Н.А.Морозов / «Христос». 5 книга / ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА V.
НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ О СОСТОЯНИИ СРЕДНЕВЕКОВОЙ РИМСКОЙ РЕЛИГИИ РАНЕЕ ЦЕРКОВНОЙ РЕВОЛЮЦИИ ПРИ ГРИГОРИИ ГИЛЬДЕБРАНДЕ.

В главе о Тите Ливии я дал уже достаточно яркое описание вакханалий, будто бы существовавших в легендарном классическом республиканском Риме. Я рассказал и историю их уничтожения по этому же автору. Но раз древний Рим списан со средневекового, то и вакханалии его должны быть списаны с каких-то аналогичных явлений средневекового христианского Рима. Займемся же немного и этим вопросом.

Вот передо мною лежит интереснейшая книжка Шампфлери под названием: «История каррикатуры в средние века». Она написана автором в промежуток от 1867 до 1871 года.¹ Но прежде чем пользоваться ею, дадим себе отчет в том, что представляет собою каррикатура. Ведь это искусство заключается лишь в том, чтобы преувеличивать уже имеющиеся особенности субъекта. Если у кого-нибудь длинный нос, каррикатурист вытягивает его вдвое или втрое, оставляя ту же форму; если низок лоб, он еще более принижает его; широкий рот он расширяет, а длинные уши удлиняет и т. д. Лишь при этих условиях вы тотчас же узнаете изображенного человека, а если художник припишет ему что-либо несуществующее, то будет уже не карикатура, а нелепость, и вы просто скажете, что этот урод какой-то совсем другой человек, а не тот, которого предполагают. Отсюда ясно, что старинная карикатура может очень прекрасно служить и для серьезных исторических изысканий, если уметь ее понимать и правильно ею пользоваться. Она может даже дать много более яркую картину современного ей состояния данной общественной среды, чем сухое прозаическое описание.

Посмотрим же, что она нам говорит о старинной религиозной жизни на Западе Европы.

«Странные увеселения, —отмечает Шампфлери,²— происходили в соборах и монастырях при больших праздниках церкви в средине века и в Эпоху Возрождения. Не только низшее духовенство участвует в веселых песнях и плясках, особенно на Пасхе и Рождестве, но даже и главнейшие церковные сановники. Монастерианцы мужских монастерионов плясали тогда с монастерианками соседних женских, и епископы присоединялись к их веселью. Эрфуртская хроника описывает даже, как один сановник церкви предался при этом таким эксцессам, что умер от прилива крови к голове»...

¹ Champfleury: Histoire de la Carricature au Moyen Age. Paris. 1867—1871.

² Champflery, p. 53.

Рис. 113. Ужин средневековых монастерионцев. Миниатюра в Библии XIV века (Парижская национальная библиотека).

И автор приводит, как самый скромный образчик, выдавая его за карикатуру, изображение ужина монастерианцев и их возлюбленных из Библии XIV века, хранящейся под № 166 в Парижской национальной библиотеке (рис. 113). Но каким же образом такая карикатура попала в Библию?? Стараясь приспособить тогдашнюю монастерионскую жизнь к современной морали, Шампфлери наивно уверяет нас, что на такие рисунки надо смотреть не как на иллюстрации былой действительности, а как на предостережение от возможности таких поступков! Но ведь если б таких сцен не было, то зачем же было и предостерегать от них, да еще в такой соблазнительной форме? Кто, например, стал бы предостерегать публику от разврата распространением возбуждающих половую деятельность порнографических картинок? Если б это были предостережения, то были бы представлены и какие-нибудь неприятные последствия от таких поступков, а ничего похожего тут нет. Подобные иллюстрации возможны лишь в том случае, если они рисуют просто обычный образ жизни тогдашнего духовенства, факт, который всеми признается нормальным, а если бы художник сделал это с целью порицания обычаев, уже переставших одобряться при новых веяньях в католической церкви, но еще существовавших перед церковной революцией Григория Гильдебранда, то он изобразил бы эту пирушку в какой-нибудь отвратительной форме, с чертями, влекущими участников в ад, с уродливостями венерических болезней и т. д. Другого решения тут нет и не может быть. И если Шампфлери³ прибавляет, как бы в извинение, что «так же плясал и царь Давид при религиозных процессиях», то сам же дополняет из проповеди 205, приписываемой апокрифически блаженному Августину, будто это был лишь пережиток язычества:

«Существовал языческий обычай, сохранившийся у христиан, чтобы в праздничные дни производить «блеяния», т. е. пения и пляски, потому что эта привычка к «блеяньям» осталась от наблюдения языческих обрядов».⁴

³ Champfleury, p. 57.

