Рис. 141. Вид города Эпохи Возрождения. Картина Клод-Лорена (умер 1682 г.): Мессинский порт в XII веке.
Рис. 141. Вид города Эпохи Возрождения. Картина Клод-Лорена (умер 1682 г.): Мессинский порт в XII веке. |
Я уже не раз говорил, что ромаями, т. е. римлянами, на греческом языке в средние века назывались не итальянцы, а греки, что слово РИМ (ρώ̃μη) значит по-гречески сильный, так же, как и ромалеос (ρω̃μαλέος = ромалей), откуда и имя Ромул, т. е. сильный, твердый, то же самое, что и имя Константин (Constans), значащее по-латыни: стойкий, так же как и имя Констанций.1 Отсюда следует, что классический Рим (Roma) и Константинополь один и тот же город и счет лет «от Основания города» (ab Urbe condita) был первоначально счет от основания Греческо-римской империя, вероятно то же самое, что эра Диоклетиана (с 284 года), или с 330 года, когда тут поселился Константин.
С такой точки зрения классический могучий Рим, основанный будто бы Ромулом и Ремом (Константином и Констанцием) в минус 752 году, сдвинут хронологически на 1036 или на 1082 года,2 да и место его легкомысленно перенесено на берега реки Тибра с берегов Босфора, где оно и должно было быть по стратегическим, металлургическим, экономическим и другим соображениям, а никак не в Понтийских болотах, которые не осушены вполне, несмотря на многовековые работы, даже и теперь. Приложив числа 1036 или 1082 ко временам преемников Ромула, мы и наложим первую римскую империю на империю Диоклетиана и Константина до смерти Аркадия, а потом будет уже другой сдвиг до воображаемого «Рождества Христова» — в декабре нулевого года нашей эры (первого «до Р. X.» у историков).
1 В славянском «Пандеховом пророческом сказании» говорится: «Византия есть град. Приде Костадин «из Рима» и развали и созда сей град и нарече имя ему по своему созданию Константинград. И царствоваша в нем ромеи (т. е. греки) до Кира Мануила-царя (Эммануила, умершего в 1425 г.). И потом ромеи не царствуют донде же придет число гнева летам». И там же о русских: «русы по волчьи повыют и разыдутся, люту казнь примут, истают аки воск от лица огня».
2 752 + 284 = 1036 или 752 + 330 = 1082 года.
Слово Эллада по-гречески Елленис (родительное Елленидос, έλ-ληνίς, έλ-λενίδος) происходит от еврейского Ел (אל) — бог, и греческого Лэпис (родительный ленидос) — вакханка и значит Бого-вакханка, это же значит и имя Елена, т. е. поклонница бога виноделия.
Здесь лингвистика показывает нам не только близкое соотношение между классическим Римом и классической Элладой, но даже выводит римлян от греков, болгар и румын, а не наоборот, как принято думать до сих пор.
Но к этому же новому представлению приводят нас и особенности различных наречий латинского языка, как я уже говорил в третьей книге «Христа», но остановлюсь еще и здесь.
Благодаря различию народных говоров Западной Европы естественно развилось и несколько вариаций, употреблявшегося у них для богослужения и письменности эллинизированного итальянского языка, который мы называем латинским, т. е. лотовым языком, потому что слово Лот, как я уже показал во втором томе «Христа», происходит от области Латиум (или Лотиум) в Италии, и приняло по-еврейски в средние века значение: руководитель, вождь, dux, duc, герцог.
Ведь и теперь мы видим, что большинство людей во взрослом состоянии совершенно теряют способность артикулировать и даже доводить до своего сознания непривычные им иностранные звуки: для уха взрослого француза, например, звук Ц кажется тожественным с ТС, а звук Ч тожественным с ТШ, а русское взрослое ухо сливает гулкое польское Ц с ДЗ или с ЦЗ, а гулкое английское Ч с ДЖ или ЧЖ. Вот, например, в словах Джон, или Маньчжурия, имеется в твердом виде тот же самый звук, который в мягком виде нам легко произносить после мягкого ЖЬ в словах вожьжи [а не вожь(чж)и и не вожь(дж)и]; дрожьжи [а не дрозжи]; или дожьжик [а не дожь(чж)ик], как вы сама убедитесь, прислушавшись к своему быстрому произношению обычных для вас слов: дождик, дрозжи, возжи. Но вы даже и не подозреваете такого своего произношения, и это только потому, что вы не имеете в русском алфавите особой буквы для этого звука. Точно также и белорусское дзяканье (цьзяканье) вовсе не соединение Д и 3, а гулкое Ц, которое вы легко произнесете после мягкого ЗЬ, например в названии грибов грузьζи которое вы неправильно пишете грузди. Эта ассимиляция сознаваемого нами звука с его письменным символом так сильна, что даже лингвисты-фонетики, насколько мне известно, до сих пор не заметили существования в русском языке гулких Ч и Ц, или даже того, что буквой Щ обознается у нас не особый, как выражаются, «щелкающий звук», а просто соединение мягкого ШЬ с мягким Ч, например, в слове щи = шьчи или щель = шьчель.
