Д.Джохансон, М.Иди 

Люси Истоки рода человеческого

Часть первая. Предыстория

Глава 1    Ранние ископаемые находки

Подготовив бомбу эволюционного учения, Дарвин взорвал ее, так сказать, с помощью дистанционного управления. Он был чрезвычайно застенчивым человеком и имел к тому же плохое здоровье. У него не было желания и сил принимать участие в сокрушительной борьбе, которая, как он предчувствовал, сразу же вспыхнет после столкновения созданной им теории эволюции с политическими и религиозными догмами того времени. Помимо контроля над душами миллионов британцев церковь была мощным рычагом политического и социального управления. Дарвину настолько не хотелось вступать в борьбу с этой неумолимой силой, что он несколько лет не решался опубликовать свою теорию. Он продолжал собирать новые и новые данные в поддержку той мысли, которая когда-то — еще на Галапагосских островах — озарила его светом истины: все виды образовались в результате эволюции. Они эволюционировали с самого начала жизни на Земле. Они связаны общим происхождением, и их родословные можно проследить по ископаемым остаткам. Для подтверждения своей теории Дарвин выбрал как можно менее спорные доказательства: остатки малоизвестных морских организмов — усоногих раков, давно исчезнувших моллюсков и т.п. Лишь однажды в «Происхождении видов» он намекнул на то, что эволюционное учение касается и человека. В самом конце книги Дарвин вставил фразу, что его теория «может пролить свет на происхождение человека и его историю».

Этого намека было достаточно, и битва началась. К счастью для Дарвина, у него оказался достойный защитник — ученый, наделенный богатым воображением и атакующей силой, Томас Генри Гексли. В то время как Дарвин отсиживался дома, подобно робкой испуганной черепахе, Гексли сражался на переднем крае. Он организовал публичный диспут с одним известным англиканским епископом и разбил все его доводы. Ему удалось выставить на посмешище даже английского премьер-министра Бенджамена Дизраэли. Именно Гексли во всеуслышание заявил о связи между человеком и антропоморфными обезьянами. Он указал на много­численные черты сходства между человеком и его ближайшими из ныне живущих родственников — гориллой и шимпанзе. На этом основании Гексли заключал, что у всех троих в прошлом, и не таком уж далеком, был общий предок. Поскольку упомянутые обезьяны водятся только в Африке, Гексли высказал мысль, что ископаемые остатки общего предка, скорее всего, надо искать именно там.

К сожалению, находок с Африканского континента тогда еще не было. Вообще в те дни с предками дело обстояло неважно. Был открыт только один из них: незадолго до выхода классического труда Дарвина в Германии в «долине Неандера*» в одной из пещер были обнаружены часть черепа и кости конечностей существа, которое впоследствии получило название неандер­тальского человека. Хотя интерес к этой находке был достаточно велик, почти никто не понял ее истинного значения. Для умов прошлого века, не привыкших к представлениям об изменчивости и пластичности человеческого скелета, найденные кости показались слишком грубыми и примитивными, чтобы претендовать на роль ископаемых остатков предковой формы. Череп был гораздо толще, длиннее и уже, чем у современного человека, с массивными надбровными дугами. Немецкие анатомы — в те времена самые просвещенные в мире специалисты в этой области — энергично принялись за его изучение. «Этот череп при­надлежал пожилому голландцу,» — сказал д-р Вагнер из Гёттингена. «Нет, — заявил д-р Майер из Бонна, — это череп русского казака, который в погоне за отступающей армией Наполеона отбился от своих, забрел в пещеру и умер там». Французский ученый Прюнер-Бей придерживался иного мнения: «Череп при­надлежал кельту, несколько напоминающему современного ирландца, с мощной физической, но низкой умственной организацией». Окончательный приговор произнес знаменитый Рудольф Вирхов. Он заявил, что все странные особенности неандер­тальца связаны не с его примитивностью, а с патологическими деформа­циями скелета, возникшими в результате перенесенного в детстве рахита, старческого артрита и нескольких хороших ударов по голове.

Оставался еще вопрос о древности находки. Ученые пришли к единодушному мнению, что неандер­талец, возможно, ходил по земле во времена Наполеона; а раз так, то и отложили находку в сторону.