⁴ Erat gentilium ritus inter christianos retentus ut diebus fostis ballationes, id est cantilenas et saltationes exorcerunt... quia ista ballandi consueludo de paganorum observalione remansit (p. 57). Но ведь дело не в том, от каких родителей родилось дитя, а в том, что оно прекрасно существовало, как христианский обычай, в средние века, когда язычества уже не было и в помине. А вывод отсюда только один: средневековые христиане считали и бога-отца, и бога-сына, и бога-святого-духа, за веселую троицу, которой нравятся и песни, и пляски, и двусмысленные шутки по предмету первой заповеди, данной богом человеку и животный в книге Бытие: «плодитесь и размножайтесь!» Совсем как описывается у классиков.

Но языческою церковью, как мы видели, после Гильдебрандовские католические авторы считали предшествовавшую им староверческую римскую церковь, а следовательно, и все классические описания относятся к ней. Это в ней блеяли по козлиному и скакали...

Еще в VII столетии, т. е. все-таки через 700 лет после возникновения христианства по обычной хронологии (а но нашей это выйдет в X или XI веке) собор в Шалоне на Саоне запрещает женщинам петь в церквах неприличные песни (chansons licencieuses). А «Григорий Турский», или какой-то апокрифист от его имени, поднимает свой голос против монастерионских маскарадов, происходивших в Пуатье, в связи с существовавшими в те века на религиозной подкладке «безумными праздниками» (fêtes des fous,) с «праздниками невинных» (fêtes des innocents) и с «праздниками осла» (fêtes de l'Ane).⁵

«Только в 1212 году, —говорит Шампфлери,⁶— парижский собор запретил монастерианкам устраивать «безумные праздники» в такой форме:

«От безумных праздников, где принимают фаллус, повсюду воздерживаться, и это мы тем сильнее запрещаем монетерианцам и монастерианкам».

Но запрещение, повидимому, мало помогло, потому что и потом, в 1245 году, обновленческий архиепископ Одон (Odon), посещая руанские монастерионы, увидел, что монастеринки предаются там на праздниках всевозможным непристойным удовольствиям (ejusmodi lasciviis operam dedisse).⁷ И он запретил им обычные пляски между собою и со светскими в честь веселого сына божия, его веселой матери-девы, и самого веселого бога-отца, отожествлявшегося, очевидно, с Зевсом и Юпитером (aut inter vos, seu cum secularibus choreas ducendo). И он прибавляет:

«Они предавались чрезмерным проказам, шутовским песням, особенно дурачествам, уводам, телодвижениям» и т. д.

⁵ A festis follorum (вместо phallorum?)  ubi baculus accipitur omnino abstineatur idem fortius monachis et monialibus prohibimus.

⁶ Champfleury, p. 57.

⁷ Nimia jocositate et scurrilibus cantibus utebantur, ut pole farsis, conductis, motulis ets.

В соответствии с этим понятием о веселом характере ранне-христианской божественной троицы в Безансоне на Пасхе пели; в церквах:

Очень сходны были с храмовыми «безумными праздниками» (т. е. с  festi follorum, переименованными из festi phallorum) упомянутые выше праздники «невинных» (т. е. не ведающих различия между дозволенным и недозволенным). И те и другие были, вероятно, лишь иными прозвищами первохристианских «влюбленных ночей» (άγάπαι по-гречески) и вакханалий. Они существовали по Шампфлери в Безансоне еще и между 1284 и 1559 годами, когда их запретила и там обновленческая церковь. Да и король Шарль VII в 1430 году снова запрещает в кафедрале в Труа (Trojes) эти религиозные «безумные праздники».

«Собираются вместе, — говорит он, — совершать праздники безумцев» с большими невоздержанностями, проказами, непристойными зрелищами, маскарадами, шутовствами, двусмысленными песнями и с другими безумствами... к большой хуле и бесчестию всего церковного сословия.⁸

⁸ Pour faire la feste aus folx avec grans excez, mocqueries, spectacles desguissemens, farses, rigmeries (т. е. двусмысленными песнями) et aulres folies au tres grand vitupere et diffame de tout l'estat ecclesiastique.

Даже и в 1497 году капитул Санли (Le chapitre de Senlis) разрешает праздновать духовенству Богоявление лишь под условием, что не будут на нем «петь бесстыдных песен, говорить бесстыдных шуток и совершать бесстыдных танцев перед главным порталом храма, и не будет ничего из того, что имело место на прошлогоднем «празднике невинных».

