Н.А.Морозов / «Христос». 7 книга. / ЧАСТЬ II /

ГЛАВА IX
ЭЛЛИНИЗИРОВАННЫЕ ОСТАТКИ ПРЕЖНЕЙ ВЕЛИКОЙ РОМЕИ ВО ВРЕМЯ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ.

Посмотрим сначала на дворцовую хронику данного периода, этот полууголовный роман из тех, какими наши первоисторики особенно интересовались. Вот что рассказывают нам они.

В правление Алексея I Комнина (1081—1118) государство вышло из целого ряда внешних опасностей, грозивших иногда самому существованию империи. А его наследник Иоанн II (1118—1143) должен был сразу же пережить тяжелые минуты: был раскрыт заговор против него, во главе которого стояла его сестра Анна и в котором замешана была его мать. Заговор не удался. Иоанн очень милостиво отнесся к виновным, большая часть которых лишилась только имущества. Он был, по словам Никиты Хониата, «венцом всех царей, которые восседали на римском престоле из рода Комнинов». Он был скромен. Прежних развлечений и громадных трат не было при нем. Полною противоположностью ему явился его сын и преемник Мануил I (1143—1180).

«Убежденный поклонник Запада, латинофил, поставивший себе идеалом тип западного рыцаря, стремившийся постигнуть тайны астрологии, новый император, — говорит А. А. Васильев в своей книге «Византия и крестоносцы», — сразу совершенно изменил суровую придворную обстановку отца. Веселье, любовь, приемы, роскошные празднества, охота, поединки-турниры, устраиваемые на западный образец, — все это широкою волною разлилось по Константинополю. Посещения столицы иностранными государями, Конрадом III германским, Людовиком VII французским, румским султаном Кылыч-Арсланом и различными латинскими князьями Востока, стоили необычайных денег.

Громадное число западно-европейских выходцев появилось при византийском дворе, и в их руки стали переходить наиболее выгодные и ответственные места в империи. Два раза Мануил был женат на западных принцессах: первая жена его была сестра жены германского государя Конрада III, Берта Заульцбахская, переименованная в Византии в Ирину; вторая жена была дочь антиохийского князя, Мария, по происхождению француженка, замечательная красавица. Все правление Мануила было обусловлено его увлечением западными идеалами, его мечтою восстановить единую Римскую империю через отнятие при посредстве папы императорской короны у германского императора, и его готовностью заключить унию с западною церковью.

Сыну и наследнику Мануила, Алексею II (1180—1183), едва было двенадцать лет, когда отец умер. Регентшею была объявлена его мать Мария Антиохийская, но главная власть перешла в руки племянника Мануила, протоавгустейшего Алексея Комнина.

Новое правительство тоже искало опоры в латинском злементе, и народное раздражение росло. Против могущественного протоавгустейшего Алексея составилась сильная партия, во главе которой встал Андроник Комнин, племянник Иоанна II и двоюродный брат Мануила I, принадлежавший к младшей отстраненной от престола линии Комнинов. Он объявил себя сторонником греческого национализма и после смерти Мануила задушил его малолетнего сына Алексея II и Марию Антиохийскую, устроил бойню латинян в Царь-Граде, и потом сам был низвергнут и убит. Так окончилась династия Комнинов, и после нее началась династия Ангелов.

Но все это, как видит сам читатель, лишь дворцовый уголовный роман «семьи Комнинов», а не история Ромеи-Византии, с которою его напрасно смешивают. Возвратимся же вспять и посмотрим, что делалось в этот период за стенами дворца. Возьмем сначала Запад.

Герцог Апулии, Роберт Гюйскар, покончив с завоеванием южно-итальянских ромейских владений, перенес военные действия на Адриатическое побережье Балканского полуострова против остатков Великой Ромеи. Располагая уже значительным флотом, он выступил в поход против Алексея в Диррахий (теперь Дураццо) в Иллирии, главный город одноименной фемы-дуката (т. е. герцогства), по справедливости считавшийся ключом к империи на западе.¹ От Диррахия начиналась построенная еще в средние века военная Эгнатиева дорога (via Egnatia), шедшая на Солунь и дальше на восток к Царь-Граду. Вполне естественно, что главное внимание было направлено Робертом на этот пункт. «Северные люди» (норманны²), завоевав остров Корфу, осадили Диррахий с суши и с моря. Но пришедшие венецианские корабли, вступив в союз с ромеями, освободили осажденный город со стороны моря, а на суше Гюйскар разбил прибывшее с Алексеем во главе сухопутное войско, в состав которого входили македонские славяне, турки и даже варяго-английская (!!) дружина. Только восстание в южной Италии заставило Роберта удалиться.

¹ Это, насколько мне известно, первое упоминание о «герцогстве». Слово дука происходит от латинского dux — вождь, откуда и французское duc.

² Еще раз укажу, что по стратегическим и этнографическим соображениям невозможно допустить, чтоб эти «норманны» были скандинавские дружины. Конечно, Гюйскар мог быть родом из Норвегии и из французской Нормандии, но не иначе как выходец-авантюрист или потомок выходца-авантюриста, поступившего на итальянскую службу, и сделавшийся предводителем (dux) местных войск, с которыми и действовал. Ведь, нельзя же, например, господство у нас немцев при царе Николае I назвать немецким завоеванием Русской империи в средине XIX века? Тоже самое можно сказать и о норманнах в Киевском княжестве, в Англии и т. д. Этот вопрос требует еще серьезной разработки не по одной «букве старинного сообщения», но и с рационалистической точки зрения.

Таким образом наступательная попытка его на Балканский полуостров потерпела неудачу. Но вопрос о южно-итальянских владениях Ромеи-Византии был при нем решен окончательно. Роберту удалось соединить в одно целое различные тамошние графства и образовать Апулийское герцогство. Он, по словам Шаландона, «открыл для честолюбия своих потомков новую дорогу: с тех пор итальянские «норманны» будут обращать свои взоры к востоку и на счет греческой империи Боемунд, двенадцать лет спустя, задумывает создать для себя княжество».

.Это же событие стало основой и венецианской «морской карьеры». Венеция, помогшая флотом Алексею Комнину, получила от него громадные торговые привилегии, которые создали для республики св. Марка совершенно исключительное положение. Помимо великолепных подарков венецианским церквам и почетных титулов с определенным содержанием дожу и венецианскому патриарху с их преемниками, императорская грамота Алексея предоставляла венецианским купцам право купли и продажи на всем протяжении империи и освобождала их от всяких таможенных, портовых и других, связанных с торговлею, сборов.

Византийские чиновники не могли осматривать их товары. В самой столице венецианцы получили целый квартал и три морских пристани, где венецианские суда могли свободно грузиться и разгружаться. Грамота Алексея дает любопытный список наиболее важных в торговом отношении византийских пунктов, приморских и внутренних, открытых для Венеции, в северной Сирии, Малой Азии, на Балканском полуострове, в Греции и на островах, кончая Царь-Градом, который в документе назван Мегалополем, т. е. Великим Городом, как и в Апокалипсисе великая крепость Врата Господни (Вавилон, по-еврейски). Относительно этого приведу только две фразы; «Пал, пал Вавилон, Великий Город, за то, что яростным вином своего блудодейства напоил все народы (Ап. XIV, 8)» и «Горе, горе тебе, Вавилон, Великий город! (Ап. XVIII, 10)». И раз это прозвище имеется в официальном документе, то несомненно оно было общеизвестным и общепринятым в Ромее. А Константинополем, вероятно, стали звать этот город лишь христианские теологи с целью затушевать его единство с древним классическим Римом и с «Финикийским Царем городом (город Цур, перековерканный с тою же целью в город Тир) или же это просто значит: Крепость.

Посмотрим теперь, что было в то время и на востоке от Ромеи. Там вышел на историческую сцену загадочный украинский народ. Греческие авторы называют его биссенами, латины — пацинаками, а русские печенегами (печниками?), и дают им пространство от Нижнего Дона до Нижнего Дуная, а в следующем IX веке они вместе с хазарами (гусарами?) провалились сквозь землю, не оставив ни малейшего следа на ее поверхности. Но никаких катастрофических землетрясений тогда не было, и потому можно думать, что слово печенеги лишь особое название венгерцев и казаков,³ так как Анна Комнина называет их скифами, т. е. кочевниками, скитальцами.

