По всему Западу, с самого начала евангельского христианства в IX веке, при богослужении употреблялся латинский язык. Так как его понимало все население Италии, Испании и даже Франции, то здесь не было необходимости переводить Библию, Евангелия и литургию на другие языки. Да и после завоевания иноязычных варваров латинский язык оставался языком высшей цивилизации во всей Западной Европе и особенно языком духовенства, которое в течение долгого времени пополнялась исключительно из среды романизированных народов. Тесная связь, установленная с Римом при Пипине и Карле Великом, упрочила употребление латинского языка во всей франкской церкви.
И вот, обычай, первоначально возникший по локальным обстоятельствам, стал считаться как бы правилом, и латинский язык — единственно годным для богослужения, .хотя и было ясно, что это не так. Еще Карл Великий, несмотря на свою преданность римским обрядам, возражал против исключительности дредних языков.
«Пусть никто, — говорится, в его капитуляции на Франкфуртском соборе, — не предполагает, что богу нельзя молиться кроме как на трех языках (греческом, латинском и еврейском), ибо богу можно молиться на всяком наречии, и молящийся будет услышан, если только он просит должного».
А на Востоке Европы обычным церковным языком евангельских христиан с IX века был греческий, и он продолжал оставаться таковым и при агарянстве в странах, где арабские языки употреблялись в обычных житейских делах. Только монофизиты Египта при своем богослужении употребляли коптский язык, а несториане — сирийский, т. е. почти тот же, как в Библии и Коране.
При богослужении в латинской церкви мало-помалу вошли в употребление и органы. Сень-Галльский жизнеописатель Карла Великого говорит, что этот инструмент, «производящий и раскаты грома, и сладкие звуки лиры», привезенный греческими посланниками императору, возбудил среди франков желание делать и самим подобные инструменты. При Людовике Благочестивом одному венецианскому священнику Георгию было поручено сделать орган в Э-ля-Шапеле, и он, будто бы, исполнил свою задачу «с чудесным искусством». Франки скоро сделались такими искусными в выделке органов, что около столетия спустя после Константинова подарка Пипину великий римский понтифекс Иоанн VIII просил фрейзингского епископа прислать ему такой инструмент вместе с человеком, искусным в его употреблении, так как северные .органы были по достоинству выше тех, какие делались в Италии.1
1 Iohannis Epistola I, от 873 года (Patrologia, CXXVI). Робертсон, I, 732.
Однако архиепископ Балдрик, лишь в начале XII столетия, упоминает об одном органе в Фекампе, как первом, который он видел, хотя много путешествовал во Франции (и посещал также Англию).
К более раннему периоду относится введение церковных колоколов. По некоторым писателям они устроены были в церквах еще в VII веке Сабинианом, преемником Григория Великого по римской кафедре и в течение VIII столетия уже употреблялись во Франции и других западных странах. Колокола часто упоминаются и Бедой Достопочтенным. В капитулярии 789 года есть даже запрещение «крещения колоколов», но оно совершалось и впоследствии, причем колоколам давались христианские имена, и они снабжались восприемниками.
Учение о причащении даже и в этот период обсуждалось часто с такой горячностью и пристрастием, что нельзя не заключить о его перерождении именно в VII и VIII столетиях. Причастие-символ приветствуется одною партией, а превращение вина в настоящее тело и кровь провозглашается другою. В воззрениях того времени, — говорят теологи, — замечался наклон к учению о превращении, но сами же прибавляют поправку, отмечая, что это «не находило еще определенного выражения»,2 т. е., попросту говоря, такого мнения еще не было. Только позднейший апокрифист от имени Иоанна Дамаскина, отвергая термин «символ», как не соответствующий Писанию, заявляет, что освященные части становятся «самим обоготворенным телом господним».3 Вместо обыкновенного хлеба, который первоначально употреблялся для закуски причастного вина, на Западе введены были опресноки. Они приготовлялись из очень нежной муки без закваски, круглые по форме и с печатью на верху, сделанною посредством особого орудия. С освященным хлебом совершались различные обряды, его давали даже и мертвым и погребали вместе с ними. До XII столетия вино и на Западе давалось всем причащающимся, а потом католическая церковь его отменила.
2 Джемс Робертсон, История Христианской церкви, стр. 733.
3 «De fide ortodox». IV, 1.
