в царской ложе, и получал первые приветствия собравшейся толпы. Цирковые (т. е. церковные) партии назывались зелеными, голубыми, красными и белыми, и позднейшая литературная традиция относит эти их названия по носимым цветам еще к мифическим временам Ромула и Рема.

Первоначальное происхождение их и особенно число четыре очень неясно. Нам говорят, что их наименования соответствуют четырем стихиям: земле (зеленые), воде (голубые), воздуху (белые) и огню (красные), но причем же тут стихии? А о числе зрителей говорят, что их бывало до 50 000 человек.

Уже давно, — говорят нам, — эти цирковые (т. е. церковные) партии, называвшиеся в византийское время димами, сделались, выразительницами того или иного политического, общественного или религиозного настроения. Толпа в цирке стала как бы общественным мнением и народным голосом. «Ипподром, — по словам Ф. И. Успенского, — представлял единственную арену, за отсутствием печатного станка, для громкого выражения общественного мнения, которое иногда имело обязательную силу для правительства». Сам император иногда являлся в цирк и давал толпе объяснения.

«В VI веке⁶ особенным влиянием пользовались две партии: голубые (венеты), стоявшие за двуестественность Великого Царя и зеленые (прасины), стоявшие за его монофизитство. Еще в конце правления Анастасия, приверженца монофизитов, в столице вспыхнул против них мятеж, и двуестественная партия, провозгласив нового императора, бросилась в цирк (т. е. церковь), куда пришел и испуганный Анастасий, без диадемы. Он уже велел глашатаям объявить народу, что готов сложить с себя власть, но одноестественники в цирке-церкви вдруг взяли верх, и мятеж прекратился.

⁶ А. А. Васильев. Лекции по истории Византии, Т, стр. 152.

«Со вступлением па престол Юстина и Юстиниана, — говорят нам, — восторжествовала двуестественная точка зрения, а с нею вместе и партия голубых. Теодора же была на стороне партии зеленых одноестественников.

Казалось, не было причины сразу восставать и против царя и против царицы. Но, вдруг, в 532 году, собравшиеся в цирке как будто обезумели. С криками: «О, побеждай!», от которых и сам этот мятеж носит название «Ника!» (т. е. «о, побеждай!») и голубые и зеленые бросились истреблять городские здания и памятники искусства, причем, будто бы, была сожжена и базилика св. Софии, на месте которой позднее был выстроен знаменитый храм св. Софии. Укрывшись во дворце, Юстиниан и его советники уже думали спасаться бегством из столицы. Но в этот критический момент явилась Теодора. «Всякому человеку, появившемуся на свет, необходимо умереть, — сказала она, — но быть беглецом тому, кто был императором, невыносимо... Если ты, государь, хочешь спастись, это нисколько не трудно. У нас есть, средства: вот — море и вот — корабли. Только подумай, как бы после бегства ты не предпочел смерть спасению. Мне же более нравится древнее изречение, что царское достоинство есть прекрасный погребальный наряд».

Император,— говорят нам, — ободрился от ее слов, и дело подавления мятежа, продолжавшегося уже шесть дней, было поручено Велизарию, который загнал бунтующую толпу обратно внутрь цирка-церкви и перебил там от 30 до 40 тысяч мятежников. Восстание было подавлено, и Юстиниан снова укрепился на троне.

Церковные историки Византии, не только (как мы видели сейчас) помнящие слово в слово речь царицы Теодоры к колеблющемуся Юстиниану, но и читающие свободно самые затаенные помышления давно умерших общественных деятелей, не затруднились, конечно, и тут найти псевдо-причины:

«Племянники Анастасия, — оворят они, — умершего в 515 году, т. е. еще 17 лет назад, считали себя обойденными в трононаследовании», а другие были возмущены бессовестными вымогательствами автора юстиниановых законов, этого «Старого плаща» (Трибониана, по-гречески), и префекта Иоанна. Но почему же толпа бросилась не на них, а побежала жечь базилику св. Софии и уничтожать памятники искусства, т. е. прежде всего статуи императоров и богов, так как скульптурные изображения их, хотя бы под видом святых, господствовали вплоть до иконоборства Льва Исаврийского (717—741 г.)? Почему никто не тронул целых шесть дней спрятавшегося Юстиниана и его законника «Старого плаща» и почему после шести дней восстание стало выдыхаться, не достигнув победы, хотя и кричали кому-то неизвестному:

«— О, побеждай!»

Мы видим, что обычное объяснение здесь очень неправдоподобно, если рассматривать вопрос с простой житейской точки зрения.

Но это же событие приобретает яркий смысл, когда мы сопоставим между собою то, что я уже вывел для данного времени в первых книгах «Христа».

Пусть читатель припомнит, что тогда прошло уже 137 лет со времени появления Апокалипсиса, который с нашей точки зрения был зародышем всей теологической, а потом и классической греческой литературы, сменившей прежнюю еврейско-коптскую. В то время он мог уже сильно размножиться от переписок, которые, конечно, немедленно начались благодаря его огненному языку, богатству ярких образов и небывалым до того времени громам и молниям на земных царей и на их государственную церковь—«Врата Господни».