³ Главным первоисточником о печенегах служит книга, приписываемая императору Константину Багрянородному: «Об управлении империею».

Если победа над «норманнами» и смерть Гюйскара позволили Алексею возвратить византийскую территорию на западе до Адриатического побережья, то на других границах, благодаря нападению малоазийцев (турок) и «печенегов», империя значительно уменьшилась в своих размерах. Анна Комнина пишет, что на «востоке в это время границей Ромейской державы был соседний Босфор, а на западе Адрианополь».

Нам говорят, что первоукраинцы (печенеги) в своих действиях против Византии нашли себе союзников и внутри самой империи в лице живших на Балканском полуострове павликиан, вероятно, единоверных с «печенегами».

Центром павликианства на Балканском полуострове сделался город Филиппополь. Они отвергали статуи, иконы, святых, поклонение кресту, монашество и обряды церкви, но признавали Мессию-Христа и кроме бога и творца считали сильным и врага его — сатану. В X веке они распространились по Болгарии благодаря преобразователю этого учения Богомилу, по имени которого византийские писатели называют их потом богомилами, тоже отвергавшими и образа, и таинства и, — говорят, — будто еще считавшими вещественный мир созданием сатаны, а не бога.

Из Болгарии богомильство позднее перешло в Сербию и Боснию, а затем и в Западную Европу, где последователи этого учения носили различные названия: патарены в Италии, катары в Германии и Италии, побликаны (т. е. павликиане) или альбигойцы во Франции и т. д.

Вместо того, чтобы защищать византийские пределы от северных варваров, богомилы, наоборот, призвали «печенегов» для борьбы против Византии. К печенегам присоединились и куманы, т. е. половцы, вероятно первичные поляне и поляки.

Борьба с печенегами-скифами, несмотря на временные удачи, была очень тяжела для Византии. Они дошли раз даже до стен Царь-Града.

Положение империи сделалось еще более критическим, когда с юга стал грозить столице пират Чаха, живший в молодости в Царь-Граде при дворе Никифора Ботаника и пожалованный визиантийским чином. Он убежал в Малую Азию при вступлении на престол Алексея Комнина. Овладев Смирной и некоторыми другими городами западного побережья и островами Эгейского моря при помощи созданного им флота, Чаха задумал нанести удар и Царь-Граду и вступил в сношения с печенегами на севере и с мало-азиатскими сельджуками на востоке. Уверенный в успехе своего предприятия, он уже заранее называл себя императором, украшал себя знаками царского достоинства и мечтал сделать Царь-Град центром своего государства. Чтобы яснее понимать все тогдашние соотношения партий, не надо упускать из виду того, что как печенеги, так и сельджуки, т. е. турки или таврики (жители Тавра и Антитавра), были агаряне, уже объединенные пилигримствами в Мекку и пришедшие к сознанию своего религиозного родства.

Испуганный Алексей обратился к половецким ханам (т. е. к польским предводителям, которых русские летописи называют Тугор-ханом и Боняком). Дав Алексею слово, половцы сдержали его. 29 апреля 1091 года произошла, — говорят нам, — кровопролитная битва, в которой украинские «печенеги» были разгромлены.

«Можно было видеть, — говорит Анна Комнина, — необычайное зрелище: целый народ, считавшийся не десятками тысяч, но превышавший всякое число, с женами и детьми целиком погиб в этот день». Только-что упомянутое сражение нашло отклик в сложенной тогда византийской песне:

«Из-за-одного дня скифы (как и Анна Комнина называет печенегов) не увидели мая».

Алексей с торжеством возвратился в столицу. «Скифы» же, успевшие спастись в Украину, за Балканы, были настолько ослаблены, что в течение тридцати лет не предпринимали ничего против Византии.

Чаха, не успевший своим флотом помочь им, отступил. А император восстановил против него никейского султана, который, пригласивши Чаху на пир, собственноручно убил его, после чего вступил в мирное соглашение с Алексеем. Так дружественно жили агаряне и христиане даже и в 1091 году и, значит, еще не предавали друг друга анафеме и отлучению, что было впервые только в 1180 году.

В страшные дни 1091 года Алексей искал себе союзников не только в лице половцев (поляков), но и людей латинского запада. На запад были отправлены императором послания, призывавшие идти к нему со всех сторон в наемное войско.

В связи с изложенными событиями, — говорит А. А. Васильев, — историками разбирается известное в литературе послание Алексея Комнина к его старому знакомцу, проезжавшему за несколько дней перед тем через Царь-Град, графу Роберту Фландрскому. В этом послании император рисует отчаянное положение «святейшей империи греческих христиан, сильно утесняемой печенегами и турками»; говорит об убийствах и поруганиях христианских детей, юношей, жен и дев, о том, что почти вся территория империи занята уже врагами.

— «Остался почти лишь один Константинополь, который: враги угрожают у нас отнять в ближайшем времени, если к нам не подоспеет быстрая помощь божия и верных христиан латинских». Император «бегает перед лицом турок и печенегов» из одного города в другой и предпочитает отдать Царь-Град лучше в руки латинян, чем язычников. Послание перечисляет длинный ряд святынь, хранившихся в столице, и напоминает о накопленных в ней бесчисленных богатствах и драгоценностях.

«Спешите со всем народом вашим, напрягите все ваши силы на то, чтобы такие сокровища не попали в руки турок и печенегов... Действуйте, пока имеете время, дабы христианское царство и, что еще важнее, гроб господень, не были для вас потеряны и дабы вы могли получить не осуждение, но награду на небеси. Аминь!».

Этот документ, рисующий в столь ярких красках критическое положение Византии около 1090 года, вызвал целую литературу. Дело в том, что он дошел до нас, как и большинство первоисточников до-печатной эпохи, лишь в очень поздней копии и притом лишь в латинской редакции. Мнения византистов разделились. В то время, как В. Г. Василевский и Ф. И. Успенский считают его подлинным, другие (из более новых — француз Риан) считают его подложным. А третьи признают существование какого-то, не дошедшего до нас оригинала, адресованного Алексеем Комнином к Роберту Фландрскому, по которому латинское послание было составлено кем-то на Западе для возбуждения крестоносцев незадолго до их первого похода.⁴

⁴ Chalandon, 311, 334, 339 (там и история вопроса).

Однако, таким образом можно оправдать всякий апокриф, и потому приходится до новых доказательств остановиться; только на подложности.

Еще до времени первого крестового похода, кроме упомянутых народов, при Алексее Комнине стали играть некоторую роль сербы и мадьяры. Во второй половине XI века Сербия добилась независимости, которая была оформлена принятием сербским князем королевского титула (краля). Это было первое сербское королевство со столицею в Скадре (Скутари). А Венгрия стала стремиться к побережью Далмации, что вызывало недовольство как со стороны Венеции, так и со стороны Византии.

И в это же время Алексеи Комнин вдруг услышал о приближении к границам своего государства первых крестоносных, отрядов...

Зачем они шли?

Нельзя, как следует, понять смысла крестовых походов, если рассматривать их только с точки зрения развития паломничества христиан в Палестину или ответа на только-что приведенное апокрифическое письмо. Уже в первом крестовом походе можно отметить мирские цели и земные интересы.

«Несмотря на почти непрекращавшуюся борьбу с арабами, — говорит А. А. Васильев,⁵ — в течение долгого времени ни Византия, ни Западная Европа не видели в мусульманах представителей новой особой религии, а считали их за сектантов, которых было так много в империи и которых сближали с арианами» (т. е., по-нашему, с евреями).

В эпоху Карла Великого, в начале IX века, в Палестине были гостиницы и больницы для христианских паломников, строились новые церкви, монастыри, для чего Карлом посылалась в Палестину обильная «милостыня»; а при церквах устраивались библиотеки. Паломники беспрепятственно ездили «ко святым местам». Переход Палестины во второй половине X века (969 год) под власть египетской династии Фатимидов не внес никакого существенного изменения в благоприятное положение восточных христиан и в безопасность приезжавших туда паломников.