Тем более легко делали такие ошибки западные европейцы при введении у них в богослужение лациумского (латинского) языка, в котором, например, и до сих пор немецкое слово кайзер (Kaiser), появившееся со времени основания Западно-римской германской империи Карлом великим, стало произноситься в Лациуме и в Греции «Кесарь» и вульгаризировалось в «Цезарь» (Caesar). А теперь сами же немцы возвратно читают по-латыни кайзар (caesar), как «цезар», итальянцы же произносят его «чезар», французы «сезар», греки «кесар», коверкая аналогично и другие многочисленные слова, где в латинском имеется слово ЧЕ или ЧИ, не говоря уже об условности произношения звука QU в виде кваканья лягушки, или произношения греческого χ в виде кс.
И несомненно, что если бы классический латинский язык когда-нибудь существовал, как народный, то говорившие на нем задохлись бы от неудержимого хохота, слыша, как мы читаем: Овидия или Цицерона.
Но, к счастью, для нас и для них, классической латыни никогда не существовало в качестве народного языка, а только в виде коллекции схоластических жаргонов, на которых говорили, смеясь над произношением друг друга, разноплеменные ученые конца средних веков и в разные эпохи гуманизма.
«Латинский язык видоизменен и по областям и по эпохам» — жалуется Блаженный Августин, и эта его жалоба относится даже не к фонетическим особенностям, о которых я только что говорил, а к наличности в различных латинских говорах местных слов, местных грамматических форм и местных конструкций латинской фразы.
В западно-европейских «Правдах» V и VI веков творительный падеж стоит, например, вместо винительного, а в стенных надписях древних сооружений вместо эллинизированных падежных окончаний (суффиксов) мы видим еще, как в романских языках, предлоги (префиксы). В этой пред-латыни нет еще и сравнительной степени, которая заменяется, как в местных языках, префиксом более (magis и plus) перед положительной формой; нет и страдательного залога, и вместо будущего времени употребляется, как в романских языках, вспомогательный глагол, например, взамен «увижу» говорят «имею видеть» (videre habeo). И это вовсе не порча якобы существовавшей ранее классической латыни, а именно ее выработка, это не «перерождение ее в романские языки», а как раз наоборот ее возникновение из итальянского и других романских языков, под большим влиянием греческой культуры. Вот почему в разных местах и в разные средние века в той же самой культурной стране и выработались разные латинские наречия, в которых изменения по областям никак нельзя смешивать с изменениями по времени в той же местности и народности.
Точно то же надо всегда иметь в виду и относительно диалектов греческого языка, вроде ионического, дорического и эолийского, на ряду с которыми, и даже ранее их, а никак не в виде их порчи, мы должны поставить и византийское наречие церковных писателей, в основе которых должен лежать язык Апокалипсиса, как несомненно принадлежащий концу IV века нашей ары.
Только тогда эволюция латинского и греческого языков, как литературных наречий, и выяснится перед нами в своей строгой закономерности.
Но само собой понятно, что, отрицая древность классической литературы, я ни в каком случае не отвергаю ее огромного самостоятельного интереса или необходимости ее преподавания даже и в общеобразовательных заведениях. Совершенно наоборот. Ведь кроме так называемых политических или династических историй, существуют истории человеческой культуры и человеческой литературы и, если, с моей точки зрения, латинские и греческие классические писатели теряют значение в качестве первоисточников для династических и политических историй древнего мира, то они сторицею становятся важными, как непосредственные предшественники нашей современной цивилизации, понимая это слово в широком смысле. С современной обычной точки зрения классическая литература представляет собою что-то в роде праотца Адама, непосредственно сотворенного богом, умершего, погребенного и воскресшего через тысячу лет по писанию, взошедшего на небеса Эпохи Возрождения и сидящего там одесную своего рахитического сына — клерикальной литературы.
А с новой точки зрения клерикальная литература, как более первобытная и по силе, и по языку, и по фабуле, и по идеологии, была истинным отцом классической литературы, только апокрифированной по религиозным и дипломатическим причинам в глубокую древность.
Выражаясь гегелевским термином, клерикальная литература была тезисом, классическая — ее антитезисом, а последующая за ней — современная — синтезисом их обоих. А потому и изучение той и другой принимает для историка-реалиста неожиданно глубокий интерес.
Здесь надо только раз навсегда покончить с «глубокой древностью» и со взглядом на классических исторических писателей, как на древних Карамзиных, Макколеев, Тэнов и т. д. Это были просто исторические романисты кануна Эпохи Возрождения, предшественники современных историков-беллетристов, в роде французского Дюма отца, или наших — Мордовцева и Салиаса де Турнемир, но только много первобытнее их как по технике, так и по художественности рассказа.
