«После падения Григория, —говорит нам художественно Грегоровиус (кн. 7, гл. VII)— Рим представлял собою как бы сцену, покинутую актерами; лишь мало-по-малу эта сцепа стала снова наполняться действующими лицами, на этот раз более мелкими. Дела великого человека так же, как и самое его падение, отражаются во времени на подобие волны, расходящейся из центра; ее бесчисленные круги становятся все слабее и слабее и окончательно исчезают на далеком пространстве. Как некогда, окружая тело Александра Великого, стояли его генералы, так теперь у гроба Григория стояли люди, составлявшие созданную им иерархию. Кто должен был наследовать церковную власть? Мелкие чувства зависти и властолюбия не грозили ли положить конец ее существованию? В светском государстве это могло бы иметь место. Но в государстве духовных лиц, где возможность установления .родовой династии была совершенно исключена, порядок преемственности определялся каждый раз иерархическими началами, которые отныне уже не могли быть нарушены.
«Смерть Гюискара лишила омонашенную теперь Западную церковь могущественной поддержки; этот необыкновенный человек, так же, как Григорий, поднявшийся из ничтожества, и так же. как он, покрывший себя славою героя в истории Италии, умер в Кефалонии 17 июля, немного времени спустя после Григория.
«Что представлял собою Рим в то время, —говорит тот же историк города Рима, за которым я следую здесь в фактической части,— мы не знаем, и в этом отношении возможны только одни догадки». «В это время правления антипап и антипрефектов в городе царило самое ужасное безначалие. Ежедневная уличная борьба, тирания грубых нобилей, бедственное положение обнищавшего народа — вот все, что представлял тогда Рим. Казалось, Григорий VII обрек на изгнание целый ряд своих обновленских преемников. Мы видим, что, начиная с него, многие папы почти все время своего правления проводят в изгнании и отлучены от церкви». Римская область разрывалась на части то староверскими, то обновленскими епископами; что же касается графов Кампаньи, то они пользовались расколом церкви, чтобы грабить ее. К концу XI века европейское страны походили на поле битвы. Ужасы нескончаемых раздоров между староверами и обновленцами ослабили благоговейное отношение к Риму и сделавшийся священным ничтожный до тех пор город, в Палестине приобретал все больше и больше значения святыни, по мере того как распространялись в публике латинские переводы Евангелий, относящие туда место деятельности своего «учителя».
И вот, хотя положение христиан в Сирии и не представляло тогда ничего ужасного, начались призывы к освобождению гроба господня от исламитов. Был созван всеобщий собор реформированного духовенства Западной Европы и его соратников. На Клермонском поле встретили приветствием нового великого римского понтифекса — теперь папу римского Урбана — 13 обновленских архиепископов, 205 епископов, множество уверовавших в них нобилей, съехавшихся из разных мест Франции, и толпа в несколько тысяч человек пришлого народа, ждущая от него спасения своих душ и расположившаяся лагерем вокруг города оглашая воздух восторженными кликами, эта толпа ждала лишь одного демагогического слова, чтобы разразиться грозою, подобно туче, насыщенной электричеством. Едва ли когда-нибудь еще евангельское учение имело такую увлекательную силу.
«Урбан знал, — говорит Грегоровиус (VII, 7), — что многотысячная толпа, стоявшая перед ним, почти вся состояла из грабителей и убийц, и тем не менее это обстоятельство нисколько не ослабило его энтузиазма, но еще более содейстиовало подъему его мысли и чувства. Контраст, который мы встречаем здесь, поражает нас своей исключительностью»... «К общественному чувству делается воззвание во имя Евангелия, и разбойники и убийцы призываются па служение ему, именно потому, что они разбойники и убийцы». Папа ярко изобразил им порабощенное положение воображаемого священного города в Сирии, о котором царь царей будто бы жил, страдал и умер и, чтобы усилить впечатление своих слов, сопровождал их плачем, рыданиями и изречениями пророков. Взывая к единодушию христиан, он приглашал их опоясаться мечем и идти на освобождение Христа.
— «Восстаньте! —говорил он,— направьте свое оружие, обагренное кровью ваших братьев, против врагов христианской веры! Вы, угнетатели сирот и вдов, убийцы, осквернители храмов, грабители чужого достояния, вы, которых нанимают для того, чтобы проливать христианскую кровь, которых так же, как коршунов, влечет к себе запах поля битвы! — спешите, если, только вам дорого спасение вашей души, стать под знамя Христа, на защиту Иерусалима! Повинные в преступлениях, лишающих вас царствия небесного, искупите их этою ценою, потому что такова воля Господня»!
И тесно сплотившиеся слушатели неоднократно прерывала слова паны фанатическими возгласами:
— Deus lo volt (этого хочет бог)!
Дрожащими от волнения руками обновленческие князья, рыцари, епископы и кнехты спешили пришить к своему платью красный крест. Честолюбию, искательству приключений и всякому преступлению была дана возможность прикрыться этим символом; рабы, крепостные, должники и все, кто был осужден на изгнание, стекались под знамя крестового похода, вполне уверенные, что они при жизни получат отпущение грехов, а по смерти будут приняты в рай, но прежде всего обретут в Сирии золотые горы.
Успех проповеди превзошел ожидания Урбана. Он отклонил, однако, настойчивую просьбу некоторых епископов стать лично во главе похода и назначил своим заместителем Адемара, эпископа в Пюи.
И вот, излагая все это почти собственными словами официальных историков, я снова и снова спрашиваю читателя.
Могло ли все это логически случиться, если бы Евангелия успели к этому времени уже выдохнуться вследствие более чем тысячелетнего бессилия обновить человечество? Не пришлось ли бы Урбану выбирать для такой религиозной авантюры другое знамя и другое место?
А ведь тогда все французские, английские и даже немецкие рыцари толпами побежали в Сирию. «Только город Рим был еще староверен, и историку крестовых походов не приходится заносить в их летопись «gesta Dei per romanos». В войске, выступившем после этого в поход под знаменем Евангелия, римлян ее было.1 Богатому сенату и римскому народу обновленец Урбан казался, вероятно, только смешным, когда увещевал их отдаться евангельскому энтузиазму и, покинув Рим, он не нашел сторонников среди ученых, у которых и тогда может быть еще не умерло воспоминание, что сцена действия Библии и Евангелий была не в Сирии, а у подошвы Везувия.
1 Грегоровиус VII, 7.
В совершенно иных условиях находились отдаленные страны и дворы недавних норманских государей южной Италии. Будучи рыцарями по рождению, эти странствующие искатели приключений завладели своими землями не по традиции, а по праву завоевателей, принудивши исламитов и греков, со всеми их традициями, бежать из Сицилии. Перенос Иерусалима в Сирию не представлял для них ничего удивительного, и вот, под предводительством Танкрэда и Боэмунда соединились толпы южно-итальянских нововерцев-крестоносцев, но и теперь без римлян. И летописец Дюшен, явившийся в своем поэтическом описании их войска предшественником Тассо, ни словом не упоминает об их участии в крестовых походах.
