Отбросим пока ложные вехи римского епископата, начинающиеся с апостола Петра, чтобы они не завели нас в топкое болото, и начнем наше изложение с более достойного веры понтификального периода города Рима. Будем руководиться только что приведенными хронологическими вехами его и рассмотрим его реальную историю, начиная с «Благословенного», по-латыни Бенедикта, первого великого римского жреца (pontifex maximus'а).
Он был уроженец Нурсии и, говорят, нам четырнадцати лет пришел учиться в Рим. К Транстеверине до сих пор указывают на небольшую церковь san Benedetto in Piscinula, как на место, где стоял дом его богатого отца. Удалившись в Сублаквеум, где река Аниен орошает одну из прекраснейших долин Италии, Бенедикт, — говорит нам автор его жития, — поселился в одной из пещер, куда приносил ему пищу анахорет Роман, Повсюду стала расходиться весть о его святости, к нему стали присоединяться одинаково с ним настроенные беглецы от мира, и вскоре Бенедикт уже устроил в горах 12 небольших монастерионов.
Здесь, поддерживаемый «своей сестрой Схоластикой», он прожил многие годы, «занимаясь составлением устава своего ордена», но его слава породила зависть священников в Варии и Вивоваро, и они поклялись прогнать святого из его убежища. Подобно средневековым бесам, эти священники однажды привели в монастырь семь прекрасных гетер, и некоторые из учеников Бенедикта не в силах устоять против искушения. Святой решил покинуть оскверненное убежище и ушел, сопровождаемый воронами, и ангелы унизывали ему дорогу.
Он направился на гору Castrum в Кампанье, где еще были язычники, немедленно уничтожил алтари идолов, приказал разрушить храм Аполлона (очевидно, не зная еще что это только одно из прозвищ Христа), и из его развалин устроил монастырь, не смущаясь дьяволом, который, сидя на опрокинутой колонне разрушенного храма, мешал возведению здания. Монастырь этот, известный позднее под именем аббатства Монте-Казино, стал с течением времени метрополией всех бенедиктинских монастырей Запада.
В одном документе X века, не более позднем, чем и остальные, на которых построена эта биография, рассказывается, что Тертулл подарил Бенедикту, сделавшемуся верховным римским пойтифексом (pontifex maximus), 7000 рабов вместе с городами Мессиной и Палермо, и это же подтверждается привилегией от имени псевдо-папы (а на деле еще великого римского понтифекса) Захарии (741—752 гг.), существующей до сих пор в копии XI века. Но само собой понятно, что современные церковные авторы считают такой документ, противоречащий современной морали, «совершенной нелепостью», хотя и не говорят того же о «бесе на бревне», мешавшем святому строить христианский храм на месте псевдо-языческого. 1
1 Luigi Tusti: Storia della Badia di Monte Casini. 1842.
Рис. 94. Остатки старинного здания в Риме, считаемого классиками за Храм Примирения (Tempio della Pace), «построенный на развалинах золотого дворца Нерона римский императором Флавием Веспасианом», при котором будто бы погибли Геркуланум и Помпея. По нашим сопоставлениям это мог бы быть возобновленный в средние века (но не на своем месте) иерусалимский храм-дворец (русское: хоромы). |
В Монте Казино, — говорят нам, — посетил святого и немецкий герой Тотилла, который, по словам историков-фантазеров Эпохи Возрождения, только что уничтожил классический Рим одним мановением своей руки. Тотилла явился к нему переодетым, но тем не менее Бенедикт сейчас же узнал его, предсказал ему судьбу, и возвестил (к счастью напрасно) о разрушении Рима стихиями. Потом он умер в Монте-Казино в 544(578?)году, вскоре после смерти своей набожной «сестры Схоластики». Предание внесло в жизнь этого основателя римского понтификата много поэтических сказаний, составивших содержание бесчисленных фресок, написанных на стенах церквей поздними средневековыми художниками.
Если мы будем судить о первичном ордене бенедиктинцев лишь с точки зрения основ современного монашества, то мы не будем в состоянии правильно оценить его деятельность. Этот орден первоначально был чисто ученым и просветительным. Бенедиктинцы были «учителями земледелия, ремесл, искусств и наук во многих землях Европы», и в их орден вступала сыновья самых богатых и уважаемых родителей, желавшие предаться наукам. Благодаря споим ученым занятиям, бенедиктинцы быстро распространились по западу Европы, сначала в Испании, Франции, Италии, Англии, а с VIII века в в Германии появилось большое число бенедиктинских монастерионов-академий.
