Рис. 75. Цирк-церковь классического периода ромейского христианства.
(По реставрации современных нам историков.)
Рис. 75. Цирк-церковь классического периода ромейского христианства. (По реставрации современных нам историков.) |
Переместив Апокалипсис в конец IV века и все библейские пророчества, как явное подражание ему, в средние века Великой Ромеи, мы вместе с тем невольно увлекаем туда же и всю остальную библейскую литературу, как однородную с пророчествами и по языку, и по идеологии.
Значит, «еврейская» литература пышно развилась, начиная только с IV века нашей эры. Она была сначала со времени Диоклетиана богослужебною, подобно тому как латинская в Эпоху Гуманизма у католиков. По-еврейски, да и то не в нашем современном произношении, а скорее в коптском, говорили и писали прежде всего ромейские священники, вследствие чего этот язык и получил название ромейского или с прибавкой определительного члена а-рамейского. Кроме священников; на нем говорили, вероятно, и правящие классы Великой Ромеи IV—VII веков, и он был также и законодательным языком, а остальное, рабочее население говорило на местных наречиях. Так как в то время храм и театр еще не отделились друг от друга, то на этом же языке совершались и все вообще публичные представления, на которые толпа, конечно, могла смотреть лишь как на пантомиму современного нам балета.
С этой точки зрения нам особенно интересна здесь знаменитая «Песнь Песней», представляющая на деле простую театральную пьесу, первый зародыш современной нам драмы, как независимо от меня вывел и Б. И. Топоровский, сопоставления которого я резюмировал выше.
Я привожу эту маленькую пьесу целиком в литературном переводе, сделанном мною уже несколько лёт назад, снабдив для легкости чтения отдельные реплики действующих лиц соответствующими им заголовками: он, она, хор девушек и хор юношей. Написанная сплошь без всяких заголовков в наших церковных переводах она кажется читателю каким-то сумбуром, а при соответствующих отметках она принимает следующий вид.
Сцена — открытый театр-цирк; она же — первичная церковь. Из здания, сзади сцены, выходят, как из алтаря, хор девушек на одну сторону и хор юношей на другую. Выходят ОН и ОНА (рис. 75).
О, целуй меня поцелуями своих губ, потому что ласки твои лучше вина! Твои духи приятны для обоняния, твое имя как бальзамовое масло! За это девицы тебя любят. Влеки меня за собою: мы все готовы бежать с тобой! Поведи меня, князь, в свои чертоги, мы восхищаемся и радуемся тобою, превозносим твои ласки лучше вина! Не даром тебя любят! (К хору): Девицы Святограда! Смугла я, но красива, как арабские шатры, как занавесы царя Миротворца. Не смотрите на меня, что я смугловата, это опалило меня солнце. Сыновья моей матери разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, а своего виноградника я не устерегла. (Снова ему): Скажи мне, любимый моею душою, где ты пасешь? Где лежишь в полдень? К чему мне быть скиталицею возле стад твоих товарищей?
Если не знаешь, прекраснейшая из женщин, то иди по следам своих овец и козлят подле пастушеских жилищ. Ты подобна кобылице в колеснице царя, подруга моя! Прекрасны твои ланиты под серьгами, прекрасна твоя шея в ожерельи. Золотые лодвески мы сделаем тебе с серебряными блестками.
Пока князь сидел за своим столом, мое яблоко любви испустило свое благовоние. Как пучок мирровых ветвей, друг мой пребывал у моих грудей. Мой друг у меня, как кисть лавсонии в виноградниках Козьего Глаза.
Ты прекрасна, моя подруга, ты прекрасна! Глаза твои как у голубки.
Ты прекрасен, мой друг, ты желателен, а постель у нас — трава. Кровли дома нашего — кедры, а потолок наш — кипарисы.
Я — нарцис равнины, о лилия долин! (К публике) Как лилия между тернами, так подруга моя между девушками.
Что яблонь между лесными деревьями, то друг мой между юношами. В тени этой яблони любила я сидеть, и плоды ее были сладки для моего вкуса. Он водил меня в виноградник, и знамя его надо мною была любовь. (В публику:) Подкрепите меня пастилою, освежите меня яблоками, потому что я больна любовью. Вот, левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. (Хору девушек:) Заклинаю вас, девицы Святограда, сернами и полевыми ланями: не будите, не возбуждайте любовь, пока она не придет. Чу! Голос моего друга! Вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам. (В публику): Мой друг похож на серну, на молодого оленя. Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в наши окна, подсматривает сквозь решетку. Друг мой начал говорить мне: встань, моя подруга, моя красавица! Иди сюда, потому что зима уже прошла, дождь миновал, прошел. Цветы показались на земле, наступило время песней, и голос горлицы слышен на нашей земле. Ягоды смоковницы созрели, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, моя подруга, моя красавица, иди сюда, голубка моя, сидящая в ущелий скалы под кровом утеса! Покажи мне твое лицо, дай мне услышать твой голос, потому что он так приятен, а лицо твое так мило!