Но вдруг, — говорят нам, — в XI веке обстоятельства резко изменились, и по какой пустой причине!

 «Сумасшедший Фатимидский халиф ал-Хаким, этот египетский Нерон⁶ открыл внезапно жестокое гонение на христиан и иудеев на всем пространстве своих владений. По его велению, в 1009 году храм Воскресения и Голгофа в Иерусалиме подверглись разрушению. Церковные святыни и богатства были расхищены, монахи изгнаны, паломники преследуемы». По словам тогдашнего христианского арабского (и, вероятно, подложного) историка, исполнитель суровой воли ал-Хакима «старался уничтожить самый гроб господень, стереть даже след его. Он разбил и разрушил большую его часть». «Устрашенные христиане и евреи толпами теснились в мусульманских канцеляриях, обещая отречься от христианства и перейти в мусульманство».

⁵ А. А. Васильев, Византия и крестоносны, стр. 24.

⁶ Барон Розен, Император Василий-Болгаробойца СПБ., 1883, стр. 4& и стр. 48.

Но точно ли это правда? Ведь, тотчас после описанного здесь гонения между Византией и Фатимидами был, — говорят нам сами же византисты, — заключен мир, и византийские императоры «восстановили» храм Воскресения в половине XI века при императоре Константине Мономахе. Но не значит ли это, что он тогда только и был построен, а сумашествие ал-Хакима специально придумано для того, чтобы новой постройке придать вид восстановления чего-то древнего? Ведь, это обычный прием всех апокрифистов. А факт лишь тот, что паломники продолжали иметь свободный доступ в «Святую землю», и первоисточники этого времени отмечают среди других лиц, одного из наиболее знаменитых пилигримов — Роберта Дьявола, герцога Нормандского. И в это же время, т. е. в тридцатых годах XI века, в Иерусалим приезжал и знаменитый варяг той эпохи Гаральд Гардрад.

«Храм Воскресения» имел тогда «надлежащее благолепие», о чем свидетельствует, например, русский паломник игумен Давило, посетивший Палестину в первые годы XII века, т. е. в первое время существования Иерусалимского королевства, основанного в 1099 году после первого Крестового похода. Этот Даниил перечисляет даже колонны храма, говорит о выложенном мрамором полу и шести дверях и дает интересные сведения о мозаиках. У него же мы находим сообщения и о многих других церквах и «святынях» Палестины, связанных с новозаветными воспоминаниями. По словам его и современного ему англо-саксонского паломника Зевульфа «погании Срацини» были неприятны только тем, что, скрываясь в горах и пещерах, нападали иногда с целью грабежа на проезжавших по дорогам пилигримов.

«Агарянская терпимость в отношении христиан проявлялась и на Западе». Когда, например, в конце XI века испанцы отняли у арабов город Толедо, то нашли христианские храмы в городе общепризнанными, и богослужение в них беспрепятственно совершалось. А в конце того же XI века, когда «норманны» завоевали у агарян Сицилию, они, несмотря на более чем двухвековое господство последних на острове, нашли там громадное число христиан, так же свободно как и агаряне, исповедывавших свою веру.

Но, вот, в противовес Евангелию загремел Коран. Усилившиеся в XI веке турки-сельджуки, разгромив византийское войско при Манцикерте (1071), основали в Малой Азии Румский (Римский) султанат и стали распространять свои совращения. В1078 году сын победителя при Манцикерте, Али-Арслан, овладел Иерусалимом. Вслед за этим турки в Сирии совратили Антиохию, утвердились в Никее, Кизике, Смирне, а в Эгейском море заняли острова Хиос, Лесбос, Самос, Родос. Только-что распространившийся среди ариан (они же — агаряне) Коран с его девизом «Нет бога, кроме бога, и (султан) Махмуд — его пророк», производил иконоборческое воздействие, побуждая разбивать всякие изображения в храмах. Положение европейских паломников в Иерусалиме и в других местах ухудшилось. Византийские императоры после Манцикертского поражения уже не могли справиться с турками одними собственными силами. Взоры их направились на Запад, главным образом на папу, который, как духовный глава западно-европейского мира, мог своим влиянием побудить западноевропейские народы к интервенции.

Помимо идейной стороны дела, т. е. помощи всему христианскому миру, папы, конечно, имели в виду и интересы католической церкви в смысле ее дальнейшего усиления и возможности возвращения восточной церкви в лоно церкви католической. Первоначально мысль византийских императоров получить с Запада лишь вспомогательные наемные отряды превратилась под влиянием папской проповеди в идею о крестовом походе Западной Европы на Восток, т. е. о массовом движении западно-европейских народов под руководством их наиболее выдающихся военных вождей.

Еще до Комнинов, под угрозою возвращения уже пережитого иконобойства, а с ним удара и по собственной власти, ставшей нераздельною с евангельским христианством и с его единоженным семейным строем, император Михаил VII Дука-Учетверитель обратился с посланием к первому римскому папе Григорию VII,⁷ прося его о помощи и обещая ему за это соединение церквей. Папа отправил целый ряд посланий с увещаниями помочь гибнувшей империи. В письме к графу Бургундскому он писал:

⁷ До него были только «великие римские понтифексы».

«Мы надеемся, что после подчинения норманнов, мы переправимся в Константинополь на помощь христианам, которые, будучи сильно удручены частыми укусами саракин, жадно просят, чтобы мы им протянули руку помощи». В другом письме Григорий VII упоминает «о жалкой судьбе столь великой империи». В письме к германскому государю Генриху IV папа писал о том, что «большая часть заморских христиан истребляется язычниками в неслыханном поражении, на подобие скота, и что род христианский уничтожается. Они смиренно молят нас о помощи, чтобы христианская вера в наше время, — чего не дай, боже!— совершенно не погибла». «Послушные папскому убеждению, итальянцы и другие европейцы (и!1гатоп1аш) готовят уже армию свыше 50000 человек и, поставив, если возможно, во главе экспедиции папу, хотят подняться против врагов бога и дойти до гроба господня».

«К этому делу, — пишет дальше первый римский папа, — меня особенно побуждает также и то обстоятельство, что константинопольская церковь, прежде несогласная с нами относительно похождения святого духа, стремится теперь к согласию с апостольским престолом».

Из этого ясно видно, что речь идет не только об освобождении «Святой земли». Принесенная папою помощь обусловливалась воссоединением церквей, священная война против ислама стояла на втором месте, и папа, вооружая западное христианство на борьбу с мусульманским востоком, имел в виду «схизматический» Восток. Он для Григория VII был более ужасен, чем ислам. Считая послания Григория VII первым замыслом крестовых походов, мы должны отметить связь между этим планом (1078 г.) и разделением церквей 1054 года.

Дело, начатое на Западе Григорием VII, приняло широкие размеры, благодаря убежденному и деятельному папе Урбану II.

В ноябре 1095 года в Клермоне (в Оверни, в средней Франции) состоялся знаменитый собор, на который съехалось так много народу, что в городе не нашлось достаточно места для всех прибывших. Толпа разместилась под открытым небом. После окончания собора, на котором был рассмотрен ряд наиболее важных текущих дел, Урбан II обратился к собравшимся с речью, подлинный текст которой до нас не дошел, а «восстановители ее дают нам тексты, сильно отличающиеся друг от друга». Папа,— говорят, нам, — будто бы убеждал толпу поднять оружие на освобождение «гроба господня» и восточных христиан. С криками»: «Бог этого хочет!» (Deus lo volt! — в хронике) воодушевленная толпа бросилась к папе. По его предложению, будущим участникам похода были нашиты на одежду красные кресты (откуда и название «крестоносцы»); им было обещано отпущение грехов; оставшееся дома имущество их объявлялось под защитою церкви. Крестоносный обет считался непреложным, и его нарушение влекло за собою отлучение от церкви. Создавалось обширное движение на Восток, истинные размеры которого на Клермонском соборе еще нельзя было и предвидеть.

А для тех, кого хотели освободить, год Клермонского собора являлся самым спокойным временем, какое переживала империя с начала царствования Алексея Комнина! В 1095 году император в помощи не нуждался. Идея о походе для освобождения святых мест, уже давно не принадлежащих империи, ему и в голову не приходила. Для папства же, которое лишь недавно образовалось из Римского понтификата, крестовые походы открывали широкие горизонты: в случае успеха предприятия, они возвратят в лоно католической церкви «схизматическую» Византию.