Подробный толковый перевод его я сделал еще во время заточения в Шлиссельбургской крепости, где вычислил астрономически и время составления его VI главы: ночь с 30 сентября на 1 октября 395 года.⁷ Астрономическая часть ее, как я уже имел случай говорить недавно, приведена во введении к 1 тому «Христа», а историческая очерчена в предшествовавшей главе. Вот почему я здесь коснусь только филологической части. В слоге этой книги сильно сказывается библейское влияние. Фразеология ее еще не развита: почти каждая фраза состоит только из главного предложения без придаточных и начинается, как в Библии, союзом «И»,— например, в заключении шестой главы:

«И небо скрылось, свившись как свиток, и всякая гора и остров сдвинулись со своих мест. И цари земные, и вельможи, и богатые, и сильные, и полководцы, и рабы, и свободные скрылись в пещеры и в ущелья гор и говорили горам и камням: падите па нас и закройте нас от лица сидящего на (небесном) престоле и от гнева (созвездия) Овна (VI, 14—15)».

Апокалипсис захватывает читателя не художественно обработанным греческим языком, а богатством нагроможденных друг на друга причудливых аллегорических образов. Фантазия автора, конечно, могла развиться и не на греческой литературе, а на еврейско-коптской, тем более, что он же воспроизводит там и «Песнь Моисея» (которой мы не видим в тексте Библии). Он явно был знаком с распространенной уже тогда еврейско-лирической поэзией и прозой, вроде приведенной нами «Песни Песней». А перейти к своему родному греческому языку⁸ он мог нарочно, с конспиративной целью, так как адресовал свое послание небольшим кружкам своих единомышленников-греков в Малой Азии. Все это подтверждает мое предположение (а никак не полное убеждение), что Апокалипсис в действительности был одной из первых книг только-что возникшей тогда национальной греческой письменности.

⁷ См. мою книгу «Откровение в Грозе и Буре». 1907 г.

⁸ Имя Иоанн — значит Иониец, т. е. грек, хотя и созвучно с Иеговиан.

Благодаря ошеломляющему впечатлению, которое и теперь производит это небольшое произведение, заключающее в себе лишь около 1½ листа современного печатного текста, и легкости его переписки благодаря незначительности его размера, оно могло быть в первый же год переписано не менее, как в 10 экземплярах. Затем неизбежно вступил в свою силу уже обоснованный мною в VI книге «Христа» закон распространения рукописей допечатного периода в геометрической прогрессии, т. е. если в первом году было снято с оригинала 10 копий, и в каждом из следующих годов по 10 копий с каждой новой копии, то через два года ходило бы по рукам уже 100 копий, через три года — 1000, через четыре года — 10 000, через пять — 100 000 копий, и потому, весь читающий по-гречески мир того времени был бы уже ознакомлен с этим произведенном, после чего осталось бы переписывать лишь испортившиеся экземпляры.

Таким образом, ко времени Юстиниана (т. е. через 137 лет!), даже при самой слабой переписке, по две копии в год, Апокалипсис стал бы всем известной книгой, и греческая религиозная письменность благодаря его чтению получила бы мощный толчок к быстрому развитию.

Естественное желание всякого способного к литературному творчеству подражать тому произведению, которое произвело на его ум сальное впечатление, заставило бы многих, знающих греческий язык, писать вместо еврейского по-гречески, и вместе с тем греческий язык стал бы делаться одним из таких, познакомиться с которым было обязательно для тогдашнего образованного человека.

Язык этот стал бы, наконец, конкурировать с библейско-коптским, особенно после того, как появился в конце VII века другой гениальный египетский писатель Иоанн Дамасский (676—777) со своим поэтическим евангелием, начинающимся восхвалением «Слова», как особого творческого существа. «В начале было Слово, и Слово было у бога, и Слово было бог, и без него не произошло ничто из существующего».

Мы видим, что греческая литература с новой точки зрения начата не Орфеем и не Гомером, а заложена автором Апокалипсиса и продолжена творцом евангелия Иоанна. И только уже потом, развившись в Византии на религиозных книгах, она перешла и к светским сюжетам, особенно в крестоносный период. А потом она была обильно пополнена в Западной Европе и даже залита, как водами потопа, произведениями тамошних эллинистов-анокрифистов, создавших вместе с классической латинской и всю классическую греческую литературу.

В данном случае нам пет нужды разбирать ее дальнейший ход, а надо только отметить, что ожидания второго пришествия Великого Царя должны были сильно волновать души всего населения Ромейской империи ко времени Юстиниана, и все предшествовавшие соборы были собираемы не для споров о том, единосущен или подобосущен богу отцу Царь-Заступник, но скорее всего и ожидании его прихода в астрологически предсказанный день. А после того, как этот день окончился благополучно, был суд над обнаружившимися лже-пророками и предание их анафеме за то, что напрасно перепугали всех, и вместе с ними проклиналось, конечно, и все то направление религиозной мысли, которого они держались.

Такова, вероятно, и была причина сознания так называемых третьего и четвертого соборов, а с ними и пятого (при Юстиниане). К астрологическим прецедентам последнего я теперь и обращаюсь.

