ГЛАВА XII
ОБРАТНЫЙ ПЕРЕХОД БАЛКАНСКОГО ОСТАТКА ВЕЛИКОЙ РОМЕИ ПОД МАЛОАЗИАТСКУЮ КУМИРОБОРЧЕСКУЮ ВЛАСТЬ, КАК БЫЛО ПРИ ЛЬВЕ ИСАВРИЙСКОМ.

 

Повторю снова мою, уже не раз приводимую, оговорку.

Задача настоящего исследования не есть разыскание каких-либо новых исторических фактов, а новая систематизация и новое освещение тех, которые уже имеются и хорошо известны специалистам. Вот почему я уже не раз повторял, что беру для изложения фактов или самые непосредственные документы, или в каждом особом отделе пользуюсь как руководителем, автором, выбранным мною из многих прочитанных или просмотренных историков, объективности которого я вполне доверяю. И часто во избежание упреков в тенденциозности, я передаю уже установившиеся исторические тенденции и факты собственными словами своего руководителя, лишь поясняя их со своей точки зрения. И это тем более удобно для читателя, что в случае сомнений он прямо может обратиться к указываемому мною сочинению, не ездя в Рим или в Британский музей, чтобы отыскать там первичный первоисточник моих сведений, которого большею частью я и сам не видал (если его нет в библиотеке нашей Академии Наук, или в Государственной публичной, или в Пулковской обсерваторской, которыми пользовался я).

В отделе Византии я особенно пользовался нашим известным византистом А. А. Васильевым и теперь буду следовать за ним (конечно, только в фактической части).

«Константинополь, этот акрополь вселенной, царственная столица ромеев, бывшая, с соизволения божия, под властью латинян, снова очутилась под властью ромеев — это дал им бог через нас».

Такие слова мы читаем в автобиографии уже очерченного нами Михаила Палеолога, первого императора восстановленной Византийской империи,1 территориальные размеры которой были уже гораздо меньше, чем в эпоху Комнинов и Ангелов.

Чтоб оправдать несоответствие прежних фантастических описаний роскоши Царь-Града с последующим его состоянием, историки свалили всю вину на латинян.

«Столица, — говорит А. А. Васильев в своей книге «Падение Византии» (стр. 10), — не оправившись от разгрома 1204 года, перешла в руки Михаила в упадке и разрушении. Лучшие здания стояли разграбленными; церкви были лишены своей драгоценной утвари. Влахернский дворец, ставший со времени Комнинов императорской резиденцией и восхищавший своим богатым убранством и мозаиками приезжих иностранцев, находился в состоянии глубокого запустения, будучи внутри, по выражению одного греческого .источника, закопчен «итальянским дымом и чадом» во время пиров латинских государей, и «сделался поэтому необитаемым».

«После реставрации Палеологов империя получила почти исключительно местное значение национального греческого средневекового царства, которое в сущности является продолжением Никейского, хотя вновь основалось во влахернском дворце Византийской державы», — говорит Б. А. Панченко.2 — «Вокруг этого ослабевшего в военной мощи пережитка «могучего Рима» усиливаются более молодые народы, особенно сербы XIV века при Стефане Душане, и османские турки, т. е. малоазийцы (таврики)».


1 Imp. Michaelis Paleologi, De vita sua opusculum («Христианское Чтение», 1885 г. II, 535, и А. А. Васильев, «Падение Византии», стр. 9).

2 Б. А. Панченко, Латинский Константинополь и папа Иннокентий III «Летопись истор.-филол. общества при Новороссийском университете».


 


Рис. 121. План Царь-Града, снятый в 1422 году. Темная полоса справа — Босфор. Залив от него, идущий влево, — Золотой Рог. К северу от него — предместье Галата. Домик вверху направо, на другом берегу Босфора,— зачаток нынешнего большого азиатского предместья Царь-Града — Скутари. Большой храм на восточной стороне Царь-Града —Храм Мудрости (София).


Рис. 122. Общий план Царь-Града в 1453 году во время его осады магометанами, (По Бундельмонто.)

 

Но если в сфере политической международной жизни Византия Палеологов занимает второстепенное место, то в сфере внутренней жизни она имела и тогда крупное значение.

«В очищенном судьбою от примеси азиатских национальностей населении развивается греческий патриотизм. Императоры продолжают еще носить обычный титул «василевса и автократора ромеев», но некоторые выдающиеся люди убеждают их принять новый титул — государя эллинов. Вот когда впервые появляется достоверное упоминание слова эллины!

«Чувствуется, — продолжает А. А. Васильев, — что прежняя обширная разноплеменная держава превратилась хотя и в скромное по территориальным размерам, но уже в греческое по составу населения государство». И в этом чувстве эллинского патриотизма XIV—XV веков можно не без основания видеть одну из причин возникновения волшебной сказки о древней классической Элладе, благодаря апокрифически приписываемым ей рукописям тогдашних европейских авторов. «Эпоха Палеологов, когда в империи причудливо смешались элементы Запада и Востока, отмечена высоким подъемом умственной и художественной культуры, — говорит тот же А. А. Васильев. — Византия за это время дала не мало ученых и образованных людей, писателей, оригинальных по таланту, в самых разнообразных отраслях знания. Мозаики в константинопольской мечети Кахриэ-джами (прежнем византийском монастыре Хоры), в пелопоннесской Мистре и на Афоне позволяют оценить важность художественного творчества при Палеологах. Этот художественный подъем часто сопоставляется с ранней эпохой итальянского Гуманизма и Возрождения, на основании чего ставились в науке те и другие вопросы».

Но «время Палеологов, — продолжает автор, — принадлежит к наименее ясным временам византийской истории, причинами чего является», — что бы, по вашему мнению? — «обилие и разнообразие источников». И если вам это покажется неожиданностью, то совершенно напрасно! Дело в том, что всякий самостоятельный рассказ односторонен, а потому в истории хорошо иметь только один рассказ и слепо следовать за ним, не натыкаясь ни на какие противоречия. Так авторы и поступают в изложении ранней истории всех государств. А когда встречаются два самостоятельные и потому не сходные и часто противоречащие друг другу изложения, то в древней истории они до сих пор обычно относились к разным векам или народам, как, например, было с библейским изложением Ромейской истории в книге «Цари».

Но время Палеологов оказалось настолько близко к нам, что расчленение этой династии на целый ряд разновременных и разно-местных династий было невозможно сделать, а потому А. А. Васильев и правильно сказал, что ее время является наименее  ясным (т. е. псевдо-выясненным) в истории Ромеи, и как раз благодаря обилию первоисточников.

Нас мало интересует здесь семейная хроника этой династии, и мы рассмотрим только отношения между нею и исламитами. Есть доказательства, что и тогда между православными и агарянами не было еще непроходимой пропасти, несмотря на отлучение последних под именем магометан греческою церковью. Так, парь Иоанн Кантакузи выдал замуж даже свою дочь за османского султана. Были и другие случаи добрых отношений.