Но почему же отменила? Может быть,— потому, что при огромном числе верующих уже не хватало на всех по полной чаше, а против малого количества публика протестовала?
Лишь со времени Григория Великого (540—640) начало впервые, — говорят нам, — развиваться учение о чистилище и особенно укоренилось в английской церкви, но только в VIII веке некоему Дритгельму позволено было видеть собственными глазами наказание в аду и жизнь в чистилище, а также и блаженство праведных в раю, и видение это в стихах было впервые изложено при Карле Великом его советником Алкуином. Появились и другие повествования подобного же рода, и шесть столетий спустя эти видения безвестных ирландских или нортумберландских монастерионцев завершились великой поэмой Данта.
В христианской церкви постепенно вводилось соблюдение воскресного дня вместо субботы, и в этот день не позволялось открывать ни судов, ни рынков; мужчины должны были воздерживаться от охоты, женщины от шитья, вышивания, тканья, прядения, выбивки льна, стрижки овец или открытой стирки белья. Против нарушителей были установлены наказания. Так Вессекский король Ина (688—725 г.) постановляет, что если крепостной человек будет работать в «день господень» по приказанию своего господина, то должен быть освобожден; если же по своей собственной воле, то должен «потерпеть на своей шкуре». Об этом упало с неба в 788 году даже и письмо от самого бога, но Карл Великий в следующем же году святотатственно предписал в своем капитулярии уничтожить его. При Людовике Благочестивом на соборах сообщали и о муках, которым подвергались люди за работу в воскресный день. Так, некоторые были убиты молнией, другие повреждали себе члены, некоторые были сожигаемы внезапно загоревшимся огнем. От духовенства, знати и самого императора требовалось показывать добрый пример надлежащего соблюдения этого дня.
Так труден был переход от празднования библейской субботы к празднованию евангельского воскресенья, положивший первую четкую грань между мессианцами, этими первичными евреями всех народов, и христианами евангельского исповедания. И мы видим, что переход от субботы к воскресенью произошел не легко, а с помощью сильных карательных мер.
Всякая мысль об оставлении днем отдыха прежней субботы подвергалась осуждению. Кто-то от имени Григория Великого отзывается о ней как об учении антихриста, который, — говорит он, — будет требовать соблюдения обоих дней: субботы и дня господня, потому что суббота в таком случае будет заявлять притязание на соперничество с воскресением «Спасителя». А воскресенье по общему тогдашнему мнению начиналось с вечера субботы, и продолжалось до соответствующего часа воскресения, как и все сутки начинались с вечера. Лишь в половине X столетия продолжительность воскресенья расширилась, и оно продолжалось от трех часов пополудни в субботу — до рассвета понедельника, причем и остальные сутки начинались с утра, а еврейская суббота оказалась обиженной: начавшись вечером пятницы она должна была закончиться в 3 часа пополудни.
В IX веке установлено было впервые несколько праздников в честь «богородицы». «Принесение христа во храм» изменилось в «очищение девы Марии». Рождество богородицы было установлено на 8 сентября как на Востоке, так и на Западе, когда созвездие Девы заходило за солнце. В греческой церкви установлен был еще особый праздник: Введения богородицы в храм (21 ноября) а на Западе он принят был лишь не ранее XIV столетия. В Испании видение, бывшее Ильдефонсу в Толедо, дослужило поводом к установлению праздника «Ожидание пресвятой девы Марии» (18 декабря). Введен был также праздник Успения, т. е. смерти богородицы, на 15 августа таким способом: в виду молчания евангелий касательно смерти девы Марии, выдумано было сначала предание, по которому она провела свои последние годы вместе с Иоанном Богословом в Ефесе и погребена там в церкви. А когда оказалось, что ее там нет, то решили, что она была погребена в долине Иосафатовой и оттуда вознесена прямо на небо. Празднование этого «Успения» на Западе утверждено было только менцским собором в 813 году, да и то сомнительно. В его каноне упоминаются впервые и другие праздники, каковы фомина неделя вслед за пасхой, день Вознесения, праздник Троицы и следующая за ней неделя, рождение Иоанна Крестителя, праздник апостолов Петра и Павла, святого Ремигия, Мартина, Андрея, трехдневный праздник Рождества Христова, обрезание господне, богоявление, очищение девы Марии, храмовые праздники каждой церкви в память ее освящения, а также праздники в честь мучеников и исповедников, мощи которых покоились в том или другом диоцезе или приходе.