Ловите шакалов и лисенят, которые портят наши виноградники в цвете! Друг мой принадлежит мне, а я ему, пасущему между лилиями. (Ему): Пока день дышит прохладою и ложатся тени, обратись ко мне, мой друг, сделайся подобен серне, или молодому оленю на рассевшихся горах. (Снова в публику): На моем ложе ночью я искала любимого моею душою, искала я его, и не нашла. Встану я, пройдусь по городу, по улицам и площадям, поищу любимого моею душою. Искала я его, но не нашла. Встретили меня сторожа, проходящие по городу. Не видели ли вы любимого моею душою? И едва отошедши от них, нашла я любимого моею душою, ухватилась за него и не отпустила его, пока не привела в дом матери, родившей меня, во внутренние комнаты. (Снова хору девушек): Заклинаю вас, девицы Святограда, сернами и полевыми ланями: не будите, не возбуждайте любви, пока она не придет.
Кто это выходит из пустыни как бы в столбах дыма, окуриваемая миррою, фимиамом и всякими порошками продавца ароматов? Там ложе царя Миротворца. Шестьдесят ратников вокруг него, ратников богоборца. Все они держат по мечу, опытны в бою, у каждого его меч при бедре против ночных ужасов. Сделал себе царь Миротворец из деревьев Белой Горы переносную постель-балдахин. Ее ножки из серебра, локотники из золота, седалище из пурпуровой ткани, а внутри ее балдахин убран любовью девиц Святограда. Подите, посмотрите, девицы Столбной горы, на царя Миротворца в венке, которым увенчала его мать в день бракосочетания, радостный для его сердца.
О, ты прекрасна, подруга моя, ты прекрасна! Глаза твои как у голубки, когда выглядывают из-под твоих кудрей, волоса твои как стадо коз, сходящих с Горы Свидетельства. Зубы твои как стадо обстриженных овец, вышедших из умывальни, у каждой пара ягнят, а бесплодной между ними нет. Твои губы, как алая лента, твои уста прекрасны, твои виски под кудрями как ломтики гранатового яблока, твоя шея как башня Возлюбленного царя, сооруженная для оружий. Тысячи щитов висят на ней и все они щиты ратников. Два твои сосца — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями. Пока день дышит прохладою, и ложатся тени, я пойду на эту мирровую гору, на эти холмы фимиама. Вся ты прекрасна, моя подруга, и нет в тебе порока. Иди со мною с Белой горы, невеста, иди со мною с Белой горы, спеши со Столбной вершины, с вершины огня и гибели, от львиных логовищ, от барсовых гор! Пленила ты мое сердце, сестра моя, невеста, пленила ты мое сердце одним взглядом твоих глаз, одним ожерельем на твоей шее. О, как прекрасны твои ласки, сестра моя, невеста! О, как твои ласки превосходят вино, и благовоние твоей помады лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из твоих уст, невеста, мед и молоко под твоим языком, и благоухание твоей одежды подобно ветерку с Белой Горы. (В публику): Моя сестра, моя невеста, как запертый сад, как замкнутый колодезь, как запечатанный источник. Орошенное место в нем как гранатовый сад с превосходными плодами, с лавсониями и нардами. Она — сад с нардом и шафраном, с канной и корицею, со всякими благовонными деревьями, с миррою и алоем, со всякими отличными ароматами, а источник ее сада как колодезь живых вод, текущих с Белой Горы.
Пробудись, ветер, с севера, принесись, ветер, с юга, повей на мой сад. Пусть польются его ароматы, пусть придет мой друг в твой сад и вкушает превосходные плоды его.
Пришел я в мой сад, сестра моя, невеста, нарвал моей мирры с моими ароматами, поел моих сотов с моим медом, напился моего вина с молоком. (Хору юношей:) Ешьте, друзья мои, пейте и упивайтесь, приятели!
