В XIII столетии итальянские вольные города, как я уже говорил, сильно расцвели и завели для укрепления взаимной связи обыкновение избирать своих подест из аристократии других дружественных городов. Приглашенный на шесть месяцев для управления, чужестранец закреплял городскую связь и, кроме того, представлял больше ручательства за беспартийное управление и меньше вероятности укрепиться в качестве тирана, чем местный магнат. А на должность подесты приглашали обыкновенно только выдающихся людей.
Римляне привыкли к тому, что торжественные посольства из многих городов, даже из Пизы и Флоренции, являлись в Капитолий, чтобы звать к себе в подесты кого-нибудь из римских аристократов, но сами они никогда не получали еще своего сенатора из чужого города. И если они поступили так в 1252 году, в то время, когда Иннокентий IV жил в Перуджии, то к этому их должно было принудить сильное расстройство в делах их общины.
Римляне обратились в Болонью, и болоньский совет рекомендовал им Бранкалеоне графа Казалеккио, человека древнего рода, республиканского образа мыслей и основательного знатока права. И Бранкалеоне заявил свое согласие управлять Римом, если ему дадут срок на три года. И ему дали эти три года.
Перед вступлением в должность он принес клятву перед выборными от парламента исполнять уставы города, поддерживать указы против вредных христианских мечтателей и по закону управлять городом Римом. Нам остается только пояснить читателю, что это было за звание подеста, от которого произошло и слово потестат — могущество. Коренное его значение господин есть, повидимому, перековерканное греческое слово дес-по-та = по-дес-та.
В обшитой мехом ярко-красной одежде, с шапочкой на голове, похожей на ту, которую носили венецианские дожи, этот сенатор, окруженный своим двором, являлся в глазах масс представителем величия римского народа во время народных игр, при вступлении пап на престол или при каких-нибудь политических актах. Его сходная с диктатурой власть контролировалась советом, выборными представителями от народа и правой народного собрания давать свое согласие на его избрание. Краткосрочная должность такого верховного сенатора находилась всегда под угрозой многих опасностей вследствие партийной борьбы и народных восстаний и часто являлась не более как блестящей пыткой. Каждый его шаг подвергался наблюдению и учитывался. Он был прикреплен к Капитолию (который, опять и опять повторяю, не мог в это время представлять древние руины!) и не должен был оставлять города свыше чем на известное узаконенное время и расстояние.
За два дня до окончания срока его управления глашатай публично объявлял со ступеней Капитолия о том, что светлейший римский сенатор будет подвергнут суду, и в течение десяти дней синдик выслушивал всех обвинителей. Если подеста был уличен в дурном управлении, то присуждался к потере третьей части его содержания, а если и этого оказывалось недостаточно, то его держали под арестом до тех пор, пока он не давал полного удовлетворения городу. Если же он заслуживал одобрение, то город с триумфом отпускал его в ту республику, откуда он пришел. Во всех важных обстоятельствах его герольды созывали народ в парламент при звоне капитолийского колокола. Когда парламент был в полном составе (plenum et publicum), он заседал перед зданием сената, причем граждане размещались на капитолийской площади (и само собой разумеется не на грудах мусора и обломков античных колонн, которые, очевидно, были не так давно построены) и на прилегающем к ней склоне до теперешней площади Небесного жертвенника (Piazza di Araceli). Сенатор представлял этому народному собранию проекты, касающиеся внутренних и внешних дел, и «высокий римский народ» решал затем подачей голосов или поднятием рук, или аккламацией, следует ли вести войну или заключить союз с другими республиками, признать ли императора или требовать возвращения изгнанного папы. Здесь выслушивались письма монастырей и городов, а иногда и голос посланников, являвшихся для того, чтобы изложить парламенту свои желания.