Раз, например, Мануил II (1411—1425), еще до воцарения, получивши от отца в управление Фессалонику, вошел оттуда в сношение с населением одного македонского города, захваченного войсками султана Мурада, в целях избиения турецкого гарнизона и освобождения от «турецкого ига». Султан узнал об этом и собрался наказать его, а Мануил, после бесполезной попытки найти убежище у испуганного отца, направился прямо в резиденцию Мурада и принес ему покаяние. Тот благосклонно принял пришельца, провел с ним несколько дней и, на прощанье снабдивши дорожными припасами и богатыми подарками, отправил обратно к отцу с письмом, в котором просил его «простить сыну то, что он по неведению сделал». А в своей напутственной речи Мануилу он сказал:

«Управляй с миром тем, что тебе принадлежит, и не ищи чужого. Если же у тебя будет какая-либо нужда в деньгах или в другом содействии, то я всегда с радостью буду готов исполнить твою просьбу».

После долгого и тяжелого царствования Мануил в последние годы своей жизни удалился от государственных дел, чтобы посвятить все свое время изучению священного писания. Вскоре после этого с ним случился удар, а за два дня до смерти он постригся в монахи под именем Матвея. У него не было детей ни от одной из трех жен. Высшие сановники Царь-Града остановили свой выбор на Константине, одном из братьев Иоанна VIII, бывшем в то время морейским деспотом. Он приехал к ним на каталонских судах и с торжеством был встречен населением.

Это был последний из ромейских императоров. Он пал при взятии Царь-Града турками в мае 1453 года, когда на месте греко-христианской власти основалась агарянская власть Османов. Из братьев, переживших Константина, Димитрий Палеолог попал потом в плен к Мухаммеду II, который и женился на его дочери.


Рис. 123. Царь-Град вскоре после водворения в нем магометанства, приблизительно около 1520 года. (По Гельмольту, V, 139.)

 

* * *

Теперь вернемся несколько назад, чтобы посмотреть на международные отношения этого периода.

Византийский историк XV века Георгий Франдизи пишет:

«В царствование Михаила Палеолога вследствие войн, веденных в Европе против итальянцев, начались опасности для Ромейской державы со стороны турок в Азии». И счастьем для империи в его время было то, что сами «турки» в XIII веке переживали смутную эпоху своего существования».

В тридцатых и сороковых годах XIII века с востока появилась грозная опасность татарского или, как теперь говорят, монгольского нашествия. Малоазийскпй Румский султанат сельджуков, соприкасавшийся с восточною границею Никейской империи, был разгромлен «монголами», и во второй половине XIII века, т. е. во время Михаила VIII, сельджукиды были простыми наместниками персидских властелинов, владения которых простирались от Индии до Средиземного моря. Но эта держава не представляла пока непосредственной опасности для Византии и благодаря ей один только Румский султанат потерял свою прежнюю силу.

Позднее, в эпоху двух Андроников, главным явлением на Востоке надо считать усиление турок-османов. С конца XIII века начали они сольно теснить небольшие остававшиеся еще в руках Византии малоазиатские владения. И в результате произошел очень оригинальный эпизод.

Андроник II не мог обойтись без посторонней помощи против них, и помощь ему явилась в виде испанских наемных дружин, так называемых «каталанских кампаний», или «альмугазаров». Такие отряды наемников из различных национальностей, жившие только войною и поступавшие за известную плату к кому угодно для борьбы с кем угодно, были хорошо известны ко вторую половину средних веков. Так, в те же XIV и XV века английские и французские «кампании» принимали деятельное участие на Западе в столетней войне. «Каталанские кампании», в состав которых входили не только каталонцы, но и жители Арагонии, Наварры, острова Майорки и некоторых других, боролись в качестве наемников на стороне Петра Арагонского во время войны, вспыхнувшей после Сицилийской Вечерни. Но когда в самом начале XIV века между Сицилией и Неаполем был заключен мир, каталонцы остались без дела. Привыкши жить войною и грабежом, они избрали своим вождем Рожера де-Флор, по происхождению немца, так как настоящая фамилия его была «Блюм» (цветок), что в переводе соответствует итальянскому и испанскому «Флор».

Рожер, бегло говоривший по-гречески, предложил, с согласия своих подчиненных, услуги Андронику II в его борьбе с мало-азийскими сельджуками и османами. Он требовал за это согласия на его брак с племянницей императора, дарования титула мегадуки (генерал-адмирала) и крупной суммы денег. Андроник вынужден был согласиться, и испанские дружины, сев на суда, двинулись спасать Ромею.

Этот любопытный эпизод участия испанцев в решении судеб Византии подробно изложен как в испанских, так и в греческих первоисточниках, но очень разнообразно. Под пером, например, современника и участника этого похода, каталонского хрониста Мунтанера, Рожер и его спутники являются отважными, благородными, делающими честь своему народу бойцами за правое дело; греческие же историки видят в каталонцах лишь грабителей, насильников и гордецов, и один из них восклицает:

«О, если бы Константинополь никогда не видал латинянина Рожера»!

А испанский историк этого воителя сравнивает его деяния с подвигами знаменитых испанских завоевателей Мексики и Перу в XVI веке, Кортеса и Пизарро, и не знает, какой другой народ может гордиться столь знаменательным историческим событием, как «наша славная экспедиция на Восток». А третий автор, английский историк Финлей, замечает:

«Экспедиция каталонцев на Восток является удивительным примером успеха, который иногда сопровождает карьеру грабительства и преступления, наперекор всем обычным правилам человеческого здравого смысла».

Так разнообразны исторические апперцепции того же самого события! И это — общее правило всех непереписанных друг с друга исторических документов.


Рис. 124. Церковь «Святого сына богоматери» (св. Димитрия, по гречески) в Салониках, напрасно относимая к V веку нашей эры. Она — не ранее XV века.

Рис. 125. Развалины старинной церкви, называемой Пантанассой в Мистре, в Морее. Вид с Юга.

Рис. 126. Развалины церкви «Пантанасса», относимой к XV веку. Абсиды.

Рис. 127. Церковь «Святого сына Богоматери» (Димитрия, по-гречески) в Салониках, напрасно относимая к V веку нашей эры.

Рис. 128. Старинная церковь «Владыки Народа» (по-еврейски — Сар-гой, христианское — Сергий) и Бахуса; теперь — Кучук Айя-София Джами в Царь-Граде.

Рис. 129. Внутренняя часть Кучука Айя-София Джами в Царь-Граде. Современный нам вид. (По снимку В. В. Преснякова. Государственный Эрмитаж.)