Я спала, а сердце мое бодрствовало. Вот, голос моего друга, который стучится и говорит: отвори мне, моя сестра, моя подруга, моя голубка, моя чистая, потому что моя голова вся покрыта росою, а мои кудри ночною влагою. — Я уже скинула мою рубашку, — говорю я ему, — как же мне надевать ее? Я уже вымыла мои ноги, как же мне марать их? — Мой друг просунул свою руку сквозь скважину, и все внутри меня изволновалось. Я встала, чтобы отпереть моему другу, и с рук моих, с пальцев, капала мирра на ручку замка. Отперла я, а мой друг уже ушел. Души во мне не стало, я искала его, и не находила; звала его, а он не откликался мне. Встретили меня стражи, ходящие по городу, избили меня, изранили. Стерегущие стены сняли с меня покрывало. (Хору девушек): Заклинаю вас, девицы Святограда: если вы встретите моего друга, не говорите ему, что я больна от любви.
Чем твой друг лучше других, прекраснейшая из женщин? Чем твой друг лучше других, что ты так заклинаешь нас?
Друг мой бел и румян, он отличен от тьмы других. Его голова — чистое золото, его кудри — как виноградные ветки, они черны, как ворон. Его глаза — как голуби при потоках вод, омытые молоком, сидящие в довольстве; его щеки — ароматный цветник, как гряды благовонных растений; его губы — это лилии, они источают текучую мирру; его руки — золотые кругляки, усаженные топазами; его живот — изделие из слоновой кости, обложенное сапфирами, его бедра — мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях, его вид подобен Белой Горе; он величествен, как кедр; его уста — сладость, и весь он — прелесть. Вот, кто любимый мною, и вот какой мой друг, девицы Святограда.
Куда пошел твой друг, прекраснейшая из женщин? Куда повернулся твой друг? Мы поищем его с тобою.
Друг мой пошел в свой сад, в ароматные цветники, чтобы пасти овец и собирать лилии. Я принадлежу моему другу, и мой друг, пасущий между лилиями, принадлежит мне.
Прекрасна ты, моя подруга, как Город Удовольствий, приятна как Святоград. Почему же ты теперь грозна как войско со знаменами? Отклони твои очи от меня, потому что они меня волнуют. Волоса твои как стадо коз, сходящих с Горы Свидетельства; зубы твои как стадо овец, вышедших из умывальни, и бесплодной между ними нет; твои виски под твоими кудрями как ломтики гранатового яблока. (В публику:) У меня шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц, а девиц множество. Но она — единственная, моя голубка, моя чистая, единственная у своей матери, отличенная своей родительницей. Увидели ее девицы и превознесли ее, восхвалила ее мои царицы и наложницы. Кто это, смотрящая как заря, прекрасная как луна, светлая как солнце, грозная как полки со знаменами?
Пошла я в ореховый сад посмотреть на зелень при потоке, поглядеть, распустилась ли виноградная лоза, расцвели ли гранатовые яблоки, и я не знаю, как душа моя повлекла меня к колесницам знатных моего народа.
Оглянись, оглянись, Святоградка! Оглянись, оглянись, чтобы мы посмотрели на тебя.
Что вы смотрите на Святоградку, как на двурядный хоровод?
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, благородная девица! Округление твоих бедер как ожерелье, сделанное руками художника; твой пуп — круглая чаша, из которой не истощается ароматное вино; твой живот как ворох пшеницы, обставленный лилиями; два твои сосца как два козленка, двойники серны; твоя шея как башня из слоновой кости; твои глаза как озерки размышлении, что у ворот Дочери Великих; твой нос как башня Белой Горы, стоящая лицом к Городу Наследственной Власти. Голова на тебе как Гора Садов, и пряди волос на твоей голове как пурпур. Царь пленен твоими косичками.
Как ты прекрасна, как мила, любимая, с твоими прелестями! Твой стан похож на пальму и твои груди на виноградные кисти. Я подумал: взлез бы я на эту пальму, ухватился бы за ее ветви. Твои груди были бы мне вместо кистей винограда, и запах от твоих ноздрей — как от яблоков. Твои губы — как отличное вино.
Оно течет прямо к моему другу, услаждает уста утомленных. Я принадлежу моему другу, и ко мне обращено его желание. (Ему:) Пойди, мой друг, выйдем в поле, будем ночевать под деревням. Ранним утром пойдем в виноградинки, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли цветы, расцвели ли гранатовые яблоки. Там я отдам тебе мои ласки. Мандрагоровые яблоки любви уже пустили свое благовоние, и у наших дверей всякие превосходные плоды, новые и старые. Я сберегла их тебе, мой друг. О, если бы ты был мне брат, сосавший груди моей матери! Тогда я, встретившись на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы. Я привела бы тебя в дом моей матери. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя ароматическим вином, соком гранатовых яблоков. (В публику): Вот, левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. (Хору девушек): Заклинаю вас, девицы Святограда: не будите, не возбуждайте любви, пока она не придет.