Не все, однако, забыли о ней. Мысль о том, что неандер­тальский человек может оказаться нашим настоящим предком, не умерла. Неутомимые исследователи прошлого продолжали вести раскопки в пещерах и долинах рек. Они нашли кроманьонского человека, который получил свое название по месту в южной Франции, где впервые были обнаружены его кости. Вслед за первой последовали многие другие находки, в том числе и полные скелеты, настолько сходные с современными, что даже самые отъявленные скептики вынуждены были признать их при­надлежность человеку. Возникла дискуссия о древности найденных остатков. Но эти споры затихли, когда по мере накопления геологических знаний стало возможным определять возраст находок, сопоставляя эволюционные изменения различных млеко­питающих, остатки которых находили в слоях скальных пород или в отложениях на дне пещер. Хотя вычислить абсолютный возраст было нельзя, сравнительная, или относительная, датировка становилась делом все более легким; начали складываться некоторые представления об эволюционной хронологической шкале.

Очевидно, что ископаемые остатки, лежащие в верхних слоях дна пещеры, должны быть моложе тех, что погребены в его глубине. Это относится также к костям или орудиям, находимым в песке и гравии речных отложений: глубина их залегания служит показателем их относительного возраста. Значит, если геологи смогут с некоторой долей достоверности определить, сколько времени потребовалось для отложения данного слоя, то у нас в руках будет ключ к установлению абсолютного возраста.

Большая часть этой подготовительной работы была проделана во второй половине 19 века. К концу его был составлен приблизительный, но весьма полезный календарь, отражающий последовательность доисторических событий в Западной Европе. Согласно этому календарю, кроманьонский «пещерный» человек жил на протяжении 40 или 50 тысяч лет и исчез, возможно, всего лишь 10 тысяч лет назад. Кроманьонцы — это уже не ковыляющие «недочеловеки», каких любят изображать художники-юмористы, а такие же люди, как и мы, умевшие создавать прекрасные рисунки и,  вероятно, мыслить сложными понятиями. У них были зачатки религиозных представлений, они систематически изготовляли разнообразные каменные орудия и, судя по всему, обладали развитой культурой, во многих отношениях более сложной, чем у некоторых первобытных народов, до сих пор сохранившихся в отдаленных уголках земного шара.

Были обнаружены и другие, более примитивные предки человека. Выяснилось, что неандер­талец — это вполне реальное древнее существо, несколько отличавшееся от нас, как тому и следовало быть. Если теория эволюции верна, то ископаемые человеческие остатки по мере их удаления от нас во времени должны становиться все более примитивными. Вместе с неандер­тальцем исследователь погружался в глубины истории на 50 или 100 тысяч, а может быть, и на целых 200 тысяч лет. Увеличиваясь, эти цифры становились все более расплывчатыми и пугающими. Неандер­тальцы нарушали душевный покой тех, кто, привыкнув мыслить тысячелетиями, только что с трудом приспособился к десяткам тысяч лет. Теперь им предстояло исчислять древность сотнями тысячелетий, и это было очень нелегко.

Понятно, какую растерянность вызвало в 1893 году сообщение голландского ученого Эжена Дюбуа, который нашел на Яве остатки обезьяно­человека возрастом около полу­миллиона лет.

Всякому, кто считает меня везучим, я рекомендую почитать о жизни Дюбуа. Его везение было попросту невероятным. Иначе как могло случиться, что молодой преподаватель анатомии, никуда не выезжавший за пределы Голландии, почти ничего не знавший об ископаемых предках человека и никогда не видевший костных остатков гоминид, следуя логическим выкладкам, поехал за тридевять земель, в места, где еще не было сделано ни одной находки, и действительно отыскал нечто необычное?

Представьте себе, что кто-то объявляет: «Моя профессия — поиски редких драгоценных камней. Я почти ничего о них не знаю и никогда их не видел. И все-таки я хочу посвятить себя этому занятию. Я никогда не проводил полевых изысканий, но мне известно, что в горах Бирмы и Таиланда на определенных широтах находят рубины. Вот почему я собираюсь обследовать сходные горные формации, расположенные на тех же широтах в Мексике, и надеюсь найти там изумруды».

При столь зыбком обосновании проекта шансы на успех так малы, что их даже нельзя принимать в расчет. И тем не менее Дюбуа нашел свой изумруд — яванского обезьяно­человека, Pithecanthropus erectus.