Историки нас уверяют, будто «знать и горожане римские стояли тогда по своему образованию ниже, чем в Болонье, Пизе, Павии и Милане», и будто в изящной и научной литературе Рим занимал в XI веке по сравнению со всею остальной Италией «последнее место». Но не потому ли это выходит, что мы относим всю римскую литературу X и XI веков в «классическую древность?» Ведь это объяснение много правдоподобнее с эволюционной и материально-культурной точек зрения, даже и без моих астрономических вычислений. Да и точно ли в Риме отсутствуют всякие признаки высшей культурной деятельности в XII—XIII веках? Разве поэма Вильгельма Апулийского о подвигах Роберта Гюискара уступает произведениям Виргилия? Разве не Римом распространены в музыке ноты, изобретенные в XII веке Гвидо Аретинским? Ведь мы знаем, что подвергнутый равеннскими монахами гонению, этот музыкальный изобретатель должен был бежать из Помпозского монастыря именно в Рим к Иоанну XIX, который приказал применить его метод в латеранской певческой школе. Сохранилось даже и письмо, в котором Гвидо рассказывает о своем торжестве. Точно также и автор Помпозского книжного каталога хвастливо отмечает, что библиотека Помпозы полнее римских, а это замечание доказывает, что римские библиотеки тогда считались самыми обширными. Да и знаменитый Герберт в конце X века обратился не в Ломбардию, а в Рим, желая приобрести книги для своей библиотеки. Аббаты монастыря Помпозы, Гвидо и Иероним, собирали книги отовсюду. В массе теологических сочинений там отмечены имена: Евтроний, Historia Miscella, Плиний, Солин, Юстин, Сенека, Донат и Ливий, хотя из этого еще никак нельзя заключить, что их рукописи не были лишь зародышами тех книг, которые в пополненном и обработанном виде мы имеем теперь. В монастерионе2 Монте Касино изучалась в XI—XII веках даже медицина, процветавшая в Солерно под влиянием испанских исламитов. В 1060 году в этом монастерионе прославился, как врач и ученый, Константин Африканский,3 уроженец Картагена и «переводчик на латинский язык арабских и греческих произведений». Этот замечательный знаток «халдейской мудрости» был первым в Европе ученым, о котором достоверно известно, что он знал «арабский язык». Монастерион Монте Касино был ревностным сторонником обновленческой церкви. Двое из числа тех пап, которые стояли за реформу, происходили из него, а бенедиктинский монастерион Фарфа, напротив, упорно отстаивал права старого понтификата. При Оттоне III там усердно занимался науками и литературой аббат Гуго, автор нескольких произведений, посвященных описанию упадка этого аббатства, и замечательное собрание его регестов служит с прошлого столетия одним из главных источников по истории средних веков. Дипломы, дарованные князьями, императорами и папами, реестры владений, наследственные аренды (emphithenses) и судебные акты, написанные на пергаменте и обнимающие более трех столетий, собраны там с изумительной тщательностью.
2 Я снова обращаю внимание читателя, что первичное название монастырей было мон-астерионы и их обитатели назывались мон-астерианцами, что указывало на их связь со средневековыми астрологами и, повидимому, не требовало монашеской жизни.
3 Для меня очень сомнительно, что Африкой в то время называлась не Испания, а современный африканский континент. Это имя значит в переводе просто «Золотоносная» (aurica), а золото в Африке добывается только в Трансваале, да между реками Замбезе и Лимпопо.
«Подъем папского авторитета, —говорит Грегоровиус (VII, 7),— казалось, должен был бы сопровождаться более обстоятельным изложением истории самого папства, а тем не менее и в этом веке она сводится лишь к крайне скудным каталогам и к отрывочным хронологическим заметками. «Произведения Боницо (1075 года), не свободные от тенденции, являются первой попыткой изложить историю папства».
Но иначе, — ответим мы, — не могло и быть, с новой точки зрения. Апокрифировав евангельские идеи в I век нашей эры, как могли авторы того времени копировать опровергающие это рукописи? А без копировки они, естественно, должны были превратиться в хлам.
Урбану II наследовал клюнийский монах Райнер. 14 августа 1099 года он был посвящен в обновленские папы под именем Пасхалия II. Но борьба в Риме между обновленцами и староверами еще существовала по-прежнему. Старовер Климент III переживший трех знаменитых обновленских пап, готов был вести состязание и с четвертым папой. Поселившись в Альбано, он отдал себя под защиту графов Кампаньи, и только с помощью норманнских войск Пасхалию удалось прогнать его оттуда. Хота эти староверы и причинили Пасхалию много тревог, но им не удалось его вытеснить и связанный с этим вопрос об инвеституре, оставался все еще не разрешенным. Политическая власть в Риме перешла теперь опять в распоряжение староверской римской знати и превратила ее в правление олигархии. Завоеванный обновленцами мир продолжался только до приезда германского цезаря. Его приезду предшествовало появление большой кометы, о которой найденные в Китае записи повествуют под 1106 годом:
«Явилась комета на западе (10 февраля, при Солнце в Козероге), похожая на большой сосуд. Ее светящаяся оболочка была разбросана и казалась развалившейся звездой. Она имела 60 локтей в длину и 3 в ширину, с направлением на северо-восток. Она прошла через область β-δ-ξ Андромеды и через звезды в Рыбах, прошла через голову Овна, через Плеяды и Рога Тельца».
И она же, очевидно, описана и под 1110 годом.
Суеверные люди увидели в ней грозного вестника войны, чумы и общей гибели из-за реформы старого понтификата. Императорская власть, глубоко униженная обновленцами, теперь снова возрождалась в лице сына Генриха IV, готовая отомстить за свое унижение и подчинить себе понтификат в лице преемников Григория. После долгих переговоров Генриху V удалось достигнуть того, что взятый им в плен Пасхалий, чувствовавший себя беспомощным, изъявил согласие возложить на него императорскую корону и подписать такой документ:
«По божьему соизволению суждено было твоей империи вступить с церковью в совершенно исключительный союз, а мужество и мудрость твоих предшественников доставили им обе короны: и римскую, и имперскую. Господь, в своем величии через нас, его слушателей, возвысил тебя, возлюбленный сын Генрих, в этот королевский и императорский сан. Посему, в лице твоем, мы подтверждаем, через посредство данной привилегии, все права, которые наши предшественники признали за имперской властью твоих предшественников, как католических императоров, а именно: мы признаем за тобою право возложения инвеституры, через вручение кольца и посоха, на всех епископов и аббатов твоей империи, которые будут избраны свободно и без подкупа. После канонического их утверждения, они должны получить посвящение через надлежащего епископа. Но никто из тех, кто будет избран духовенством и народом помимо твоего согласия, не может быть посвящен прежде, чем ты пожалуешь его саном. Епископам и архиепископам дозволяется посвящать по каноническим правилам тех епископов и аббатов, которые получили от тебя инвеституру. Твои предшественники, дарованием множества бенефиций, настолько увеличили коронные права церквей империи, что необходимо, чтобы в свою очередь епископы и аббаты своей поддержкой способствовали укреплению империи и чтобы борьба, сопровождающая народные выборы, сдерживалась королевской властью. Таким образом, будучи мудрым и могущественным, ты должен пещись о том, чтобы величие римской церкви и благосостояние всех церквей империи поддерживалось с божьей помощью цезарскими ленами и милостями. И если бы кто-нибудь из духовных или светских лиц осмелится пренебрегать данной тобою привилегией и отвергать ее, то должен он быть предан анафеме и лишен всех своих почестей. Да хранит господь в своем милосердии тех, кто будет блюсти .эту, данную нами тебе, привилегию, и да дарует он счастье империи твоего величества».
С появлением этой буллы все запретительные декреты по инвеституре, изданные Григорием VII и его преемниками, теряли силу.
Но вот комета исчезла и обновленцы ободрились. Буря негодования поднялась среди них. Они находили, что папа своей слабостью погубил великое дело Григория VII, созданное такой упорной борьбой. Те из кардиналов-обновленцев, которым удалось избежать плена, поносили Пасхалия за то, что он не предпочел скорее погибнуть мученической смертью, чем подчиниться велениям кайзера, и требовали уничтожения договора. Фанатики указывали на Пасхалия пальцами, как на богоотступника, и несчастный папа, приведенный в совершенное отчаяние, скрывался в одиночестве в Террачине в затем на острове Понца. Побуждаемый обновленческими епископами, образовавшими сплоченную оппозицию, Пасхалий созвал, наконец, в марте 1116 года, собор в Латеране, и торжественно предал анафеме данную им цезарям привилегию на инвеституру, как акт, исторгнутый силою. Даже и перед смертью он убеждал кардиналов бороться против «дерзких притязаний германцев».
Начались новые беспорядки, пошли папы и антипапы и, наконец, чтобы умиротворить возмущенную империю, а, может быть, и сам проникнувшись новыми идеями христианства, Генрих уступил. Были составлены два договора: король должен, отказаться от права на инвеституру кольцом и посохом, и признать за церковью свободу выборов и посвящения епископов и восстановить все ее владения. Со своей стороны и новый великий понтифекс Каликст II (1119—1124) соглашался на то, чтобы избрание епископов в Германской империи происходило присутствии императорских послов и признал за императором в пределах Германии право на инвеституру скипетром, как знаком пожалования леном. А за пределами Германии сначала должно было происходить посвящение избранного лица, и только после того, в течение 6 месяцев, это лицо могло быть пожаловано скипетром.