Я говорил о крестовых походах в пятом томе моего «Христа», но для связности настоящего изложения, поговорю и теперь почти собственными словами нашего известного византиста А. А. Васильева, так как, повторяю, я не претендую на открытие новых исторических фактов и документов, неизвестных до сих пор, а только на рационализацию того, что уже и без меня известно специалистам в каждой рассматриваемой мною области.

Мы видели сейчас, что воззвание папы Урбана соблазнило лишь сброд. Собралась толпа, по большей части, из праздных людей, мелких рыцарей, бездомных бродяг с женами и детьми, почти без оружия, и двинулась через Германию, Венгрию и Болгарию к Царь-Граду. Это невежественное ополчение под предводительством Петра Амьенского и другого проповедника, Вальтера Голяка, не дававшее себе отчета, где оно проходило, и не приученное к повиновению и порядку, только грабило и разоряло промежуточные страны. Подошедши к Царь-Граду и расположившись в его окрестностях, крестоносцы стали по своему обыкновению заниматься грабежом. Испуганный император поспешил переправить их в Малую Азию, где они и были без труда перебиты турками около Никеи. А Петр Пустынник еще до катастрофы сбежал обратно в Царь-Град.

Но эта авантюра все же сильно возбудила воображение западно-европейской военщины. Летом 1096 года на Западе началось крестоносное движение графов, герцогов и князей, т. е. собралось уже настоящее войско.

Одна часть таких ополчений направилась сухим путем в Царь-Град, другая часть — морем. По дороге сухопутные крестоносцы, на подобие предшествовавшего ополчения Петра Амьенского, грабили проходимые местности и производили всяческие насилия. Между пришедшими латинянами и греками сразу создалась атмосфера взаимного недоверия и недоброжелательства. Они встретились не только как схизматики, но и как политические противники, которые впоследствии должны будут решить между собою спор оружием.

После того, как крестоносцы постепенно собрались в Царь-Граде, Алексей Комнин, хитро встретивший их как своих освободителей от воображаемого ига, поскорее переправил и их в Малую Азию. В июне 1097 года крестоносцам сдалась Никея, которую они должны были в силу заключенного с императором условия передать византийцам. Следующая победа крестоносцев при Дорилее (теперь Эски-Шехир) заставила турок очистить западную часть Малой Азии и отойти внутрь страны, после чего ослабевшей Ромее представлялась полная возможность восстановить свою власть на мало-азиатском побережье. Несмотря на природные затруднения, климатические условия и сопротивление агарян, крестоносцы продвинулись далеко на восток и юго-восток, Балдуин Фландрский завладел в верхней Месопотамии городом Эдессой и образовал из его области свое княжество, руины которого и считаются за остатки древней Ассиро-Вавилонии.

Затем после долгой осады сдался крестоносцам главный город Сирии Антиохия. После ожесточенной осады «латиняне» 15 июля 1099 года взяли штурмом Иерусалим и разграбили его. Много сокровищ было увезено в Европу, и завоеванная страна, занимавшая узкую береговую полосу в области Сирии и Палестины, получила название Иерусалимского королевства, властителем которого был избран Готфрид Бульонский, согласившийся принять титул «Защитника Гроба Господня». Новое государство было устроено по западному образцу.

Но тут опять произошло нечто непонятное с обычной точки зрения. Византия, встревоженная появлением латинских княжеств в Антиохии, Эдессе и Триполи, заключает против крестоносцев союз с турками. В свою очередь и крестоносцы, обосновавшиеся в своих новых владениях, боясь усиления Ромейской империи со стороны Малой Азии заключают союзы с турками против Византии. Кто же тут кого считал за еретиков?

Анна Комнина сообщает написанный не без юмора рассказ о том, как антиохийский князь Боемунд, возвращаясь во Францию морем через Византийские порты, для своей большей безопасности от нападения греков, притворился мертвым, был положен в гроб, и в гробу совершил свой путь почти вплоть до Италии.

Торжественно встреченный в Европе, как герой и борец за. святое дело, он собрал новое войско и открыл действия уже не против агарян, а прямо против Византии. Но он потерпел под Дураццо поражение и вынужден был заключить с Алексеем мир на условиях помощи империи против всех ее врагов, будут ли это христиане или агаряне.

При наследнике Алексея Комнина, Иоанне II, Малая Армения, расширившая свои пределы между прочим и на счет Византии, вступила в союзные отношения с латинскими князьями на Востоке, выказав этим свое враждебное отношение к империи. Иоанн Комнин выступил в поход, желая наказать ее и вместе с тем решить вопрос об Антиохийском княжестве, которое не подчинилось ему, вопреки договору Алексея Комнина с Боемундом.

Поход Иоанна увенчался полным успехом. Киликия была покорена, и армянский князь со своими сыновьями отправлен в Царь-Град. Увеличенная присоединением Малой Армении византийская территория достигла тогда границ Антиохийского княжества. Осажденная Антиохия должна была просить у него мира, который и был дарован Иоанном на условии признания сюзеренитета империи. Антиохийский князь получил из рук императора инвеституру на уступаемые земли, а в знак взятия Антиохии ромеями на ее цитадели был поднят императорский штандарт.

Иоанн умер в 1143 году, назначив наследником своего младшего сына Мануила. С его смертью латинские владетели на Востоке избавились от грозившей им опасности, а сельджуки, не находившие в лице Мануила надлежащего отпора, снова стали грозить ему на восточной границе.

Вступив в первые годы своего правления в союз с агарянскими эмирами Каппадокии, Мануил видел своим врагом в Малой Азии только румского султана, с которым и начал войну. Императорские войска успешно дошли до Иконии (Конии), но известие о новом крестовом походе, который являлся угрозою как для императора, так и для султана, заставило обоих заключить мир.

В 1144 году один из агарянских правителей Мосула — атабегов, как назывались сделавшиеся независимым сельджукские наместники, — Зенги, неожиданно овладел Эдессой в Месопотамии. А властелин Сирии Магомет Нур-Эддин, около 1150 года, завладев Дамаском, стал грозить Иерусалимскому королевству. Затем знаменитый Саладдин (1137—1193), султан Сирии и Египта, после смерти Магомета-Нур-Эддина овладел его Дамаском и приготовился к походу на Иерусалимское королевство, что произвело сильное впечатление за Западе.

Новые крестоносны решили в 1147 году двинуться к Царь-Граду сухим путем, которым шли уже крестоносцы первого похода, и движение их сопровождалось такими же насилиями и грабежами, как и в первый раз.

Когда германские войска остановились у стен столицы, Мануил употребил все усилия на то, чтобы их переправить в Азию до прихода французского ополчения, что и удалось. В Малой Азии немцы стали сразу страдать от недостатка пропитания, а затем, подвергшись нападению турок, были перебиты. Лишь жалкие остатки германской армии со своим вождем Конрадом III Гогенштауфеном возвратились в Никею.

Но подступившие к столице французы еще более встревожили Мануила. Людовик VII, с которым не задолго до похода вступил в переговоры апулийский граФ Рожер, убеждавший французского короля идти на Восток через его итальянские владения, был особенно подозрителен ромейскому императору, как возможный тайный союзник Рожера. А Рожер, зная, что Мануил был в это время всецело поглощен своими взаимоотношениями с крестоносцами, неожиданно захватил остров Корфу и опустошил целый ряд других византийских островов.

Мануил только и мечтал о том, как бы поскорее переправить и французов в Малую Азию. Был распространен слух, будто немцы там действуют успешно. Людовик согласился переправиться через Босфор и даже принес Мануилу ленную присягу. Но. очутившись в Малой Азии, он узнал от Конрада III правду о горькой судьбе германского войска. Их французско-немецкое ополчение пошло далее, но после целого ряда испытаний и бедствий потерпело неудачу под Дамаском. Разочарованный Конрад на греческом корабле покинул Палестину и направился в Солунь, где находился Мапуил, готовившийся к военным действиям против «норманнов». Встретившись в Солуни с Мануилом и обсудив общее положение вещей, он окончательно заключил с ним союз для общих действий против Апулии и ее Рожера. А оставшийся в Азии Людовик, видя полную невозможность что-либо сделать с находившимися у него силами, также через несколько месяцев возвратился во Францию.