И в первой книге «Христа», да и здесь, недавно, я уже подробно говорил, как около 80 лет до пятого собора появилась в 453 году, на библейском языке, расширенная и сторицею пополненная, версия Апокалипсиса под именем Осилит бог (Иезеки-Ил, по-еврейски), из исторической части которого я привел выписки и в предшествовавшей главе. Я уже говорил, как около того же времени было написано (453—456 г.) новое пророчество в том же роде под названием «Помнит Громовержец» (Захар-Ия), и как еще несколько ранее появилось пророчество «Грядущее Освобождение» (Иса-Ия) и «Громовержец пускает свою стрелу» (Иерем-Ия, 451 г.). Мы видим, что ко времени Юстиниана собралась уже и на еврейском языке грозная апокалиптическая литература, чтение которой не могло не действовать на нервы населения и особенно земных царей. Она дополнила возникшую тогда астрологию еще новым вариантом: истолкованием появления на небе комет, как мечей бога-Громовержца, поднятых на земных царей за их грехи, а в числе главных царских грехов, конечно, фигурировало на первом месте, хотя и не гласно, собирание налогов.

Какое сильное впечатление на фоне апокалиптического мировоззрения играли кометы, лучше всего видно из библейского пророчества Иеремия (которое в переводе просто значит: «бог-Громовержец пускает свою стрелу»).

Описывая современную ему государственную церковь Византии, как проститутку, называющую себя Вратами Господними (БАБ-ИЛУ, по русски — Вавилон), автор изображает комету Галлея, как огненную головню на небе:

«Опоясывайтесь веревками в знак горести, плачьте и рыдайте, говорит он, — потому что пылающая головня Грядущего еще не отошла от вас (гл. I) и когда она к вам придет, замрет сердце каждого царя и князя, ужаснутся священники и изумятся пророки! Жгучий ветер понесется с опустелых высот неба на дорогу дочери моего народа, но он налетит не для обвевания и освежения ее! И еще большая буря нагрянет от той головни, когда Грядущий произнесет свой приговор.

«Вот, поднимается она, подобно огненному облаку, колесница ее как вихрь, кони ее быстрее орлов. . .  Горе нам! горе! Мы все погибнем! Вымой же злые намеренья из твоего сердца, Город Успокоения, чтобы спастись! До каких пор будут жить в тебе скверные мысли? . . .

«Я чувствую боль во всех моих внутренностях. Мое сердце стонет, я не могу молчать, потому что ты, моя душа, уже слышишь звук трубы и крики сражения! Гибель идет за гибелью! Я провижу, как в один миг будут разрушены мои шатры и палатки! Долго ли еще я буду видеть это огненное знамя, слышать (в шуме ветра) звук трубы? Мне кажется, что я смотрю на землю, — и она пуста, на небеса — и нет в них света! Смотрю на горы — они дрожат, на холмы — они колеблются! Смотрю — и нет более человека, и все небесные птицы разлетелись! Плодородный край мой стал пустынею, и города его разрушились пред лицом Грядущего, бога, пред его пламенной головнею.

«— Я изрек определение, — сказал Грядущий бог, — и не раскаюсь в нем и не отступлю от него! Вот, бежит весь город от шума конницы и стрелков, все жители его ушли в густые леса, убежали на скалы! А ты, опустошенная (ромейско-византийская церковь), что станешь делать? Напрасно наряжаешься ты в пышные одежды, надеваешь на себя золотые украшения, подрисовываешь румянами свои веки! Презрели тебя твои возлюбленные, они ищут твоей души!» (глава III).

«Вот восходит (Орион, рис. 88), как лев, с роскошных берегов Эридана на укрепленное жилище Бога. Я заставлю их («Врата Господни») убежать с него .и поручу его моему избранному . . . Кто может изменить мое время и какой пастырь решится мне противостоять (гл. L)»

Рис. 88. Созвездие Ориона (из старинной астрономии).

«Бегите же из «Врат Господних», пусть каждый спасет свою душу, потому что наступило время отмщения Грядущего бога, и он воздаст им должное. Они были Золотою Чашею, опьянявшею всю землю. Народы пили из нее вино и безумствовали (гл. XXXI).

«О ты, живущая при великих водах (Византия, раскинувшаяся на обоих проливах), ты, изобилующая сокровищами! Пришел твой конец, переполнилась мера твоей жадности! Вот, я иду против тебя, Губительная Вершина, разоряющая всю землю, я протяну к тебе мою руку и низрину тебя со скал, и будешь ты вершиной обгорелой!.. Поднимите же на земле знамя восстания, трубите в трубы среди народов, зовите на нее и отщепенскую Араратскую Армению и Германию!⁹ Поставьте против нее полководца (Аттилу) и нагоните на нее его коней как щетинящуюся саранчу!

«Вооружите против нее народы и царей Венгрии,¹⁰ всех ее военачальников и градоправителей и всю подвластную ей страну! Земля трясется и дрожит... Гонец скачет навстречу гонцу и вестник — навстречу вестнику, чтобы возвестить властелину «Врат Господних», что твердыня его взята со всех концов».(Иеремия, LIV).

«Выходи же из нее мой народ, спасай каждый свою душу от пламени гнева Громовержца! Я напою допьяна их князей и мудрецов, губернаторов и градоначальников и всех их воинов, и заснут они сном вечным и никогда уже не проснутся».

⁹ אררט מני (АРРТ МИНИ) — отщепенская Араратская страна, Армения. А страна אשכנז (АШКНЗ) — название Германии у средне-вековых евреев.