Победа, одержанная обновленцами, была, по существу, гораздо значительнее выгод, приобретенных сопротивлявшимся им государством. Последнему пришлось признать за церковью важнейшее для него право на свободу выборов, а церковь отказывалась только от вмешательства в вассальные отношения епископов к светской власти. Церковь сохраняла за собой право возведения епископов в их духовный сан, а императору предоставлялось право наделять тех же лиц, стоящих к нему в вассальных отношениях, властью владетельных князей или феодалов. Во время этой же борьбы между старой и новой церковью, и может быть, благодаря ей во многом, пробудилась и философская мысль, поднялся интерес к изучению светского права, и «любовь к классической древности». Наступил расцвет республиканской свободы и гражданское общество перешло к более независимым и более мягким человеческим формам.
В это же время под влиянием Евангелий, повидимому, произошло и обособление мессианцев (евреев), как от исламитов, так и от христиан. Нам говорят, что мессианская (т. е. еврейская) церковь продолжала свободно существовать в Риме, несмотря на все пережитые им перевороты. И возможно, что она тогда отличалась от христиан только традиционным обычаем обрезания, а не догматами, а от исламитов — ничем. Вениамин Тудельский, посетивши Рим между 1160 и 1180 гг., т. е. уже в обновленский период, говорил, что нашел в нем около 200 мессианцев, т, е. обрезанных христиан, и одноженных исламитов, но ее считал ли он такими одних священников? Ведь он же утверждает, что некоторые из них занимали высокие должности при понтификальном дворе, как например, Даниил, Иегиэль, Иоав, Натан, Менахем, и другие. В дни коронационных празднеств, они также распевали гимны, и только в одном случае мы находим указание на преследование некоторых из них за предполагаемое колдовство в 1020 году, когда по случаю землетрясения папа приказал казнить нескольких «иудеев», но это но имеет никакого отношения к религии (judaices— judices).
А во время шествий пап «иуди» стояли juxta palatium Cromacii ubi Iudaei faciunt Laudem (против дворца Кромация, где молятся иудеи) неподалеку от Иорданской горы (Monte Giordano). Лучшими врачами и самыми богатыми менялами были они, и от них же происходят некоторые аристократические роды. Так дед Петра Льва, игравшего самую выдающуюся роль в борьбе за инвеституру, был иудеем из Транстеверина, и только позднее получил имя Бенедикта Христиана. Его честолюбивому сыну, названному Львом в честь папы Льва IX, скоро проложили блестящую дорогу богатство и прирожденные способности. Он породнился с римскими староверскими нобилями, которые охотно брали богатых евреек в жены своим сыновьям и отдавали собственных дочерей за еврейских сыновей. Бенцо, лично знавший Льва, говорит о нем: Leone, originaliter procedente de judaica coogregatione (Лев происходил из иудейского вероисповедания) ... Да и S. Bernhard (Ep. 139) отмечает: judaicam sobolem sedem Petri occupasse (иудейское потомство заняло седалище Петра). Архиепископ равеннский Гвальтиеро (Mansi, XXI, 434) называет секту Анаклета (как именовал себя в папстве Пьерлеоне) ересью коварства иудейского, а, с другой стороны, Бароний приводит из кодекса Монте Касино, в котором имеются стихотворения Альфано, надгробную надпись, посвященную этим архиепископом родоначальнику того же самого Пьерлеоне:
Hic jacet in tumulo Leo vir per cuncta fidelis sedis apostolicae temporequo viguit. Romae natus, opum dives, probus et satis alto Sanguine materno nobilitatus erat.
(Здесь лежит в могиле Лев, верный муж, повсюду уважаемый во время апостолического седалища. Рожденный в Риме, богатый властью, честный муж и знатный по высокой крови своей матери.)
И вот сыну этого Льва, названному Petrus Leonis, или Пьерлеоне, удалось приобрести огромное политическое влияние.
Кроме замка у театра Марцелла, он имел в своих руках находившийся по соседству остров на Тибре и затем еще замок св. Ангела, отданный в его распоряжение Урбаном II. Преемники Урбана точно также искали покровительства Пьерлеоне, и его фамилия через очень короткое время стала славиться, как одна из самых знатных в Риме. Уже со времени Льва Пьерлеоне, члены ее носили титул «консулов римлян», а в XV веке рассказывали, будто два брата Пьерлеоне, графы авентинские, переселились в Германию и там положили основание дому Габсбургов. Даже австрийские императоры чувствовали себя польщенными, вступая потом в родство с ними.
И вот, как только умер Гонорий II началась над его гробом новая борьба староверов с обновленцами. Староверы выбрали Пьерлеоне великим понтифексом под именем Анаклета II, а обновленцы, собравшись тайно в церкви св. Григория, выбрали папой кардинала Григория под именем Иннокентия II.
Оба претендента, избранные в один и тот же день, оказались в положении Иакова и Исава, оспаривающих друг у друга права первородства. Обновленцу Григорию, благодаря коварству его партии, удалось первому получить благословение, но Анаклету присягнул почти весь Рим с его территорией. Иннокентий II бежал в тот же день в замок Палладиум на Палатине. А Анаклет II, поддерживаемый своими братьями, Львом, Джордано, Роджеро и Угиччионе и многочисленными клиентами, направился к базилике св. Петра, приказал кардиналу Петру совершить над собой посвящение, взял приступом Латеран и сел в находившееся здесь папское кресло. И в шумных процессиях, которыми он чествовал свое вступление на престол, мы опять встречаем у легендарного дворца Кромация членов иудейской общины с огромным свитком Пятикнижия.
Иннокентий бежал в Транстеверин и скрылся там в замке своей фамилии, а Анаклет спокойно отпраздновал Пасху в базилике св. Петра. Он отлучил от церкви своего противника, низложил обновленских кардиналов и назначил на их место новых.
Явился вопрос, которого из претендентов признает папой христианский мир?
Германия, Англия и Франция, большая часть Италии и все монашеские ордена прозвали папой Иннокентия II. Оставалось ждать, кого утвердит германский кайзер-цезарь, но тот не отвечал, и, встречая общее молчание на свои призывы, Анаклет решил искать союзника в ближайшем соседстве.
Со времени Вормского конкордата в партиях, существовавших раньше, произошла удивительная по внешности перемена. Король Германов и все его постоянные сторонники в Италии держали теперь в своих руках католико-французское обновленческое знамя, между тем как нормандцы, некогда бывшие носителями этого знамени, покинули его, являясь естественными врагами имперской власти. Анаклет заключил с нормандцами оборонительный и наступательный союз, и вслед за тем кардинал-легат поспешил в Палермо, и на Рождестве 1130 года совершил помазание Рожера I как короля Сицилийского.
Так было создано сицилийское королевство, просуществовавшее 730 лет и окончившее свое существование уже в наши дни. А обновленец Иннокентий II бежал еще далее во Францию, где покровителем его явился клервонский аббат Бернард, который прославился как чудотворец и проповедник самой строгой монашеской жизни. Он постепенно учредил 160 монастырей своего ордена, заменивших монастерионы прежнего периода во всех европейских странах, но, обладая живым умом, не мог обречь себя на одинокое существование в пустыне и принял самое деятельное и влиятельное участие в обновленческих делах своего времени.
На соборе в Реймсе Англия и Испания признали Иннокентия папой, и здесь же старовер Анаклет был торжественно отлучен от церкви, Но это не послужило ни к чему, и обновленцы не могли его свергнуть до самой его смерти, последовавшей 25 января 1138 года, после того как он в течение восьми лет поддерживал старую умирающую церковь Рима и выдержал два похода на Рим.
Но время господства староверов уже миновало и в Риме.
О прекращении умершей римской церкви было торжественно возвещено обновленцем Иннокентием II на Латеранском соборе 1139 года, и декреты Анаклета были отменены. На римский папский престол беспрепятственно взошел теперь Иннокентий II, который провел свое время частью в изгнании, частью, как военачальник, в военных экспедициях, но тотчас после своего торжества он вдруг увидел, что вместе со старой верой зашаталась слова и власть св. Петра в Риме. Подавленный горем, он умер 24 сентября 1143 года в тот момент, когда Капитолий оглашался ликующими возгласами проникших в него республиканцев.