Блестяще начатый второй крестовый поход окончился самым жалким образом. Агаряне на Востоке не только не были ослаблены, но, наоборот, нанеся несколько поражений крестоносцам, укрепились духом и надеялись даже на приобретение всех их владений на Востоке.

И вот, только в это время греческое духовенство начало настаивать на отлучении агарян (переименованных к тому же в магометан, — вероятно, по имени султана Махмуда Газни) от своей церкви.

Я уже показывал в VI томе (стр. 577), как царь-градский патриарх Феодосий и вместе с ним Евстафий Фессалоникский против воли императора Мануила созвали в Царь-Граде местный собор, который, «воспылав ревностью о Христе,» изрек в 1180. году:

«Отлучение богу Магомета, о котором говорят, что он есть бог, всевыкованный, который но рождал, не рожден и которому никто не подобен».

При этом духовенство сделало наивный подлог: вместо бог всесферный, по-гречески — голосфайрос (όλόσφαιρος), оно поставило созвучное с ним слово голосферос (όλόσφηρος) — всевыкованный.

Автор того времени Никита Хониат говорит, что умирающий Мануил Компин настоятельно требовал, чтобы слово всевыкованный было исключено и добился этого, так что в чине отлучения магометан, основателем которых в то время мог быть только Махмуд-Газни (начало XI века), осталось лишь:

«Отлучение богу Магомета и всему его учению и всем его последователям!».

Так, через 36 лет после взятия моссульским властелином на Евфрате Эдессы и дальнейшего наступления агарян под новым именем магометан и с появившимся только тогда Кораном в руках вместо Библии и Евангелия, произошел роковой для Ромеи-Византии религиозный разрыв, и ариане-агаряне, превратившись в мусульман, начали восстановлять старую Великую Ромею почти на прежних ее полигамических началах и с законодательством на корейшитском наречии того же библейского языка.

Император Манупл до самой смерти сопротивлялся отлучению от церкви агарян даже и под новым их именем магометан. Но, вот, он умер в 1180 году, анафема против бога Махмуда прогремела, и все же не спасла Византии.

«С Мануилом, — по словам Герцберга, — навеки погрузился в могилу древний блеск и древнее величие Византии».

А у автора XII века Евстафия Солунского, современника Комнинов и Ангелов, мы читаем:

«По божьему определению, со смертью василевса Мануила Комнина погибло все, что еще оставалось целым у ромеев, и всю нашу землю окутал мрак, как бы при затмении солнца».

Так характеризует автор постепенный переход греческих остатков Великой Ромеи под власть крестоносцев. А вот, и пролог к этому.

После смерти Мануила на престоле оказался его двенадцатилетний сын Алексей II (1180—1183); правительницей была объявлена его мать Мария Антиохийская; всеми делами государства распоряжался любимец последней протоавгустейший Алексей Комнин, племянник Мануила. Ожесточенная борьба придворных партий и продолжавшееся латинское засилье привели к тому, что в столицу был призван знаменитый Андроник, давно уже исполненный честолюбивых замыслов овладеть императорским престолом и выступивший теперь в роли защитника слабого, «окруженного злыми советниками Алексея II и блюстителем греческих национальных интересов. И незадолго до его вступления в столицу там разыгралась резня 1182 года греками латинян, которую иногда называют «константинопольскою банею».

Мы остановимся немного на интересной личности Андроника, характеризующей жизнь высших классов в Ромее той эпохи.

«Красивый и изящный, атлет и воин, хорошо образованный и обаятельный в обращении, особенно с женщинами, которые его обожали, Андроник, — говорит Диль, — был тою гениальною натурою, которая могла бы создать из него возродителя изнуренной византийской империи, для чего ему, может быть, недоставало нравственного чувства».

А современник Андроника Никита Хониат писал о нем:

«Кто родился из столь крепкой скалы, чтобы быть в состоянии не поддаться потокам слез Андроника и не быть очарованным вкрадчивостью речей, которые он изливал на подобие темного источника?».

Тот же историк в другом месте сравнивает Андроника с «многообразным Протеем», старцем-прорицателем древней мифологии, известным своими превращениями.

«Находясь, несмотря на внешнюю дружбу с Мануилом, у него на подозрении и не находя себе деятельности в Византии, Андроник большую часть царствования Мануила провел в скитаниях по различным странам Европы и Азии. Будучи отправлен сначала императором в Киликию, а затем к границам Венгрии, Андроник, обвиненный в политической измене и в покушении на жизнь Мануила, был заключен в царь-градскую тюрьму, где провел несколько лет и откуда, после ряда необычайных приключений, ему по заброшенной водосточной трубе удалось бежать для того, чтобы снова быть пойманным и заключенным еще на несколько лет в темницу. Снова бежав из заключения на север, Андроник нашел убежище в России, у галицкого князя Ярослава Владимировича. Русская летопись отмечает под 1162 годом:

«Прибеже из Царя-Города братан царев кюр (т. е. кир— господин) Андроник к Ярославу в Галичь и принял его Ярослав с великою любовью, и дал ему Ярослав несколько городов на утешение».

По сведениям византийских источников, Андроник встретил у Ярослава радушный прием, жил в его доме, ел и охотился с ним вместе и даже участвовал в его советах с боярами. Однако, пребывание его при дворе галицкого князя показалось опасным Мануилу, так как беспокойный родственник вступал уже в сношения с Венгрией, с которой у Византии начиналась война. Мануил, чувствуя опасность, решил просить Андроника возвратиться к нему, и он, по словам русской летописи, «с великою честью», был отпущен Ярославом из Галиции в Царь-Град.

«Получив в управление Киликию, Андроник недолго пробыл на новом месте. Через Антиохию он поехал в Палестину, где у него разыгрался серьезный роман с Феодорой, родственницей Мануила, вдовой иерусалимского короля. Разгневанный император отдал приказ ослепить Андроника, но он, будучи во время предупрежден об опасности, бежал с Феодорой за границу и в течение нескольких лет скитался по Сирии, Месопотамии, Армении и пробыл некоторое время даже в далекой Иберии.

Наконец, посланным Мануила удалось захватить страстно любимую Андроником Феодору с его детьми, после чего он сам, не будучи в состоянии перенести такой потери, обратился с просьбою о прощении к императору. Прощение было дано, и Андроника назначили правителем малоазиатской области Понта, на побережье Черного моря, что явилось как бы почетным изгнанием опасного родственника. Но в это время, в 1180 году, умер Мануил, после которого императором сделался малолетний сын его Алексей II, когда Андронику было уже шестьдесят лет.

«Такова, — говорит А. А. Васильев, — была в главных чертах биография лица, на которое население столицы, раздраженное латинофильскою политикой Марии Антиохийской и ее любимца Алексея Комнина, возлагало все свои надежды. Очень искусно выставляя себя защитником попранных прав малолетнего Алексея II, якобы попавшего в руки злых правителей, и объявив себя другом ромеев, Андроник сумел привлечь к себе сердца населения. По словам Евстафия Солунского, он для большинства «был дороже самого бога, или, по крайней мере, тотчас следовал за ним». Подготовив в столице надлежащую обстановку, новый вождь народа двинулся к Царь-Граду.

При известии об этом столичная толпа дала волю своей ненависти к латинянам. Она с остервенением набросилась (в 1182 году) на латинские жилища и начала избиение, не различая пола и возраста; она громила не только частные дома, но и латинские церкви и благотворительные учреждения. В одной больнице были, перебиты лежавшие в постелях больные, папский посол после поругания был обезглавлен, много латинян было продано в рабство на турецких рынках. Этим избиением латинян, известным у византистов под названием «константинопольской бани 1182 года»,. по словам Ф. И. Успенского, было «если не посеяно, то получило поливку зерно фанатической вражды Запада к Востоку».