Вместе с уважением к памяти святых возростало и почтение к мощам. 2-й никейский собор постановил, чтобы ни одна церковь не освящалась без каких-либо мощей, и ставит неуважение к ним в вину противникам икон. В особенности пользовались уважением остатки от Христа и его матери. В различных местах сохранялись рубашки и платки, которыми повязана была голова Христа в гробу. В Центулльском монастыре при аббате Ангилберте, умершем в 801 году, нашлись даже части яслей, в которых лежал новорожденный Христос, свечи, зажигавшейся при его рождении, его одежды и сандалий, камень, на котором он сидел во время насыщения пяти тысяч народа семью хлебами и двумя рыбами, части хлеба, которые он давал своим ученикам, части его креста и губки, на которой ему подавали уксус, части волос и одежды девы Марии. В честь креста установлены были праздники его обретения и его воздвижения. Одним словом наивное надувательство публики было возведено в принцип вместе с писаньем всяких сочинений от имени древних авторитетов.
Карл Великий неоднократно осуждал изобретение новых святых кроме уже признанных церковью, построение им памятников при дорогах, распространение апокрифических повествований и введение новых имен для ангелов кроме тех, которые упоминались в Библии. Составление легендарных сказаний о святых сделалось самой распространенной сочинительской литературой X и XI веков. Заключительная часть легенды обыкновенно выставляла святого торжествующим над всякими соблазнами и бесами. От имени Григория Нисского стали порицать худые стороны, связывавшиеся с распространявшимся обычаем паломничества к святым местам. Так, Бонифаций в VIII веке писал архиепископу Кутберту, что из множества английских женщин, стекавшихся в Рим, только немногим удавалось не потерять там своей добродетели; что редко можно найти город в Ломбардии или Франции, где бы не поселялась какая-нибудь падшая в Риме паломница и своим худым поведением не бесчестила бы родной страны.4
4Bonifac. Epistola, 63 (Patrologia, т. LXXXIX)
Шалонский собор в 813 году запретил духовенству ходить даже в Рим или в Тур без позволения своего епископа, чтоб избежать поводов к греху от ждавших его там блудниц.
В это же время церковь начала вводить и поединки под фирмою «суда божия». К ним начали прибегать там, где виновность обвиняемого лица не была ясна. К поединку приступали с большой торжественностью. Обвинитель клялся в истине возводимого им обвинения; обвиняемый, который в течение трех дней приготовлялся постом и молитвой, утверждал, что невинен. В самых торжественных словах заклинали его не приближаться к престолу божию, если он сознает свою виновность. Обе стороны причащались, и духовенство помазывало маслом их оружие. Так возникли турниры, дуэли и гладиаторские бои.
Испытание «судом божиим» употреблялось церковью и в гражданских делах, как например в спорах о пределах собственности. Оттон Великий раз прибегнул к поединку как к средству решения юридического вопроса, участвуют ли после смерти отца дети его умершего сына в наследии его живых детей? Лицам, которые неспособны были подвергаться такому испытанию вследствие престарелого возраста, пола, телесной слабости, монашеского или церковного положения, позволялось представить особых бойцов, которые обыкновенно считались классом зазорных людей. Испытание холодной водой совершалось чрез бросание обвиняемого в прорубь на привязанной к нему веревке, посредством которой можно было вытащить его назад. Потопление его было доказательством виновности, обратное же считалось доказательством невиновности. В крестовом испытании обвиняемый или его подставное лицо поднимал правую руку, причем пелись псалмы, и если замечалось опускание или дрожание его руки, то это считалось доказательством виновности. Среди других способов испытания применялись еще держание руки на огне, хождение в тонкой одежде между двумя горящими кострами и принятие причащения.
Так церковь пользовалась возбужденным ею же самою суеверием, чтоб расширять функции своей деятельности.