Как же это произошло?
«Возникновение сената в Риме, —говорит Грегоровиус (VIII, 4),— явилось отчасти последствием независимости ломбардских городов. Граждане этих городов, обнесенных крепкими стенами, воспользовались борьбою обновленческой церкви с государством, защищавшим старую церковь. Она ослабила, как епископства, так, и имперскую власть, и города выступили третьей юной силой. С началом XII века большинство общин в Ломбардии, Тусции, Романьи и Мархии управлялись классическими консулами, которые избирались ежегодно и были облечены юрисдикцией прежних графов. В их же распоряжении находилась и большая часть доходов.
Свободные республики возбуждала зависть римлян простым своим существованием. Но епископ, которому принадлежала власть в Риме, был великий понтифекс. Его верховная власть над страной, в отличие от власти епископов, была основана не на привилегиях иммунитета, пожалованного в недалеком прошлом, а по меньшей мере, на франкских установлениях. Он всегда мог выдвинуть в защиту своей светской власти могущественные средства: священный папский сан, войска императоров, нормандцев, и денежные сборы с христиан. Таким образом той автономии, которая существовала в ломбардских городах, Рим долго не имел, хотя он и начал борьбу за независимость раньше их — еще при Альберике и Креоцентиях.
Но прежде чем мы скажем об этом перевороте, с которого, по нашему мнению, списаны классические, посмотрим на общественный строй Рима XI века.
Прежний титул герцога (dux — вождь) теперь уже более не употреблялся, но знать все-таки называла себя «консулами» (библейские — судьи), и в XII веке этому прежнему титулу было присвоено даже особое значение. С именем консула тогда было связано, главным образом, представление о лице, облеченном судебною властью и принадлежащем к составу городского управления. Титул Consul с добавлением Romanorum употреблялся в Риме конца средних веков, раньше чем он был введен в итальянских городах. Знать называла консулами своих наиболее могущественных сочленов, стоявших во главе аристократической республики. Титул Capitaneus (т. е. главарь), обычный в северной Италии, существовал также и в Риме, и здесь его получали те лица из знати, которым понтифекс жаловал земли в ленное владение. Этими «главарями» были наиболее могущественные провинциальные магнаты, графы и виконты Кампаньи, и, присягая понтифексу, как вассалы, они принимали на себя обязательство служить ему на войне. Однако римским понтифексам все-таки удалось устранить от городских дел некогда столь влиятельную провинциальною знать, и даже тускуланские патриции к тому времени уже утратили свое могущество и были лишь изгнанниками в своих провинциальных городах. Только позднейшие фамилии консулов, как Франджипани и Пьерлеоне, возникшие во время междоусобной войны, пользовались большою властью.
Наряду с капитанами существовали и мелкие Феодалы (milites — бояре, военачальники), которые были вассалами крупных феодалов. В Риме, и особенно в Кампанье, где большая часть поместий находилась во владении церквей, такие военачальники составляли класс знатных рыцарей, аналогичных вальвасорам в Ломбардии и Романье. Эта-то родовая аристократия и держала в Риме бразды правления в своих руках уже в XI веке и в особенности со времени так называемой борьбы за инвеституру. Хотя борьба на самом деле шла не за нее одну, а за реформу самой церкви, но власть знати была, наконец, свергнута плебеями в 1143 году. Община низвергла консульское правление знати и поставила на его место общинный совет, дав ему римское название сената (Sacer Senatus — священный совет старейшин). Инициатива и здесь исходила, впрочем, от самой знати, и городской класс только присоединился к восстанию. Менее знатные люди, движимые завистью к «консулам», соединились тогда с классом горожан, и новая городская община, овладев Капитолием, провозгласила себя «настоящим» сенатом. Она объявила войну более могущественным лицам из знати, и напала на тех из них, которые не пожелали примкнуть к ней. Рим разделился на два враждебных лагеря: одна сторона боролась за старый государственный порядок, за власть аристократии в лице консулов, другая за новый порядок, за власть народной общины в лице демократического сената на Капитолии.
Что же представлял тогда Капитолий?
«В течение более чем 500 лет, —говорит историк города Рима (VIII, 4),— непроницаемый мрак ночи окутывает Капитолий. Беглое упоминание о нем встречается только у Анонима Эйнзидельнского; даже в преданиях и легендах мы находим о нем только спутанные упоминания. Так мы узнаем, что в X веке уже был монастерион Девы Марии Капитолийской. Классическая крепость на Тарпейской скале никогда не упоминается на ряду с Септизониумом и замком св. Ангела, как укрепленное место в городе. Население около Капитолия размещалось внизу ближе к Марсову полю и по соседству с Тибром. важном также и в стратегическом отношении, и лишь с X века Капитолий приобретает историческое значение и сосредоточивает в себе политическую деятельность города, в котором пробудился дух гражданской независимости. В XI веке Капитолий был центром всех чисто городских дел. Во времена Оттона III и знатных патрициев в нем, и, конечно, не на грудах развалин, происходили собрания. Во времена Бенцо, Григория VII и Геласия II римляне призывались в этот же Капитолий, когда предстояли бурные выборы префектов, когда необходимо было получить согласие народа на избрание Каликста II или требовалось призвать римлян к оружию. Возможно, что свое помещение префект города имел также в Капитолии, так как префект, назначенный Генрихом IV и удаливший понтифекса Виктора III из Рима, жил именно здесь. Судебные разбирательства производились во дворце, находившемся тоже в Капитолии, почему и судебные акты помечались такою формулой:
Actum civitate Romana apud Capitolium.
Можно ли даже и в мыслях допустить, что все это совершилось на грудах старых колонн, а не о нарочно и удобно устроенных помещениях, развалины которых мы в видим теперь? А вот в каком нелепом виде рисует нам эти торжественные законодательные собрания великий «историк города Рима», держась классической точки зрения о «былом величии» этого места:
«Сидя на опрокинутых колоннах храма Юпитера или под сводами государственного архива, среди разбитых статуй и досок с надписями, капитолийский монах, хищный консул, невежественный сенатор, могли при виде этих развалин чувствовать изумление и погружаться в размышления об изменчивости судьбы». Картина видимого повсюду разрушения должна была напомнить, им стих Варгилия о Капитолии:
Теперь золотой, а некогда покрытый
Дикой колючей зарослью.
Но этот стих уже следовало заменить другим, противоположным, так как Капитолий вторично принял свой дикий вид:
Некогда золотой, а теперь покрытый
Развалинами и сорной зарослью.
«И вот, —продолжает автор, не замечая комической невероятности таких законодательных собраний, при папах, претендующих на мировую власть,— сенаторы, приходившие на развалины Капитолия в высоких митрах и парчовых мантиях, имели разве только смутное представление о том, что некогда именно здесь объявлялись государственными людьми законы, произносились ораторами речи, торжественно праздновались победы над народами и решались судьбы мира. Нет насмешки ужаснее той, которую пережил Рим!» (VIII, 4),
А я отвечу автору:
— Нет насмешки над здравым смыслом более едкой, чем та картина заседаний пышного папского сената XI века среди мусора, какую вы здесь изобразили, глубоко уважаемый мною, лучший, единственный историк города Рима и города Афин!
Не ведь и никто другой, держась старой точки зрения, не мог бы сказать ничего лучшего.
А вот и далее продолжает он:
«Среди мраморных глыб (и, прибавим мы, заседающих на них сенаторов) паслись стада коз, почему эта часть Капитолия и носила тогда название кКозлиной горы» (Monte Caprino), подобно тому как Римский Форум назывался тогда «выгоном» (уж не сенаторов ли?). На площади его были поставлены балаганы для товаров, и римляне уже давно устраивали здесь свои базары».
«Кроме монахов церкви Santa Maria in Ara-Coeli, священников церкви св. Сергия и св. Вакха (т. е. скажем прямо, Бахуса, как того же Христа под славянским прозвищем — бох) и затем обитателей замка Корси, здесь жило очень немного народа».