Алексей Комнин был заточен патриотами в темницу и ослеплен. Для укрепления своего положения Андроник начал постепенно уничтожать родственников Мануила и велел задушить императрицу-мать—Марию Антиохийскую. Затем, заставив провозгласить себя соимператором и давши, при ликовании публики, торжественное обещание охранять жизнь императора Алексея II, он несколько дней спустя отдал распоряжение тайно задушить его. Благодаря этому он в 1183 году, уже шестидесяти трех лет от роду, сделался единовластным императором ромеев, но, начавши свою власть казнями, он и далее не мог ее поддерживать иначе как путем неслыханных жестокостей, на что и было направлено все внимание императора.

Простой народ, так недавно еще торжественными криками встречавший своего избранника, отвернулся от него, как от человека, который не дал того, что обещал, и уже искал нового претендента на престол. Представители знатных византийских фамилий, преследуемые Андроником, убежали тем временем в Италию и побуждали итальянские правительства к открытию военных действий против Византии, еще при жизни Андроника.

Началась десятидневная осада Фессалоник «норманнами» с моря и суши. В августе 1185 года крепость была взята, и победители произвели в этом втором после Царь-Града городе империи страшный разгром и избиение. Это было местью латинян за «Константинопольскую баню» 1182 года.

После нескольких дней грабежа норманнское войско двинулось далее на восток, по направлению к Царь-Граду. Настроение в городе изменилось, недовольство росло, и вот в 1185 году вспыхнула дворцовая революция, возведшая на престол Исаака Ангела. Попытка Андроника бежать не удалась. Он подвергся страшным мучениям и оскорблениям, которые перенес с необыкновенною стойкостью. Новый император даже не позволил, чтобы растерзанные останки Андроника удостоились хоть какого-либо погребения.

Так закончила свое существование династия Комнинов.

Династия Ангелов, возведенная на престол революцией: 1185 года на смену Комнинов, происходила от Константина Ангела, из малоазиатского города Филадельфии, человека незнатного происхождения, женатого на дочери императора Алексея и приходившегося дедом Исааку II Ангелу, первому императору из этого дома, следовательно по женской линии родственного Комнинам. Но в 1195 году против Исаака был составлен заговор его братом Алексеем, который при помощи некоторой части знати и войска свергнул императора. Низложенный и ослепленный, он был заключен в темницу, а императором сделался его брат, известный в истории, как Алексей III Ангел, иногда Ангел-Комнин (1192—1203).

Но сыну низвергнутого Исаака II, молодому царевичу Алексею удалось бежать на пизанском корабле из Византии в Италию, откуда он проехал в Германию ко двору германского государя Филиппа Швабского, женатого на Ирине, дочери низложенного Исаака Ангела и сестре бежавшего в Западную Европу Алексея. Это было перед началом четвертого крестового похода.

Когда после упорного штурма латинян и отчаянного сопротивления столицы Царь-Град 13 апреля 1204 года перешел в руки западных рыцарей, Ромея пала, и на ее месте образовалась Феодальная Латинская империя со столицей в Царь-Граде и с рядом вассальных государств в различных областях Восточной империи.

О ней я уже писал в V томе этого моего труда, но повторю, основное и здесь.

Главные пункты договора, — как я уже говорил в V томе, — были следующие: во взятом городе будет латинское правительство. Образованный из шести венецианцев и шести французов совет изберет императором того, кто, но их мнению, лучше может управлять страною «во славу бога и святой римской церкви и империи». Императору должна принадлежать одна четверть завоеваний в столице и вне ее, а также два столичных дворца, остальные три четверти завоеваний должны быть разделены пополам между Венецией и рыцарями. Распоряжение храмом Софии и избрание патриарха будет предоставлено той стране, из которой не будет избран император. Все рыцари, получившие крупные владения и более мелкие наделы, должны принести императору Феодальную присягу. Один лишь дож Дандоло будет освобожден от какой-либо присяги. Таковы были основания, на которых была устроена будущая Латинская империя.

Никита Акоминат посвящает павшему Царь-Граду трогательное и длинное обращение со ссылками на ветхозаветный «Плач Иеремии»:

«О город, город! — начинает он. — Око всех городов, предмет рассказов во всем мире! Зрелище превыше мира, кормилец церквей, вождь веры, путеводитель православия, попечитель просвещения, вместилище всякого блага! И ты испил чашу гнева от руки господней, и ты сделался жертвой огня, еще более лютого. чем огонь, ниспавший древле на пять городов! и т. д.»⁸

⁸ Niceta Choniat, 763.

«Разделение Романии» (Partitio Romaniae, как латиняне и греки называли Восточную империю), было произведено в общем на основах, выработанных в марте 1204 года. Балдуин получил южную Фракию и .небольшую часть северо-западной Малой Азии, прилегающую к Босфору, Мраморному морю и Геллеспонту, с некоторыми островами, в Эгейском море, как, например, Лесбосом, Хиосом, Самосом и некоторыми другими. Таким образом, оба берега Босфора, и, Геллеспонта входили в состав владений Балдуина.

Исключительные выгоды извлекла из «дележа Романии» Венеция, получившая некоторые пункты на Адриатическом побережье, например Диррахиум, Ионийские острова, большую часть островов Эгейского .моря, некоторые пункты в Пелопоннесе, остров Крит, некоторые гавани во Фракии с Галлиполи на Геллеспонте и ряд пунктов внутри Фракии. Дандоло, получивший византийский титул «деспота», был освобожден от вассальской присяги Балдуину и назывался «властителем четверти с половиной всей Романии», т. е. трех восьмых ее (quartae partis et dimidiae totius imperii Romaniae dominator), и этот титул оставался за венецианскими дожами до половины XIV века.

Согласно договору храм Софии был отдан в руки венецианского духовенства, и царь-градским патриархом был избран венецианец Фома Морозини. Четвертый крестовый поход, создавший «колониальную империю» Венеции на Востоке, возвел Венецианскую республику на высшую ступень ее политического и экономического могущества.

Бонифаций Монферратский получил Афины. Они в средние века были еще заглохшим, провинциальным городом, и Партеноном назывался тогда собор в честь девы Марии. Но во время латинского завоевания в начале XIII века афинским архиепископом был уже знаменитый Михаил Акоминат, брат историка Никиты Акомината, оставивший нам много речей, стихов и писем, дающих богатый материал для внутренней истории империи во времена Комнинов и Ангелов и о состоянии Аттики и Афин в средние века. Эти провинции в произведениях Михаила изображаются в очень мрачном свете, с варварским славянским населением, с варварскою речью и с беднотою ее населения.

А в Пелопоннесе, который часто назывался Морскою землею — Мореей, образовалось княжество Ахайское, обязанное своим устройством французам. Двор ахайского князя отличался великолепием и, по словам одного первоисточника, «казался более великим, чем двор какого-нибудь большого короля». По свидетельству другого первоисточника, «там говорили так же хорошо по-французски, как и в Париже».

Лет двадцать спустя после образования на ромейско-византийской территории латинских феодальных государств и владений папа Гонорий III в одном письме во Францию говорил о создании на Востоке «как бы новой Франции» (ibique noviter quasi nova Francia est creata).⁹

⁹ «Epistolae Honorii III» (от 20 моя 1224 г.).

Рис. 119. Укрепление Мистра (Misistra) времени латинской Федерации, близ Спарты, на полуострове Морее.

Пелопоннесские Феодалы строили кроме храмов и цирков и укрепленные замки с башнями и стенами по западно-европейскому образцу, из которых более известна Мистра, на уступах Тайгета, в древней Лаконии, недалеко от античной Спарты (рис. 119).

Об этом времени латинского владычества в Пелопоннесе сообщает много интересного «Морейская хроника» (XIV века), дошедшая до нас в различных версиях: греческой (стихотворной), французской, итальянской и испанской. Она оказала влияние даже и на Гёте, который в третьем акте второй части своего «Фауста» переносит действие в Спарту, где развивается история любви Фауста и Елены:

В политическом отношении Восточная Римская империя как единое целое перестала существовать, уступив место целому ряду Феодальных государств, и никогда уже, даже и после восстановления ее при Палеологах, не могла вернуть себе прежнего военного могущества. Но оригинальное слияние латинского Запада и греческого Востока, с разделением на небольшие самостоятельные княжества, дававшие свободным умам возможность легко перекочевывать туда, где их ценили, и бежать оттуда, где их преследовали, вызвало к жизни, как было потом и в Германии в XVIII и XIX веках, пышное литературное творчество. Оно приняло лишь форму апокрифов и известно теперь под именем греческой классической литературы, только по недоразумению отброшенной в глубокую древность.