Кто это выходящая из пустыни, опирающаяся на своего друга?
Под яблонью разбудила я тебя. Там родила тебя твоя мать, там родила тебя твоя родительница. Прижми меня, как печать, к твоему сердцу положи, как печать, на твою руку, потому что любовь сильна, как смерть, а ревность свирепа, как преисподняя. Стрелы ее огненные. Она — пламень бога-Громовержца. Морские воды не могут потушить любовь и реки не зальют ее. Если бы кто хотел купить любовь за все богатство своего дома, то был бы отвергнут с презрением. (Хорам:) Сестра наша мала, и нет у нея грудей. Что нам делать с нашею сестрою, когда будут свататься за нее?
Если бы она была стеною, то мы построили бы на ней дворец из серебра; если бы она была дверь, то мы обложила бы ее кедровою фанерою.
А я — как стена, и сосцы у меня — как башни. Потому я и была в глазах его как достигшая полноты. Виноградник был у Царя-Миротворца в его многолюдной столице. Он отдавал его в наем сторожам. Каждый должен был доставлять ему за плоды его тысячу сребренников. А мой виноградник у меня при себе. Тысячу сребренников даю я тебе, Царь-Миротворец, а двести сребренников — стерегущим плоды его.
Жительница садов! Товарищи мои внимают твоему голосу дай и мне послушать его.
Бежим, мой друг, сделаемся подобны серпе или молодому оленю на горах благовонных деревьев.
* * *
 Рис. 76. Остатки Дионисиева храма-театра-цирка в Афинах в настоящее время. (По Гиро: «Частная и общественная жизнь греков».) |
Я думаю, что при чтении этой явно театральной пьесы читатель уже не раз задавал себе вопрос: каким же образом попала она в число книг «Священного Писания Старого Завета», каким образом попала она в Библию, которую полагается читать в благоговейном настроении?
С обычной точки зрения это явная невозможность, а с повой точки зрения, которую обосновываю здесь я, — это вполне естественно. Первичное богослужение не изготовлялось, как теперь, исключительно на постном масле, а пыталось завлекать в храмы и вызывать на церковные жертвы более первичными способами. И главными из этих способов были: опьянение священным напитком из перебродившего виноградного сока и сопровождавшие его вакханалии. Церковь, цирк, театр и дом публичной проституции еще не отделились друг от друга (рис. 75—81).
И нужно было, как я уже показывал в V томе, огромное распространение храмовых венерических заболеваний, чтобы превратить эту первоначальную веселую литургию в современную христианскую с одной лишь ложечкой причастного вина вместо прежней полной чаши.
Библейские пророчества, как только нам удалось установить, что они принадлежат VI—VIII векам нашей эры, наглядно показывают нам, как началась расплата за эту храмовую распущенность.
В то время, с одной стороны в государственных храмах-цирках актеры-священники театрально изображали собою входы я выходы богов и богинь, а с другой стороны испуганные громами Апокалипсиса оппозиционеры-беглецы в Египте и Западной Азии, а может быть даже и в отдаленной Испании, основали свою особую богоборческую секту. Ища вдохновения в созерцании течения небесных светил, в затмениях солнца и в появлениях небесных мечей-комет, они уже создавали тогда свою особую пророческую литературу, которая по какой-то иронии судьбы попала в ту же самую Библию, где помещена и «Песнь Песней».
Поразительный контраст библейской пророческой литературы с только-что приведенным образчиком я покажу сейчас. Она,— как будто, признак смерти, — уже заносит свою косу над этим первичным веселым христианско-дионисианским культом.
   |
Рис. 77, 78 и 79. Ромейские старинные актеры. 1. Перед выходом на сцену. 2. Трагический актер. 3. Комический актер. Представления совершались в соответствующих масках. (По Гиро: «Частная и общественная жизнь греков».) |
  Рис. 80 и 81. Старинный ромейский цирк-театр-церковь. 1. Сцена из Комедии. 2. Развалины старинного стадиона в Афинах. (По Гиро: «Частная в общественная жизнь греков».) |
Вот, пророчество Иезеки-Ил, т. е. Осилит Бог. Оно все — явное подражание Апокалипсису.