Когда на совещание созывались только народные выборные от каждой из 13 городских частей, т. е. большой и малый совет (consilium generale et speciale), то они находили себе достаточное помещение в базилике Арачели (она же Ara Coeli), построенной будто бы на месте храма Конкордии, где (опять будто бы!) много раз собирались народные собрания древних римлян, Patres conscripti средневековой республики. Аристократы или демагоги, гвельфы или гибеллины, проявляли в окруженном колоннами притворе этой францисканской церкви свое красноречие и высказывали свои нападки на императора или папу. До XVI столетия капитолийская площадь была пышной ареной парламентских дебатов и трибуналом Рима, причем дебаты имели место только в большом и малом совете, и только там выступали ораторы в духе Цицерона, чтобы поддерживать или оспаривать предложения, которые потом переносились на утверждение народного собрания, после чего сенатор обнародывал их, как законы.
«Наблюдатель, бросивший взгляд на эти шумные парламенты, на трибуналы и суды Капитолия и на разнообразные проявления жизни демократии с ее присяжными товариществами, коллегиями, магистратами и их удивительной избирательной системой, проникся бы к ним удивлением, —говорит Грегоровиус (IX, 7).— Но эта средневековая республика каким-то странным образом исчезла из Капитолия. В городском архиве о ней не напоминает ни один пергамент. Исчезли также надписи и гербы всех тех республиканцев, которые в эпоху гвельфов и гибеллинов были правителями Высокого Рима».
— Но не потому ли это, — спрошу я знаменитого автора, — что все тогдашние дебаты были апокрифированы в до-христианскую эпоху? И не там ли, у классиков, мы найдем все эти странным образом исчезнувшие документы?
После своего избрания в августе 1252 года Бранкалеоне прибыл в Рим, вероятно, в начале ноября, чтобы вступить в отправление своей должности. Его сопровождала блестящая свита судей, нотариусов и рыцарей, поступивших к нему на службу в Болонье, Имоле и других городах. Это был момент, когда в первый раз высшая магистратура города состояла исключительно из чужестранцев, и начальники из Романьи управляли Римской республикой. Жена его Галеана тоже сопутствовала сенатору.
Силою оружия он восстановил юрисдикцию Капитолия в окрестной области и в замках баронов, перевел многие церковные имущества в городское финансовое управление, обложил сборами духовенство и подчинил его гражданскому суду.
Официальный титул «капитана (т.-е. главаря) римского народа», который Бранкалеоне впервые присоединил к титулу сенатора и стал употреблять в актах в 1254 году, указывает по своему смыслу на народную общину, образованную ухе из зажиточного класса (populus). Разделение сената, бывшее при Иннокентии III, когда демократическая партия выдвинула доверенных людей (boni homines), дало первый повод для создания впоследствии populus'а, т. е. союза всех цехов. Должность народного капитана, сходная с должностью народного трибуна, была, как мы видели уже, введена с 1250 года в различных итальянских городах, так что властелин-подеста оставался политическим представителем городского общества, тогда как главарь-капитан был облечен военной и отчасти судебной властью. В Риме, впрочем, народный капитан является лишь временно, уже потому, что здесь, как общее правило, было два сенатора, и только Бранкалеоне, соединивший в 1252 году в своем лице разделенную сенатскую власть, стал называться «сенатором высокого города и капитаном римского народа».
Исключительно длинный, трехлетний срок его управления истек в начале ноября, и народ хотел переизбрать его вновь, но противная партия обвинила его перед синдиком. Она шумно жаловалась, что хотят увековечить тиранию иноземца, и, наконец, пошла на штурм Капитолия. Бранкалеоне, принужденный сложить оружие, сдался народу и находился под охраной его сначала в Септизонии, но был выдан аристократам и посажен в башню Пассерано. И он несомненно погиб бы, если бы его не спасли римские заложники, которых Болонья до сих пор удерживала у себя. Его мужественная жена Галеана убежала из Рима и вместе с родственниками мужа умоляла болоньский городской совет не выдавать заложников и настаивать на освобождении их согражданина.
И после многих споров он благодаря этому возвратился и свой родной город.