«В настоящее время не существует (да, очевидно, и не было!) никаких следов тех классических храмов, которые находились на вершине Капитолия. На Clivus уцелело только несколько развалин, приписываемых храмам Сатурна и Веспасиана, Фундамент Копкордни, своды (очевидно, средневекового) архива, вполне сохранившиеся и теперь комнаты Schola Xantha, остатки ораторской трибуны и верстового столба, и, наконец, арка, приписываемая Септимию Северу, устоявшая и теперь против разрушительного действия времени».
В описании Капитолия, которое дают позднейшие книга «Чудеса города Рима» (Mirabilia Romae), мы видим его как бы при свете угасающей зари.
«Капитолий, — говорит эта книга, — называется так потому., что был главою (Caput) всего мира и в нем жили консулы и сенаторы (т. е. судьи и старейшины, как их называет Библия), которые управляли городом и миром. С лицевой стороны его были высокие и крепкие стены, покрытые стеклом, золотом и искусной мозаикой. Внутри этого укрепления был дворец, отделанный золотом и разукрашенный драгоценными камнями. Он один стоил третьей части всего миря. Тут стояли статуи, число которых соответствовало числу провинций, и у каждой статуи на шее висел колокольчик. Как только в какой-либо римской, провинции происходило возмущение, соответствующая этой провинции статуя поворачивалась в ее сторону и звонила своим колокольчиком. Следившие за статуями прорицатели сообщали об этом сенату... Здесь, было много также и храмов. На вершине укрепления находился храм Юпитера и Монеты, возвышавшийся над Porticus Crinorum. Со стороны форума был храм Весты и Кесаря (Кайзера по-немецки). Здесь стояло кресло языческого жреца, на которое в 6 день марта сенаторы возвели Юлия Цезаря, На другой стороне Капитолия возле форума Геркулеса (т. е. того же Христа под другим прозвищем) находился храм Юноны (т. е. той же девы Марии, так как Юнона постоянно называлась Virgo Coelestis — Небесная Дева, а еврейское значение этого имени: голубка). В Тарпейуме был храм Убежища, где Юлий Цезарь был убит сенаторами. Там, где теперь стоит церковь Santa Maria, были два храма. Они соединялись с дворцом и были посвящены: один—Фебу, другой—Карменте, и здесь было видение на небе императору Октавиану. Возле Camelaria стоял храм Януса, хранителя Капитолия. Капитолий назывался золотым, потому что превосходил все царства мира своею мудростью и красотой».
А какое же видение было Октавиану?
По первичному изложению «Чудес города Рима» видение это явилось в его дворце, а не в храме Юпитера. В Палатинской хронике также сказано лишь, что Октавиан имел его в Капитолии, посредине города, где Пифия (Pithonia) возвестила ему, что infans hebraeus juhente Deo e Caelo, beator descendens in hoc domicilium statim veniet... quare exiens inde Augustus Caesar a divinatione, aedificavit in Capitolio aram magnam in sublimiori loco, in qua et scripsit latinis literis dicens: Haec ara filii Dei est. (Еврейское дитя, сходящее с неба по божьему соизволению. придет немедленно в это жилище... Удалившися отсюда, как бы в силу прорицания цезарь, Август выстроил в Капитолии на самом высоком месте большой жертвенник, на котором и написал латинскими буквами: здесь находится жертвенник сына Божия.)
Мы видим, что о храме Юпитера совершенно умалчивалось во времена составления Мирабилий (XIII век), и они упоминают о легенде лишь бегло.
Имя Ara Coeli значит Небесный жертвенник, а вопрос о Юноне выяснился благодаря одной надписи, которую нашли при раскопках. Эта надпись была посвящена Флавии Эпикариде, жрице Deae Virginis Caelestis (богини Небесной Девы), о которой в той же записи говорится: .Juno Caelestis — Virgo Caelestis (небесная Юнона — Дева небесная). Мы встречаем упоминание об этой богине в разных других надписях и у некоторых классиков, всегда при том же самом ее определении: Juno Caelestis — Virgo Caelestis или просто Caelestis. Поклонение этой Deae Caelestis на вершине Капитолия вполне соответствует всем историческим и топографическим воспоминаниям данной местности. Самый древний жертвенник назывался Ara Deae Caelestis (жертвенник Небесной Девы) или еще проще Ara Caelestis. Отсюда произошло и наименование всей этой части Капитолия, которое постепенно свелось к имени Ara Coeli4 (Небесный Жертвенник). Отсюда же видно, что псевдо-классическая богиня Юнона — не что иное как христианская Дева Мария о одном из ее многочисленных средневековых эпитетов.
4 Borsari: Topographia di Roma Antica, p. 200; Gatti: Atti del'Accademia Pontific. dei Nuovi Lincei, 1896, p. 331 (Грегоровиус VIII, 4, примечание 27).
А вопрос о том, где находился храм Юпитера Капитолийского, т. е. средневекового бога-Отца, до сих пор остается нерешенным археологическими изысканиями. Нам говорят, что с той поры, как вандалы разрушили (какими мощными орудиями?) эту святыню и увезли (ох!) крышу храма, он был обречен на полное забвение. Но уже тот факт, что главный храм в Риме будто бы не был превращен в христианскую базилику с самого начала и когда-то сравнен с землею — всегда казался странным даже ортодоксальным историкам, хотя бы в объяснение этого факта они и приводили «исключительное отвращение христиан к этому центру поклонения богу-Отцу (Ю-питер значит Иегова-отец).
Но перейдем и к другим особенностям средневекового Рима.
Установление демократического сената в Риме в 1143 году ее было одною иллюзией. Оно, действительно, имело место и прославило средневековых римлян. Знаменитый реформатор того времени Арнольд Брешианский неправильно считается тут главным виновником переворота, который неизбежно вызывался ходом событий. Отнять у знати ее власть, а у духовенства — его земли, лишить папу власти светского государя и передать его верховные права народной общине — были тогда очень определенные исторические задачи. Со времени борьбы за обновление церкви третье сословие не переставало бороться с феодальной системой, как светской, так и с духовной. Огонь свободы, зажженный итальянскими республиками, разрушил феодализм древне-франкской империи и дыхание скептицизма уже коснулось церковной науки. Но было бы неправильно утверждать, что уничтожение феодализма являлось такой целью, которая преследовалась в XII веке сознательно, как было бы неосновательно предполагать, что демагоги того времени были способны мечтать о европейской федеративной республике.
Учение Арнольда встретило в Ломбардии и в Риме полное сочувствие только потому, что секуляризация церковных имуществ, которую проповедовал Арнольд, отвечала потребностям того времени. Гражданская община достигла того, что была признана и новым папой Евгением III, причем последнему удалось сохранить за собою суверенные права, так как сенат получал от пего свои полномочия. Первоначально горожане преобладали в сенате и это придало ему плебейский характер, хотя в то время и многие знатные лица уже были членами общины. Ежегодно, в сентябре или ноябре, весь состав сената обновлялся. А выборы производились в присутствии папского уполномоченного.
Как велико было вначале число сенаторов, неизвестно. Вскоре после 1144 года, за норму было принято 56 сенаторов, и это зависело, повидимому, от того, что в то время (так же, как будто бы и в древности) Рим был разделен на 14 округов, из которых на каждый полагалось избирать по 4 сенатора, так что сенат мог возникнуть из 14 городских корпораций. Сенат в полном его составе составлял Большой совет, или Consistorium. Во главе его стоял комитет, члены которого назывались consiliatores, или procuratores республики. Такие же консилиаторы имелись при консулах в Генуе и Пизе в качестве совещательных членов; но в Риме они являлись органом исполнительной власти, как высший правительствующий совет, сенату же принадлежала только законодательная власть. Консилиаторы эти избирались из состава сената и менялись по нескольку раз в год. Таким образом существовало два совета: милый, состоявший из консилиаторов, и большой, Consistorium, состоявший из сената. А все полноправные граждане и избиратели сената составляли народное собрание, которое созывалось на Капитолии (и, очевидно, не на грудах старых развалин, а в специально и недавно построенных зданиях для этой цели). Решения, принятые сенатом и отчеты магистрата, выходившего в отставку, представлялись на одобрение этого собрания. Трудно сказать, какие доходные статьи были в распоряжении сената, и что составляло его регалии. Монетное дело было, вероятно, уже в то время изъято сенатом из ведения папы и после перерыва, длившегося в течение нескольких столетий (??), у римлян снова (?) получили обращение серебряные монеты с прежней классической надписью: Senatus Populus que Romanus. Только на некоторых из таких монет было еще изображение апостола с надписью вокруг: «Царь римлян» и это, конечно, были монеты понтификата.