К этому же времени относят появление в Италии и женских монастерионов, инициаторшей которых считается святая Марцелла, современница блаженного Иероиима, относимого теологами к 330—419 годам «после Рождества Христова». Но и женские монастерионы, если они действительно тогда уже были, мы не должны отожествлять с современными. Их жительницы назывались «посвященными» (sanctimoniales), а о тогдашнем христианстве при внимательном исследовании приходится сказать, что оно более походило на язычество. Так, например, Борджиа2 приводится гимн, относимый им к 667 году нашей эры, где описывается прекращение в итальянской Ломбардии (Лангобардии) культа, Змей, напоминающих «медного змея Моисея» и созвездного змея астрологов, и рассказывается, что даже в средние века у них были еще священные деревья, напоминающие библейские священные рощи. Точно также и государственное устройство тогдашнего города Рима постоянно называется республикой, как V классиков.
«Вступите в переговоры, — пишет великий римский понтифекс (pontifex maximus) Пелагий (578—590г.) в Византию к диакону Григорию и наблюдателю (епископу) Себастиану, — и постарайтесь оба прийти к нам на помощь, как можно скорее. Республика в безвыходном положении, я мы обречены на гибель, если бог не смягчит сердце благочестивейшего императора, чтобы он пожалел своих верных слуг и выслал сюда военного магистра и гердога.3 В особенности римская земля нуждается в каком-нибудь гарнизоне, а экзарх нам пишет, что он не может оказать помощи, и клянется, что у него нет достаточных средств даже для защиты своей Равенаской области. Да внушит царю бог оказать нам скорую помощь, прежде чем войско безбожного народа (ломбардцев) будет в состоянии занять те города, которыми еще .владеет республика».
2 Borgia: Memor. di Benvenuto II, 277.
3 Первым царем, который стал употреблять выражение «божею милостью», считается Папин (G. Waitz: Deutsche Verfassungsgeschichte III, 198)
Повидимому, здесь дело шло об еретических ломбардцах, так как они часто противопоставляются французам, и в замечательном письме Пелагия II к Авнахару, наблюдателю в Оксерре, совершенно определенно высказывается мысль, что правоверные франки признаны провидением спасти Рим из рук лангобардов. В это же время и византийские император Маврикий вел деятельные .переговоры с королем франков Хильдебертом, склоняя его к войне с ломбардцами (лангобардами). В 584 году Хильдеберт уже вступил с войском в Италию, но затем заключил с королем Автарисом мир и вернулся обратно.
«События последующих лет, — говорит Грегоровиус,4— нам неизвестны, так как хроники того времени, односложные и смутные, упоминают только о бедствиях, причиною которых были стихийные силы природы и чума». «В конце 589 года, — говорит Григорий Турский,5— Тибр покрыл город таким огромным количеством воды, что древние здания обрушились и церковные житницы были уничтожены». Еще ужаснее были опустошения, которые произвела чума, но она обнаружилась уже позднее, в начале 590 года».
4 Т. II, стр. 21.
5 Historia francorum 10, c. 1.
Едва ли в какое-нибудь иное время «черная смерть» наводила на людей такой ужас, как тогда. Прокопий и затем Павел Диакон подробно описали ее: «Людям казалось, что в воздухе слышны звуки труб, что на домах появляется ангел смерти, а по улицам носится демон чумы с привидениями и мгновенно поражает смертью каждого встречного. Больные умирали, погруженные в глубокую спячку или пылая от внутреннего жара. Их внутренности: покрывались нарывами, и в опухолях содержалось черное, как уголь, вещество».
8 февраля 590 года и сам Пелагий II умер от чумы.
После его смерти выбор духовенства пал на Григория, считавшегося одним из величайших верховных римских понтнфексов. Это так называемый Григорий Великий.
Его отца, — говорят нам они, — звали Гордианом, а мать — Сильвией, и ей принадлежал дворец на Авентине. Предполагалось, что он посвятит себя гражданской карьере, для чего он изучил все риторические и диалектические науки, преподававшиеся тогда в Риме. Потом он занял должность префекта города и еще раньше, чем был посвящен, приказал в течение трех дней совершать искупительные процессии, чтобы испросить у бога избавление от чумы, которая еще более свирепствовала.6 В приписываемой ему покаянной проповеди от 29 августа 590 года, при Солнце, вступающем: в созвездие Девы, в церкви святой Сабины, автор говорит, что римляне умирали во множестве, и в домах не оставалось никого. Все население города он разделил но возрасту и званию на семь групп, из которых каждая должна была собраться у определенной церкви, и затем направиться к одному месту — к базилике пресвятой Девы. Духовенство, во главе которого стали священники шестого округа, шло — говорят вам — от церкви Козьмы и Дамиана; аббаты, сопровождаемые монастерианцами, шли со священниками четвертого округа от церкви Гервасия и Протасия. От церкви Марцеллина и Петра шли аббатиссы в все посвященные девы со священниками первого округа; все бывшие в Риме дети направлялись от церкви Иоанна и Павла па Целие со священниками второго округа; все миряне—от церкви Стефана на Целие со священниками седьмого округа; вдовы—от церкви Евфимии со священниками пятого округа; в, наконец, все замужние женщины—от церкви Климентия со священниками третьего округа.
