Григорий нашел Рим в состоянии глубокой нищеты, совершенного одичания и наполненным «еретическими плевелами», к которым склонялась даже часть духовенства. Он велел восстановить Сенаторский мост, очистить клоаки, подвозить хлеб, раздавать народу деньги и построить богадельню в Латеране. Это привлекло к нему массы и облегчило ему главный его удар, направленный на христианских вольнодумцев, естественно возникавших теперь повсюду, вследствие зияющих противоречий между понтификальной церковью и все более и более распространяемыми ею же Евангелиями. Истребительные войны Иннокентия III против усердных чтецов этих сантиментальных повестей и изданные им повеления об искоренении их особенно усердных последователей во всех городах, казалось, лить увеличивали их число. Тысячи людей опоясывались поясом св. Франциска, но и из них многие отпадали от папства. В церковной области, в Витербо, в Перуджии, в Орвието, христианские секты стали многочисленны. Ломбардия была переполнена ими, в гвельфском Милане была их главная церковь. Бесполезно горели костры. Отпавшие собирались в самом Риме во время изгнания папы. Политические воззрения соединялись в этом случае с религиозными и в числе римских почитателей евангельского учения гибеллинская секта арнольдистов была несомненно многочисленнее, чем секта лионских бедняков. Догматические разногласия по поводу Евангелий не отделялись от политических, так как церковь считала лжеучением даже указы городских магистратов, направленные к обложению духовенства налогами или к разбору его недоразумений с мирянами обычными судами.
В первый раз еще в Риме был массовый суд над инотолкователями Евангелий, и публично запылали костры, с которых списаны Нероновы, и это опять, и опять, и опять служит ярким подтверждением того, что Евангелия распространились на Западе не за тысячу лет до того, а почти непосредственно перед возникновением разногласий при их истолковании. Инквизиторы поместили свой трибунал перед дверями церкви Марии Маджиоре. Кардиналы, сенаторы и судьи занимали места на трибунах, а зевающий народ окружал страшный трибунал, произносивший приговоры несчастным всякого состояния и пола. Многие духовные лица, уличенные в буквальном понимании евангельских заповедей, были лишены их священнических одежд или же присуждены к ссылке на покаяние в дальние монастыри, если они провозглашали свое раскаяние. А упорных христианских вольнодумцев сжигали на дровяных кострах, иногда на площади возле самой церкви. Так как эти мрачные трагедии, бывшие отражением альбигойских войн, следовали за разливом Тибра и эпидемией, то они связывались с ними и вызывали в Риме большую тревогу. Господствовавшая церковь объявляла, что из-за них произошли все эти бедствия и не прекратятся, пока демагоги не будут уничтожены. Было постановлено, что всякий сенатор при вступлении в должность принимал на себя обязанность арестовывать всех толкователей Евангелий, на которых укажет инквизиция, и после надлежащего разбирательства в течении восьми дней казнить их. Имущество их должно было делиться между доносителем и сенатором и отчасти идти на покрытие расходов по улучшению городских стен.
Пристанища толкователей Евангелия должны быть разрушены. За укрывательство их назначена денежная пеня или телесное наказание и потеря всех гражданских прав. «Каждый сенатор должен был подтвердить клятвою этот указ и, пока он этого не сделал, он не считался вступивший в должность». «Это было, —говорит Грегоровиус,— ужасное время, и полным выражением его были эдикты Григория IX, в силу которых выслеживание христианских вольнодумцев ставилось высшей обязанностью гражданина; это было время, когда каждый публичный или частный разговор о какой-нибудь заповеди Евангелия наказывался, как преступление».
Так перепугана была обновленная церковь своими же собственными книгами, после того как они совершили свое дело, разрушив прежний понтификальный строй с его устаревшей идеологией в легкобрачными священниками-жрецами, а теперь они грозили сделать то же и со сменившим его псевдо-евангельским, папским строем церкви. Да и в самом деле, в чем состоит евангельская мораль? Взгляните на ее главные изречения: восхваление всеобщего нищенства с одной стороны, и поощрение скопчества с другой, и вы увидите сами, что она была на половину демагогична и на половину противоестественна.
Вслед за духовенством стали заниматься преследованиями еретиков князья и правители республик. И мы можем смело сказать, что не за иноверие — ведь терпели же все они не только магометан, но и евреев, о которых сами же распространяли слухи, будто они распяли Христа! — это было за то, что все имущие считали их социально опасными и, примазавшись для виду сами к господствующей теперь евангельской церкви, спешили сжигать неудобных толкователей евангельского учения и конфисковать их имущество. Некоторым королям пламя костров служило для прославления их благочестия, другие из страха или из расчета старались доказать свое подчинение возвысившимся теперь папай самыми жестокими преследованиями всех несогласных с ними. Даже Фридрих II. который по своему образованию был выше своего века, и тот издал в 1220 и 1232 годах самые жестокие законы против самотолкователей Евангелий, ничем не отличавшиеся от папских эдиктов.
«Еретики» (т. е. понимавшие в прямом смысле заповеди от имени Христа «роздай свое имущество бедным и иди вслед за мной»), — говорит он, — хотят разорвать неделимую одежду нашего Господа. Мы повелеваем, чтобы они были в виду народа предаваемы живыми огненной смерти».
«Его законы против христианских еретиков, —говорит Грегоровиус (IX, 4),— находятся в самом резком противоречии с его же опередившим свой век законодательством, данным в августе того же 1231 года королевству Сицилии». А с нашей точки зрения выходит, что тут не было никакого противоречия, если император Фридрих, бросив трон и взяв суму, не хотел идти нищим просить милостыни у остальных таких же нищих. Жестокие законы против «христианских еретиков» (т. е. проповедников всеобщего нищенства и попрошайничества «во славу Господа Иисуса») были единственным средством самозащиты тогдашнего общества от неминуемой гибели из-за ряда противоестественных и якобы «христовых заповедей», распространенных Евангелием скопца Матвея накануне (а, повторяю снова, не за 1 200 лет назад!) самою же римской церковью. Припомним только его заповедь о скопчестве:
— «Могий вместити, да вместит!»