Гражданская юстиция также перешла в ведение сената. Но судебная палата (Curia Senatus), заседавшая тоже на Капитолии (и тоже едва ли на куче древних развалин!) и состоявшая из сенаторов и юристов, нередко пополнялась дворцовыми судьями и judices dativi в качестве шеффенов, так что некоторые судебные акты являются совместными решениями и сенаторского, и папского суда.
Сенат стремился подчинить своей юрисдикции даже такие гражданские дела, в которых обе стороны, как истец, так и ответчик, принадлежали к духовному званию. Но папы оспаривали эти притязания и папская курия продолжала действовать на ряду с курией сената. В спорным делах церквей постоянно находят решения, постановленные судом папы независимо от суда сената, и часто случалось, что стороны апеллировали то к папе на сенат, то наоборот.
Таковы были основные черты устройства, принятого тогда римлянами, и с той поры Рим по праву стал самоуправляющейся республикой, которая объявляла войну и заключала мир независимо от своего великого понтифекса. Так клерикальная революция окончилась гражданскою. Изнемогая под бременем ее, обновленец Евгений оплакивал свою судьбу и, вздыхая, повторял слова св. Бернарда, что римскому пастырю приходится пасти не овец св. Петра, а волков, драконов и скорпионов. Он бежал из Рима в Сутри и Витербо, где оставался до конца года. После того он направился в Пизу, а в марте 1147 года, через Ломбардию, во Францию.
Совершенно так же, как описывается у классиков, Рим теперь имел, вместо бежавшего папы, сенат и вел войну с латинскими и тусцийскими городами, которые, в свою очередь, снова соединились вместе, чтобы вести борьбу с Римом. Церковная власть распалась на несколько деспотий с баронами во главе, которые, относясь одинаково враждебно и к папе, и к сенату, ослабляли автономию Рима. Тирания этих знатных лиц чувствовалась особенно сильно в Лациуме, бедной провинции, где не было, как в Тусции и Умбрии, богатых общин, которые могли служить противовесом знати.
В этот именно период времени появляется в Риме и выступает демагогом Арнольд Брешианский, находившийся до того в неизвестном изгнании. Когда папа бежал во Францию, он выступал перед народом, восставая против светской власти папы. Учение Арнольда о бедности и чистоте нравов приобрело ему много сторонников, в особенности женщин. Последователей Арнольда называли «ломбардцами» («lombardini»), или арнольдистами. Демократизированный теперь римский сенат, не колебались, примкнул к политической доктрине, которую развивал пламенный последователь Евангелия Матвея. Во всеуслышание перед народом он объявлял, что даже и обновленческий папа не есть преемник апостолов и пастырь душ, а поджигатель и убийца, церковный палач и губитель невинности, который только откармливает свое тело, и наполняет свой денежный сундук чужим добром. Оказывать ему повиновение и почтение никто не обязан.
«Он был советником в делах городского устройства и в этом отношении, —говорит Грегоровиус (VIII, 4),— не составлял какого-либо исключения, так как в Италии во все времена церковные реформаторы переходили в сферу политики и превращались в демагогов. Арнольд имел в виду объединить мелкую знать, которая относилась к плебеям дружелюбно, и противопоставить ее, как вооруженную силу, аристократии консулов и капитанов.
Следуя примеру представителей мелкой знати, примкнувших к общине, низшее духовенство также прониклось идеей равенства лиц священного сана. Но и это не сделало Рим могущественным, благодаря его захолустному положению в Западной Европе, и сама демагогия Арнольда вскоре заставила римлян обратиться за помощью, как и всегда ранее, к чужеземной силе.
Прошло 673 года с тех пор, как римские сенаторы явились в Византию к Зенону и объявили ему, что Рим удовольствуется, если Италией будет править в качестве византийского патриция Одоакр. Миновало 614 лет с того времени, как сенат в своем последнем письме к Юстиниану умолял его быть покровителем Рима. Теперь перед троном германского кайзера Конрада снова стояли римляне, отчаявшиеся самостоятельно ввести в этом городе гражданский порядок, хотя и называли себя сенаторами. Они настаивали на том, чтобы цезарь Германии принял в свои руки наследие Константина и Юстиниана.
«Пресветлому властителю города и всего мира, Конраду Августу, божией милостью цезарю римлян, — писали они, — сенат и римский народ шлет привет и пожелание благополучного и славного царствования! Мы уже уведомили ваше цезарское величество о событиях, которые произошли у нас, и о том, что мы остаемся верны вам, и что блеск вашей короны составляет предмет наших ежедневных забот. Мы, однако, удивлены, что вы совсем не удостоили нас ответом. Мы единодушно желаем, чтобы Римская империя, которую господь вверил вашему руководительству, была снова поставлена на ту степень могущества, на которой она стояла при Константине и Юстиниане, управлявших, опираясь на полномочия, полученные от римского сената и народа. Поэтому мы, с божией помощью, восстановили сенат и низвергли многих врагов вашей императорской власти, дабы стало вашим то, что принадлежит цезарю. Мы заложили доброе основание. Мы обеспечиваем правом и миром всех тех, кто этого желает. Овладев замками городской знати, которая в союзе с Сицилией и папой Евгением думала угрожать вам, мы частью заняли эти замки, частью разрушили. За это папа. Птолемей Франджипани, сыновья Пьерлеоне (кроме Иордана, в нашей милиции) и многие другие теснят нас со всех сторон. Они хотят помешать нам короновать вас императором. Но из любви к вам мы терпим многие беды, так как для любящего ничто не тяжело, и вы вознаградите нас, как отец, предав врагов империи заслуженной им каре. Не слушайте тех, кто клевещет на сенат. Они рады посеять между вами и нами раздор, чтобы погубить и вас, и нас. Не забывайте, сколько зла причинили вашим предшественникам папский двор и эти бывшие наши сограждане, которые с помощью сицилианцев в настоящее время еще больше стараются повредить городу. Но, по милости Христа, мы мужественно стоим за вас и уже изгнали из города многих из самых злых врагов империи. Спешите оказать нам помощь вашей императорской властью! Город отдает себя на вашу волю. Вы можете теперь пребывать в Риме, столице мира, проявляя все свое могущество после того как устранены преграды, которые воздвигались священниками, или управлять всей Италией и германским государством более неограниченно, чем почти все ваши предшественники. Мы просим вас — не медлите! Снизойдите успокоить ваших покорных слуг письменно и через послов! Мы прилагаем теперь все старания к тому, чтоб восстановить Мильвийский мост, который был разрушен во вред императорам, и надеемся скоро закончить каменную кладку. Ваше войско будет иметь возможность переправиться через него и миновать замок св. Ангела, где Пьерлеоне, сговорившись с Сицилией и с папой, замышляют гибель для вас.
«Да здравствует Цезарь! Да исполнится его воля! Да победит он врагов, и охранит империю! Да пребудет он в Риме и правит землей! Да будет он повелителем мира, как некогда Юстиниан! Пусть Кесарь владеет тем, что принадлежит Кесарю, а папа — тем, что составляет неотъемлемое достояние папы. Так заповедал Христос, и Петр уплатил дань».
Но Конрад III предпочел получить корону из рук римского папы, а не римского сенатора, и благоразумно не перенес, своей резиденция в это стратегически негодное место.
То же сделал и его преемник, Фридрих Барбаросса, и так продолжалось до 1154 года, когда на понтификальный престол вступил Николай Брэкстер под именем Адриана IV. Адриан IV немедленно стал в резкую оппозицию к римской общине и потребовал изгнания Арнольда. Он полагал, что одного удаления этого демагога уже достаточно будет для того, чтобы покончить с существованием республики. Не имея основания возлагать какие-либо надежды на Фридриха, римляне тайно обратились тогда за помощью к Вильгельму I, который в феврале 1154 года наследовал на троне Сицилии своему знаменитому отцу Рожеру и немедленно вступил в пререкания с папой.