Его логика была до наивности проста. Еще мальчиком он услышал о костях неандер­тальского человека, найденных в известняковой пещере близ Дюссельдорфа за два года до его рождения. Он прочел о них все что мог и, будучи убежденным сторонником эволюционной теории, постепенно пришел к выводу, что, несмотря на все сомнения ученых, неандер­талец — это более древний тип человека. В таком случае, рассуждал Дюбуа, где-то должны существовать еще более древние, более обезьяно­подобные формы. Искать их следует не в Европе: во-первых, климат здесь был слишком суровым для выживания таких существ; во-вторых, ледниковый щит мог уничтожить все их следы. Поэтому он решил, что займется своими розысками в тропиках. Он выберет место наподобие Суматры, где до сих пор водятся крупные человеко­образные обезьяны — орангутаны, и начнет обследовать пещеры, которых, как говорят, там немало.

За полтора миллиона лет своей эволюции человек приобрел более высокий и округленный череп, более крупный мозг и отчетливо выраженный подбородок, которого не было у Homo erectus. Кроме того, постепенно исчезали выступающие надбровные дуги.

Дюбуа надеялся найти «недостающее звено». Подобно многим своим современникам, не лишенным научной любознательности, он прочитал труды Дарвина, но воспринял некоторые из его идей неверно. Если, как утверждали Дарвин и Гексли, человек действительно произошел от каких-то человеко­образных обезьян, то для того, чтобы доказать это, казалось бы, нужно было найти существо, стоявшее на полпути между человеком и, скажем, орангутаном или шимпанзе. Идея Дарвина была, конечно, совершенно иной. Он имел в виду не «горизонтальные», а «вертикальные» связи — линии родства, протянувшиеся во времени. Для Дарвина близость человека к обезьяне не означала существования промежуточного типа: она указывала лишь на то, что у них был общий предок, от которого к ним вели две отдельные цепи родственных форм. Как выглядел этот общий предок, ни Дарвин, ни Гексли в то время не могли бы сказать. И все-таки идея «недостающего звена» сделалась необычайно популярной; именно под ее влиянием Дюбуа, невзирая на протесты семьи и уговоры коллег, отказался от преподавательской карьеры и отправился в Голландскую Ост-Индию.

Не имея возможности добыть денег для финансирования экспедиции, он вступил в голландскую армию в качестве военного врача и попросил, чтобы его послали на Суматру. Его медицинские обязанности были несложны, и за два года ему удалось обследовать несколько пещер, правда без существенных результатов. Затем он подхватил малярию, был переведен в запас и отправлен на Яву. Теперь, имея массу свободного времени, он смог посвятить все свои усилия изучению слоев с ископаемыми остатками, которые он обнаружил в излучине Соло — небольшой, лениво текущей речки в районе Тринила. Голландское правительство заинтересовалось его исследованиями и даже предоставило для раскопок рабочих из числа заключенных. Но работать с ними было невозможно, потому что все кости, которые им удавалось найти, они тотчас прятали и продавали китайским торговцам. Те измельчали «кости дракона» в порошок и отправляли в Китай, где они высоко ценились как лекарственное и возбуждающее средство. Это прекратилось лишь тогда, когда десятник, работавший у Дюбуа, убедил колониальные власти наложить запрет на скупку окамене­лостей.

С этого момента из Тринила как из рога изобилия посыпались интересные находки, в том числе остатки вымерших млеко­питающих, до той поры неизвестных науке. Подобно всякому одержимому, Дюбуа отличался удивительной способностью впитывать информацию о том, что его интересовало. Поскольку древние окамене­лости были его «идеей фикс», он вскоре научился разбираться в них и принялся отправлять ящиками в Голландию. Но только после целого года раскопок на берегу реки Соло он нашел то, что искал, — окамене­лость, при­надлежавшую ископаемому примату. Это был очень крупный коренной зуб, и Дюбуа поначалу не мог решить, кому он при­надлежит — вымершему гигантскому шимпанзе или орангутану. Покуда он ломал голову над этим вопросом, в одном ярде от первой находки обнаружили вторую — черепную крышку, тоже при­надлежавшую какому-то примату. Она была необычайно толстой, слишком низкой и массивной для человека, решил Дюбуа, слишком большой и округленной для орангутана. «Человеко­подобная обезьяна», — был его вывод.