И вот, около 1300 года вождь этой авантюры Рожер де-Флор — был ли он разбойник или герой — прибыл в Царь-Град с 10 000 человек, причем приехавшие на восток каталонцы и арагонцы привезли с собой своих жен, любовниц и детей. В Царь-Граде была с великою пышностью отпразднована свадьба Рожера с племянницею императора, но после серьезного столкновения, происшедшего в столице между каталонцами и генуэзцами, почувствовавшими друг в друге соперников, «компания» была переправлена в Малую Азию, где в это время турки осаждали Филадельфию. В соединении с отрядом императорских войск небольшая испано-византийская армия под начальством Рожера де-Флор освободила Филадельфию от турецкой осады. За первым успехом последовал и ряд других удачных действий Рожера против турок. Но непомерные вымогательства и жестокости каталонцев обострили отношения между ними и царь-градским правительством. И вот, во время пира возвратившийся Рожер и его спутники были перебиты в Адрианополе. Когда весть об этом распространилась среди населения империи, все находившиеся в столице и других городах испанцы также подверглись избиению.

Пылающие жаждою мести каталонцы, сосредоточенные у Галлиполи, порвали союзные отношения к империи и двинулись на запад, предавая мечу и огню проходимые ими области. Прожив некоторое время в Фессалии, они двинулись на юг через лжезнаменитое Фермопильское ущелье в пределы Афино-Фиванског» герцогства, основанного там после четвертого крестового похода и находившегося под управлением французов. Весною 1311 года произошла знаменитая битва в Беотии на реке Кефиссе у Копаидского озера, превратившегося к XIV веку в болото, около современной деревни Скрипу, где каталонцы одержали решительную победу над французами и, положив конец их цветущему Афино-Фиванскому герцогству, утвердили там испанское владычество, о котором я уже говорил в IV томе «Христа», продолжавшееся в Фивах и Афинах восемьдесят лет.

Оно оставило в Афинах и вообще в Греции мало монументальных памятников своего господства. На Акрополе, например, где каталонцы произвели некоторые изменения, особенно в расположении укреплений, не открыто их следа. Зато в народной памяти греков и в их языке до сих пор живут воспоминания об испанских пришельцах. Еще и теперь на острове Евбее, чтобы упрекнуть кого-либо в несправедливом поступке, восклицают: «Этого не сделали бы и каталонцы»!

Да и в Афинах слово «каталонец» рассматривается как бранное, а в некоторых городах Пелопоннеса, когда хотят сказать о женщине, что она груба или толста, то говорят:

— «Она похожа на каталонку».

Наступившая вслед за убийством Рожера де-Флора кровавая эпопея каталонских дружин на Балканском полуострове и вспыхнувшая затем междоусобная война между двумя Андрониками, дедом и внуком, отвлекли силы и внимание империи от восточной границы. Этим воспользовались османы и в последние годы Андроника Старшего и в правление Андроника Младшего имели .ряд серьезных успехов в Малой Азии. Султан Осман и после сын его Урхан завоевали там Бруссу, которая сделалась столицею турецкого государства османов, Никею и Никомидию и подошли вплотную к берегу Мраморного моря.

Так к концу XIII века все христианские владения в Сирии были потеряны, и в 1291 году агаряне отняли у христиан их последний важный приморский город Акру (т. е. Акку, древнюю Птолемаиду) после чего все прочие приморские города сдались почти без боя агарянам. Вся Сирия и Палестина перешли в их руки.

Тогда же Венеция потеряла весь юг Средиземного моря, где ее политика и торговля в течение долгого времени имели господствующее значение; с другой стороны, генуэзцы, стоявшие твердою ногою на Босфоре, распространяли свое исключительное (влияние на Черное море, где они, очевидно, желали монополизировать торговлю. Это особенно касалось Крыма, где были уже как венецианские, так и генуэзские колонии, остатки которых стараются теперь приписать «классической древности».

Учитывая грозную опасность для своей торговой мощи; Венеция объявила войну Генуе. Венецианский флот, прорвавшись через Геллеспонт и Мраморное море, разорил и сжег берега Босфора и предместье Галату, где жили генуезцы, но это послужило только к их усилению. Генуезская колония спаслась за стенами Царь-Града, где император оказал ей деятельную поддержку, а жившие в столице венецианцы, наоборот, подверглись избиению. Тотчас после этого генуезцы добились у Андроника II разрешения обнести Галату стеной и рвом, и их квартал разукрасился целым рядом общественных и частных сооружений. Во главе колонии стал назначаемый из Генуи подеста, управлявший своей территорией на основании определенных законоположений и ведавший интересы всех живших в Ромее генуезцев. Таким образом, но словам проф. Флоринского, «рядом с православным Царь-Градом возник небольшой, но хорошо укрепленный латинский городок с генуезским подестою, со своим республиканским устройством, с латинскими церквами и монастырями. И вот, Генуя, помимо торгового, приобретает также и большое политическое значение в Византийской империи.3


3 Флоринский, Южные славяне и Византия, I, 32—33.


Ко времени вступления на престол Андроника III генуезская Галата сделалась как бы государством в государстве, что стало особенно сильно ощущаться в конце его правления.


Рис. 130. Агарянская лампада Византийского периода
(По Гнедичу, История Искусств, стр. 205.)


Рис. 131. Бронзовая медаль работы итальянского медальера Констанцо с изображением султана Магомета II. Надпись  SULTANI MOHAMMETH OCTOMANII. GVLI. BIZANTII INPERATORIS. 1481.

Первое утверждение османских турок в Европе обычно связывается с именем Иоанна Кантакузина, часто опиравшегося на них в своей борьбе, с Иоанном Палеологом. Он даже выдал замуж свою дочь за султана Урхана, и по приглашению его турки не раз опустошали Фракию. Византийский историк XIV века (Никифор Григора) замечает, что «Кантакузин настолько же ненавидел ромеев, насколько любил варваров», и пишет, что в то время, как в дворцовом храме совершается христианское богослужение, допущенные в столицу османы пляшут у дворца и поют, «выкрикивая непонятными звуками песнопения и гимны Мухаммеда, чем привлекают толпу более к слушанию себя, чем к слушанию божественных евангелий».

Для удовлетворения турецких финансовых требований Кантакузин отдал даже деньги, присланные из России великим князем московским Симеоном Гордым на исправление пришедшего в упадок храма Софии.

Хотя частные поселения турок (т. е. агарян с Тавра) во Фракии и на Фракийском (Галлипольском) полуострове уже существовали, по всей вероятности, с первых лет правления Кантакузина однако они не казались опасными, так как агаряне подчинялись ромейским властям.

Но, вот, в 1354 году почти весь южный берег Фракии постигло страшное землетрясение, разрушившее целый ряд городов, укреплений и христианских храмов. Воспользовавшись этим, местные исламиты заняли на Херсонесе несколько оставленных населением городов, в том числе и Галлиполи. Они выстроили вокруг него стены, соорудили сильные укрепления и арсенал, поместили большой гарнизон и превратили его в важный стратегический центр, сделавшийся опорным пунктом для дальнейшего их продвижения по Балканскому полуострову. По свидетельству современника той эпохи Димитрия Кидона крики и плач раздались по всей потрясенной области.

— «Какие речи, — пишет он, — преобладали тогда в городе ? Не погибли ли мы? Не находимся ли мы все в этих стенах как бы в сети варваров? ... Не казался ли счастливцем тот, кто перед опасностями покинул тогда город» ?