Не имея никакой возможности овладеть Латерапом, Адриан вынужден был оставаться в базилике св. Петра, обращенной в укрепление. Но ненависть римлян к обновленческому духовенству, оппозиция которого являлась преградой к их гражданскому благоустройству, росла все более, и скоро привела к катастрофе. Когда на Via Sacra один из кардиналов был ранен кинжалом, Адриан отнесся к этому, как к поруганию церкви, и наложил на Рим интердикт.
Чтобы понять все значение этого наказания, надо принять во внимание христианские верования того времени. С наложением интердикта прекращалось всякое богослужение. Ни одно из таинств не совершалось более, за исключением крещения и причащения умирающих, но и они выполнялись в такой форме, которая наводила ужас. Тела умерших закапывались в землю без совершения обряда погребения и вступавшие в брак получали благословение на кладбищах.
Знатные римляне отнеслись к интердикту с пренебрежением, но благочестивые и бедные люди, в особенности женщины и священники, отказались от сопротивления. В народе начались волнения, заставившие и сенаторов броситься к ногам папы и умолять его о помиловании.
Папа согласился снять с Рима отлучение от церкви, но с условием, чтобы Арнольд был немедленно изгнан. Несчастный реформатор разделил участь всех пророков: очарованный им сначала народ изменял ему при первой неудаче.
После девяти лет служения делу гражданской независимости, Арнольд бежал из Рима, и взамен его явился в Рим германский император с войсками. По окончании своего коронования он отправился в свой лагерь на Нероновом (т. е. попросту Черном) поле, а папа остался в Латеране. Но уже достаточно фанатизированные Арнольдом толпы народа ринулись через Тибрские мосты в Леонину. Перебив здесь попадавшихся в одиночку немцев и ограбив духовенство, кардиналов и сторонников имперской партии, они направились затем в лагерь Фридриха. Битва продолжалась с переменным счастьем до самой ночи, когда, наконец, римские повстанцы уступили противнику, превосходившему их силой.
«Наши воины, —пишет германский историк,— рубили римлян, как бы говоря при этом: «получай, Рим, германское железо, вместо аравийского золота! Вот как покупает Германия себе имперскую власть!».
Около тысячи народа было частью убито, частью утонуло в реке, многие были ранены и около 200 взято в плен. Остальные бежали за стены города. Все римляне отказались продавать императору продовольственные припасы и решили продолжать борьбу. Он снял свой лагерь 19 июня, взял с собою папу и всех кардиналов и направился прежде всего к Соракте. Везде он приказывал разрушать замки, которые были воздвигнуты римскими нобилями в их поместьях.
В это время по соседству с Соракте, был казнен и Арнольд. Остатки его сожженного тела были брошены в Тибр. С того времени и начинается ряд знаменитых мучеников человеческой свободы. Они погибали на кострах, но их смелый дух, как Феникс, возрождался из пламени и продолжал жить в последующих поколениях.
Весною 1159 года, римляне отправили к Фридриху послов, прося амнистии и обещая восстановить его власть в Риме. Согласившись вступить в переговоры с римской общиной, Фридрих решил признать сенат, но на основах, которые он сам определит. Однако соглашение не могло состояться отчасти вследствие условий, поставленных неуступчивым сенатом, отчасти по случаю смерти папы.
Низвергнуть римскую республику оказалось для папы Адриана не под силу. Как только он умер, немедленно начался раздор в уже обновленной теперь римской церкви, как это и было неизбежно при противоречии ее идеологии и организации с требованиями общечеловеческой жизни.
Для избрания преемника Адриану было созвано в базилике св. Петра собрание, в состав которого вошли кардиналы, императорские послы, духовенство, знать, народ и сенаторы. Последние взяли на себя охрану собора и держали двери его запертыми. Прошло три дня, но соглашение все еще не было достигнуто. И вот, более сильная на месте римская аристократическая партия провозгласила 7 сентября напою Роланда Бандинелли, родом из Сиены.
Но, едва этот кандидат был облачен в красную мантию, как кардинал Октавиан, глава императорской и вместе с тем демократической для Рима партии, сорвал ее с его плеч. Вслед затем какой-то римский сенатор-аристократ, в свою очередь отнял мантию у Октавиана, но капеллан последнего сбегал за другою, и Октавиан второпях надел ее наизнанку. Как ни смешон был вид кардинала в подобном наряде, собранию уже было не до того, так как начался большой беспорядок. Стоявшие наготове толпы воинов с оружием в руках проникли в базилику св. Петра, после чего демократическая партия объявила Октавиана папой и была поддержана низшим духовенством, в особенности капитулом базилики св. Петра, народом, большинством сенаторов и многими капитанами; был пропет Te Deum, и новый папа-демократ, под именем Виктора IV, был торжественно отведен в Латеран.
Роланд и его сторонники бежали в укрепленный Ватикан. Через три дня они были освобождены оттуда бывшими староверами. В торжественной процессии, при звоне колоколов, с развевающимися хоругвями, Роланд проследовал по улицам Рима, но затем, в сопровождении всех своих сторонников из духовенства, множества вооруженного народа и знати, коллегии судей и школы певчих, немедленно покинул город и направился в Кампанью. Здесь 20 сентября он был посвящен под именем Александра III.
Но хотя Александр III и обеспечил себе поддержку Франции и Англии, признавших его папой, однако, он оставался большую часть времени в Сане (Sens), и Рим спокойно управлялся сенатом. Признав за ним суверенные права, город Рим тем не менее оставался независимой самостоятельной республикой.
В ноябре 1165 года римляне заключили с Генуей договор, согласно которому эта республика получила право свободной торговли на всем протяжении от Террачины до Корпето, а генуэзцы в свою очередь предоставляли такие же права римлянам. Но очень скоро у Рима началась большие осложнения с Германской империей из-за небольших соседних городов, Альбано, Тиволи и Тускулума, которые не пожелала признать суверенитет их сената и примкнули к императору. Это быстро привело к катастрофе. Теснимый римлянами Тускулум обратился за помощью к имперцам, и канцлер Райнальд только что перед тем, 18 мая, овладевший с помощью пизанцев Чивита Веккией, вступил в него, после чего город был осажден римлянами.
На выручку осажденным прибыл Христиан Майнцкий с 1 300 германцев и наемных брабансонов. Хотя число римлян и превосходило число германцев в 20 раз, но германцы не впали в отчаяние. Правда, брабансоны были сначала быстро оттеснены римлянами, но кельнские рыцари, сомкнувшись тесным строем, сделали во-время вылазку из Тускула, а один из отрядов Христиана напал на неприятеля с фланга. Римская кавалерия обратилась в бегство, пехота также рассеялась. Бежавшие с поля битвы погибали под мечами преследователей или сдавались в плен. В перепуганный Рим вернулась лишь третья часть всего римского войска, и только неприступные стены и наступившая ночь заставили германцев прекратить преследование.
Эта замечательная битва происходила 29 мая 1167 года, а она снова обнаруживает плохие боевые способности римлян. Их ужас в городе —говорят нам— не поддавался описанию. В противоречие классическим характеристикам, старики и женщины оглашали улицы воплями и рыданиями. Убитый горем папа плакал. Германцы, усиленные подкреплениями, взятыми из городов Кампаньа, расположились в окрестностях. Перед Римом стояло, участвуя в осаде, население все тех же городов: Тибура, Альбы, Тускула и других, как и в описаниях классиков. Чтобы довершить падение Рима, Христиан призвал императора, и Фридрих, принудив Анкону капитулировать, 24 июля уже водрузил свое имперское знамя на Monte Marino.
В течение восьми дней обновленческая Мекка выдерживала приступы германских евангелистов-арнольдистов и милиции Витербо. Собор Петра был взят 29 июля 1167 года, а на другой день Фридрих, подобно Генриху IV, немедленно водворил в соборе своего ставленника, и во время торжества, надел на голову золотой обруч римского патриция. Затем, 1 августа Пасхалием III была коронована жена Фридриха, Беатриса, а сан Фридрих явился с императорской короной на голове. А аристократический папа Александр III убежал, что обессилило его партию. Мир был заключен с Римом на таких условиях:
«Сенат и народ приносят императору присягу на верность и обязуются охранять его суверенные права в пределах города и вне его. Император признает сенат в его установленной форме, но свои полномочия сенат получает от императора».