¹⁰ מדי (МДИ) — обычно переводят Мидия и считают за часть Персии, но скорее МДИ значит — мадьяр, венгерец.

Рис. 89. Большая Комета 1858 года в виде меча, возбудившая в народе разговоры о предстоящей войне. Такие были и ранее.

Таково основное содержание пророчества «Иеремия», которое по своему характеру представляет очень неоднородную книгу. Но апокалиптическое влияние в ней видно на каждой странице. Здесь в виде пылающей головни, как я уже показал, описана комета Галлея, как она явилась в 451 году за 80 лет до мятежа с лозунгом: «О побеждай!»

А в пророчестве Иса-ия, которое можно перевести — бог Спаситель (бог Исус), мы видим комету в форме меча.

Рис. 90. Комета-Меч. (Из старинной латинской астрономии.)

Рис. 91. Созвездия Персея и Возничего с козлятами. (Из старинной астрономии.)

Рис. 92. Созвездие Овна. (Из старинной латинской астрономии.)

«Приходите и слушайте, народы! Внимайте, племена! Пусть слушает Земля и все, что ее наполняет, вселенная и все рождающееся в ней!

«Вот, пришел гнев Грядущего бога (меч-кюмета) на все народы, и ярость его на все их воинства. Он проклял их и отдал на заклание!... Свернутся небеса, как свиток папируса, и все звезды небесные упадут... как увядший лист со смоковницы. Уж меч на небесах упился кровью (явился над огнем вечерней зари).

«Вот, он идет на Рим  (Эдом) и на сборище, преданное закланию. Вот, он сделался красным от крови Овна и Козлят (рис. 91 и 92), потому что совершается жертвоприношение у Грядущего бога на его ограде (комета в Овне заходила за кровавую полосу зари на горизонте).

«Все реки (в Твердыне «Врата Господни») превратятся в смолу, сама она в серу, и вся страна ее будет горящею смолою. И не будет она гаснуть ни днем ни ночью, и вечно будет подниматься ее дым...

«И завладеют ею пеликаны и ежи, и поселятся в ней совы и вороны. Над ней будет протянута вервь (небесная параллель) разорения и отвес (небесный меридиан) уничтожения, и не останется в ней никого из ее знати, которого можно было бы провозгласить царем, и все князья ее обратятся в ничто. Ее дворцы зарастут колючими растениями, а башни крапивой и репейником, и она сама будет жилищем шакалов и пристанищем гиен. В вей волки будут встречаться с дикими кошками, сатиры перекликаться друг с другом и ночные привидения находить себе покой. Там будет гнездиться и высиживать свои яйца летучий змей и, выведя потомство, будет собирать его под свою сень.

«Отыщите все это в Книге Грядущего бога (Апокалипсисе) и прочитайте! Ни одно из этих предсказаний (Иоанна) не замедлит прийти, и ни одно не заменится другим» (Исайя, XXXIII)!...

Так оканчивается прямой отсылкой к Апокалипсису средняя часть пророчества «Исайя». И, обратившись по ее указанию к книге Иоанна, мы, действительно, находим и ней все это, даже в нескольких главах.

Таковы были страхи предшествовавшего Юстиниану поколения, такова была тогда моральная атмосфера в Ромее-Византии, которая должна была еще сгуститься благодаря развившимся от дионисианско-христианских храмовых оргий венерическим болезням и завоевательной политике Юстиниана, требовавшей больших налогов. И как только мы станем на эту точку зрения, так нам не будет более ничего нужно для того, чтобы сразу увидеть действительную физиономию восстания с криками кому-то невидимому: «О, побеждай!».

Комета Галлея в наше время, повидимому, уже сильно диссоциировалась и близка к своему концу, а при первых появлениях, начиная с 451 года, она несомненно была чудовищно большою, так как вызвала огромное число испуганных описаний.

Она явилась по найденным в Китае летописям (см. их в VI книге «Христа») в январе 532 года, или же это была другая комета как раз с периодом в 121 год, уже распавшаяся теперь на метеориты. Нет ни малейшего сомнения, что такой меч на небе, гулявший среди созвездий, конечно, не один месяц, вызывал большое волнение умов при мессианских страхах того времени, что сопровождалось и вещим с астрологической точки зрения сочетанием планет. Юпитер тогда гонялся взад и вперед за Сатурном при входе в поворотное Созвездие Рака, первичный символ возвращения даря Мессии, где припасен для него и Осел. Марс с января 532 года по сентябрь ходил взад и вперед между созвездием суда—Весами и созвездием смерти — Скорпионом, а солнце, увлекая за собой Меркурия и Венеру, спешило присоединиться в июне к Сатурну и Юпитеру. И вот, когда Солнце, Сатурн, Юпитер и Меркурий соединились вместе в Раке, где астрологи помещали и Ясли Христа, и осла с ослицей, Венера в виде утренней звезды появилась около Плеяд в созвездии Тельца над восходящим Орионом, символом арианского богоборства, подтверждая слова Апокалипсиса «Побеждающему дам звезду утреннюю». Но это все, как длительное явление, может быть, только взвинтило бы нервы ждущему второго пришествия Цара-Мессии населению Византии, если б не присоединилось сюда одно неожиданное страшное явление. Во время вечерней мистерии в царь-градском цирке-церкви, как только на западе зашло Солнце, из-за восточного горизонта в созвездии Смерти —Скорпионе — вышла вместе с красным Марсом полная луна, но не обычная, а «ужасная», подобная кровавому пятну, как часто бывает при ее затмениях, напоминая собою слова Апокалипсиса о приметах судного, последнего дня: «и стало солнце мрачно, как волосяной мешок, а луна как кровь». Случилось полное лунное затмение 3 июня 532 года при самом входе Луны из символа небесного Суда—Весов в созвездие смерти Скорпиона (около 270° современной эклиптикальной долготы). Средина его была около 8 часов вечера по царь-градскому времени, а конец, перед которым луна принимала все цвета земной полутени, должен был произойти уже полной ночью около 9 часов 42 минут.