К IX столетию относится начало целого класса авторов, которые писали комментарии на богослужебные обряды церкви. Первым из них был Амальгарт или Амалярий, мецский хор-епископ, который около 820 года, — говорят нам, — составил трактат «О службах церкви», в котором применил и к ним систему мистического толкования, будто бы, уже давно прилагавшегося к Библии и Евангелию. Все подробности богослужения, каждую должность, и все одежды духовенства, украшения церкви, священные времена и праздники, — все это Амальгард объявляет заключающим в себе символические знамения. До половины IX столетия вслед за ним, — говорят нам, — выступили с подобными же литургическими сочинениями Рабан Мавр и ВалаФрид Страбон (т. е. косоглазый), аббат монастыря Рейхенау, умерший в 849 году.
В IX же столетии составилось впервые несколько сборников из жизнеописаний святых, расположенных по порядку календаря и носящих название Мартирологов.
Среди сочинителей их прежде всего называют Адона Вьеннского, Узуарда Сен-жерменского в Париже и Ноткера Сен-галльского. Сразу явилось множество жизнеописаний. Переписывались прежние рассказы, составлялись новые, и между ними благодаря еще не развившемуся искусству писать не только было много сходства в подробностях, но даже целые рассказы о нескольких святых были иногда тожественны во всем, кроме имен.
С того времени, как Дионисий Парижский, основатель тамошней церкви, был отожествлен с Дионисием Ареопагитом Нового Завета, другие церкви также старались придать своим основателям почтенный характер древности. Так, первый епископ Лиможской церкви Марциал был причислен сначала от имени Григория Турского к сотрудникам Дионисия из «третьего столетия», а затем и к самому апостольскому Дионисию. На одном соборе в Лиможе, в 1023 году, возник даже вопрос, как называли этого святого? Епископ Иордан называл его исповедником, а Гут, аббат церкви Марциала, настаивал на том, что он был одним из семидесяти учеников.
Среди наиболее ревностных защитников последнего мнения был и летописец Адемар, получивший свое воспитание в монастыре св. Марциала. В очень резком письме он заявляет свое убеждение в том, что легендарная жизнь этого святого имеет апостольскую древность и не менее достоверна, чем и четвероевангелие (с чем нельзя не согласиться!). Он твердо заявляет, что никто не может лишить апостольского достоинства того, кого почитал в качестве собрата-апостола сам апостол Петр. Дело это рассматривалось соборами в Пуатьере и в Париже, и всякий, кто отрицал титул апостола за Марциалом, уподоблялся его почитателями евионитам, которые из враждебности к апостолу Павлу ограничивали число апостолов первоначальными двенадцатью человеками. А великий римский понтифекс Иоанн XVIII объявил даже, что было бы безумием подвергать сомнению право святого на наименование, которое дано было, не только сотоварищам первых апостолов, но и святому Григорию за обращение Англии и другим за их доблестные труды в качестве миссионеров. Апостольское достоинство Марциала было утверждено также и соборами в Бурже и Лиможе в 1031 году, и епископ Иордан, сомневавшиеся в этом, должен был примириться с решением.
Так число святых постепенно возрастало. Великий римский понтифекс тогда еще не присваивал себе исключительного права возводить людей в святые, каждый митрополит канонизировал их по своей собственной власти, пока Александр III в 1170 году не объявил, что «даже хотя бы чудеса были совершаемы человеком, все-таки незаконно почитать его снятым без утверждения римской церкви». Но в чьих руках ни находилась бы формальная санкция, характер святости давался главным образом самим населением. Когда умирал благочестивый человек, около него начинали совершаться чудеса, и над могилой его строилась часовня. Епископы охотно подчинялись «народному гласу», и таким образом список святых постепенно увеличивался.
Все более и. более возрастало и благоговение перед Мадонной. Петр Дамиани (1007—1072 г.) говорит о ней, как об «обóженной», как «о вознесенной на престол бога отца и поставленной на седалище самой троицы». «Тебе, — говорит он, — дана всякая власть на небе и на земле! Ничто не невозможно для тебя, ибо ты приближаешься к золотому престолу человеческого примирения, не только прося, но и повелевая, как госпожа, а не как служанка».
В конце X столетия один французский пилигрим встретился о отшельником, который рассказал ему, что в вулканических огнях одного острова на Средиземном море подвергались мучению души, грешников и можно было часто слышать, как дьяволы яростно завывали, когда их новая добыча была вырываема от них молитвами святых, и, особенно, монахов клюнийского монастыря. По прибытии в свою страну пилигрим сообщил об этом и аббату Одиллону, который в 998 году назначил по этому поводу праздник «Всех святых» в клюнийском монастыре с молитвой за упокой всех верных душ, и празднование этого дня уже в начале следующего столетия распространилось во всей католической церкви.