Римская республика отныне была подчинена непосредственно имперской власти, но рок, казалось, наложил на Фридриха свою руку. 2 августа 1167 г. мрачные тучи разразились ливнем над городом, и затем наступил палящий зной. Началась чума. Всадники, пехотинцы и оруженосцы заболевали и умирали, часто неожиданно, едучи или идя по улице. Вскоре не стало хватать сил для погребения умерших.
В течение целых столетий город не переживал таких ужасных бедствий, как битва при Monte Porcio и вслед за тем чума. Панический страх овладел и германцами.
— Карающая рука господня, — говорили они,— поразила нас За то, что напали на священный город.
Император снялся с лагеря 6 августа и двинулся в путь с остатками своего войска, в котором люди походили на тени. На дороге у него еще умерло более 2000 людей, а остальные, возвратясь в Германию, принесли с собою смерть на родину.
Прошло еще восемь лет, и в день битвы при Леньяно, 29 мая 1176 года, союзная гражданская милиция ломбардских городов разбила на голову могущественного императора. Последствием этой победы были прежде всего тайные переговоры его с враждебным ему ранее папой Александром, и Александр не замедлил воспользоваться победой ломбардцев в интересах церкви, хотя города и заподозрили его в измене.
Так обновленческая борьба римского понтификата быстро превратилась в борьбу за власть, при которой Евангелие стало только ширмой. «Нигде в мире, —говорит Грегоровиус(VIII, 6),— мы не встречаем подобного сочетания событий, свидетельствующего о глубоком трагизме, на которое обречено человечество своими бесчисленными нуждами. Сцена борьбы неистовых партий при звоне оружия и бегство пап неизменно сменялась в Риме сценой возвращения пап и встречи их ликующим населением. Эти постоянно повторявшиеся удаления и призывы пап придают истории города Рима чисто эпический характер, и мы не знаем никакого другого более великого эпоса, как его история.
Народ и сенат признали Александра III, будучи к тому вынуждены, но по вопросу о порядке управления городов, борьба между республикой и папой, как верховным главой, по-прежнему не прекращалась. Папская власть не внушала страха; недовольство и готовность к новому восстанию чувствовалась не только в самом Риме, но и во всей церковной области. Каждый город римской территории мечтал устроиться по примеру ломбардцев, т. е. иметь свой собственный муниципалитет, с консулами или иными правителями во главе общинного совета. Уже успев привыкнуть к независимости, многие провинциальные бароны Тусции и Сабины не находили нужным соблюдать покорность. Они не признавали над собою власти ни сената, в состав которого по заключении мира нобили вошли еще в большем числе, ни папы.
В марте 1179 года Александр, заботившийся теперь уже не о преобразовании церковных догматов, а только о всемирной власти пап, созвал в Латеране вселенский собор в числе 300 епископов, и там было постановлено, что избрание папы отныне решается большинством двух третей кардиналов. Затем снова было объявлено, что по каноническому закону папа избирается исключительно коллегией кардиналов и независимо от всякого вмешательства светской власти.
Так, после долгой борьбы, папе Александру удалось, наконец, достигнуть того, что он был признан единодержавным главою церкви, и только в Риме и в церковной области он по прежнему не имел власти. Сенат, как и прежде, лишь номинально получал свои полномочия от папы и в сущности был от него независим, опираясь на силу милиции. Одержав изумительные победы над отдаленнейшими странами, Александр тем не менее чувствовал себя в Риме, как в стане своих врагов. Уже летом 1179 года он покинул этот город и с той поры, снова в положении изгнанника, жил то в городах Лациума, то в Тускуле, и 30 августа умер в Чивита Кастелана. Римский народ, осыпавший когда-то его путь цветами, теперь, после его смерти, бросал на его гроб камни, и кардиналам лишь с большим трудом удалось похоронить его в Латеране.
Со времени Адриана I ни один из пап не оставался так долго на своем престоле, как Александр III, но из 22 лет своего правления, он 18 лет провел в борьбе со староверием и 20 лет и изгнании.
Со времени конгресса в Венеции и покаяния Генриха английского, всемирный авторитет папства в Западной Европе достиг при нем небывалой высоты.
Из того факта, что три преемника Александра вынуждены были жить в изгнании, мы уже можем заключить, какие отношения существовали между обновленным понтификатом и городом Римом. Люций, преемник Александра, очень скоро стал во враждебные отношения к римлянам, так как не пожелал признать за ними тех прав, которые были признаны ранее его. Он торжественно провозгласил римлянам анафему, объявив, что они, восставая против светской власти пап, следуют учению Арнольда и являются такими же еретиками, как вальденцы, катары, гумилиаты, лионские нищие и последователи других сект, все более и более распространявшихся в то время. Но скоро (25 ноября 1185 года) он умер в Вероне.
Преемник Люция, — не менее печальный образ, чем сам Люций, — оставался все время в изгнании в Вероне. Оп был посвящен в сан папы под именем Урбана III 1 декабря 1185 года и умер в феврале в это же время. И как раз около того времени произошло событие, чрезвычайно важное для всего христианского мира: 2 октября 1186 года Саладин овладел палестинским Элъ-Кудсом, и падение этого города, куда было перенесено уже место действия библейских и евангельских сказаний, потрясло всю Европу настолько сильно, что наиболее важные дела, волновавшие Запад, отошли на задний план, и деятельность папы, императора, королей и епископов была еще раз снова направлена на Восток.
Новый папа, Климент III, вернулся в Рим и в феврале 1187 года был принят здесь со всеми почестями. За 44 года, которые протекли со времени республиканского переворота, совершившегося в Риме и ознаменовавшегося учреждением сената, папы почти без перерыва были жертвами этого переворота. Трагично кончили свое существование Иннокентий II и Целестин II. Люций II был на смерть ранен брошенным в него камнем, Евгений, Александр, Люций III, Урбан III и Григорий VII умерли, оставаясь в изгнании. Но теперь папство, в лице Климента III, возвращалось, наконец, в Рим и с городом был заключен мир, как с независимой властью.
Провозглашение демократических начал в Риме было замечательным событием того времени, оно и дало, с нашей точки зрения, материал для классических сказаний о древнем республиканском Риме, но теперь этот период несколько затуманился. Право чеканить монету было предоставлено снова папе, и только третья часть ее отныне принадлежала сенату. Положение папы в городе, впрочем, и теперь ничем не отличалось от положения епископов в других независимых городах, несмотря на то, что ему были присвоены титулы и почести светского властителя. Могущество его теперь зависело от того, что он был самым крупным землевладельцем, раздавал самые крупные лены и мог призвать к оружию много «людей». Все значение его, как местного государя, заключалось только в праве на инвеституру, которым он обладал по отношению к представителям исполнительной власти в республике, свободно избранным общиной. Устранение светской папской власти единственно силами самой римской общины является, —говорит Грегоровиус (VIII, 6),— одним из самых замечательных событий в средневековой истории Рима, который только с этого момента (а никак не до начала нашей эры!) получил право на общее внимание в гражданском отношении».
С 1143 года в сенате сначала преобладали представители простого народа, затем мало-по-малу в него стали проникать знатные люда, и со времени Климента III и Целестина III большинство сената уже опять состояло из патрициев древнего рода, а не граждан и рыцарей. Наплыв знати в сенат был настолько велик, что нормальное число 56 членов сената вскоре оказалось превзойденным.
В зависимости от этих осложнений, уже в 1191 году произошел переворот. Простой народ восстал против аристократии, уничтожил конституцию, и, как было уже однажды, поставил во главе правительства одно лицо. Римляне назвали своего верховного главу уже не патрицием и не подестой, как в итальянских городах, а верховным сенатором, и этот верховный сенатор, Бенедикт, прежде всего лишил папу всех его доходов. Через два года он был, однако, низвергнут восстанием и заключен в Капитолий. где содержался долгое время, и после него верховным сенатором был провозглашен Джованни Капоччо. Затем его место занял Джовании ди Пьерлеоне, а в 1197 году, произошел опять переворот: прежняя конституция с 56 сенаторами и исполнительным комитетом консилиаторов была снова восстановлена. Великий первосвященник уже не вмешивался в эти перевороты, а римляне, не будучи в силах и теперь образовать могущественного государства, предались мечтаниям о своем прошлом.