Правление его преемника Эммануэля де Мадио было бурно и несчастливо. Старая смута началась опять. Весной 1257 года восстание сделалось всеобщим. Цехи соединились и избрала своим главой булочника родом из Англии. Эммануэль был убит во время гражданской войны, часть аристократов изгнана, и сам папа принужден был уехать в Витербо.
Римский народ снова призвал Бранкалеоне, и он явился, не без опасности, так как церковь подстерегала его. Все «угнетатели народа» были им изгнаны, закованы в цепи или казнены. Новый папа Александр IV отлучил Бранкалеоне и его советников, но на его бессильную брань они ответили лишь насмешкой. Верховный сенатор заявил, что папа не имеет права отлучать от церкви римских должностных лиц. Гражданская власть папы в Риме совершенно уже не признавалась.
Бранкарлеоне приказал разрушить дворянские замки и дворцы, на которые простой народ набросился с бешенством. Предназначенные к уничтожению здания были в то же время отданы на разграбление и при этом погибли многие фамильные архивы вместе с хранившимися в них документами. То же самое происходило и в других городах Италии. В 1248 году гибеллины свалили во Флоренции 36 гвельфских дворцов и башен, в числе которых была одна, имевшая 130 локтей вышины. Подкапывали основание, поддерживая башню деревянными подпорками, потом зажигали их, и башня падала (Villiani, VI, с. 33). И вот мы снова приходим к заключению, что часть античных руин Рима были гвельфские постройки, разрушенные в XIII веке гибеллинами!
Вид, который имел город после этого, был ужасен.
«Граждане, —говорит Грегоровиус (IX, 7),— ходили среди развалин и почти каждый день видели, что в ним прибавляются новые развалины. Варварское разрушение зданий было тогда таким же обыкновенным делом, как любое полицейское распоряжение в наши дни. Как только народ где-нибудь поднимал восстание, так он разрушал здания врагов. Когда один род воевал с другим, то разрушались дворцы побежденной стороны; когда государственная власть изгоняла виновных, то их жилища подвергались разорению; когда инквизиция находила в каком-нибудь доме неудобного толкователя Евангелий, то этот дом по распоряжению государственной власти сравнивался с землей; если войско овладевало неприятельским городом, то разрушало его стены, и часто обращало в развалины и самый город. После знаменитой битвы при Монтаперто озлобленные гибеллины едва были удержаны от разрушения Флоренции».
«Бранкалеоне управлял, —говорит опять Грегоровиус (IX, 7),— внушая страх и любовь, но не долго. Он заболел лихорадкой во время осады Коренто, отказавшего ему в присяге на подданство, велел перевезти себя в Рим и умер в Капитолии в расцвете жизненных сил в 1258 году».
Единогласное суждение современников прославило его, как непреклонного мстителя всякой несправедливости, строгого друга закона и защитника народа, но мы едва ли можем согласиться с этим, смотря на римские руины (которые лучше бы назвать гвельфскими, чем античными).
Народ необыкновенным образом почтил память своего «лучшего сенатора». Его голова была положена в драгоценную вазу, и для увековечения его памяти выставлена на мраморной колонне. Теперь воспоминание о Бранкалеоне исчезло в Риме, где о нем не говорит никакой памятник, никакая подпись. Сохранились только его монеты. На одной стороне их находится изображение идущего льва и имя Бранкалеоне, на другой — эмблема Рима, сидящая на троне с шаром и пальмовой ветвью в руках и надпись: «Рим — глава мира». Таким образом имя сенатора было в первый раз поставлено на римских монетах, и они были отмечены только светскими символами, без употреблявшегося перед этим изображением св. Петра или его имени. Да этого и нельзя было сделать, если он под именем гвельфских построек разрушил и все храмы, термы и общественные учреждения папского Рима. Остается только решить, кто из античных героев был с него списан?