По словам того же автора, почти все, «чтобы избегнуть рабства», спешили уезжать в Италию, в Испанию, и даже дальше «к морю за Столбами», т. е. за Гибралтарским проливом. А русская летопись отмечает:

«В лето 6854 перевезлися измаильтяне на сю сторону в Греческую землю. В лето 6865 взяли у греков Калиполь».

Утвердившись в Галлиполи и пользуясь непрекращавшимися внутренними смутами в остатках Ромеи и в славянских государствах Болгарии и Сербии, малоазиатские исламиты стали продолжать свои завоевания на Балканском полуострове. Преемник Урхана султан Мурад I, после занятия целого ряда укрепленных городов в ближайших окрестностях Царь-Града, овладел такими крупными центрами, как Адрианополь и Филиппополь, и, двигаясь на запад, начал угрожать Фессалонике. В Адрианополь была перенесена столица агарянского Румского (т. е. Римского) государства. Царь-Град постепенно окружался турецкими или, вернее, румскими владениями. «Ромейский» император продолжал платить дань «румскому» султану. «Ромейская» империя стала превращаться «в Румскую», на агарянских, т. е. иконоборческих началах.

Эти завоевания поставили Мурада лицом к лицу с Сербией и Болгарией, которые к тому времени уже потеряли свою былую силу благодаря внутренним раздорам.

Мурад двинулся на Сербию.

Навстречу ему выступил сербский князь Лазарь. Решительное сражение разыгралось летом 1389 году в центре Сербии, — на Коссовом поле. Сын убитого тут же Мурада Баязид, окружив сербское войско, нанес ему полное поражение. Попавший в плен князь Лазарь быль казнен. Год сражения на Коссовом поле может быть признан годом падения средневековой Сербии.

Через четыре года (в 1393 г.), т. е. уже после смерти Иоанна V, столица Болгарии — Тырново —также была завоевана румцами, и немного позднее вся болгарская территория вошла в состав так называемой греками Турецкой (Малоазииской) империи.

Около того же времени разразилась чума 1348 и следующих годов, так называемая «черная смерть». Занесенная из глубины Азии на побережье Меотиды (Азовского моря) и в Крым, она перебросилась благодаря зачумленным генуезским галерам в Царь-Град, где унесла по преувеличенному, вероятно, свидетельству западных хроник 8/9 или 2/3 населения. Оттуда зараза перешла на острова Эгейского моря и на Средиземное побережье. Византийские историки оставили нам подробное описание этой болезни, указывая на полное бессилие врачей справиться с нею. В описании эпидемии Иоанном Кантакузиным нетрудно видеть тот образчик, которому подражал Фукидид в своем знаменитом описании афинской чумы.

Из Византии генуезские галеры, — как рассказывают западные хроники, — разнесли заразу по прибрежным городам Италии, Франции и Испании. Из них чума распространилась на север и запад и охватила всю Италию, Испанию, Францию, Англию, Германию. Ее же описал в Италии и Бокаччьо в своем знаменитом «Декамероне», начинающемся «классическим по своей картинности и размеренной торжественности описанием черной смерти», когда здоровые люди еще «утром обедали с родными, товарищами и друзьями, а на следующий вечер ужинали со своими предками на том свете». Многие уже сравнивали описание чумы Бокаччьо с описанием Фукидида и ставили его выше классика.

Из Германии по Балтийскому морю и через Польшу чума проникла во Псков, Новгород, Москву, где жертвою ее в 1353 году стал великий князь Симеон Гордый. Она распространилась почти по всей Руси, и в некоторых городах, по «свидетельству» русской летописи, не осталось в живых ни одного человека.

После того как ужасы этой «мировой язвы» несколько позабылись, республика св. Марка заключила союз с королем Арагонии, который согласился отвлекать своими нападениями на берега и острова Италии силы Генуи и тем самым облегчать действия Венеции на Востоке. После некоторого колебания к арагоно-венецианскому союзу против Генуи присоединился и Иоанн Кантакузин, обвинявший «неблагодарный народ генуезцев » в том, что они «забыли страх божий», что они опустошали моря, «как будто бы их обуяла мания грабежа», «старались непрестанно беспокоить всех мореплавателей своими пиратскими нападениями». Главный бой, в котором приняли участие около 150 греческих, венецианских, арагонских и генуезских кораблей, произошел в начале пятидесятых годов в Босфоре, не дав решительного результата. Обе стороны приписывали себе победу, и соперничество их продолжалось еще долго и после того, а остатки великой Ромеи продолжали лавировать между ними.

Нам нет здесь места и нужды следить далее за их торговой конкуренцией, так как много ближе к предмету нашего изложения стоит один более загадочный эпизод в истории надвижения турок на Ромею.

К концу XIV века, — говорят нам, — распавшаяся «монгольская держава» вновь объединилась под властью Тамерлана (Тимур-Ленка, что в переводе значит «железный хромец»). Он предпринял ряд чрезвычайно маловероятных отдаленных походов и в южную Россию, и в северную Индию, и в Месопотамию, и в Персию, и в Сирию, чего тогда никто не мог бы сделать в совокупности.

Вступив после сирийского похода в пределы Малой Азии, Тимур, — говорят нам, — вдобавок столкнулся с османскими турками. Султан Баязид поспешил из Европы в Малую Азию ему навстречу, и при городе Ангоре (Анкире) в 1402 году произошла между ними кровопролитная битва, окончившаяся полным поражением турок. Сам Баязед попал в плен к Тимуру и вскоре умер. Но после своей ангорской победы беспокойный бегун Тимур не остался в Малой Азии. Удалившись оттуда, он предпринял еще поход против Китая, на пути куда (к счастью для историков его поистине соколиных перелетов) умер. После его смерти вся его невероятно громадная монгольская держава, конечно, опять «распалась и потеряла свое значение». Но все же турки были настолько ослаблены поражением при Ангоре, что в течение некоторого времени не могли предпринять решительных шагов против Царь-Града и этим продлили еще на пятьдесят лет его существование под греческой властью.

Откуда эта Одиссея? Кроме того, нельзя не отметить и еще одного сенсационного исторического события того времени.

В последнее пятидесятилетие существования остатков Византийской империи Пелопоннес совсем неожиданно привлек на себя внимание центральной власти. В XV веке вдруг открыли, что это была исконная чисто греческая область, где греки чувствовали себя именно эллинами, а не ромеями. А отсюда не далеко было до идеи, что именно там и могли образоваться средства для продолжения борьбы против османских успехов. В Пелопоннесе создался центр эллинского патриотизма, задавшегося несбыточною по этнографическим условиям того времени мечтою возродить эллинское государство и противопоставить его могуществу малоазиатов-османов.