Астрономическая часть его уже изложена мною в I томе «Христа». Она дает для сочетания планет, указанного в первой главе этой книги, полнолунную полночь с 5 на 6 июня 453 года через 58 лет после Апокалипсиса, и, кроме того, получается подходящее сочетание планет еще только на полнолунную полночь 16 июня 1307 года. Дата 453 года была через 58 лет после апокалиптического сочетания планет в 395 году, а дата 1307 года через столько же лет после апокалиптического сочетания планет 12 сентября 1249 года. Астрономически оба решения удовлетворительны. Сатурн, Юпитер и Луна были под ногами Змиедержца в Скорпионе, как и описано, да и Марс вычерчивал ту же эпициклическую петлю, при Солнце, Меркурии и Венере — около Близнецов («Херувимов»), что бывает только в июне. Даже выражение в главе XXXVIII о «Гоге в стране Магог» (т. е. Гунне в Монголии), властелине Руси-Московии (РАШ-МОСК), соответствовало бы бывшему в XIV веке «монгольскому игу», однако эта фраза могла быть позднейшей вставкой, а для основного текста, повидимому, надо принять для Иезеки-Ила 6 нюня 453 года, а для Апокалипсиса 30 сентября 395 года.
Не повторяя прежних вычислений, данных в моих книгах «Откровение в грозе и буре» и «Пророки», и резюмированных уже в I томе «Христа», я здесь рассмотрю только литературную сторону «Иезеки-Ила».
Вот, несколько цитат из него.
Из глав V, VI и VII.
— Сын человека! — сказал мне бог-Громовержец,1 — возьми себе бритву цирюльника, обрей себе голову и бороду и раздели свои волосы по весу на три равные части. Одну треть сожги в огне на осажденном тобою камне, когда окончишь дни его осады. Другую треть изруби и разбросай вокруг него, а третью часть развей по ветру, но оставь из нее небольшое число волосков и завяжи их бережливо в твой пояс.... Однако, и из них брось немного в огонь и скажи детям Богоборца (т. е. «Великого царя Мессии»):
— За то, что большая часть вас хуже язычников, третья часть из вас умрет от моровой язвы и будет истреблена голодом, третья часть падет от меча в окрестностях вашего города, а остальную треть я развею на все ветры! Слушайте же меня, горные вершины Богоборца! Вот, я сам подниму на вас меч, уничтожу ваши храмы, разрушу ваши жертвенники, разобью ваши столбы в честь солнца и повергну трупы ваши перед вашими идолами, а кости ваши раскидаю вокруг ваших жертвенников! Но я соберу среди народов ваш остаток! И вспомнят уцелевшие из вас обо мне среди чужих народов!
— Да, пришел конец четырем краям земли! Розга уже выросла, гордыня созрела для нее! Пришло время, настал день! Купивший пусть не радуется, и продавший не печалится, он уже не возвратится к проданному им, хотя бы и остался жив! Вещее виденье (комета?) не отменится, и никто не сбережет своей жизни беззаконием!
— Великолепие мое вы обратили в предмет тщеславия, вы устроили в моем (небесном) храме всякие мерзости и гнусные изображения, и за то я сам обращаю мой храм в мерзость. Я уничтожу гордость сильных, оскверню их святыни! Царь будет плакать, князь придет в ужас, а простой народ будет ломать свои руки от отчаяния.
— «Как они поступало со мною, так и я поступлю с ними; как они судили меня, так и я буду судить их.»
1 По-еврейски — Иеве (יהוה), по-латыни — Йевис (Ю-Питер = Иеве-Патер,) по-гречески — Зевс (т. е. Живущий). Я оставляю греческое произношение, как основное.
А вот, и еще в том же роде.
Из главы XVI.
— Сын человека, — внушил мне Громовержец, — скажи Надежде Успокоения (мессианской церкви пятого века): — ты родилась в низменной стране, отец твой был Слово Бога, а твоя мать — Смирение, и никто не обрезал твоей пуповины при рождении, не омыл тебя и не обвил пеленками! Ничей глаз не сжалился над тобою, и никто не оказал тебе милосердия, когда ты была брошена на поле в день твоего рождения, как жалчайшее существо! Но, проходя мимо, я увидел тебя, плавающую в собственной крови (от обрушившихся на тебя гонений), и сказал: — «Окровавленная! живи!»