Но посмотрим сначала, что было перед этим распадением империи в 1204 году.

«Церковная жизнь Византии во время императоров Комнинов и Ангелов выражается, — говорит А. А. Васильев, — во-первых, в виде попыток разрешить ряд религиозных вопросов и сомнении, которые волновали византийское духовенство и общество и, во-вторых, в отношениях восточной церкви и западной, т. е. константинопольского патриархата к папству».

Каковы были прежде всего внутренние взаимоотношения между церковью и империей?

Никита Акоминат приводит такие слова Исаака Ангела:

«На земле нет никакого различия во власти между богом и императором; царям все позволительно делать, так как они получили царскую власть от бога, и между богом и ими нет расстояния».

Тот же писатель, говоря о церковной деятельности Мануила Комнина, изрекает общее мнение о византийских императорах, как о «непогрешимых судьях дел божеских и человеческих». Эту точку зрения поддерживали во второй половине XII века и духовные лица. Известный греческий канонист антиохийский патриарх Федор Бальзамов, живший при последних Комнинах и первом Ангеле, писал, как и русские теологи накануне революции:

«Императоры и патриархи должны быть уважаемы, как учители, в силу своего святого помазания. От него происходит власть правоверных императоров наставлять христианский народ и, подобно священникам, подносить богу курение... В этом их слава, что, подобно солнцу, блеском своего православия они просвещают мир от одного его конца до другого». «Власть и деятельность императоров касаются и тела и души (человека), тогда как власть и деятельность патриарха касаются только одной души».

Значит, царь выше патриарха... И только одна сторона в церковной жизни смущала императоров: это — чрезмерный рост церковного и монастырского имущества, против чего правительство и принимало время от времени соответствующие меры.

Раз Алексей Комнин (1081—1118) для нужд государственной обороны и для вознаграждения лиц, помогших ему овладеть престолом, конфисковал часть монастырских имений и перечеканил в деньги некоторые церковные сосуды. Однако, уступая возникшему вследствие этого недовольству, он затем возвратил церквам стоимость взятых сосудов и осудил свое поведение специальною «новеллою».

Афонская гора была объявлена свободной «до скончания веков» от всяких податей и других «притеснений»; гражданские чиновники не должны иметь никаких сношений со святою Горою. Остров Патмос, по словам Шаландона (I, 289), сделался «маленькою религиозною, почти независимою республикой, где могли жить одни лишь монахи».

А если это последнее сообщение не основано на каком-нибудь апокрифе, то, как будто, отпадает вторая из двух астрономически получающихся возможность (Т. I, 55) времени написания Апокалипсиса, т. е. отпадает воскресенье 12 сентября 1249 года — бывшего более чем через сто лет после Комнинов, и остается допустимой только, как я и вычислил, дата 30 сентября 395 года.

Только-что очерченный мною клерикально-самодержавный деспотизм вызвал, наконец, и противодействие, которое выразилось при Комнинах, между прочим, в появлении различных антиправославных учений, с которыми императоры должны были неминуемо вступить в борьбу. Эта черта эпохи Комнинов нашла отражение и в так называемом Синодике, т. е. в перечне еретических лиц и противо-церковных учений, который ежегодно читается в восточной церкви и теперь в неделю православия, когда все неправославные учения предаются анафеме. Значительное число отреченных имен и учений в Синодике и относится именно ко времени Алексея и Мануила Комнинов. Так начался религиозный фанатизм с обеих сторон, выступивших друг на друга, как тезис и антитезис.

Главная борьба церкви была направлена против уже не раз упоминавшихся мною павликиан и богомилов, утвердившихся на Балканском полуострове, особенно в округе Филиппополя. Первые из них являлись несомненно преемниками иконоборцев, так как отрицали все внешние обряды, почитание святых, икон, креста и пользу праздников в их честь, а вторые — богомилы прибавляли еще к этому, что наш материальный мир сотворен не богом, а сатаной, и только души сотворены богом. Однако, ни преследования еретиков, ни организованные императором публичные прения с ними, ни сожжение главы богомильского учения, монаха Василия, не привели к истреблению противо-церковных учений. Император,—говорят нам, — обратился к известному Евфимию Зигабену с просьбою изложить все существующие еретические учения, особенно учение богомилов, и опровергнуть их, и потому Зигабен, будто бы, и написал свое произведение «Догматическая Паноплия (т. е. всеоружие) православной веры».

Усилились и разногласия с Западом.

Созванный в столице императором собор, казалось, должен был уничтожить всякие неудовольствия между латинянами и греками и изыскать способы к соединению церквей. Но вышло наоборот. До нас дошел «Разговор» на соборе Мануила с патриархом, очень интересный для характеристики воззрений последнего. В этом «Разговоре» патриарх дает папе название «воняющего нечестием» и предпочитает иго агарян игу латинян. Последнее выражение патриарха, отражавшее, очевидно, определенное церковное и общественное настроение той эпохи, будет не раз повторяться и в будущем, например в XV веке, в момент уже падения Византии. Мануил должен был уступить и объявил, что он будет удаляться от латинян, «как от змеиного яда». Соборные рассуждения, таким образом, ни к какому соглашению не привели. Было даже решено порвать всякую связь с папою и его единомышленниками.

При Ангелах же в Византии разгорелся жаркий богословский спор о причащении, и в этом споре принимал участие сам. император. По словам историка той эпохи, Никиты Акомината, поднялся такой премудрый вопрос:

«Тело Христово, которым мы причащаемся, так ли нетленно ('άφθαρτον), каким оно стало после страданий и воскресения, или тленно (φθαρτον), каким оно было до страданий?» Другими словами: «принимаемая нами «евхаристия» подлежит ли обычным законам пищеварения, каким подвергается всякая другая вкушаемая человеком пища, или же причастие не подчиняется пищеварению?».

Алексей Ангел, а с ним и все истинно-православные возмутились одной мыслью о переваримости причастия, назвали это «дерзновенным поруганием истины» и укрепили учение о — «нетленности причастного хлеба и вина даже и в наших желудках».

Таковы были религиозные споры христиан накануне распадения империи на мелкие республики и герцогства ко времени крестовых походов!

В экономической эволюции этого периода является интересным впервые изобретенный и примененный при Алексее Комнине выпуск государством фальшивой монеты. Наряду с прежними полновесными золотыми монетами — номисмами или солидами (по-русски — златницы) — он пустил в оборот какой-то сплав из меди и золота, который носил имя номисмы и должен был ходить наравне с последней. Новая монета по сравнению с прежней, стоившей 12 серебряных милиарисиев, равнялась по ценности всего четырем милиарисиям, т. е. была в три раза дешевле. А подати Алексей желал получать хорошею полноценною монетою... Подобные меры конечно возбуждали недовольство еще не привыкшего к таким заменам населения.

А каковы же были просвещение, наука и литература в Византии в эпоху Комнинов и Ангелов?

Нам говорят, будто «изучение античной литературы является отличительною чертою того времени». Но тут же мы видим и противоречие. Язык времени Комнинов, — говорит А. А. Васильев,¹⁰ — был искусственным, напыщенным, временами тяжелым для чтения и нелегким для понимания, оторванным от живой разговорной речи».

¹⁰ А. А. Васильев, Византия и крестоносцы, стр. 104.

Но такой язык, ведь, всегда характеризует начало литературы, а не конец! Вспомните только нашу литературу, перечитайте Тредьяковского и его современников! Да и направление письменности было еще религиозное и придворно-историческое, как и во всякой только-что укрепляющейся письменности.