Так, только через тысячу четыреста лет предполагаемого существования христианства, прежние общепризнанные обычаи христианской церкви начали скандализировать ее верховных руководителей. Ведь совершенно же очевидно, что разнузданные песни в смеси мужчин и женщин не имеют никакого смысла, если они не являются поощрениями друг друга к разнузданным же поступкам, которые неизбежно и начинаются вслед за ними.

Обновленческий проповедник Гильом Пепэн (Guillaum Pepin) так пишет о староверческих монахах своего времени, еще не подвергнувшихся реформе:

«Многие не реформированные (Григорием Гильдебрандом) служители культа, даже и посвященные в церковный сан, имели обыкновение входить в женские не реформированные монастыри и предаваться с монашенками разнузданнейшим пляскам, и это днем и ночью. Молчу об остальном, чтобы не оскорбить благочестивые умы».⁹

А еще более знаменитый его современник, тоже обновленец, Мишель Мено (M. Menot) пишет:

«Постановление теологов парижанам для отвращения и презрения к повсеместно почитаемому, суеверному и скандальному религиозному обряду, который некоторые называют праздником безумных . . . Такие языческие остатки не ко времени. Действительно, до сих пор сохраняются у нас, по распространеннейшей традиции, беззакония Яна (другое произношение слова Иоанн), и подобные игрища в честь Яна устраиваются в начале января». ¹⁰

И даже в XVIII веке в сентябрьском номере журнала «Mercure de France» за 1742 год появляется статья, в которой приведен современный пасхальный ритуал 1581 года и говорится:

«По окончании завтрака после службы устраиваются в конце Нон танцы в монастыре или в срединной части церкви, если время дождливое, распевая какие-то стихи, чтобы уклониться от процессий... По окончании плясок . . . делают ужин с красным и белым вином».¹¹

⁹ Solent multi clerici etiam religiosi non reformali ingredi monasteria monialium non reformatarum et cum eis choreas etiam insolentissimas ducere et hoc, tam de die quam de nocte, taceam de reliquo, ne forsam offendam pias aures (G. Pepinus: Sermones quadraginta de dcstructione Ninive, Paris, 1525).

¹⁰ Decretum teologorum parisiensibus ad detestandum, condemnandum et omnino adolendum quemdam superstitiosum et scandalosum ritum quern quidam «festum fatuorum» vocant... Tales paganorum reliquiae cessarunt... solo verò sparcissimi Iani (т. е. Иоанна) nefaria tradicio huc usque perseverant. Similia ludibria in capile Ianuarii faciebant in honorem Iani.

¹¹ Finito prandio post sermonem, finita Nona, fiunt chorae in claustro, vel in medio Navis ecclesiae, si tempus fuerit pluviosum, cantanda aliqua carmina ut in processionariis continetur. Finita choreà ... fit collatio in capitulo cum vino rubreo et claro.

Отсюда ясно, что классические вакханалии не только существовали, но и процветали в римско-католических храмах вплоть до церковной революции Григория Гильдебранда в XI веке, когда впервые стали отличать Вакха от Христа.

Рис. 114. Скульптура в подземной зале кафедрального собора в Бурже. По рисунку Бальи (Bailly) реставрировавшего его.

«Не раз, —говорит автор «Истории карикатуры в средние века»,— когда я исследовал старинные соборы, стараясь найти секрет, сбивающий с толку (deroutante), непристойной их орнаментации, все мои объяснения казались мне самому толкованиями на книгу, написанную на каком-то чуждом мне языке».

«Что подумать, —продолжает он,— например, о странной скульптуре, помещенной в тени под колонной подземной залы (рис. 114) средневекового кафедрального собора в Бурже (Bourges)? Найдется ли такое парадоксальное воображение, чтобы определить соотношение подобной, выходящей из пределов возможности, шутки с благочестивым местом, где изваяно это изображение? Какие авторитетные влияния были нужны, чтобы не остановить руку ремесленника, исполнявшего такие детали?».¹²

И каждый читатель, который взглянет на приводимый им рисунок (рис. 114} согласится с ним и задаст, кроме того, другой вопрос: как могли терпеть такое изображение пользовавшиеся этой таинственной залой монахи, ранее того времени, как эта скульптура стала сохраняться в виде пережитка давно минувших дней?

Но и этим недоумение не ограничивается.