Главный город Морейского деспотата, Мистра, эта средневековая Спарта, резиденция деспота в XIV и начале XV веков, явилась политическим и духовным центром морейских властелинов. В то время как население всей области, и самой Спарты, по свидетельству современника той эпохи Мазари, заставляло каждого бояться превратиться там в варвара, — при дворе самого деспота, в его замке Мистре, образовался культурный очаг, около которого группировались образованные греки — ученые, софисты, придворные. Есть сведения, что в XIV веке в этой «Спарте» существовала школа «переписчиков» (т. е. составителей) древних рукописей», и Грегоровиус справедливо сравнивает двор Мистры с некоторыми итальянскими княжескими дворами Эпохи Возрождения. При дворе морейского деспота во время Мануила II процветал знаменитый византийский ученый Философ, Гемист Плетон. Увлеченный всецело идеей о том, что пелопоннесское население представляет собою наиболее чистый и древний тип эллинской нации, он объявил впервые, что именно из Пелопоннеса «вышли самые знатные и знаменитые роды эллинов, совершившие величайшие и славнейшие деяния». А Мазари, в своей повести «Путешествие Мазари в ад», в опровержение этого утверждения, в язвительных тонах описал нравы Пелопоннеса-Мореи, производя это название от греческого слова мория (̃μωρία), обозначающего «глупость», и, в противоположность Плетону, в населении Пелопоннеса различил целых семь национальностей: греков (у Мазари — лакедемоняне и пелопоннесцы), итальянцев (т. е. остатков латинских завоевателей), славян, иллирийцев (т. е. албанцев), египтян (т. е. цыган) и иудеев. Эти сведения Мазари более соответствуют исторической деятельности, а потому и дошедшее до нас сочинение Гемиста Плетона приходится считать за первую попытку создать волшебную сказку о древней классической Элладе.

Ко времени Мануила II относятся два любопытных проекта Плетона о необходимости политической и социальной реформы для Пелопоннеса в смысле его приближения к идеалам автора. Один проект был адресован на имя императора, второй — на имя морейского деспота Феодора ...

Плетон, как Платон, намечает план коренного изменения в системе администрации, в организации общественных классов и в земельном вопросе. Население должно делиться на три класса: 1) земледельцы (пахари, копальщики, например, для виноградников, пастухи); 2) те, кто доставляет средства для земледелия (разводит домашний скот), и 3) те, кто охраняет безопасность и порядок, т. е. войско, власти и государственные чиновники. Во главе их всех должен стоять государь (василевс).

Являясь врагом наемного войска, Плетон стоит за образование национальной армии, а для того, чтобы войско действительно могло отдавать все внимание на отправление своих прямых обязанностей, он делит население на две категории: на плательщиков налогов и на несущих военную службу, которые налоговому обложению не подлежат. Часть податного населения, освобожденного от военной службы, называется у Плетона илотами, и это слово перешло от него к классикам. Частная земельная собственность отменяется, вся земля, как это следует по природе, объявляется общим достоянием всего населения. Всякому желающему позволяется сажать растения и строить дом, где хочет, и пахать такое количество земли какое хочет и может. Некоторые ученые отмечают в этой схеме Плетона аналогичные черты с некоторыми местами «Общественного договора» Руссо и с идеями сенсимонизма.

И это было, можно сказать, накануне окончательной катастрофы действительной Греции.

«В то Время как Константинополь, — пишет французский византинист Диль, — падает и рушится, греческое государство делает попытки родиться в Морее. И сколь бы напрасными ни казались эти стремления,  сколь бы бесплодными ни могли представляться эти желания, тем не менее возрождение греческого сознания и неясная подготовка лучшего будущего являются одним из самых любопытных и самых замечательных явлений византийское истории».

И с этим нельзя не согласиться: видя безнадежное будущее, Плетону, этому зародышу классического Платона, хотелось создать счастливое прошлое в самой дикой части империи и попытаться воплотить в былую жизнь призрак своего воображения.

И роковой день наступил.

В начале апреля 1453 года началась осада великого города. Мухаммед II, и «этот, — по словам Барбаро, — «собака-турок», был первым государем в истории, который имел в, своем распоряжении настоящий артиллерийский парк. Усовершенствованные, гигантские для своего времени по размерам турецкие бронзовые пушки выбрасывали на далекое расстояние огромные каменные ядра, против сокрушительных ударов которых не могли устоять, старые царь-градские стены. Русская «повесть о Царь-Граде» замечает, что «окаянный Махмет» прикатил к городским стенам, «пушки и пищали, лестницы и грады древяные и иные козни стенобитые». Общий штурм начался во вторник между часом и двумя ночи с 28 на 29 мая. В день взятия города, а, может быть, и на следующий день после него, султан Мухаммед расположился во Влахернском дворце, резиденции византийских, василевсов.

Что же тут в сущности произошло? Только окончание временной христианско-греческой гегемонии и смена ее агарянскою, которая на деле была уже в начале средних веков: ведь, греческий период занимает лишь несколько страниц в истории Средиземной империи Константинов и Констанциев.

Через пять лет (в 1458 г.) Мухаммед отвоевал у Франков Афины. Вскоре ему подчинилась вся Греция с Пелопоннесом, в котором Плетон думал основать свою идеальную республику, Партенон, т. е. церковь Небесной Девы, был по распоряжению султана обращен в мечеть. Еще через три года (в 1461 г.). в руки агарян перешел далекий Трапезунт, столица самостоятельной империи, и в это же время они овладели и остатками эпирского деспотата.

 


Рис. 132. Старинный Царь-Град. Церковь св. Апостолов. Задний фасад.

Рис. 133. Мозаика в церкви  «Остановка Страны», (Ή Μονή τής χιώρας) в Царь-Граде.

Рис. 127. Старинная церковь монастыря Всеблаженнейшей девы. Теперь — мечеть Fétijé Djami.

 

Ромейская православная империя прекратила свое существование, и на ее месте обосновалась и разрослась Оттоманско-Румская исламитская империя, перенесшая столицу из Адрианополя на берега Босфора в Константинополь, называемый по-турецки Истамбул (Стамбул).

Во многих греческих письмах того времени оплакивается этот в сущности дворцовый переворот, как гибель центра культуры. В своем воззвании к папе Николаю V западный император Фридрих III называл сдачу Царь-Града «общим несчастием христианской веры», так как он был «настоящим жилищем литературы и занятий всеми изящными искусствами». А кардинал Виссарион, тоже тоскуя по поводу перехода Царь-Града под агарянскую власть, называет его «училищем лучших искусств».

Некоторые представители XV века именовали турок тевкрами. Считая их за древних троянцев, они предостерегали Рим против планов султана напасть и на Италию, которая привлекала его «своим богатством и гробницами его троянских предков». А на самом деле слово турок значит скотовод, от греческого Турос иначе Таурос (ταυ̃ρος — бык), откуда произошел целый ряд мало-азиатских названий, да и сами турки были малоазийские ромеи агарянского вероучения.

Посмотрим теперь и на другие секты того времени.

В византийской церкви уже с XII века можно отметить две противоположные партии, никогда не могшие примириться друг с другом и боровшиеся за влияние и власть в церковном управлении. Одну из них византийские источники называют «зилотами» (ζηλοταί), т. е. ревнителями, другую же — «политиками» (πολιτικόί), т. е. умеренными, оппортунистами.