Мощи и другие священные предметы усиленно разыскивались повсюду. Во Франции в течение X столетия были неожиданно найдены сандалии Христа, завалявшиеся где-то в Анжу; нашли часть жезла Моисея, попавший в какой-то чулан в Сан-Се, и голову Иоанна Крестителя, закатившуюся как-то из Палестины в Сен-Жан-д'Анжель. В Вандоме оказалась одна из слезинок, пролитых Христом над Лазарем, которая была подобрана ангелом в передана Марии Магдалине. В некоторых местах показывались даже мощи Авраама и волоса из бороды Ноя, и все это делалось важным источником обогащения для монастырей и тех церквей, которые обладали ими.
Радульф Лысый в 1027 году рассказывает об одном человеке, который, странствуя под разными именами, накопал множество костей и провозгласил их остатками святых, причем от них «совершалось много исцелений в доказательство того, что и дьявол может совершать чудеса». А народ окрестностей, — продолжал он, — стекался к его мощам, и «каждый сожалел о том, что у него не было какой-либо болезни, от которой он мог бы найти исцеление». Обманщик благодаря этому вошел в великую милость у местного маркиза, который основал для него монастырь в Сузе, но когда собралось несколько епископов для освящения этого монастыря, из раки подложного святого выскочило несколько чертей, черных как эфиопы, и предались бегству. Так обман был открыт, но простой народ продолжал верить этим мощам, несмотря на их чертей.5
Не раз возникали и другие споры о подлинности мощей. Тело Григория Великого, — по словам первых выдумщиков, — сначала находилось в храме Петра в Риме и оттуда было тайно унесено в Суассон, но впоследствии три головы его нашлись еще в Сенсе, Констанце и Торрес-Новасе в Португалии. Монахи Монте-Кассино отрицали подлинность тех мощей св. Бенедикта, которые появились во Флери, причем сам святой подтвердил их мнение своими собственными словами в сонном видении.
Рим, как и раньше, был главным местом паломничества, но с IX столетия в Палестинском Эль-Кудсе, переименованном в Иерусалим, впервые началось пасхальное чудо загорания огня без человеческого участия,6 и паломничество началось и туда, особенно усилившись вследствие приближения 1000 года от так называемого «рождества христова» и общего ожидания в этом году конца мира.
5 Radulf Glaber, IV, 3 (1027 г.).
6 Первое свидетельство об «иерусалимских самовозгорающихся огнях», которыми теперь, конечно, никого но удивишь после изобретения электрического освещения, имеется от имени французского пилигрима Кернарда, относимого к 810 году (Patrologia, CXXI, 572).
Умереть среди священных мест Палестины казалось отменным благословением, но и после того, как тревога за кончину мира уже миновала, паломничество в Иерусалим продолжало поддерживаться по традиции. В 1010 году мать калифа Гакема, христианка, там выстроила впервые церковь Гроба Господня, вследствие чего на Восток потянулись усиленные толпы паломников, неся с собою дары в помощь такому делу. Они возвращались оттуда с разными священными останками вплоть до последних годов XI века, когда начались крестовые походы.
Ортодоксальные христианские теологи по своему обычному способу апокрифирования, конечно, утверждают, что мать Гакема построила церковь Гроба Господня и восстановила в ней самый гроб на месте стоявшего тут же «древнего» храма того же самого имени, который «был разрушен правителем-еретиком». Но кто же был этот хулиган? Нашли, конечно, и его!
Теологи умели моментально придумать объяснение. Для поддержания непрерывности «Гроба Господня», на деле открытого по собственным их словам лишь в то время, позднейшим «историкам церкви» необходимо было для отпора скептикам объявить, что храм матери Гакема был построен не через сотни лет после разрушения первичного, а тотчас после этого. И вот, был. выдуман неудачный рассказ, что разрушил его в припадке безумия (уж не кулаками ли?) сам сын этой матери калиф Гакем, а мать его тотчас же поправила беду и выстроила тут новый, лучший. Радульф Лысый утверждает,7 что Гакема подстрекнули к этому «иудеи», за что и поплатились общей ненавистью христиан. А по другому рассказу8 Гакем был разъярен: на тогдашнего патриарха Захарию за то, что тот не хотел посвятить в епископы монаха Иоанна, и выместил свою злобу на. храме Гроба Господня. А мать его, как мы видели, тотчас же восстановила разрушенное в гневе сыном.