При том встревоженном положений, которое навевал в продолжение полугода висящий в небесах меч, при зловещем расположении планет и при убежденном настроении, что Царь-Мессия действительно придет скоро, па-днях, на землю, такое новое осложнение действительно могло привести к тому, что кто-нибудь из фанатиков, потерявших терпение от долгих ожиданий, отчаянно крикнул к символу Великого Царя восходящему созвездию Змиедержца, под ногами которого все происходило: «О, побеждай!» и под этим лозунгом повел всех присутствовавших на погром правительственных статуй и фискальных учреждений государства.

А перепуганному императору, его супруге, полководцу Велизарию и всему его воинству ничего не оставалось делать, как сидеть, спрятавшись в своих укрепленных помещениях.

Но вот, прошли шесть дней. «Побеждающий» не являлся, несмотря на все мольбы верующих. Все в природе было спокойно, как всегда. Вожди восстания растерялись. Разочарованные последователи один за другим бросали их, и на седьмой день ободрившемуся императору и его войскам нетрудно было справиться с остатком толпы, еще ожидавшим Царя-Мессию на священном цирке.

Мы видим, что все несуразное приходит здесь в ясный вид и получает логический смысл, когда мы посмотрим на этот предмет «при свете звезд».

Апокалипсис и пророческие книги Библии становятся с новой точки зрения несравненно более надежными первоисточниками для выяснения религиозных течений давнего времени, чем клерикальные апокрифы Эпохи Возрождения. И все они называют тогдашнюю государственную церковь блудницей и, повидимому, не в одном аллегорическом смысле.

«— Пали, пали Врата Господни! — восклицает автор Апокалипсиса в конце 395 года. — Пала Великая крепость, сделалась пристанищем бесов и всякого нечистого духа, всякой нечистой и отвратительной птицы за то, что яростным вином своего блудодеяиия она напоила все народы. Цари земные развратничали с нею, и купцы земные разбогатели от ее великой роскоши. Выйди из нее, мой народ, чтобы не участвовать тебе в ее грехах и не подвергнуться ее наказанию. Воздайте ей так, как она воздавала вам! В чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое» (Ап. VIII)!

Но голос автора Апокалипсиса в конце III и в IV веке был еще слаб, вероятно благодаря малой распространенности греческого языка в литературе, и только в V веке мы видим яркие отражения его в библейских пророчествах, которые рисуют государственную церковь (т. е. цирк) даже и в начале шестого века совершенно так же, как позднейшие христианские писатели обрисовывают культ Вакха-Диониса.

Библейские сказания этого времени о сильном развитии торговли Царь-Града (по-еврейски — Город-Цур или Город-Царь) тоже показывают на эпоху Юстиниана.¹¹

Вот. например, строки из того же пророчества Осилит Бог (Иезеки-Ил).

«Скажи, сын человеческий, Царю-Городу, расположенному у входа в море, торгующему с народами на многих островах: Царь-Город! Ты говоришь о себе: «я совершенство красоты!» Да! В сердце морей твои пределы. Из гермонских кипарисов делали обшивки для твоих кораблей и из кедров Белой Горы твои мачты... Узорчатое полотно из Миц-Рима употреблялось на твои паруса и служило флагом. Яхонтовая и пурпурная краска с островов Елисы (Еллады) покрывала твою палубу... Всякого рода морские корабли и корабельщики производили твою торговлю. Галл, славянин¹² и ливиец находились в твоем войске и служили ратниками. Они вешали у тебя свой щит и шлем и составляли твое величие» и т. д. и т. д. (Иезек., XXVII).

¹¹ Пишется то צר (ЦР), то צור (ЦОР) и неправильно произносится теологами как Тир (возможно с целью затемнить сущность дела). А слово царь есть восточное сокращение слова Цезарь.

¹² פרס (ПРС) обычно переводят — перс. Но исторически немыслимо ни со старой, ни с новой точки зрения, чтоб величие города Тира составляли персидские войска. Это испорченное פרזי (ПРЗИ) — паризи, фризы, француз, парижанин... Точно так же и слово לוּד (ЛЮД) — скорее всего не мифический лидиец, а название славянских войск, — люди.

Рис. 93. Современная нам внутренность Храма Мудрости (Айя СоФия) в Царь-Граде. Фото А. И. Комеча

Книга эта, как я уже астрономически показывал в первом томе, написана в средине V века нашей эры, и библейский Царь-Город в ней — несомненно Царь-Град христианских писателей. Вот как А. А. Васильев описывает его торговлю при Царе-Законодателе (Юстиниане, по-гречески):

«Восточная Римская империя с таким центром, как Константинополь, оказалась силою обстоятельств в роли посредника между западом и востоком, и подобная роль ее продолжалась до эпохи крестовых походов.