Умирая, Бранкалеоне советовал выбрать ему в преемники его собственного дядю, и благодаря этому сенатором был назначен Кастеллано дельи Андало, бывший до сих пор претором в Фермо. Напрасно папа требовал и себе избирательного права, напрасно он говорил, что, даже как простой римский гражданин, он имеет голос при выборе сенатора. Ему было отказано, так как он находился в это время в Ананьи. И он не возвращался уже больше в Рим. Но изгнанная аристократия так же, как и папа, все время подкапывалась под власть Кастеллано, так что он только при постоянной борьбе мог продержаться до весны 1259 года, когда подкупленный народ восстал против пего. Под влиянием папы опять были выбраны два местных сенатора, но и они продолжали охранять независимость Рима.
Кастеллано, сложивший оружие, был заточен в тюрьму и. так же, как раньше его племянник, был оставлен живым только благодаря римским заложникам, которых он держал под охраной своих друзей в Болонье.
Его спасло, наконец, замечательное движение в итальянских городах, последовавшее за падением Эццелина и его дома. Этот, вошедший в пословицу, средневековой городской тиран, прообраз классических тиранов, мало-по-малу приобретал господство над самыми значительными общинами Ломбардии. Никакие обольщения со стороны понтификата не могли заставить зятя Фридриха изменить своим принципам и перейти на службу церкви, которая за это простила бы ему всякое преступление. После отчаянного сопротивления 27 сентября 1259 года он попал, наконец, во власть своих соединившихся врагов и умер, отягощенный тройным проклятием, полный молчаливого презрения к папству и к собственной судьбе, предсказанной ему астрологами. Он умер 7 октября 1259 года в замке Сончино. Ужаснее была судьба его брата Альбериха, который после отчаянного сопротивления в башне св. Зенона, сдался со своими семью сыновьями, двумя дочерьми и женой. Вся его семья была задушена у него на глазах, а сам он привязан к лошадям, которые волочили его до смерти.
«Страшная гибель дома Романо, —говорит Грегоровиус (IX, 7),— присоединились к другим ужасам, заставив уже переполненные чувства людей выступить через край. Беспрерывные войны и бедствия опустошали города».
«Душа моя ужасается, —пишет один хроникер того времени,— рассказывать о страданиях моего времени и о гибели города, так как вот уже двадцать лет прошло, как из-за раздора между церковью и империей итальянская кровь льется рекою».
Какой-то электрический удар вдруг прошел по западноевропейскому человечеству и направил его к покаянию. Взамен уже почти выдохнувшихся Евангелий вдруг получил на западе новую силу Апокалипсис. Бесчисленные толпы с жалобными криками появились в городах; сотни, тысячи, даже десятки тысяч шли процессиями, бичуя себя до крови, и следовали дальше, с горестным воплем: «Мир! Мир! Господи, помилуй нас!» Многие историки того времени с удивлением говорят об этом поразительном явлении. Моральная буря прежде всего началась в Перуджии и потом перешла в Рим. Она захватывала все возрасты и все общественные классы. Даже пятилетние дети бичевали себя. Монахи и священники брали крест и проповедывали покаяние; древние отшельники выходили из своих гробниц в пустыне и появлялись на улицах, тоже проповедуя покаяние. Люди сбрасывали платье до пояса, покрывали голову монашеским куколем и брались за бичи. Они шли сомкнутыми рядами один за другим или попарно, ночью со свечами, босые в зимний мороз. С наводящими ужас песнями они обходили кругом церквей, с плачем падали ниц перед алтарями и бичевали себя под пение гимнов о страстях господних с неистовством, похожим на безумье. Иногда они бросались на землю, иногда подымали свои голые рука к небу. Тот, кто их видел, должен был быть каменным, чтобы не сделать того же, что и они. Раздоры прекращались, ростовщики и разбойники предавали себя в руки правосудия, грешники признавались в грехах, тюрьмы отворялись, убийцы шли к своим врагам, давая им в руки обнаженный меч и умоляя убить их, а те отбрасывали от себя их оружие и со слезами падали к их ногам.
Когда эти страшные бродячие толпы направлялись в другой город, они обрушивались на него, как грозовая туча и, таким образом, болезнь бичующихся братьев передавалась, как зараза, все дальше из одного города в другой.