И я вырастал тебя, как полевое растение. Твоя худоба исчезла, и ты стала красавицей из красавиц. Твои волосы разрослись, груди пополнели, и настало время твоей любви, надел на тебя кружевную одежду, обул тебя в цветные сандалии и опоясал египетской тканью. Я надел браслеты на твои руки и ожерелье на твою шею. Я вдел серьги в твои уши и возложил; на твою голову венец славы.
И разнеслось твое имя между народами, и красота твоя: была совершенна в моем наряде.
Но вот ты понадеялась на власть своей красоты и бросилась в распутство. Пользуясь своей славою, ты стала отдаваться всякому прохожему. Ты взяла подаренные мною тебе одежды, разостлала их для украшения своих алтарей и обманывала меня на них как еще никогда не бывало и не должно быть! Ты брада украшения из моего серебра и золота и делала себе из них изображения для поклонения и отпадала с ними от истины. Ты одевала их узорчатыми одеяниями и приносила им, как жертву, мое масло, фимиам, мед и хлеб из самой лучшей пшеницы, какую я тебе давал, и этим вовлекала в западню моих детей и порабощала их посредством твоего таинства. И не вспомнила ты дней своей юности, когда ты была нага и валялась в крови гонений! Ты стала всех преследовать, ты сделала себе кумирни и часовенки на каждой улице!
На всех перекрестных дорогах ты устроила себе притоны разврата и позорила красоту свою, зовя к себе всякого встречного. Ты обманывала меня с детьми Угнетателей, твоими великорослыми соседями, обманывала с детьми Вождей и особенно в Земле Низменной, до самых ее равнин. И во всем этом ты поступала не как продажная женщина, ценящая подарки, и не как обманщица, жена, тайно принимающая, вместо своего мужа, чужих,— нет, ты сама давала подарки твоим любовникам, чтобы они со всех сторон приходили обманывать меня с тобою!
За это слушай же мое решение, развратница!
Вот, я соберу всех твоих возлюбленных и выставлю тебя нагою перед ними, и они увидят твой позор и лживость, и твое унижение, он и разорят твою кумирню и твои часовенки! Они сожгут огнем твои дома и исполнят над тобою мой приговор перед глазами множества женщин. И прекратятся тогда твои обманы, и ты не будешь более давать подарка своим возлюбленным! Ты дочь в свою мать (православную церковь), которая пренебрегла своим мужем и всеми детьми своими. Ты сестра, как твои сестры, тоже пренебрегшие и мужьями, и детьми. Твоя сестра «Хранительница Веры» (православная религия?) живет со своими дочерьми к северу от тебя. Твоя младшая сестра Содома (николаитство V века?) .живет к югу со своими дочерьми, но и она не делала того, что делала ты! А Хранительница Веры не натворила и половины твоих мерзостей! Ты, осудившая сестер своих, превзошла их и оправдала их передо мною!
И за это я освобожу пленников Содомы и Хранительницы Веры из подвластных им областей, вместе с твоими пленниками, чтобы ты была посрамлена и стыдилась того, что делала для утехи своих возлюбленных!
Но даже и посрамив тебя, я вспомню мой брачный союз, заключенный с тобою в дни твоей юности. Я восстановлю его потом, и ты узнаешь, что я — Громовержец!
Из главы XXIII.
— Сын человека! Были две дочери у одной матери (древне-мессианской церкви). В ранней молодости они совратились с истинного пути в Стране Угнетения, и увяли там их девственные груди.
Старшая (арианская церковь?) была моей Кочевой Палаткой, а младшая (мессианская церковь V века?) Сенью моего отдыха. Первая называлась Хранительницей Веры, а вторая Надеждой Успокоения.
И пристрастилась моя «Кочевая Палатка» (арианская церковь) к своим любимцам и благосклонникам, правителям, одевавшимся в багряницу, начальникам и градоначальникам, отборным красавцам, ловко ездящим на конях. Она оскверняла себя погаными изображениями всех, с которыми она связывалась, не оставив при этом своего распутства и с Угнетателями, любовниками своей молодости, сообщившими ей свои пороки. Зато и предал я ее в их руки (т. е. поработил светекой власти), и обнажили они и ее и дочерей ее, и получила она теперь самое позорное имя между женщинами.
А сестра ее — Сень Моего Отдыха (мессианская церковь V века) — видела все это, но поступала еще хуже ее в своих любовных связях.