Партия зилотов или строгих, являясь поборницей независимости церкви, была против вмешательства государственной власти в ее дела, что, как известно, противоречило основному взгляду византийского императора. В этом отношении зилоты напоминали взгляды известного церковного деятеля второго периода иконоборства (IX века) Феодора Студита, который также писал против вмешательства императорской власти в дела церкви. Не отличаясь образованностью, но придерживаясь правил подвижничества, зилоты в борьбе со своими противниками часто опирались на монастерионцев и в моменты своего торжества открывали монашеству путь к власти и деятельности. Про одного патриарха из зилотов Григора замечают, что он «не умел правильно читать даже по складам». При Михаиле Палеологе они были упорными противниками его стремления к унии и имели широкое влияние на простонародные массы.

Другая партия — политики, — ничего не имела против широкого влияния государства на церковь. По их воззрениям прочная светская власть, не стесняемая посторонним вмешательством, имеет громадное значение для жизни общества, в силу чего они согласны были на значительные уступки императорам. Не сочувствуя суровому аскетизму, они опирались в своей деятельности не на монахов, а на белое духовенство и на образованный класс общества.

Продолжатели зилотов, арсениты XIII—XIV веков, нашли сильную опору среди народной массы, где повышенное, напряженное настроение поддерживалось разными странниками, темными бродягами, пользовавшимися в народе славою «божьих людей», и знаменитыми «сумконосцами» (σακκόφοροι), проникавшими во все дома и сеявшими там смуту. Вот как рисует арсенитов историк церкви И. Е. Троицкий:

«Была в византийской империи сила — темная, непризнанная. Странная то была сила. Не было ей имени, да и сама она сознавала себя силою только в исключительные минуты народной жизни. Это была сила сложная, .запутанная, с двусмысленным происхождением и характером. Она состояла из самых разнородных элементов. Грунт ее составляли оборвыши, сумконосцы, странники, юродивые, загадочные бродяги, кликуши и прочий темный люд, — люди без роду и племени, не имевшие пребывающего града. К ним под разными углами примыкали опальные сановники, низложенные епископы, запрещенные священники, выгнанные из монастырей монахи и, нередко, разные члены императорского семейства. Происхождением и составом ее определялся в основной ее характер. Эта сила, образовавшаяся под влиянием ненормальных общественных порядков, держала глухую большею частью пассивную, но действительную оппозицию этим порядкам, и особенно силе, царившей над ними — императорской власти. Эта оппозиция выражалась обыкновенно в распускании разных слухов, более или менее компрометирующих лицо, облеченное властью, и хотя редко отваживалась на прямое возбуждение политических страстей, тем не менее часто серьезно озабочивала правительство, которое тем более могло опасаться неприязненных действий этой темной силы, чем труднее было следить за ее действиями и чем восприимчивее была общественная среда к этим действиям. Жалкий, забитый, невежественный и потому легковерный и суеверный народ, постоянно разоряемый и внешними врагами, и правительственными чиновниками, обремененный чрезмерными налогами, стонавший под тяжестью привилегированных классов и иностранных купцов-монополистов, был чрезвычайно восприимчив к инсинуациям, выходившим из углов, населяемых представителями этой темной силы, тем более, что она, как образовавшаяся среди того же народа и в тех же условиях, владела тайной затрагивать в решительную минуту все фибры народной жизни. Особенно восприимчива была к ее инсинуациям народная масса в самой столице ... Эта темная сила выступала со своей оппозицией правительству под разными знаменами, но ее оппозиция была особенно опасна для главы государства, если на ее знамени выставлялось магическое слово — православие».

Вот каковы, читатель, были арсенпты!!

К ним при Михаиле Палеологе примыкали также приверженцы ослепленного царевича Иоанна Ласкаря.

Лионская уния обеих церквей во многом изменила положение партии арсенитов. Уния затронула гораздо более широкие и существенные интересы греческой церкви. Арсениты со своими узко партийными интересами и счетами отошли на время на задний план, так как правительственное внимание было направлено во внутренней жизни страны почти исключительно на вопрос об унии. Этим объясняется на первый взгляд странное молчание историков о деятельности арсенитов во все время, начиная с Лионской унии до смерти Михаила VIII.

Его преемник и сын Андроник II Старший получил в церковной жизни в наследство от отца два трудных дела: унию и раздоры арсенитов с господствующею церковью. Прежде всего он торжественно отрекся от унии и восстановил православие.

«Всюду, — пишет Григора, — разосланы были гонцы с царскими указами, которыми объявлялось исправление церковных непорядков и возвращение всех подвергшихся ссылке за ревность свою о церкви. Но Лионская уния, не оправдав ожиданий ни той, ни другой стороны, просуществовала формально только восемь лет (1274—1282)».

Разрыв с унией знаменовал собою также торжество идей зилотов и арсенитов, которые были убежденными врагами «унионистов» и всего «латинского». Но арсениты не довольствовались этим. Они приняли участие в политическом заговоре против: императора. Заговор был во время открыт и подавлен, после чего арсенитский раскол постепенно исчез, не пережив Андроника Старшего, который, .несмотря на все неприятности, испытанные им со стороны арсенитов, согласился в конце кондов на торжественное примирение их с церковью.

В связи с отменой унии и торжеством православной политики к концу XIII века крепнет и усиливается опирающаяся на монашество и на его идеалы партия зилотов-ревнителей. В XIV веке они развивают кипучую деятельность, не ограничивавшуюся лишь церковными вопросами, но и увлекавшую их в .борьбу политических партии и общественных течений. Идеалы зилотов и монашества одерживают постепенно верх над белым духовенством в первой половине XIV века. С этих пор высшие места в иерархии исключительно замещаются уже монашествующими, а царьградский патриарший престол надолго делается достоянием питомцев Афонской горы. Итак, монашество пришло к власти в ромейской церкви только в XIV веке, а до тех пор и епископы и, очевидно, также и патриархи были людьми, как правило, женатыми.

К первой половине XIV века относится также появление в Ромее интересного религиозно-мистического исихастского движения, сопровождавшегося рядом горячих споров и ожесточенною полемикой. Исихастами (ήσνχασταί), т. е. молчальниками, назывались люди, поставившие себе целью совершенное удаление от мира — исихию, т. е. безмолвие.

Наиболее выдающимся представителем и наилучшим теоретиком-систематизатором учения об исихии был в XIV веке фессалоникский архиепископ — культурный человек и образованный писатель — Григорий Палама. Но сам он не молчал, а наоборот говорил много. Раз он поднял чрезвычайно премудрый вопрос о природе того осиявшего Христа света, который видели его ученики на горе Фаворе во время преображения. Был ли это свет созданный или несозданный? По учению Паламы свет этот был не сотворенный, и таково же сияние, которого удостаиваются совершенные исихасты. Их свет тожествен с фаворским светом, и как божественное сияние не сотворено, так не сотворен и фаворский свет. А его противник Варлаам говорил напротив, что фаворский свет был сотворен. Так мудрецы и не сговорились.