Сам император Алексей Комнин писал богословские рассуждения против иноверцев. Переживший его и игравший важную роль в государственных делах при его сыне, Никифор Вриенний, задался целью написать историю своего предшественника. Смерть помешала ему выполнить весь план, и он успел составить только род семейной хроники или мемуаров, имеющих целью показать причины возвышения дома Комнинов, и не дошел даже до вступления Алексея на престол. Язык Вриенния еще лишен той искусственной закругленности, которая свойственна его ученой супруге Анне, старшей дочери императора Алексея. Она является автором «Алексиады», первого значительного памятника литературного творчества эпохи Комнинов, где она задалась целью описать славное правление своего отца «Великого Алексея, светоча вселенной, солнца Анны». В пятнадцати книгах большого сочинения, вышедшего в свет от ее имени и, — говорят нам, — законченного в начале правления Мануила, Анна дает картину постепенного усиления дома Комнинов еще до вступления Алексея на престол и доводит изложение до его смерти. .Панегерическая тенденция на пользу отца проходит через всю «Алексиаду», которая стремится показать читателю превосходство Алексея, этого «тринадцатого апостола», перед всеми другими представителями фамилии Комнинов. Язык «Алексиады», по выражению Крумбахера, «почти совершенно мумиеобразный, представляющий полную противоположность выступающему в то время в письменности народному говору». Анна даже извиняется перед читателями, когда ей приходится произносить и записывать «варварские имена» западных или русских (скифских) вождей, которые «безобразят своими дикими звуками возвышенность истории».

Сам император Мануил, увлекавшийся астрологией, написал ее апологию против нападений со стороны духовенства и, кроме того, был автором различных богословских произведений. Любовью к наукам и литературным дарованиям отличалась и невестка Мануила Ирина, которой посвятил много стихотворений ее специальный поэт и, вероятно, учитель Феодор Продром и в честь которой составил свою стихотворную хронику Константин Манасси, называющий ее в прологе «настоящим другом литературы». Только приписываемый иногда Андронику I «Диалог против иудеев», по мнению историков, принадлежит более позднему времени, а в достоверности перечисленных они не сомневаются.

И, конечно, семья Комнинов лишь отражала на себе общий культурный подъем, выразившийся особенно в развитии литературы, которая является одним из отличительных признаков той эпохи.

Во время Комнинов и Ангелов историки и поэты, богословские писатели и писатели в различных областях псевдоантичности, и сухие хронисты, впервые оставили нам свои не апокрифические произведения, дающие возможность проникнуть в тогдашние литературные интересы.

Современник Комиинов, историк Иоанн Киннам, под влиянием Прокопия, оставил нам описание событий правления Иоанна и Мануила (с 1118 по 1176), являясь, таким образом, подражателем Анны Комнины. Будучи ярым защитником прав восточно-римского императорства и убежденным противником папских притязаний и императорской власти германских государей, он тем не менее дал нам заслуживающий внимания рассказ.

Видными фигурами в литературе XII и начала XIII веков являются и два брата, Михаил и Никита Акоминаты, из Фригийского города Хон (в Малой Азии), почему им иногда дается прозвание Хониатов. Старший брат, Михаил, повидимому, апокрифичен, так как цитирует еще не существовавших в то время Аристида, Аякса, Диогена, Перикла, Фемистокла, и пишет в возвышенном стиле, наполненном античными и библейскими цитатами, пересыпав его метафорами и тропами. В одной из проповедей он говорит:

«О, город Афины! Матерь мудрости! До какого невежества ты опустился!... Когда я обращался к тебе со вступительною речью, которая была так проста, безыскусственна, то оказалось, что я говорил о чем-то тебе непонятном или, как будто на чужом языке, персидском или скифском».

Более достоверны сочинения его брата Никиты Акомината, и он занимает главнейшее место в ряду исторических писателей XII и начала XIII века. Главнейшим произведением его является большой исторический труд в 20 книгах, охватывающий события со времени вступления на престол Иоанна Комнина до первых лет латинской империи (с 1118 по 1206 год). «История» его написана тоже напыщенным, витиеватым, но картинным языком. Убежденный в полном культурном превосходстве «римлянина» т. е. византийца, над западным «варваром», он заслуживает, как историк, большего доверия, чем например «самый блестящий светоч византийского ученого мира со времени Михаила Пселла», архиепископ Фессалоникский Евстафий. Приписываемое ему литературное творчество распадается на две группы: к первой из них надо отнести комментарии к «Илиаде» и «Одиссее», комментарий к Пиндару и к некоторым другим; ко второй группе относятся: история завоевания Фессалоники норманнами в 1185 году и знаменитое рассуждение о необходимости реформы монастерионской жизни. Вторая группа, конечно, много более достоверна.

Не малое значение в это время имеет и Иоанн Пеци, сочинения которого написаны риторическим языком, уснащенным мифологической, литературно-исторической и исторической мудростью и полны самовосхваления. Его аллегории к «Илиаде» и «Одиссее» посвящены супруге императора Мануила, германской принцессе Берте-Ирине, которая автором называется гомеричнейшей (ό̃μερικωτάτη) царицей, т. е. величайшей почитательницей «всемудрого Гомера, моря слов», светлою полнолунною луною, светоносицей, которая является не волнами океана омытою (Венерою), но как бы возникающею в блеске из пурпурного ложа самого Светоносца» (Солнца). Но это — уже совсем апокриф.

Не всегда достоверною личностью для эпохи первых трех Комнинов является и многоученый поэт Феодор Продром (т. е. по-гречески: «Богоданное предисловие») или иногда, как он сам себя называл, для возбуждения жалости и из-за неискреннего смирения, Птохопродромом, т. е. бедное богоданное предисловие. Один ученые считают это «Предисловие» за двух писателей, другие за трех и, наконец, третьи — за одного. По словам Диля — человек, назвавший так себя, принадлежал к представителям прозябавшего в Царь-Граде «литературного пролетариата», потому что выражает сожаление о том, что он не сапожник или портной, не красильщик или булочник, которые едят, а только выслушивает от первого встречного ироническое замечание: «Ешь свойи сочинения и питайся ими, мой милый! Пусть питает тебя литература, бедняга!»

В приписываемых ему сочинениях он является и романистом, и агиографом, и составителем писем, и оратором, и автором астрологической поэмы, и автором стихотворений религиозных, и сочинений философских, и сатир, и шутливых пьес. Многие из них представляют собою сочинения на тот или иной случай, по поводу победы, рождения, смерти, свадьбы и т. д., но они являются очень ценными по рассыпанным в них намекам на те или другие лица, на те или иные события. Любопытны эти сочинения и по заметкам относительно жизни простого народа в столице.

Наиболее распространенное его произведение, это — длинный, высокопарный стихотворный роман «Роданф и Досика», чтение которого может причинить смертельную скуку. Но прозаические опыты Продрома, сатирические диалоги, памфлеты, эпиграммы много лучше. В этих произведениях намечается довольно тонкая наблюдательность над современной ему действительностью, придающая им несомненный интерес для истории общества и особенно для истории литературных кругов эпохи Комнинов.

Конечно, все они написаны, вероятно, разными авторами, но легко соединены под его фигуральным именем «Предисловие», т. е. «Пролог к дальнейшему».

Сухая византийская хроника также имеет в эпоху Комнинов, — по словам А. А. Васильева и других византистов, — нескольких представителей, начинавших свое изложение обыкновенно прямо от «сотворения мира». Георгий Кедрин довел изложение событий до начала правления Исаака Комнина (в 1057 г.),. рассказав о времени с 811 года почти буквально словами еще неизданного в греческом оригинале хрониста второй половины XI века Иоанна Скилицы. Иоанн Зонара (в XII веке), написал «Руководство по всемирной истории», явно рассчитанное на более высокие потребности, и, опираясь на лучшие первоисточники, довел изложение до вступления на престол Иоанна Комнина в 1118 г. Написанная политическими стихами хроника Константина Манасси (в первой половине XII века), посвященная невестке Мануила — Ирине, излагает события до вступления на престол Алексея Комнина (1081 г.).

И наконец, Михаил Глика (в XII веке) написал Всемирную хронику до смерти Алексея Комнина (в 1118 г.).

Но вот вопрос: почему все эти авторы кончали тем же самым временем? Нам говорят, что это было первое культурное движение, подобного которому Византия не знала в предшествующие эпохи, и с этим нельзя не согласиться: это канун того, что, мы называем классицизмом.

А сам классицизм мог появиться только уже при новых условиях жизни, о которых мы будем еще раз говорить в одной из следующих глав.

назад начало вперёд