Она тоже завлекала к себе правителей, начальников и градоначальников, одевающихся в багряницу и благоволящих к ней, но не ограничилась этим. Увидев мужские изображения подобий языческих богов, написание красками на стенах (храмов), с длинными повязками па головах, нечто вроде царских телохранителей, похожих на сынов «Врат Господних» из Бесовской страны, их родины, она влюбилась в них и отправила послов в их царство. И пришли сыновья «Врат Господних» к ней на любовное ложе (присоединились к мессианским ожиданиям), и она пристрастилась сильнее, чем наложница, к этим людям, у которых тела как у ослов, а похоть как у жеребцов, а потом почувствовала к ним отвращение (т. е. начала уклоняться от союзов со светской властью V века).
«Вот почему, Сень Моего Отдыха, я подниму отовсюду против тебя этих твоих возлюбленных, к которым ты уже почувствовала отвращение, детей «Врат Господних», всеграбителей, начальников, вольнонаемных и копьеносцев, а с ними и всех твоих правителей, отборных красавцев, воевод и знатных лиц, и всех ловких наездников. Они придут на тебя на конях и колесницах, с секирами и множеством войска. Они обступят тебя кругом в латах и шлемах со щитами и кольчугами, и отнимут у тебя твоих сыновей и дочерей, а то, что останется от тебя — отдадут на пожрание огню. Ты пошла по пути своей сестры, и за это я дам тебе в руку ее горькую Чашу, и ты выпьешь ее до дна, оближешь ее черепки и растерзаешь с отчаяния грудь свою.
Из главы XXIV.
— «Сын человека! Царь-город2 говорит о Надежде Успокоения {мессианской церКви): «Разрушена она, дверь народов, идет под мою власть, и я разбогатею от ее уничтожения!»
«За эти слова я, вот, иду па тебя, Царь-Город! Я подниму против тебя множество народов, как море в бурю поднимает свои волны. Я приведу на тебя с севера князя Врат Господних3 царя над царями. Пыль от множества коней его покроет тебя, Царь-Город! и стены твои задрожат от шума его, всадников, колес и колесниц, когда он войдет в твои ворота, как входят в крепость через пролом. Он истопчет твои улицы копытами своих коней, перебьет твоих подданных и повергнет на землю все твои монументы, воздвигнутые в память твоих былых побед. Я заставлю смолкнуть голоса твоих песней, и звука гуслей твоих уже не будет слышно в тебе от грома твоего падения. Содрогнутся острова, и все властелины прибрежий моря сложат с плеч свои багряниы и кружевные наряды и, одевшись в один трепет, сядут на землю и будут сокрушаться о тебе. Они поднимут о тебе горький плач и скажут:
— «Как погибла ты, знаменитая Твердыня, заселенная мореходами, владеющая морем, наводившая страх на всех обитателей островов и прибрежий»!
«Да, я двину на тебя, Царь-Город, морскую пучину, и покроет тебя множество вод! Я низведу тебя к ушедшим в могилы, помещу в преисподней земли, в пустынях вечных, чтобы ты уже не возвратился на землю, и восстановлю свою славу в стране живых!»
2 По-еврейски צר (ЦР) или צור (ЦОР) — конечно, Царь-Град, а ни как не жалкий поселок к северу от Палестины, на скале.
3 Он назван Наву-ходоно-сор, но это имя состоит из трех частей: Нево — вероятно, новый (поуиз); ходон — трудно определимое слово, и сор ло-еврейски — ЦР — т. е. царь.
Уж не вставка ли это, читатель, из времен крестовых походов? Не описание ли взятия Царь-Града крестоносцами? Невольно кажется, что эта книга сильно пополнена и окончательно средактирована лишь в XIV веке нашей эры.
Затем после ряда астрологических описаний неба автор заканчивает так:
Из главы XLIII.
«И вот, Слава Бога Богоборца (утренняя заря) пришла снова в мир по восточному пути, и вся земля осветилась ею, а голос Громовержца доносился до меня, как шум множества вод. Эта было такое же видение, какое являлось мне и прежде, когда а приходил возвестить гибель Великой Твердыне, и такое же, какое было на реке Хабуре. И я вновь упал на свое лицо. Но вдохновение подняло меня и привело мой взор к внутреннему двору чертога (в северную область неба). Слава Грядущего бога (утренняя заря) ухе наполняла его, и мне слышался оттуда (в шуме ветра) голос:
— Сын человека! Вот место моего престола, подножие ног моих! Здесь я вечно буду жить посреди детей Богоборца, и не будут более осквернять мое имя ни они сами, ни их цари своим развратом и мерзкими жертвами на своих алтарях. Цари поставили порог свой наравне с моим порогом и верхи ворот своих наравне с моими воротами, они устроили посредничество (византийско-римской церкви) между собою и мною, и за это я погубил их в своем гневе.