«Чумную процессию 590 года, — говорит Грегоровиус,— можно было признать событием, с которого начинается средне-вековое существование Рима».7
6 Предлагаю сравнить эту чуму с описанной у Фукидида (Христос, IV книга).
7 Том II, стр. 26. русского перевода.
И это было вполне естественно: чумная процессия 590 года была началом культа «пречистой Девы». Посмотрам только, что сообщают нам первоисточники о ее результатах.
Вместе с участниками процессии двигалась и чума, поражавшая смертью то одного, то другого из них. Но вот, — говорят нам «Жития святых», — «как бы в ответ на горячие мольбы небесной Девы (символом которой служило созвездие Девы) перед. глазами народа предстал небесный образ: над памятником Адриана появился (на небе) архангел Михаил. Он вкладывал в ножны, свой пылающий меч (комету) давая тем попять, что чума отныне прекратится». В связи с этим событием мавзолей Адриана и носил в X веке название замка Ангела, а на вершине мавзолея, — неизвестно, когда именно, но не ранее VIII века, — была построена капелла св. Михаила. Бронзовая фигура архангела с распростертыми крыльями, вкладывающего свой меч в ножны, высится и теперь над этим замечательным памятником старого зодчества.
И другие легенды приписывают прекращение чумы образу небесной Девы, которую верховный римский понтифекс приказал нести во время процессии, и самым древним ее изображением считается то, которое находится в Ара-цели (Ara-coeli). Там же когда-то можно было видеть и изображение чумы на серебряных дверях, за которыми помещалась эта икона работы XV века. Другая, находящаяся в Ара-цели картина, написанная на аспидном камне, представляет самую чумную процессию, среда которой несут на носилках образ Мадонны.
Значит избавление от чумы 590 года действительно приписывали небесной Деве в это вызвало культ Мадонны на Западе.8 А на Востоке, по словам византийских клерикалов, название «богородицы» было установлено за матерью «Христа» впервые Кириллом Александрийским, при большом противодействии константинопольского патриарха Нестория еще будто бы на Ефесском соборе 451 года. Однако такое церковное утверждение и весь рассказ об его обстановке носит характер апокрифичности. Возможно, что на Ефесский собор перенесено постановление Твинского (Довинского) собора, бывшего в Малой Азии через 6 лет после описанной чумы (в 586 (596?) году). Интересно, что о это же время бушевал среди клерикалов и спор против мовофизитства (т. е. односущности) тела Иисуса.
8 Ее имя Мария происходит от еврейского М-РИМ (מ-רים) и читается теперь Мариам. Смысл толкуется как «мирровые ветки горечи», но множественное число тут явно неуместно. Много правдоподобнее переводить ее: Римская Дева, параллельно Афинской Деве (Афина Партенос), так как слово Рим по-еврейски имеет начертания РМ, РИМ и РАИМ, а префикс М есть характеристика качествениого употребления слова. А еще-вероятнее, как увидим далее, что корень этого имени—marina (морская).
Изучая астрологическую обстановку события, мы замечаем на тогдашнем небе следующее:
1. Под 590 годом кометы в китайских летописях не значится, но под 565 и 568 дана, вероятно, одна и та же комета на июль, август, сентябрь и октябрь, чрезвычайно подходящая к случаю. Не ошибка ли тут в счете лет? Это та самая комета, которая, пройдя через созвездия Весы, Змиедержец-Измеритель и, направившись к ногам Персея, дала повод к возникновению библейского пророчества: «Мани, Факел, Фарес».9
Но в таком случае, где же сделана ошибка в годе? В определении ли времени чумной процессии? Во всяком случае разница не так уже значительна, чтобы стоило о ней серьезно беспокоиться, тем более, что в разных первоисточниках время этой кометы определяется различно, и она распалась как бы на целое гнездо комет. Так Риччиоли указывает на известия о появлении кометы: в 570, 587, 589, 594, 597 годах, а у китайцев имелись еще указания на 588 и 594 года. Совпадение получается лишь для 594 года, да и оно может быть принято за случайное. Ясно только одно: около времени чумной процессии с мольбами к Небесной Деве о спасении была на небе действительно большая комета, но различные хроникеры спутали ее года на весь промежуток от 565 по 594 год, Видимые простым глазом кометы не появляются так часто, как здесь указано.
9 См. «Христос», кн. I, часть II, гл. IX.
2. С октября по май 590 года Юпитер все время гонялся за Сатурном в Близнецах, описывая петлю, в которой перегонял его три раза и затем начал уходить от него в созвездие Рака. С сентября по апрель, Марс описывал перед ними такую же петлю, но вдвое большего размера в Раке. В начале мая, при Солнце в Тельце, он перешел во Льва; в начале июля, когда Сатурн и Юпитер вышли из за Солнца на востоке, Марс перешел на западе в Деву; в начале сентября, когда Солнце было в Деве, Марс перешел в Весы, в начале октября, при Солнце в Весах, — в Скорпиона, когда, конечно, все с ужасом ждали полной гибели от чумы. Но вот как бы на мольбы вымирающих людей, вышла на утреннем небе из-за Солнца Дева и чума стали прекращаться. Как было не приписать своего спасения этой защитнице?