7 Radulf Glaber, III, 7.
8 Besant and Palmer, Jёrusalem, 1872 г., а также Джемс Робертсон„ История христианской церкви, перевод Лопухина, I, 1036,
Все это, конечно, так наивно придумано, что не заслуживает серьезного обсуждения, и перед нами остается только голый факт: Гробница Христа в Эль-Кудсе, называемом христианами по ошибке Иерусалимом, придумана была каким-то находчивым местным клерикалом для привлечения пилигримов только к 1010 году нашей эры при калифе Гакеме, а «все, что до сего — от лукавого».
Начало XI столетия и в других местах ознаменовалось необычайною деятельностью в церковном строительстве, что имело важное влияние на развитие архитектуры. Прежняя большая церковь, построенная Карлом Великим в Аахене, была византийского типа, как и в Равенне, и многие старинные церкви вдоль Рейна также обнаруживают византийские особенности в куполе. И это продолжалось на Западе до XI века, так как храм святого Марка в Венеции, носящий сильный отпечаток того же восточного стиля, был построен уже между 977 и 1071 годами. Но в общем церковная архитектура в Италии после X века была уже римскою, и в ней сохранялся план базилики. Да и другие Западные государства с XI столетия продолжали поддерживать стиль римского искусства, хотя уже имели и свои собственные черты.
Можно думать, что искусство раскрашивания и разрисовывания стекла, которое впоследствии приобрело большое применение в деле украшения церквей, было изобретено тоже около XI века, хотя точное время и неизвестно. Быть может самое раннее известие об этом находится в истории Рима, где говорится, что к концу X столетия архиепископ реймский Адальберт украсил свой соборный храм окнами, «содержащими различные истории».
С XI же века мы имеем первые достоверные сведения об отлучении и анафеме, для усиления страха перед которыми призывалась на помощь и гражданская власть, присоединявшая к церковным наказаниям и гражданские. Под отлучением разумелось на западе Европы лишение преимуществ, даваемых церковью, а анафема подвергала грешника проклятию.9
Павийский собор 850 года постановил, что отлученная личность должна быть лишаема права занимать какую-либо должность в государстве и должна быть лишаема всякого общения с христианами. Анафема же налагала на человека еще дальнейшие наказания: тот, против кого она произносилась, не мог делать завещания, не мог обращаться за защитой к светским судам, так как он не допускался до присяги. Ни один священник не мог благословить брака такого человека, ему отказывалось во всяких таинствах, и он лишался права на христианское погребение.10 Формулы проклятия сделались более выработанными, и в доказательство того, какое впечатление они производили на подвергавшихся им людей, передавались рассказы, что некоторые из них после анафемы внезапно умирали или чахли под муками долгой и безнадежной болезни.
9 В таком же роде толкует обе формы одно письмо шпейерского гражданина к Кельнскому архиепископу Герберту, относимое к 1000 году нашей ары.
10 « Conclavium Regioticinum», с. XII.
Так было на западе Европы...
А что же было на Востоке?
Повидимому, критическая мысль там еще дремала, вследствие чего ни анафематизирование, ни инквизиция, не употреблялись против частных лиц. Но и на западе Европы период страха перед анафемой не продолжался более нескольких человеческих поколений.
Императоры и короли, графы и герцоги Германии были достаточно сильны для того, чтобы найти себе защитников даже и под приговором. Несмотря на все церковные старания, они заставляли своих капелланов служить при себе обедни и занимали свое гражданское положение как прежде, хотя и были отлучены от церкви. Чтобы смирить таких могущественных грешников, Западная церковь ввела интердикт, по которому целый округ или королевство подвергались отлучению за своих строптивых властелинов. Там закрывались церкви, замолкали колокола, и народ лишался всяких религиозных треб. Самым ранним известным примером приведения такого приговора в исполнение был интердикт при Алдуине, епископе лиможском, в 994 г.
Так ортодоксальная христианская церковь стала отживать свой век, но должно было пройти еще более четырех столетий до того времени, когда началась реформация.