На соборе, созванном в храме Мудрости (Софии) для решения этого важного дела посредством большинства голосов, Палама одержал победу над Варлаамом, который вынужден был публично принести раскаяние в своем заблуждении. Но Палама приговором собора остался недоволен, как слишком мягким.

Церковная смута продолжалась. Вопрос о свете обсуждался на ряде других соборов, в в конце концов «правое дело» Паламы как и следовало ожидать, восторжествовало, и его учение было признано истинным учением всей православной церкви. Соборное определение, излагая «богохульства Варлаама на фаворский свет, отсекает его от общения с христианами ... за то, что он свет преображения господа, явившийся взошедшим с ним на гору блаженным ученикам и апостолам, стал называть созданным и описуемым и ничем не отличающимся от воспринимаемого чувством света».

А тем временем партия «политиков» продолжала свои хлопоты, о соединении с католиками, но по прежнему с малым успехом.

Римская уния обеих церквей в 1369 году, подобно Лионской унии, реальных результатов не дала. Папа, кроме знаков внимания, подарков и обещаний собрать поход, ничего императору предоставить не мог. Западная Европа, несмотря на папские воззвания, не послала помощи грекам против агарян.

Другою, наиболее известною, униею является Флорентийская в 1439 году. К этому времени политическая атмосфера на христианском Востоке была уже гораздо более сгущенною, чем в годы Римской унии. Но, несмотря на критическое положение всей империи, в Византии, все же господствовала как в XIV, так и особенно в XV веке, православная националистическая партия, боровшаяся против унии не только из-за боязни потерять чистоту греческого православия, но также из-за того, что помощь Запада, купленная ценою унии, повлечет за собою политическое преобладание Запада над Востоком, т. е. другими словами дело сведется к тому, что предстоящее агарянское владычество заменится владычеством латинским, что казалось много хуже. В первой четверти XV века Иосиф Виренний писал:

«Не верьте, что западные народы нам помогут. Если же когда-либо они для виду и встанут на нашу защиту, то вооружатся лишь для того, чтобы уничтожить наш город, наш род и наше имя».

Но все же был созван во Флоренции собор, заседания которого были обставлены необычайною торжественностью. Император Иоанн VIII с братом, царь-градский патриарх Иосиф, эфесский митрополит и ярый противник унии Марк, никейский митрополит, одаренный и высоко образованный друг унии, Виссарион, и большое число других духовных и светских лиц прибыли через Венецию в Феррару. Московский великий князь Василий Темный отправил на собор недавно назначенного митрополитом в Москву и склонного к унии Исидора, которого сопровождала многочисленная свита из русских духовных и светских лиц.

Это была эпоха расцвета Итальянского Возрождения, когда Феррара жила кипучею жизнью культуры и просвещения под владычеством фамилии Эсте, а Флоренция — под властью блестящих Медичисов.

Споры и рассуждения на соборе, сводились к двум главным вопросам: к испусканию святого духа только богом-отцом или также богом-сыном и к главенству папы. Они затянулись довольно долго. Далеко не все прибывшие греки соглашались признать главенство папы и испускание святого духа Иисусом. Утомленный император собирался уезжать. Патриарх Иосиф, противник унии, умер во Флоренции еще до официального ее объявления. Деятельно работал на пользу унии московский митрополит Исидор. Наконец, акт унии, составленный на двух языках, был в присутствии императора торжественно обнародован 6 июля 1439 года во Флорентийском соборе Santa Maria del Fiore. Некоторые из греков во главе с Марком Эфесским не согласились подписать этот акт.


Рис. 135. Агарянский шлем Византийского периода.
(По Гнедичу, История Искусств, стр. 203.)

Как и две предшествующие, новая уния не была принята на Востоке, и возвратившийся в Царь-Град Иоанн быстро увидел, что задуманное им дело не удалось. Около неподписавшего унию Марка Эфесского сплотилась многочисленная православная партия, и многие из подписавших унию взяли свои подписи обратно. Исидор, решившись по возвращении в Москву ввести унию в России и приказав в Успенском соборе прочесть торжественно грамоту о соединении церквей, также не нашел никакого сочувствия и названный великим князем не пастырем и учителем, а волком, был заключен в монастырь, откуда спасся бегством в Рим. Восточные патриархи, александрийский, антиохийский и иерусалимский, высказались также против унии, и на Иерусалимском соборе 1443 года Флорентийский собор был назван прескверным (̃μίαρα).

Последний византийский император Константин XI, — говорят нам, — подобно своему брату Иоанну VIII, видел спасение гибнувшего государства только в унии. И вот, теперь наглядный пример того, как все шатко в исторической науке даже в XV веке:

Нам говорят, что в храме Софии был созван для этого собор «с многочисленными представителями православного духовенства, в присутствии приехавших в Царь-Град патриархов: антиохийского, александрийского и иерусалимского, и что собор этот, осудив унию и ее сторонников, восстановил православие. Но издавший впервые отрывки деяний этого собора еще XVII веке известный итальянский ученый Лев Алляций признал эти «свидетельства истинности» подложными. А потом (и теперь) мнения разделились: одни, следуя Алляцию, признали все деяния собора подложными и самый собор никогда не существовавшим, другие, особенно греческие богословы и ученые, для которых подобный собор имел громадное значение, стояли за подлинность его напечатанных деяний и считали созвание Софийского собора историческим фактом. Вопрос этот и в последнее время подвергался обсуждению и решался в смысле признания Софийского собора подложным с отрицанием самого факта его созыва, но отдельные голоса и теперь еще раздаются за его действительное бытие.

Но если даже такой недавний собор, как XV века, оспаривается, то можем ли мы доверчиво относиться к средневековым семи вселенским соборам и особенно к деяниям Никейского первого в 325 году? ... Как будто, это становится даже наивным.

И вот, Царь-Град, как мы уже говорили, был взят агарянами...

Население стало отчасти переходить к господствующей вере. Но и при агарянах религиозные учреждения греков сохранились в неприкосновенности. Личность патриарха, епископов и священников признавалась даже неприкосновенною. Все духовные лица считались свободными от податей, хотя весь греческий народ был обязан платить ежегодную дань (харадж). Только столичные храмы были «по-братски» разделены. Половина церквей была обращена в агарянские, а другая половина — осталась в пользовании христиан. Церковные каноны сохраняли свою силу во всех делах по внутреннему управлению христиан, которое было самостоятельно. Патриарх и синод вели дела церковного правления, и все религиозные действия могли отправляться свободно. Во всех городах и деревнях по-прежнему происходило торжественное празднование пасхи и других празднеств, и этот религиозный уклад в Турецкой империи сохранился и до наших дней. Все случаи столкновений между христианами и магометанами, как преемниками агарян, происходили лишь по национальным или политическим поводам. После взятия города турками был избран духовенством в патриархи и признан султаном образованный полемист и разнообразный писатель Геннадий Схоларий, сопровождавший Иоанна VIII на собор в Феррару и Флоренцию и бывший тогда сторонником унии, а ко времени своего патриаршества превратившийся в ее противника.