Я не могу не привести здесь по этому поводу своего стихотворения «из Звездных песен», напечатанного уже несколько лет назад:
3вездная Дева. Скоро осень сменит лето, Слышу я во мгле рассвета — «Кончен час господня гнева, «Над зарей восходит Дева «Звездный мир благоволенье «И, как символ примиренья, Кто принес мне мысли эти? Иль звучат еще на свете Вечной жизнью мы обвиты, Воедино с миром слиты Наши души — виадуки В них идут оттуда звуки И теперь во мгле лучистой Отголосок веры чистой Это культ Предвечной Девы, Ей забытые напевы Это вышли христиане И поет ей на кургане |
Рис. 95. Созвездие Небесной Девы (Мадонны), выходящее по утрам в октябре и ноябре из лучей рассвета на востоке над символом правосудия—Весами, в то время как созвездие смерти—Скорпион—сгорает по вечерам в огне вечерней зари (по рисунку XIX века). |
 Рис. 96. Дальнейшее развитие культа Небесной Девы. Картина Мурильо (1617—1862 г.): «Зачатие Девы Марии» в связи с новорожденной Луной (Мадрид, Прадо). |
 |
 Рис. 97. Окончательное развитие культа Небесной Девы. Картина Нестерова: Богоматерь. |
Да! Именно, тогда среди ужасов чумы должно было произойти действительное начало католического культа Мадонны, перешедшее потом и на Восток в Византию.
И само собой понятно, что на своем длинном пути по векам и разноязычным народам представление о ней не осталось одинаковым, в особенности потому, что и самое имя ее изменялось при переходе с одного языка на другой. В самом деле, откуда произошло ее наименование Мария? Пытались произвести его от еврейского слова мариам, означающего «горечи», но это производство тенденциозно, потому что основано на предвзятой идее о палестинских евреях, будто бы предшествовавших христианам, да и смысл такого имени не подходит вообще для девочки. Наиболее разумным объяснением является здесь то, что это имя есть только гебраизация итальянско-латинского слова marina т. е. Морская, что осталось и в существующем до сих пор имени Марина. К небесной, созвездной Деве этот эпитет вполне подходит, потому что, по старинным представлениям о плоской Земле, плавающей, как плот, на окружающем его море-океане, созвездие Девы вместе со всеми другими считалось ежесуточно выходящим из этого моря-океана и ежесуточно погружающимся в него.
Но подобно тому как в прежней православной России существовали богородицы: Казанская, Иверская, Троеручица, Утешительница скорбящих и т. д., так и в средневековом христианстве в зависимости от вида ее статуй и места их храмов появились Небесные Девы: Матерь Божия (Деметра по-гречески), Почитаемая (Венера по-латыни), Восходящая из пены морских волн (Афродита по-гречески), Божественная (Диана по-греко-латыни), Воздушная (Юнона по-латыни), Владычица (Гера по-латыни), Афинская Дева (Афина Партенос по-гречески) и т. д. и т. д. И все они из простых прозвищ одной и той же созвездной Девы, обратились в представлении классиков в различных дохристианских богинь. А переход небесной Девы (рис. 95) в современную (рис, 97) мы видим на множестве средневековых изображений, рисующих ее среди звезд, и между прочим на картине Мурильо «Зачатие Девы Марии», где она дана па Лупе (рис. 96).
Утверждение избрания Григория верховным римским жрецом-первосвященником было получено из Константинополя, но Григорий — говорят нам авторы его жития — устрашился предстоявшей ему задачи. Он (будто бы) бежал из Рима с купцами и скрылся в овраге, покрытом лесом. Римские граждане стали искать его, и им помог — по одной версии — излучавший свет голубь, по другой — столб света, указавший то место, где скрывался Григорий. Отысканный беглец был торжественно отведен к «святому Петру» и 3 сентября 590 года посвящен в великие римские понтифексы.
В это время еще не упоминается ни о каком герцоге (dux) Рима и нигде нет речи о римском герцогстве. В некоторых городах имеются comites и трибуны, а в Риме и его области мы находим magister militum, как главного военачальника, облеченного всею властью герцога. В руках этого начальствующего лица были сосредоточены военные судебные дела; жалованье войскам высылалось из Равенны или из Константинополя и, если доходило до Рима, выплачивалось через Эрогатора.
В это время существовал уже префект Италии, также как и префекты Африки и Иллирии, т. е. тех трех диоцез, которые, по словам классиков, были некогда подчинены преторианскому (т. е. священническому10) префекту Италии. Они непосредственно ведали все то, что касалось финансовых и судебных дел и управления городов. В VI веке, когда военная власть имела полное преобладание, не было еще обширных полномочий городского префекта и даже после 600 года, когда префектом был Иоанн, мы не встречаем упоминаний о них до 774 года, хотя эта городская должность в позднейшие годы средних веков приобрела не малое значение, и дала повод к легендам о преторах и префектах воображаемого древнего, .классического Рима.