Насколько похожа на человека была эта обезьяна, он узнал лишь на следующий год — после потрясающего открытия бедренной кости, которая почти не отличалась от человеческой и свидетельствовала о том, что ее владелец передвигался на двух ногах. Хотя эта удивительная кость и еще один зуб были найдены примерно в 50 футах от черепной крышки, Дюбуа решил, что все остатки при­надлежат одному индивидууму. Он послал в Европу ликующую телеграмму, сообщив, что нашел «недостающее звено», а вскоре и сам отправился вслед за ней, упаковав находки и прихватив их с собой.

Однако вместо триумфа Дюбуа ждало горькое разочарование. Долгие годы его находки оставались предметом ожесточенных споров. Некоторые считали, что он по ошибке соединил череп какой-то вымершей обезьяны с бедренной костью человека, который жил и умер значительно позднее, они спорили по поводу черепной крышки, полагая, что ввиду своей примитивности она не могла при­надлежать человеку. Дюбуа думал иначе. Он упорно держался за гипотезу недостающего звена, настаивал на том, что все найденные им кости при­надлежат одному индивидууму, и в конце концов повез их в Англию, чтобы показать сэру Артуру Кизсу, который к тому времени уже снискал себе известность как первый палеонтолог, преемник великого Рудольфа Вирхова. Кизс с его достаточно гибким умом готов был допустить существование человека более примитивного и с менее развитым мозгом, чем все до тех пор обнаруженные особи. Чем дальше он изучал ископаемые остатки, найденные Дюбуа, тем больше убеждался, что имеет дело не с «недостающим звеном», а с человеком. Эта точка зрения взбесила Дюбуа, и он уехал, оставив о себе память как о человеке «нетерпимом к критике, которую он готов приписать невежеству или личной враждебности своих оппонентов, а не стремлению докопаться до истины».

Дюбуа продолжал упорствовать. Он демонстрировал свои находки где только мог всем, кто хотел на них взглянуть. Споры продолжались. Дюбуа упрямо отвергал любой новый довод, подкреплявший, по-видимому, точку зрения Кизса; в конце концов он замкнулся в своей обиде, спрятал остатки Pithecanthropus erectus под полом своей столовой и на протяжении 30 лет не только никому их не показал, но не хотел даже говорить о них.

Между тем накап­ливались новые данные. В одном песчаном карьере в Герма­нии была найдена мас­сивная челюсть обезьянь­его типа с зубами, напоми­навшими челове­ческие, — фрагмент скелета так называ­емого гейдель­бергского человека. Вслед за этим в результате десяти­летних раскопок в пещерах Чжоу­коудяня (Китай) был обнаружен пекинский человек. Находок здесь было значительно больше: 5 черепов, 15 небольших фраг­ментов костей лица или черепа, 14 нижних челюстей и 152 зуба. Работы в Чжоу­коудяне продол­жались вплоть до начала второй мировой войны; ученые нашли также множество орудий, сделанных из камня, костей и рогов животных, на которых охотились обитатели пещер. Судя по всему, они умели поль­зоваться огнем и готовить на нем пищу — в отложениях было найдено много слоев золы, указы­вавших на то, что здесь поддер­живали огонь в течение длитель­ного времени. Обитатели пещер, не­сомнен­но, были людьми, и к тому же на удивле­ние способ­ными, если учесть их древность, которую оценивали примерно в пол­миллиона лет.

Наконец, по иронии судьбы, через 40 лет после того, как Дюбуа извлек костные остатки Pithecanthropus erectus из отложений на берегу реки Соло, другой антропо­лог — Г. фон Кёнигсвальд — отправился на Яву и возле той же реки нашел новые фрагменты черепа, подкреплявшие мнение Кизса о том, что питекантроп был человеком.

Приняв эту точку зрения, следовало изменить родовое название находки, данное Дюбуа. Произведенное от двух греческих слов — pithecos (обезьяна) и anthropos (человек), оно слишком явно отражало убеждение Дюбуа в том, что открытое им существо — это действительно переходная эволюционная ступень между современными обезьянами и современным человеком.