Поразительные описания этого явления дают нам: падуанский монах Салимбене, Герман Альтагенский, Каффарус, Риккобальд, Ф. Пиппин, Гальван Фламма и Иаков де Вораджине. Палавичипи и Манфред запретили, наконец, это евангелическое помешательство под угрозой смертной казни, а Торри в Милане поставил там в угрозу им 600 виселиц, так что они ушли оттуда.1
«В Рим они пришли поздней осенью 1260 года из Перуджии и даже суровые римляне впали в экстаз. Их тюрьмы отворились и таким образом Кастелано д'Андало ушел из Рима в свой родной город Болонью».2
1 Muratori: Antiq. Ital. VI, dis. 75.
2 Грегоровиус: История города Рима в средние века. Перевод Линда. 1912 г.
Появление бичующихся (флагеллантов по-латыни) есть один из самых потрясающих феноменов конца средневековья. В них, как и в благочестивом неистовстве крестовых походов, ярко высказалось недавнее появление на Западе Европы доступных тамошней публике латинских переводов Евангелия. Интересно то, что в южной Италии еще и в XIII веке господствовали еврейско-магометанские поклонники бога-Громовержца, живущего на Этне и Везувии, и римские обновленческие монахи-проповедники, которых несколько раз посылал в южную Италию Григорий IX, не обратили их. Имя бога-Громовержца и Потрясателя Земли (Аллаха-Элоима) как и раньше призывалось там с высоты башен. Фридрих составил там свою гвардию из этих «правоверных» и безо всякого предубеждения возвел многих из них на высокие должности. Если показание английского хроникера, что их у него было 60 000 человек, способных к бою, и преувеличено, то все же они были достаточно многочисленны. Папы называли за это сицилийского короля того времени Манфреда султаном в союзником язычников, и их проповедь крестовых походов была всегда направлена одновременно против обоих «султанов». Противодействуя великому римскому понтифексу, Флоренция, ставшая теперь гибеллинской, Пиза, Сиена и многие другие города заключили 28 марта 1261 года наступательный и оборонительный союз под главенством Манфреда против всех гвельфов и их сторонников, я это одно уже достаточно свидетельствует о том, что религиозная идеология гибеллинов была близка к арианству. Я уже не раз показывал в первых книгах «Христа», что Арий и Арон были одно и тоже, да и Магомет, как мы увидим в следующих книгах, списан в основе с них же. А в общем нельзя не придти к заключению, что и весь римский понтификат, до его трансформации в папство при Григории Гильдебранде, был арианским, но не в том виде как нам рисуют арианство христианские авторы, а скорее как оно очерчено в библейском Пятикнижии.
И вот теперь между обеими партиями произошел последний и решительный бой.
Обновленческий папа Александр IV выдвинул против южно-итальянского «короля-султана» — Манфреда — своего союзника Анжуйского графа Карла, в глазах которого и его воинственных провансальцев этот поход имел самый рыцарский характер и был продолжением крестовых походов.
23 мая Карл вступил в Рим через ворота св. Павла. Его сопровождали только 1000 рыцарей без лошадей. Процессия духовенства и граждан, дворянства и рыцарей на конях торжественно встретила его. Римские гвельфы выказали необыкновенную пышность при чествовании своего нового сенатора. Был устроен турнир копейщиков и танцы с оружием, пелись хвалебные песни, прославлявшие новое величие Карла, На памяти людской, — утверждали современники, — римляне не проявляли такого блеска ни для кого из своих властителей.
С этого времени Карл стал смотреть на себя как на короля Сицилии, хотя медлительный папа только 4 ноября утвердил его инвеституру. Уже с июля он стал издавать в Риме королевские приказы, а 14 октября 1265 года для увековечения памяти своего сенаторства в Риме, «к которому он был призван божиим промыслом, и для блага великого города» он повелел основать университет.