«О том, что представлял собою тогда сенат, — говорит Грегоровиус,11— мы ничего не знаем. Те писатели, которые утверждают, что он и тогда существовал, приводят в пользу своего мнения места из прагматической санкции Юстиниана — донесение Сеандра о посылке нескольких сенаторов в 579 году в Константинополь — и ссылаются на существование должности, префекта, считая, что последний был, как в сочинениях классических писателей, главою сената.
10 Praetor — praitre.
11 Грегоровиус, ч. II, стр. 44.
Западное духовенство тогда —повторяю— было еще семейное. Безбрачие его было установлено лишь Григорием VII (1073—1085), который впервые приказал верховных римских первосвященников называть по-гречески — папами, от греческого слова πάππας (паппас), т. е. отец, откуда и русское — поп.
Церковных имений было много и они были велики, так что верховный римский понтифекс, хотя в не был владетельным герцогом, тем не менее считался самым богатым землевладельцем в Италии. Все это делало положение его сходным с положением крупного государя. Владения римской церкви были разбросаны по многим странам; она имела свои патримонии, или домены, и в Сицилии, и в Кампаньи, по всей южной Италии, в Далмации, Иллирии, Валлии, Сардинии, Корсике, Лигурии и в Коттийских Альпах. Подобно королю, назначающему в провинции своих уполномоченных, понтифекс посылал в эти патримонии «ректоров» и они были обязаны следить, как за духовными, так и за светскими делами. Из писем, которые будто бы писал Григорий секторам патримоний, можно составить представление об условиях, в которых находился и то время римский крестьянин. Имения церкви обрабатывались колонами, прикрепленными к своему клочку земли. Колон платил храму дань деньгами или натурой. Дань эта называлась pensio, и ее собирали conductores, сборщики податей. Для каждого колона велся регистр исполненных им работ, так называемый libellus securitatis, на который колон мог ссылаться в свое оправдание.
Богатству великого понтифекса Рим был обязан, как своим обособлением от ломбардцев, так и своим по временам почти независимым положением по отношению к Равенне. А перед императором церковь надевала на себя маску крайней бедности. Чтобы читатель имел понятие о рабском отношении тогдашнего римского понтификата к византийским императорам, я приведу такой рассказ Грегоровиуса.12
12 Грегоровиус, ч. II, стр. 53.
«Среди неустойчивости мира Рим был вдруг взволнован вестью о кровавом перевороте в Константинополе. Мужественный император Маврикий, с таким успехом защищавший империю против аваров, пал жертвою военного возмущения, и трон его стал достоянием одного из самых ужасных чудовищ, которое когда-либо знала византийская история. Мятежник Фока, простой центурион, запятнанный в крови императора и его пяти сыновей, которых он с невероятным варварством приказал зарезать на глазах отца, стал властителем во дворце Юстиниана с 23 ноября 602 года. Новый император не замедлил послать в Рим свое собственное изображение и изображение своей жены Леонтии, и 25 апреля 603 года они были получены в Риме.
«Таков был старый обычай. Каждый византийский император, вступая на трон, посылал провинциальным властям, в сопровождении солдат и музыкантов, изображение свое и своей жены, которое называлось «laurata»,—потому, что обе головы на них украшались лавровыми венками. Эти изображения как бы заступали место императоров, и потому встречались народом торжественно и благоговейно, с зажженными свечами, как божеские существа, и затем относились в священное место.
И вот, когда изображения Фоки и его жены были доставлены в Рим, духовенство и знать собрались в базилике Юлия в Латеране и с клипами: «Многая лета августейшему Фоке и Августейшей Леонтии!», провозгласили тирана императором. И Григорий приказал поставить его изображение в часовне мученика Цезария.
«В глубине своей души, —догадывается автор,— Григорий должен был чувствовать отвращение к императору, который достиг власти, запятнав себя кровью. Но политические соображения заставили его приветствовать Фоку и Леонтию верноподданническим посланием. В своем письме к ним Григорий говорит о ликовании неба и земли при их воцарении, как будто со смертью справедливого и лично к Григорию расположенного Маврикия с Рима снималось невыносимое иго, а с новым правлением наступала эра свободы и благополучия. Невозможно читать эти письма без возмущения.13 Они являются темным пятном в жизни великого человека и также позорят его, как позорит Рим колонна, воздвигнутая там Фоке на форуме».
13 Epist. 38, XI и 44, XI.
Так говорит беспристрастный историк средневекового Рима, а для нас его слова очень важны. Они являются характеристикой третьестепенного значения итальянского Рима в жизни настоящей Ромейской империи, центром тяжести которой всегда были берега Босфора.
* * *
Я не могу не предостеречь снова читателя против уже имеющегося несомненно у него представления о древности папства, как церковного института Западно-Европейской церкви. Ничего подобного на деле не было.