«Главных торговых путей было два: один сухопутный, другой водный. Первый караванный путь шел от западных границ Китая, через Согдиану (современную Бухару), к персидской границе. Там происходила перегрузка товаров из рук китайских купцов в руки персидских, которые уже отправляли их дальше и определенный таможенный пункт на византийской границе. Другой, водный путь, шел таким образом: китайские купцы на кораблях везли свои товары до острова Тапробаны (теперь Цейлон), на юг от полуострова Индостана, где товары перегружались, преимущественно, на персидские корабли. Последние везли их по Индийскому океану и Персидскому заливу к устьям Тигра и Евфрата, откуда вверх по Евфрату товары доходили до лежавшего на этой реке византийского таможенного пункта. Особенно важною отраслью торговли был китайский шелк, на который был громадный спрос в Византии. Даже коконы шелковичного червя были наконец доставлены в нее и она быстро освоилась с этим делом: появились собственные плантации шелковицы. Главные фабрики шелковых тканей были в Константинополе, затем в сирийских городах Бейруте, Тире, Антиохии и, наконец, позднее в Греции. Шелковое производство стало давать империи крупные доходы. Византийские шелковые ткани расходились но всей Западной Европе и украшали дворцы западных государей и частные дома богатых купцов. Таким образом, во время Юстиниана византийская торговля пережила один из важных моментов в своем развитии. В связи с нею был построен на границах империи ряд укреплений (castella): в северной Африке, на берегах Дуная и Евфрата, в горах Армении и на Крымском полуострове. Еще в настоящее время сохранились развалины укреплений на всем протяжении бывшей Византийской империи».

Все это вполне согласно с описаниями Царя-Города (Цора-Тира в пророческой части Библии), да и апокалиптические описания роскоши блудливых «Врат Господних» подтверждаются историками Византии. «Громадное количество мрамора различных цветов и оттенков, — говорят нам, — было свезено в Царь-Град из наиболее богатых копей. Золото, серебро, слоновая кость и драгоценные камни должны были придать еще более, блеска сооружаемому там Юстинианом Храму Мудрости (Софии по-гречески)». Он пригласил из малоазиатских городов двух архитекторов: Цветущего (Анфемия) из Траллеса (Tralles) и Дар Изиды (Исидора) из Милета. Они деятельно принялись за работу, имея под своим наблюдением до 10 000 рабочих, и в декабре 537 года, в присутствии императора, произошло торжественное освящение Храма Мудрости (Софии). Позднейшая традиция сообщает, что, будто бы, восхищенный Юстиниан при входе туда произнес:

Рис. 94. Часть внутренности храма Святой Мудрости (Айя София) в Царь-Граде в настоящее время.

«— Слава богу, удостоившему меня совершить такое дело! Я победил тебя, Соломон!»

А на самом деле и легенда о Храме Соломона была вызвана не иначе как этим самым храмом, который, однако, с тех пор не раз был реконструирован. В былые времена, — говорят нам, — перед храмом находился обширный двор — атриум, окруженный портиками, посреди которого был прекрасный мраморный фонтан. По обеим сторонам главной части были построены двухэтажные арки с богато украшенными колоннами из многоцветного мрамора, мрамором же была выложена и часть стены.

Главный труд для строивших Храм Мудрости, с которого, фантастически списан «Храм Соломона» в Библии, заключался в возведении громадного и вместе с тем легкого купола, но первый купол обрушился еще при Юстиниане и отстроен вновь. Путешественники с восторгом говорили об этом храме. Так, русский паломник XIV века, Стефан Новгородский, писал в своем путешествии: «о святой Софии, премудрости божией, ум человечь не может ни сказати, ни вымести». Несмотря на довольно частые в сильные землетрясения Храм Мудрости стоит и теперь, обращенный с 1453 года в мечеть. Вот, несколько его изображений (рис. 93—95).

Но Юстиниан строил и другие храмы. Приблизительно в пяти километрах от Равенны, где после остготов, с половины V до половины VI века, жил византийский наместник, в пустынной лихорадочной местности, а в средние века был богатый торговый порт города, возвышается, приписываемая ему, совершенно простая по внешности церковь «Аполлинария (т. е. посвященная Аполлону) in Classe», представляющая собой по форме настоящую древнюю базилику. Сбоку ее стоит круглая колокольня более позднего происхождения, а внутри церковь имеет три «корабля», т. е. отделения. Тут в украшенных скульптурными изображениями саркофагах, вдоль церковных стен, были погребены наиболее известные архиепископы Равенны. Мозаика VI века находится в глубине апсиды и изображает «посвященного Аполлону» покровителя Равенны, стоящим с поднятыми руками на фоне мирного пейзажа и окруженным ягнятами. Над ним, на голубом, усеянном золотыми звездами фоне «большого медальона» красуется крест, осыпанный драгоценными камнями. Другие мозаики относятся историками к более позднему времени.