Но ему еще предстояло отнять Сицилию у ее короля Манфреда. Он выступил в поход, и через некоторое время написал пале из-под Беневента такое письмо:
«После горячей схватки с обеих сторон, мы с помощью божиею опрокинули два первые боевые ряда неприятеля, после чего все остальные искали спасения в бегстве. Резня на поле битвы была так велика, что трупы убитых покрыли собою землю. Не все бежавшие ушли. Многих настиг меч преследовавших, много пленных отправлено в наши тюрьмы и между ними Иордан и Бартоломей, которые до сих пор ложно называли себя графами. Взят также в плен Пьер Азино дельи Уберти — нечестивый глава флорентийских гибеллинов. Кто из наших неприятелей был убит, мы еще не можем сказать с достоверностью, отчасти вследствие спешности этого сообщения, но многие говорят, что бывшие графы Гальвано и Герричеккус убиты. О Манфреде до сих пор ничего не слышно: пал ли он в сражении или взят в плен, или ушел. Но бывший под ним боевой конь, который теперь находится у нас, доказывает как будто его смерть. Извещаю ваше святейшество об этой великой победе, чтобы вы возблагодарили всемогущего, даровавшего нам ее и укрепившего моею руною дело церкви. Если я истреблю в Сицилии корень зла, то будьте уверены, что я возвращу это королевство к его древним обычным вассальным обязанностям относительно церкви, в честь и славу божию, ради прославления его имени, мира церкви и благоденствия этого королевства. Дано в Беневенте 26 февраля 9 Индикта, в первый год нашего королевства».
Потом нашли и труп Манфреда, Его молодая жена Елена тотчас после первого известия о его гибели убежала из Лучерии, захвативши с собой детей. Покинутая в несчастии баронами, она в сопровождении нескольких великодушных людей прибежала в тот самый Храни, где она в 1259 году была встречена, как королевская невеста, блестящими торжествами. Она хотела здесь сесть на корабль, чтобы ехать в Эпир, но бурное море помешало ее бегству. Нищенствующие монахи, бродившие по стране в качестве шпионов, узнавши о ее пребывании в замке Трани, напугали кастелана изображениями вечных мук на небе и заставили его выдать ее рейтерам Карла. Она умерла через пять лет в заключении в Ночере в феврале или марте 1271 года, не достигнув 29 лет. Ее дочь Беатриса в течение восемнадцати лет томилась в крепости Кастель-дель-Ово в Неаполе, малолетние сыновья, Гейнрих, Фридрих и Энциус, вырастали и погибали в тридцатитрехлетней муке тюремного заключения.
Карл Анжуйский совершил свой въезд в Неаполь в великолепном вооружении, верхом на коне, бывшем с ним при Беневенте, в сопровождении блестящих французских рыцарей и победоносных воинов своей армии, при ликующих криках подкупленного его деньгами народа, осыпавшего его цветами, и приветствуемый испуганными баронами Апулии и торжествующим обновленческим духовенством. Гордая королева Беатриса, достигшая вершины своих честолюбивых желаний, ехала в открытой карете, обитой голубым бархатом.
Цель, к которой столько лет стремились папы, была, наконец, достигнута. Старинный культ бога-Громовержца у подошвы неаполитанских и сицилийских вулканов окончил свое существование. Старозаветная библейская идеология уступила место новозаветной евангельской, и на троне Сицилии сидел обновленческий правитель, папское орудие и вассал, и вместе с тем романская народность победила германцев в Италии.
Падение Манфреда было концом гибеллинов во всей Италии, большинство городов которой признали теперь обновленца Карла своим протектором, а простой народ, как и всегда, признал тот культ, который признавали его государи: припомним крещение Руги при князе Владимире.
Но невыносимое высокомерие гвельфской аристократии так ожесточило римский народ, что уже в первой половине 1267 года, римляне восстали, установили демократическое правление из 26 доверенных лиц и назначили народным военачальником Анджело Капоччи из партии гибеллинов. Затем они вызвали к себе внука Фридриха Великого Конрадина, которому было лишь 14 лет. Началась опять кровопролитная борьба, окончившаяся новой победой Карла Анжуйского под Палантино.