Что сказали бы вы, если в этой моей книге, среди замечательных исторических деятелей, я упомянул об «австрийской императрице Брунгильде», дочери «вестготского императора Атанагильда», или об «императоре всея России Игоре Рюриковиче» И о «супруге его благочестивейшей самодержавнейшей императрице Ольге»?
Вы просто засмеялись бы и сказали, что я не имею ни малейшего понятия о развитии империализма в европейских государствах, так как в то время не было еще и в помине императоров и императриц.
Но не та ли же самая нелепость выходит и в том случае, когда церковные историки называют римскими папами средневековых великих римских понтифексов (pontifici maximi) между 440 и 1073 годами нашей эры, когда ни одному из них даже и не снилось о таком звании, когда на слово папа по-латыни начинался только papaver — мак?
Ведь всем историкам католицизма прекрасно известно, что титул папа, в применении к римским верховным жрецам-первосвященникам стал применятся только с 1073—1085 годов пашей эры, по булле Григория VII, который и сам до нее назывался, просто великим римским понтифексом (pontifex maximus), т. е. тем же именем, какое мы видим и в сочинениях всех «классичесвих» авторов, применяющих, однако, этот титул к языческим жрецам. Самое слово — папа, отсутствующее в латинском языке было, как я не устану повторять, взято с греческого πάππας, т. е. батюшка, откуда и русское поп, и применять его к римским верховным первосвященникам до Григория VII в одиннадцатом веке нашей эры то же самое, что назвать супругу Игоря Ольгу благочестивейшей самодержавнейшей императрицей всея России.
Для чего же была сделана эта анахроническая подстановка слова папа, вместо pontifex maximus? По ошибке? Конечно, нет! Подстановка была сделана для того, чтобы прикрыть метаморфозу христианской религии к началу XI века нашей эры, когда она из политеистической стала превращаться в современную (тритеистическую, благодаря появлению и распространению Евангелий накануне этого времени.
А прежняя римская религия была еще до-евангельской, полуязыческой, той самой, какой она и описывается у классических авторов, лишь с прибавлением апокалиптического ожидания конца мира. Объединение наименования великих римских понтифексов первого исторического периода с последним периодом служило лишь средством для прикрытия метаморфозы христианства в конце X века. Единство названий внушило единство и представлений, и читателям священных книг стало казаться, что их церковь и религия остались неизменными с древнейших времен. А если мы отбросим эти поздние представления о ранних периодах римской церкви, то останемся в полном недоумении даже и относительно гражданского положения ее ранних верховных понтифексов. Были ли они обязательно избираемы? — Мы знаем, что в некоторых случаях эта должность переходила от отца к сыну... Были ли они обязательно мужчинами? — Мы знаем, что одним из pontifex maximus'ов была женщина Джованна (898—900 гг.), хотя позднейшие авторы и говорят будто вплоть до рождения ребенка она переодевалась в мужское одеянье... Отрекались ли они от семьи? Сам легендарный основатель римского первосвященства апостол Симон-Петр был семейный человек с сыновьями и дочерями, рожденными им уже в апостольском звании, если такое когда-нибудь ему принадлежало. Ведь безбрачие католического духовенства установлено только в XI веке тем же Григорием VII (1073—1085 гг.), который впервые присвоил себе и греческий титул папы и повелел так именоваться своим преемникам, а безбрачны были раньше только отшельники от мира.
Пересматривая наш единственный (и тоже очень поздний) первоисточник «Книгу понтифексов» (Liber Pontificalis),14 мы видим во всей первой ее части, охватывающий период до 715 года, только несколько случаев определения предшествовавшего положения римских понтифексов. Так, о легендарном Гигине сказано, что он был перед тем афинским ученым (Hyginus, natione graecus, ex philosofo, de Athenis); о легендарном Евсевии, что он был перед тем греческим врачом (Eusebiu natione graecus, ex medico). О предшествовавшем (а следовательно и последующем) целибате говорится лишь в четырех случаях: о Телесфоре (Telesphor natione graecus ex anachorita), о Дионисии (Dionysius ex monacho), об Агате (Agato, natione sicula ex monachis) и об Адеодате, относимом уже к 672—676 годам (Adeodatus, natione romanus ex monachis de patre Jobiano).
А о том, что великий римский понтефекс раньше своего избрания был уже в каком-нибудь церковном чине, имеем за все первые семь веков нашей эры только одно, сообщение об Евгении, относимом к 654—657 годам (Eugenius, natione romanus de regione prima Aventinense clcricus a cunabulis).
14 Первая часть ее имеется в Академической библиотеке в издании Момзена: Gesfa Pontificum Romanorum 1898 г.
Значит остальных приходится считать семейными светскими людьми вплоть до XI века нашей эры. Такими они и оставались.