Но самым важным монументом в Равенне для суждения об искусстве эпохи Юстиниана является церковь «Оживленного» (Виталия), которая почти вся, сверху донизу, покрыта скульптурными и мозаичными украшениями. На одной скульптуре изображен сам царь Управда, Юстиниан, окруженный епископом, священниками и светскими лицами. На другой мозаике изображена его супруга, «Божий подарок» — Феодора, окруженная своим, штатом.

Рис. 95. Храм Святой Мудрости (Айя СоФия) в Царь-Граде в настоящее время; разрез в длину. (По Гнедичу.)

В принадлежности их времени Юстиниана, конечно, можно сомневаться, но, вот египетские храмы, особенно Дендерский, несомненно принадлежат его времени, как показывают знаменитые зодиаки на их потолке, из которых круглый показывает астрологически 15 марта 568 года, а четырехугольный — 6 мая 540 года. По ним-то лучше всего и судить об архитектуре .и скульптуре и даже о религиозной символистике того времени. Последняя в христианских странах, конечно, обновлялась в живописной части много раз в связи с новыми представлениями последующих поколений: ведь, только с недавнего времени стали дорожить стариною. Оба эти зодиака уже даны на рисунках и описаны в VI книге «Триста».

Юстиниан умер в 565 году, и после его смерти опять заговорили, по словам Иоанна. Ефесского, о близкой кончине мира. И вот, несмотря на все эти храмы, английский историк Финлей так написал об том времени:

«Может быть, не было периода в истории, когда общество находилось в состояний такой всеобщей деморализации».

Ближайшими преемниками Юстиниана были, как уже сказано выше, Управда II (Юстин II) Младший (565—578 г.), затем Тиверий (Тибрский) II (578—582 г.), Маврикий (т. е. Чернявый), (582—602 г.) и «Тюлень» (Фока, 602—610 г.). Из них более других выдавался энергичный воин Маврикий, и большим влиянием на государственные дела отличалась София, супруга. Юстина II, напоминавшая Феодору.

Пятидесятилетний мир с Персией, заключенный в 562 году Юстинианом, был нарушен при Юстине II, который не захотел дальше платить условленной ежегодной суммы денег. В это время с целью общих действий против Персии чуть не завязались, — говорят нам, — сношения Византии с тюрками, которые, появившись незадолго перед тем у Каспийского моря, завладели страною между Китаем и Персией. Тюркское посольство, — повествуют нам, — после долгого пути прибыло в Царь-град, где встретило любезный прием и, будто бы, предложило византийскому правительству посредничество в торговле шелком между Китаем и Царь-градом, а вслед за тем как-то стушевалось у историков без следа. Можно думать, что его и не было.

В это время весь Балканской полуостров еще был занят славянами-аварами (а не завоеван ими у греков, как нам говорят, желая объяснить отсутствие в нем «древне-греческой культуры» в средние века). Большая часть Италии была населена арианами-ломбардцамн (лонгобардами). Римская область была совершенно окружена ими с севера, востока и юга.

Ближайшие императоры после Юстиниана держались, — говорят нам, — двуестественности царя-Мессии и преследовали одно-естественников-монофизитов, например, при Юстине II. И в это же время римские понтофексы впервые начали приобретать .значение. Так в письме к императору Маврикию великий понтифекс Григорий обвиняет тогдашнего царь-градского патриарха Иоанна Постника в чрезмерной гордости.

«Я должен, — писал папа, — воскликнуть: о, времена! о, нравы! (o, tempora! o, mores!)! В такое время, когда вся Европа подпала под власть варваров, когда города разрушены, крепости срыты, провинции опустошены; когда поля остаются без рук, идолопочитатели свирепствуют и господствуют на погибель верующим, — в такое-то время священнослужители домогаются тщеславных титулов и гордятся тем, что носят новые, безбожные наименования, вместо того, чтобы повергаться в прах, обливаясь слезами! Разве я защищаю, благочестивейший государь, свое собственное дело? Неужели я хочу, говоря сие, отомстить свою личную обиду? Нет, я говорю в защиту дела всемогущего бога и дела вселенской церкви... Кто оскорбляет святую вселенскую церковь, в чьем сердце бушует гордость, кто хочет пользоваться особенными титулами и, наконец, хочет своим титулом поставить себя выше прерогативы вашей власти, — того нужно наказать».

А потом, когда этого возлюбленного смугляка-Маврикия убил тюлень-Фока, Григорий, перевернув фронт, писал, — говорят, — и ему:

«Слава в вышних богу! Да веселятся небеса и да торжествует земля (Псал. XCV, II). Весь народ, доселе сильно удрученный, да возрадуется о ваших благорасположенных деяниях!.. Пусть каждый наслаждается свободой под ярмом благочестивой империи. Ибо в том и состоит различие между властителями других народов и императорами, что первые господствуют над рабами, императоры же римского государства повелевают свободными!»

Но только второй преемник Григория добился того, что Фока запретил царь-градскому патриарху именоваться вселенским и объявил, по словам одного первоисточника, чтобы «апостольский престол блаженного апостола Петра в Италии был главою всех церквей».

Так впервые римские понтифексы приобрели себе не только самостоятельность, а и главенство. В память таких добрых отношений между Римом и Ромеей на римском форуме была воздвигнута равеннским экзархом поныне существующая колонна с хвалебною надписью в честь Фоки. Во главе византийского управления Италией был поставлен генерал-губернатор с титулом экзарха, которому всецело были подчинены гражданские чиновники и резиденция которого находилась в Равенне.