Вообще, весь процесс наименования новых находок сразу создал неразбериху. Гейдель­бергский человек и пекинский человек получили собственные латинские названия, так же как и одна-две другие находки из районов Средиземноморья и Африки. Каждый ученый считал, что найденные им окамене­лости не похожи на другие и заслуживают по меньшей мере особого видового, если не родового, названия. Например, гейдель­бергский человек был назван Homo heidelbergensis. Автор находки признал, что это существо было человеком, и поэтому отнес его к роду Homo, выделив при этом новый вид. Пекинский человек предстал под названием Sinanthropus pekinensis — китайского человека из Пекина. Это означало, что найденные в Чжоукоудяне кости были сходны с человеческими, но не настолько, чтобы отнести их к роду Homo; однако они явно отличались и от обезьяньих. Поэтому решено было выделить новый род.

Пещера Чжоукоудянь, расположенная в окрестностях Пекина, была вскрыта в 1927 году канадцем Дэвидсоном Блэком. В 25-метровой толще отложений были найдены костные остатки пекинского человека, впоследствии классифицированного как Homo erectus. Белые квадраты, нанесенные на стены пещеры, помогали указывать места находок окамене­лостей и орудий в различных горизонтах культурного слоя.

Все это не так абсурдно, как может показаться. У ученого есть только один путь к первоначальному пониманию чего бы то ни было — описать, измерить, дать название. Именно это и пытались делать с ископаемыми находками. Нужно помнить, что в период между 1900 и 1925 годами об эволюции человека почти ничего не было известно. Была только горстка находок — слишком мало, чтобы мог проясниться их смысл. Никто как следует не понимал, что за существа были эти «древние люди». Никто отчетливо не представлял себе ни родственных отношений между ними, ни их геологического возраста. К тому же все они отличались друг от друга — не очень, но все-таки отличались. В связи с этим возникал важный вопрос: какой уровень различий можно считать существенным?

Если я выйду на улицу и измерю черепа у десятка первых попавшихся людей, то моя выборка будет свидетельствовать о значительной изменчивости размеров головы и лица. Теперь представьте себе, что спустя полмиллиона лет какой-нибудь антропо­лог выкопает те же десять черепов из земли. Как ему быть, если черепа будут найдены в разных частях земного шара, если от некоторых останутся одни осколки и их нельзя будет должным образом измерить, если у других исчезнут все зубы или, наоборот, сохранятся только зубы и если, наконец, возникнут сомнения в их датировке?

Антропо­лог измерит все черепа и сделает упор на различия между ними. Он изучит один череп, сравнит его с другим и поразится обнаруженному несходству. Прошло немало времени, прежде чем ученые осознали тот факт, что популяции необычайно изменчивы. Поэтому нужно иметь большие выборки, состоящие из мужчин, женщин и детей, если мы хотим выявить черты, характерные для всех индивидуумов. Работая с такими выборками, ученый получает представление не только об этих постоянных признаках, но и об изменчивости популяций. Он знакомится с диапазоном этой изменчивости. Все, что укладывается в найденный диапазон, будь то размеры мозга, форма зубов или таза, — все, что лежит в допустимых пределах, относится к данному виду. А если что-то сюда не вмещается — значит, речь идет о каком-то другом виде.

Такой подход стал возможен, когда были найдены остатки пекинского человека. В пещере Чжоукоудянь оказалось так много костей различных индивидуумов, что это позволяло ориентировочно оценить пределы изменчивости. Этого нельзя было сделать при наличии единичных находок вроде гейдель­бергского человека или яванского обезьяно­человека. Последующие открытия, особенно те сенсационные находки, что были сделаны в Восточной Африке, внесли окончательную ясность в эту запутанную проблему. Ныне большинство ученых признает, что упомянутые выше костные остатки при­надлежат различным представителям одного вида — вида очень изменчивого, к которому относились прямые предки современного человека. Питекантропа, синантропа и гейдель­бергского человека больше не существует. Все они объединены под названием Homo erectus — человек прямоходящий. Они относятся к роду Homo, хотя и несколько отличаются от нас. Мозг у них был меньше, кости черепа толще, надбровные дуги более выступающие, челюсти более массивные. Они обладали огромной силой, эти мужчины и женщины с мускулатурой под стать их могучему костяку. Хотя мужчина Homo erectus из-за своего небольшого роста вряд ли преуспел бы в профессиональном футболе, он, вероятно, был бы грозным противником в хоккее или лакроссе, т.е. в тех видах спорта, где сегодня выступают спортсмены среднего роста. И вот этот наш предок, невысокий, крепко сложенный, со средним по величине мозгом, совершил эволюционный подъем от человека прямоходящего до человека разумного, который произошел, как сейчас полагают, в период от 400 до 100 тысяч лет назад.