Я не могу здесь же не указать читателю, что никаких подлинных документов в архивах Ватикана не только о сущности тогдашней религии, но даже и протоколов об избрании в Риме того или другого «великого понтифекса» не существует за весь средневековый период до присвоения римскими понтифексами титула пап в XI веке.
Единственным первоисточником, обнаруживающим самое существование многих из них, является лишь «Liber Pontificalis» («Книга римских понтифексов») позднего времени, так как доводит их список до крестовых походов. Этой книгой неизвестного происхождения и должны были руководиться все позднейшие историки римской религии, как египтологи туринским папирусом, не смея выйти из данной для них тут упряжи, как лошади из оглобель, чтобы не привести в полный беспорядок весь багаж своего церковно-исторического каравана.
 Рис. 98. Европа конца VI века нашей эры. Лангобардское (Ломбардское) арианское государство занимает всю Италию, кроме Римской области или даже и ее. |
Шестой век несомненно был одним из интереснейших в развитии религиозной мысли. Накануне его, как мы видели, возникли библейские пророчества: Осилит-бог (Иезеки-ил), Грядущее-спасенье (Иса-ия), Помнит-Громовержец (Захар-ия) в так далее, как подражания Апокалипсису. С одной стороны, началось мессианство в Европе, с другой — измаэлитство, т. е. богоуслышание или так называемое мусульманство в Азии в Африке, еще ничем не отличавшееся от иудаизма.
В Италию религиозное обновление было внесено ломбардцами, в Галлию—вестготами, в Британию—саксами. Жизненным началом этих крепнувших религиозных групп явился римский понтификат. Победив язычество, он мало-по-малу привел западно-европейские страны к единству, которое позже должно было облечься политической формой в виде Священной (августейшей) Римской Империи, но тоже не здесь, а на берегах Дуная.
Подобно тому как страшные извержения Везувия в IV веке «обнаружила окружающим народам глухость гневливого бога-Громовержца к воплям молящихся ему и заставили народы молиться его милостивому сыну апокалиптическому Овну, каким мы его находим в катакомбах, так было и теперь. Когда страшная чума поразила все народы на берегах Средиземного моря и их мольбы богу-Овну (он же Христос), вознесенные на небеса, не помогли, все сердца направились к супруге бога-Громовержца — милостивой и прекрасной Деве-Мадонне. Все процессии направлялись теперь и из Рима, и из его окрестностей к построенному ей храму, получившему название «Святая Мариа Старшая» (Santa Maria Maggiore). Не ожесточившийся подобно своему отцу сын божий, а любящая супруга беспощадного бога-отца призывалась теперь спасти людей. И это вполне понятно. Когда какой-либо жестокий господин и его сын не хотели облегчить непосильный труд своих рабов, они всегда, не без успеха, обращались к своей доброй госпоже, чтобы она заступилась за них перед господином.
«Не Христос, а его мать призывалась спасти людей»,— говорит нам историк Средневекового Рома.15 Значит, действительно, почитание Девы Марин, преобладающее теперь в Италии и Греции, возникло во время чумы. «До этой чумы такая же процессия была бы связана с именем Христа, и во времена вандалов и готов — с именем апостола Петра. А теперь в воображении людей, искавших покровительства, богоматерь представлялась доступнее, чем ее сын, суровое наличие которого на мозаичных изображениях говорило людям, что они найдут в нем только страшного судью всего мира».
15 Ф. Грегоровиус: История города Рима в средние века. Русский перевод, т. II., стр. 63.
Таковы не только мои, но и собственные слова Грегоровнуса.
И супруга бога-Громовержца, как мы видели выше, помогла: чума превратилась и заступничество небесной Девы считалось отныне доказанным.
Таким образом культ Мадонны и по самым ортодоксальным историкам начался с ужасной повальной болезни 590 года нашей эры, я тут мы имеем новый поразительный пример влияния стихийных бедствий на эволюцию религиозных представлений. Христианская религия с ее троицей богов, с небесным раем и подземным адом, была естественным результатом вулканических, сейсмических и инфекционных бедствий в южной Европе. Как землетрясения приписывались гневу человекоподобного творца небес и земли, так инфекции послужили основой сложной христианской демонологии, связанной с подземными невидимыми, как воздух, существами, враждебными небесам, и это соотношение между человеческими болезнями и злыми духами и демонами всех религий заслуживает специальной разработки.