Я говорил уже, что накануне перехода под агарянскую власть внутреннее состояние империи при Палеологах в смысле ее общего управления, финансового и социально-экономического положения принадлежит к числу наиболее трудных, вследствие «обилия документов», а следовательно и противоречий друг другу, и что куда лучше иметь единый документ, как это бывает для истории глубокой древности! А здесь — чистая беда! Богатейший материал заключается уже в одном шеститомном собрании Миклошича и Миллера «Греческие акты и дипломы средневековья» (Acta et diplomata graeca medii aevi). И в довершение беды над ними много работали, в смысле издания текстов, новогреческие ученые Сафа (Sathas) и Ламброс, известный автор «Истории Греции», которому, между прочим, принадлежит и «Каталог греческих рукописей Афона».

Как образчик существующей тут противоречивости, я приведу только два случая. Вот, арабский географ Абул-Феда замечает в начале XIV века о Царь-Граде: «Внутри города находятся засеянные поля, сады на месте многих разрушенных домов». Да и в начале XV века испанский путешественник Клавихо пишет: «В городе Константинополе есть много больших зданий, домов, церквей, и монастырей, из которых большая часть в развалинах».

А вот — трактат, приписываемый автору XIV века Кодину, о придворных должностях, где для того же времени подробно описываются пышные одеяния придворных сановников, их разнообразные головные уборы и обувь, чиновные отличия; даются подробные описания придворного церемониала, коронаций, возведений в ту или иную должность и т. д., а о разрушенных зданиях ни слова, да их и не могло быть при такой роскоши. А как же разъясняют это несоответствие?

«Ответ дает, может быть, — говорит Крумбахер — средневековая греческая пословица: мир погибал, а жена моя все наряжалась».

Но шутка — все же не ответ.

В последнее время, — говорит А. А. Васильев, — особое внимание было обращено на чрезвычайные классовые противоречия в византийском социальном укладе времени Палеологов, на классовую борьбу между аристократией и нарождавшейся демократией XIV века. Революционная волна, поднявшаяся в 1341 году в Адрианополе в связи с провозглашением Иоанна Кантакузина императором и выразившаяся в успешном сначала восстании неимущих классов против имущих, перебросилась на другие города империи. Особенно в этом отношении интересна революция зилотов4 в Фессалонике в сороковых годах того же XIV века.

Наши первоисточники отмечают, что в Византии в то время были три класса: 1) имущие и знатные, 2) буржуи-середняки, к которым принадлежали коммерсанты, промышленники, крупные ремесленники, мелкие собственники и представители свободных профессий, и, наконец, 3) народ, а именно мелкие земледельцы, мелкие ремесленники, моряки, рабочие. В то время как значение и влияние имущего класса все более и более преобладало, положение низшего класса, особенно земледельцев, земли которых были постоянно разоряемы войнами, все ухудшалось. Торговля Царь-Града и связанные с ней выгоды находились в руках высшего класса. Рознь росла, и только недоставало случая для того, чтобы произошло столкновение. И как только Иоанн Кантакузин, провозглашенный императором, нашел поддержку в знати, сейчас же демократические низы выступили в защиту фамилии Палеологов.

«Это не была уже борьба честолюбий между лицами, которые оспаривали друг у друга верховную власть, но борьба между двумя классами, из которых один желал сохранить свои привилегии, другой пытался сбросить свое ярмо».5

Во главе Фессалоникской демократии встали зилоты, которые в 1342 году выгнали знать из города, разграбили богатые дома и учредили как бы республиканское управлеиие из членов партии зилотов. Внутренние осложнения в городе повели к тому, что в 1346 году в нем произошло кровавое избиение знати. Даже и после того, как Кантакузин примирился с Иоанном V Палеологом, управление зилотов в Фессалонике продолжалось. Зилоты не обращали никакого внимания на приказы, шедшие из Царь-Града, и Фессалоника была управляема как независимая республика. Только в 1349 году соединенными усилиями Иоанна. V и Кантакузина удалось ее подчинить.

Заканчивая рассказ об этом, Диль делает даже и общий вывод:

«Борьба классов, борьба богатых против бедных, аристократии против плебеев, и суровость самой такой борьбы ярко выявляется в любопытной, трагической и кровавой истории Фессалоникской коммуны XIV века».


4 Я обращаю внимание, что слово зилот встречается и в евангелиях, где Симон Зилот является учеником Иисуса («Деяния Апостолов»,!, 13).

5 O. Tafral, «Thessalonique au quatorzième siècle». 1913». 1913 г., стр. 224.



Рис. 136. Крепость Roumili Hissar, построенная Магометом II Великим (1451—1482) на европейском берегу Босфора.


Рис. 137. Современное состояние Храма Мудрости (Софии) в Царь-Граде.
Магометанская мечеть. Вид с северо-востока.

* * *

Мне остается здесь прибавить лишь несколько слов.

После взятия Царь-Града в 1453 году султан Магомет II предоставил своим подданным полную свободу вероисповеданий, чего не было ни в одном из христианских государств того времени. Греки и славяне сохранили при нем своего патриарха, все христиане продолжали строить и возобновлять свои храмы, и, судя по архитектуре, они были того же купольного типа, какой соблюдается и в современных русских храмах, где купол изображает видимое небо. Значит, все те кафедральные соборы (рис. 137), которые до сих пор приписывались средним векам Великой Ромеи, воздвигнуты в ней под знаменем свободы вероисповеданий уже при исламитской гегемонии. И это тем более вероятно, что тип их сводов и колоннад — тот же самый, как и в мечетях. Да и сами магометане по сущности своей религии ничто иное, как христиане-иконоборцы, еще не додумавшиеся до бога единого в трех персонах.

Не будем забывать, что даже и в Испании мавританская культура, однородная с ромейскою, продолжалась вплоть до 1609 года, т. е. около 120 лет после взятия Царь-Града Магометом II.

Все типы мавританских мечетей и дворцов в Испании прямо взяты с царь-градских XV века, лишь с меньшим распространением купола и минаретов, превратившихся у русских в колокольни. И эти мечети тоже были двух родов: первый, попроще, представлял подобие христианских базилик, к которому относятся и афинский Партенон, и храм богу-Громовержцу (Зевсу-Иегове), представляя часто просто обширный четырехугольный двор, разделенный на несколько частей последовательными рядами аркад с минаретом в виде колокольни сбоку; второй же, более сложный по конструкции род копирован с восточных купольных храмов, первым из которых, повидимому, и был Храм Мудрости (Софии) в Константинополе. Его никак нельзя было построить в таком виде, как он есть, ранее Эпохи Возрождения, т. е. уже после крестовых походов, в период новейшего развития архитектуры, и никак не при Юстиниане, когда храм и цирк еще не обособились друг от друга, и все, что мог сделать Юстиниан была только — первая базилика.


назад начало вперёд