Чтобы воспроизвести путь подхода к изложенным выводам, нам хватило нескольких страниц, но для того, чтобы пройти этот путь на практике, потребовалось 40-50 лет исследовательской работы. К концу этого периода накопившиеся находки ископаемых остатков и предметов материальной культуры ясно показали, что у современного человека был предок, широко распро­странившийся по земному шару по меньшей мере полмиллиона лет тому назад, а может быть, и намного раньше.

К подобным выводам нельзя прийти за одну ночь. На это требуется время. Прежде всего нужно иметь исходный материал — ископаемые остатки. Потом нужно их рассортировать. К сожалению, это не всегда проходит гладко. Вы имеете дело с тем, что у вас есть. Но стоит появиться чему-то новому, и прежнюю классификацию приходится видоизменять. Вы стараетесь изо всех сил, полагаясь отчасти на везение и интуицию.

Но вот наступает момент, когда вам предстоит сделать над собой усилие, чтобы поверить собственным глазам. И здесь начинается самое трудное: вы уже привыкли к определенному стереотипу мышления и не хотите его менять. Ученый может провести целую жизнь, отстаивая свое мнение о том или ином сочетании зубов и челюсти или о таксономическом значении размеров мозга. Если новые данные противоречат его концепции, принять их не так-то легко. Мне кажется, что в случае яванского питекантропа труднее всего было признать его древность. Его возраст исчислялся по меньшей мере в 500 тысяч лет, что в пять раз превышало древность неандер­тальца, в которую поверили тоже далеко не сразу. Теперь возьмите Люси. Она в шесть раз древнее питекантропа Дюбуа. В шесть раз!

Меня часто спрашивают, чем можно заполнить этот гигантский промежуток времени.

Несколькими вещами. Например, более ранним типом человека. А также двумя или тремя разновидностями австрало­питековых. Это новое название имеет для нашей истории чрезвычайно важное значение.

Австрало­питеки — это ранние гоминиды, но не люди. Я уже говорил, что можно при­надлежать к гоминидам и не быть человеком. Пару миллионов лет назад по Африке разгуливали существа, настолько примитивные по своему типу, с такими странными зубами и таким малым объемом мозга, что их нельзя причислить к роду человеческому. Встает вопрос: были ли они нашими предками или двоюродными братьями? Об этом спорят до сих пор. Дело усложняется тем, что существовали две или три разновидности этих созданий — крупные и более мелкие формы прямоходящих «почти людей», получивших родовое название Australopithecus.

Найдя Люси — нечто по меньшей мере столь же древнее, как и австрало­питеки, и в некоторых отношениях более примитивное, — я задал себе вопрос: при­надлежит ли Люси к тому же роду? И долгое время не мог найти ответа. Когда все кости были очищены, подобраны и разложены на столе, я при первом взгляде на них подумал, что Люси, пожалуй, можно отнести к австрало­питековым. Но я не мог быть уверен в этом. Она слишком мала, и зубы какие-то странные. Она была похожа на двуногую обезьяну, с тем лишь отличием, что не была обезьяной. Этот маленький представитель гоминид приводил вас в полное недоумение, озадачивал, интриговал. Чтобы решить, относится ли Люси к австрало­питековым, нужно было ждать результатов подробного анализа костяка. В то время в вопросе об австрало­питековых царила полная неразбериха.

И я вновь должен сказать о том, как мне повезло.

Вступая в науку, нужно выбирать для себя самую трудную и запутанную область — вроде того, что представляла собой проблема плио-плейстоцена в начале 70-х годов. Именно здесь, помогая разобраться в этой путанице, свежие молодые силы имеют шанс заявить о себе.

* Неандер­таль — долина одного из притоков Рейна, названная в честь пастора Неандера..- Прим. перев.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24