Культ Мадонны, возникнув в Риме, тотчас же распространился и на Грецию, которую опустошила та же самая чума 590 г., но и здесь я должен предостеречь читателя от полного отожествления той Мадонны, которой строили храмы в конце VI века нашей эры, с современной богородицей. Она, как и теперь, обозначалась тогда многими именами. Как мы называем ее то богоматерью, то пречистой девой, то девой Марией, так и тогда ее называли то Мадонной (госпожей моей), то Деметрой (богоматерью), то Дианой (божественной), то простой Девой (партенос — по-гречески), как называется и теперь созвездие Девы. А символизировали ее, то Луной, спутницей Солнца, то голубицей, имя которой по-гречески читается перистера,16 т. е. междузвездная. Значит и третье лицо христианской троицы, изображающееся над церковными алтарями этой же голубицей, первоначально была — супруга бога-отца, и только несколько веков позднее переименована в «святого духа» (вместо «святой души»). С этой точки зрения и большинство так называемых классических, богинь и полубогинь, особенно супруг бога- Громовержца, лишь разные апперцепции одной и той же созвездной Девы, каждый год рождающей бога-Солнце. Отсюда мы видим, что как сам Григорий Великий был в действительности не папа, а римский понтифекс-максимус, т. е. великий первосвященник, так и введенный им культ Мадонны был на самом деле культом созвездия Девы, спасшей народ от чумы, когда вошло в Деву Солнце.
16 Περιστερά сокращенное Περι-αστέρα.
Отметим, что, по сказанию его жития, Григорий Великий найден был «скрывшийся в овраге» и насильно посвящен толпою в звание великого первосвященника как раз 3 сентября 590 года, когда Солнце вступило в созвездие Девы. Вполне возможно, что с этого времени год и стали считать с сентября, когда эта Дева, родив Солнце, прекратила чуму. Вот почти и все, что мы можем сказать об основателе культа Мадонны. Он умер. — говорят нам, — в 603 году, обратив через миссионеров в христианство англичан, а что касается до приписываемых ему сочинений, «открытых» в XIII веке в разных монастырях Западной Европы и изданных впервые лишь в 1705 году, то и «Regula Pastorales», и «Собеседование о загробной жизни», и все другие, приписываемые ему значительные статьи религиозного содержания, по своей поздней идеологии, могли быть окончательно средактированы для него не ранее как в XI веке нашей эры. Сохранившимися неприкосновенно могут быть признаны лишь некоторые небольшие его письма.
Было ли в его время, кроме поклонения богу-Громовержцу, его супруге и сыну, также и поклонение другим богам? Доказательством этому служит то, что тогда, как мы уже видели,. поклонялись и священным деревьям и великим умершим.
Да и действительно: если не исполнял горячей просьбы ни бог-отец, ни бог-сын, ни сама мадонна, то почему было не помолиться о заступничестве и архангелу Гавриилу или Михаилу, или другим сыновьям и дочерям того же бога-отца, или угодившим богу людям, души которых сияют на небе в виде звездочек? Почему не помолиться и телам умерших, которые бог сохранил от гниения?
«Чувственный римский народ, —снова говорит Грегоровиус17— никогда не был склонен к монотеизму. Едва успев сделаться христианами, римляне немедленно стали делать достоянием своего города (который издревле был пантеоном богов), всех появлявшихся в провинциях новых святых, и стали строить церкви и честь их и собирать их мощи. Школ светских наук не существовало, гóлоса критического суждения не было слышно, и это давало полный простор развитию мистической мечтательности и грубо-материального культа».
17 Том II, стр. 64 русского перевода.
Историки церкви утверждают, будто бы императрица Константина просила Григория уступить ей для исповедальни, построенной ею в Византии в ее дворце, голову апостола Павла или какую-нибудь другую часть его тела. А Григорий будто бы ответил императрице письмом, в котором пишет, что коснуться мощей и даже взглянуть на них, есть такое преступление, за которое надо заплатить смертью; что он сам думал сделать некоторые незначительные исправления у гроба св. Павла, но может удостоверить (очевидно, честным словом), что один из тех, кому была поручена эта работа, дерзнул в это время прикоснуться; к мощам, даже и не принадлежавшим апостолу, но, тем не менее, был тотчас же поражен смертью, и что, когда некий Пелагий, сооружая часовню св. Лаврентию, необдуманно приказал открыть его гроб, то не прошло и десяти дней, как все монахи и смотрители церкви, взиравшие на мощи, умерли.
Должны ли мы и это письмо считать подлинным? — Если да, то нужно будет признаться, что Григорий Великий был также и великий плут, а если это пóзднее сочинительство за него, то таковыми же должны быть признаны и другие приписываемые ему сочинения.
Вот, например, в письме 23, он сообщает, что одному ломбардскому солдату вонзился в шею меч, когда он вздумал переделывать крест. В своем третьем диалоге (с. 30) он серьезно рассказывает, что при освящении им церкви в Субуре, дьявол в виде свиньи зашмыгал между ногами присутствовавших и выскочил, наконец, через двери. Три ночи после этого была слышна страшная возня под стропилами церкви, а затем на ее алтарь опустилось благоухающее облако.
В одном месте Григорий описывает геенну в точности по поэме Данте. И пусть писатели новых веков книгопечатанья нам говорят неоднократно, что диалоги его были еще в VIII веке переведены на арабский язык, мы имеем полное право усомниться в этом, так как никаких вещественных доказательств своих утверждений они нам не приводят. А автор этих «Диалогов Григория Великого» сам обнаруживает свое позднее время, так так разделяет все христианские суеверия XVI века.