«Когда ночь спустилась на поле битвы, —говорит Грегоровиус (X, 3),— мрачный Карл опять сидел в своей палатке и диктовал папе известие о победе, которое настолько было повторением письма, написанного с Беневентского поля, что в нем, казалось, были изменены лишь некоторые имена:
«Посылаю вам, святой отец, как фимиам, радостное известие, которого так долго ожидали верующие всего мира. Отец! примите и ядите от охотничьей добычи вашего сына!.. Мм убили столько врагов, что поражение при Беневенте кажется сравнительно незначительным. Убиты ли или убежали Конрадин и сенатор Генрих, мы еще не можем сказать достоверно, так как это письмо написано тотчас после сражения. Лошадь, на которой сидел сенатор, поймана, бежавшая без всадника. Да вознесет церковь, наша мать, свои радостные хвалы всемогущему, даровавшему своему бойцу такую великую победу! Теперь, кажется, Господь послал конец всем ее бедствиям, и она спасена из пасти своего гонителя. Дано на Палантинском поле, 23 августа, Индикта XI, в четвертом году».
И тотчас после своей победы Карл был избран пожизненным, римским верховным сенатором.
Так кончилась Римская республика.
Установивши своих управителей в Капитолии и объявивши гвельфам о своей победе, Карл в начале октября возвратился в Дженаццано, чтобы оттуда отправить пленных в Неаполь и там их казнить. Там же был казнен и Коннрадин.
С этого времени на римских монетах ставилось имя Карла.
В зале сенаторского дворца еще и теперь можно видеть мраморное изображение этого короля, с короной на голове, сидящего в кресле, украшенном львиными головами, со скипетром в руке, одетого в римские одежды.
Наступило некоторое затишье разгоревшихся страстей. Новый римский папа Григорий X созвал великий собор, который был открыт 7 мая и продолжался до 17 июля. На нем удалось уговорить и греческую церковь присоединиться к обновленческому Риму. Но для Михаила Палеолога целью предложенного в Лионе соединения было только признание его трона Западом. Знаменитый Лионский декрет установил впервые строгую форму конклава при избрании папы. После смерти папы кардиналы должны были не далее десяти дней ожидать своих отсутствующих братий в том городе, где он умер. Затем они должны были собраться во дворце умершего, имея при себе каждый лишь одного слугу и жить вместе в одной комнате, входы и выходы которой должны быть замурованы, кроме одного окна для передачи пищи. Если после трех дней папа не будет выбран, то в следующие пять дней кардиналам подается лишь по одному блюду на обед и на ужин, а затем, наконец, им дается только вино, хлеб и вода. Всякое сношение с миром запрещается под страхом отлучения. Высшее наблюдение за конклавом поручается светским властям того города, в котором происходит избрание папы, и торжественная клятва обязывала этих должностных: лиц к безобманному выполнению возложенного на них важного поручения, под угрозой, что, в случае нарушения клятвы, они подвергаются интердикту и сами, и их города.
Вслед за этим Григорий признал Габсбурга римским королем. Довольный своим положением, он напомнил «о добрых взаимных отношениях обеих властей: церкви и империи, которых связывала друг с другом тайная, симпатическая черта». Он уже не говорил в мистических притчах о солнце-папе и о месяце-короле, но, как практический человек, говорил, что церковь в духовных делах, а империя в светских были высшею властью.
«Их деятельность различного рода, —писал папа,— но одна конечная цель связывает их неразрывно. Необходимость их единения доказывается бедствиями, которые возникают, когда одна сторона остается без другой. Когда не занят святой престол, империи недостает руководителя к спасению; когда пустует императорский трон, церковь остается беззащитной, отданной на жертву ее врагам. Императоры и короли должны прилагать старания к защите свободы и прав церкви и не отнимать у нее временных благ. Обязанность правителей церкви сохранять за королями их власть в полной неприкосновенности».
Таков был эпилог смуты, порожденной Евангелиями и Апокалипсисом на европейском Западе в XIII веке. Апостол Павел мог порадоваться теперь, говоря:
— «Нет власти не от бога».