Таким образом, основание равеннского экзархата относится к концу VI века, ко времени императора Маврикия, а ранее не было даже и этой автономии. Обладая неограниченными полномочиями, экзарх пользовался царским почетом: его дворец в Равенне назывался священным (Sacrum Palatium), как место царского пребывания. Когда экзарх приезжал в Рим, ему устраивалась царская, встреча: сенат, духовенство и народ в торжественной процессии встречали его за стенами города. Все военные дела, гражданская администрация, судебная и финансовая часть Италии, — все находилось в полном распоряжении экзарха.

А Рим стал впервые выдвигаться на первый план лишь как место пилигримства к упавшему там с неба с громом и блеском апостолу Камню (апостолу Петру, по-гречески). Но об этом я уже достаточно говорил в V и VI томе.

Начало африканского или, как его часто называют по резиденции, карфагенского экзархата относится также к концу VI века, ко времени императора Маврикия, и африканский экзарх обладал такими же неограниченными полномочиями, как и его итальянский коллега.

Теперь поговорим опять немного и о греках в Византии.

Когда в двадцатых годах прошлого столетия, — говорит А. А. Васильев,¹³— вся Европа был охвачена чувством глубокой симпатии к грекам, поднявшим знамя восстания против турецкого ига; когда после геройского сопротивления эти бойцы за свободу сумели отстоять свою самостоятельность и, благодаря помощи европейских держав, создали независимое греческое королевство; когда увлеченное европейское общество видело в этих героях сынов древней Эллады и узнавало в них черты Леонида, Эпаминонда, Филопемена, — в это время из одного небольшого немецкого города раздался голос, который заявлял пораженной Европе, что в населении нового греческого государства нет ни одной капли настоящей эллинской крови, что весь великодушный порыв Европы помочь возрождению священной Эллады основан на недоразумении. Человек, решавшийся открыто выступить в такой момент со своей новой теорией, потрясающий до основания верования тогдашней Европы, был профессор всеобщей истории в одном из немецких лицееев, Фалльмерайер.

¹³ А. А. Васильев. Лекции по истории Византии, I, стр. 175.

В первом томе его вышедшей в 1830 году «Истории полуострова Мореи в средние века» мы читаем следующие строки:

«Эллинское племя в Европе совершенно истреблено. Красота тела, полет духа, простота обычаев, искусство, ристалища, города, древняя роскошь колонн и храмов, даже самое имя этого племени, — все исчезло с поверхности греческого континента. Двойной слой из обломков и тины двух новых, различных человеческих рас покрывает могилы древнего народа. Бессмертные творения его духа и некоторые развалины на ротной почве являются теперь единственными свидетелями о том, чем когда-то был народ Эллины. И если бы не эти развалины, не эти могильные холмы и мавзолеи, не эта земля и не злополучная участь ее обитателей, на которых европейцы нашего времени в порыве человеческого умиления изливали всю свою нежность, свое восхищение, свои слезы и красноречие, — то пришлось бы сказать, что один пустой призрак, бездушный образ, существо, находящееся вне природы вещей, взволновало глубину их сердец. Ведь, ни единой капли настоящей, чистой эллинской крови не течет в жилах христианского населения современной Греции. Скифские славяне, иллирийские арнауты, дети полуночных стран, кровные родственники сербов и болгар, далматинцев и московитов, — вот, те народы, которые мы называем теперь греками и генеалогию которых, к их собственному удивлению, возводим к Периклу и Филопемену... Население Греции со славянскими чертами лица или с дугообразными бровями и резкими чертами албанских горных пастухов, конечно, не произошло от крови Нарцисса, Алкивиада и Антиноя; и только романтическая, пылкая фантазия в наши дни еще может грезить о возрождении древних эллинов с их Софоклами и Платонами».

На Фальмсрайера все напали, но опровергнуть его не могли. Анатомические особенности современных греков сами говорят за себя. О вырезании же древних классических греков поголовно славянами, или о целиком уничтожившей их чуме, — как допускал Фальмерайер, — можно говорить только с отчаянья. Но Фальмерайер был прав, неожиданно для самого себя, назвав древнюю классическую Элладу «одним пустым призраком, бездушным образом, существом, находящимся вне природы вещей». Только что показанное нами полное отсутствие лиц греческого происхождения у власти и в войсках Ромеи-Византии с самого ее основания тоже подтверждает нашу мысль, что вплоть до династии Комненов в XI веке нашей эры греки в Византии были только полудикарями, и вся классическая Эллада — волшебная сказка Эпохи Возрождения. Даже и теологическая литература на греческом языке началась только с Апокалипсиса в конце IV века нашей эры, а светская — еще значительно позднее и пышно развилась она большею частью уже вне стран с коренным греческим населеньем, в Западной Европе.

Все недоразумение произошло от обычая переписчиков пред-печатного времени не ставить на своих копиях имен их первоначальных авторов, вследствие чего эти имена быстро затеривались и заменялись фантастическими прозвищами воображаемых древних писателей и ученых. А потом в эпоху инквизиции и сами авторы стали выдавать свои произведения за древне-греческие.

назад начало вперёд