«Покажи же, сын человека, этот чертог небес детям Богоборца. И когда они устыдятся того, что делали, объясни им его рисунок и его механизм, и все его входы и выходы!»
Я не хочу здесь без конца говорить о пророчествах того времени. Они довольно однообразны, как это можно видеть хотя бы из книги «Иеремия».
«Иди, — говорит Громовержец, — и закричи в уши Надежды Успокоения (мессианской церкви) мои слова: Я вспоминаю вновь о днях юности твоей, о любви твоей ко мне, когда ты была моей невестой и последовала за мною в пустынную и незасеянную землю»...
«Подними же твои глаза и посмотри: кому и где не отдавалась ты с тех пор? У дорог сидела ты для прохожих, как аравитянин в пустыне! Ты осквернила всю землю своим развратом, и за это были мною удержаны дожди (намек на засуху). Но вот, когда за все твои лукавства, отступная дочь Богоборца, я дал тебе, наконец, разводное письмо, тогда вероломная сестра твоя, Слава Громовержца, не испугалась этого и тоже пошла распутничать с каменными и с деревянными идолами (т. е. поклоняться им) и только притворно стала обращаться ко мне! И вот, ты оказалась правее, чем твоя сестра. Возвратись же ко мне, отступница Богоборца! Я не изолью на тебя своего гнева, я милостив и не буду вечно негодовать!»
 Рис. 82. Созвездие Скорпиона. (Из старинной латинской Астрономии.) |
 Рис. 83. Созвездие льва. (Из старинной латинской астрономии.) |
Сравните сами это место с XVI главой Апокалипсисы (а затем и с XVII главой) и вы увидите, что все оно представляет лишь развития сделанных там излияний и упреков, воспроизводя из них много буквальных выражений.
Но «Осилит Бог», как я уже показал астрономическим вычислением в предшествовавшем изложении,4 весь писан после Апокалипсиса. Если допустить (на что, впрочем, нет оснований), что датировка глав в нем вся однородна, то его глава XVII, с двумя такими же, как здесь, распутными сестрами, должна быть написана еще в 429 году. Она, очевидно, была уже известна автору пророчества Иеремии, хотя автор «Стрелы Грядущего» был много моложе автора «Осилит Бог» и считал последнего за авторитет, заимствуя у него и темы и целые отдельные фразы.5 Подражательность его видна и в следующей за этим главе IV, где «Иеремия» говорит о комете:
— «Поднимайте знамя па Путеводном столбе! — восклицает он от имени Грядущего. Бегите не останавливаясь! Я веду к вам с севера великое бедствие и гибель! Вот, вышел, поднимаясь на высоту, Лев (созвездие Льва, рис. 83) из своей чащи; вот, восходит из своего места Истребитель народов — Скорпион (рис. 82), — чтобы обратить вашу страну в пустыню, разрушить ваши города и оставить их бесплодными! Опоясывайтесь же веревками в знак горести, плачьте и рыдайте, потому что пылающая головня Грядущего (рис. 84, комета Галлея) еще не отошла от вас!»
4 См. «Христос», кн. I.
5 Например: «Сын человека! покажи Надежде Успокоения все проступки ее» (Иез. XVI,. 7). «Я надел на тебя (Надежда Успокоения) кружевную одежду, обул в цветные сандалии» (XVI, 10) ... «Но ты понадеялась на силу своей красоты и стала распутничать со всяким прохожий» (XVI, 15).
Я не переписываю великом XVI и XVII глав, читатель сам может их прочесть и убедиться, что я прав.
Астрономические методы здесь прямо взяты из Апокалипсиса, а относительно того, что апокалиптический и библейский Город-Царь (Цор, но переделанный греками в Тир) есть не что иное, как Царь-Град, едва ли может быть теперь сомнение у благоразумного историка после всего того, что я говорил о нем в первых томах «Христа».
Сравнивая все это с «Песнью Песен», как образчиком тогдашнего государственного культа, мы не можем не видеть, что библейские пророчества были лишь прелюдией в кумироборству Льва Исаврийского, тем более, что пророки и называли себя богоборцами (по-еврейски — израильтянами), а своего родоначальника — Яковом богоборцем. А пополнены они, как будто, уже после взятия Царь-града крестоносцами.
 Рис. 84. Комета. (Со средневекового рисунка.) |