«На стенах зал некоторых старинных христианских храмов, —продолжает тот же автор,— мы с удивлением видим изображения половых органов человека, которые угодливо выставлены напоказ среди предметов, назначенных для богослужения. Как будто эхо античного символизма, такие порнографические скульптуры в храмах с удивительной невинностью высечены каменетесами . . . Эти ити-фаллические воспоминания старины, находимые в темных залах кафедральных соборов центральной Франции, особенно многочисленны в Жиронде. Бордосский ученый-археолог Лео Друэн (Leo Drouyn) показывал мне курьезные образчики бесстыдных скульптур, выставленных напоказ в старинных церквах его провинции, которые он скрывает в глубине своих папок! Но такой избыток стыдливости лишает нас важных научных знаний. Новейшие историки, умалчивая о христианских изображениях половых органов в некоторых помещениях старинных храмов, набрасывают покрывало на мысль того, кто хотел бы сопоставить памятники классической древности с памятниками средних веков. Серьезные книги о культе фаллуса с помощью серьезных рисунков осветили бы ярко этот предмет и обнаружили бы мировоззрение тех, кто и в средние века не мог еще отделаться от языческих культов».¹³

¹² Champfleury, p. 230.

¹³ Champfleury, p. 240.

Ещё примеры украшений храмов

И ни один ученый историк не может не согласиться с этими его словами. Мы переросли теперь тот низший моральный уровень, который был у наших предков в средние века. Нам органически противно изучать половые извращения старинных культов, как противно микробиологу размазывать на стеклышке микроскопа сифилитические и другие заразительные микробы. Но мы должны наконец сделать и это во имя истины, науки и дальнейшего целесообразного пути человечества к лучшей жизни.

В разбираемой вами теперь книге оригинальный ученый исследователь пролагает нам впервые дорогу к изучению, как он выражается, истории средневековой карикатуры, хотя его книгу лучше бы назвать историей религиозной символистики. Он тоже показывает нам на связь между культом фаллуса и культом Христа накануне церковной революции Григория Гильдебранда и даже и после него в отдаленных от Италии местах. Если бы между первым культом и вторым прошло около тысячелетия, то как же древний фаллический культ мог бы воскреснуть из мертвых как раз накануне церковной реформы Гильдебранда в XI веке нашей эры?

И мы неизбежно приходим к заключению, что он существовал у христиан на Западе непрерывно до XI века. Такие изображения на стенах средневековых храмов перестают для нас быть написанными на «незнакомом языке» только в том случае, если мы допустим, что культ фаллуса был обязательной принадлежностью того понтификального староверческого Рима, который разрушил Григорий Гильдебранд, заменив его, как антитезисом, идеализацией безбрачия.

А Лютер и Кальвин с такой точки зрения являются лишь установителями Гегелевского синтезиса в этой триаде резкого революционного перехода религиозной мысли и религиозного ритуала к новой высшей стадии развития мистических религиозных учреждений. В первой стадии римский храм «святого Камня» и все храмы в честь небесной девы и ее сына в Европе, Азии и Африке привлекали к себе публику не обещанием царствия небесного после смерти, а узаконением в дни общих храмовых праздников заманчивых тогда для публики половых эксцессов во всевозможных, нередко противоестественных формах. Они и описываются в Библии под именем содомского греха, варианты которого в дошедших до нас латинских и греческих «исповедных вопросниках» у христианских священников детализированы до отвратительной крайности.

С такой точки зрения и изображения вроде того, которое мы видели в подземной зале кафедрального храма в Бурже, и изображение половых органов мужчин и женщин в старинных храмах средней Франции, никак не являются издевательствами над церковью, а имеют такое же чисто пригласительное значение, как и изображение кружек с пенящимся пивом на дверях немецких провинциальных биргаллей.

И я уже показывал, что эти вакхические празднества в честь Христа и Небесной девы никогда не удалось бы уничтожить Григорию Гильдебранду, если б резкий переход от такого тезиса к его монашескому антитезису не подготовили повсеместно распространившиеся к тому времени микробы заразительных венерических болезней, особенно перелоя и мягкого шанкра, как результатов половых излишеств и извращений.

С этой точки зрения возникает даже вопрос: каким путем произошли все виды заразительных микробов? Много обстоятельств говорит за то, что они не существовали в до-человеческие времена, и формы некоторых из них, например, сифилитических спирохет настолько напоминают сперматозоиды различных видов животных, что невольно является вопрос: не представляют ли они лишь перерождение этих самых сперматозоидов от их приспособления к условиям среды, не соответствующей их нормальной жизни? Мы знаем, что обычно сперматозоиды одного вида животных неспособны оплодотворить яички самок другого вида, так как растворяются чужой для них кровяной сывороткой. Но не бывает ли случаев, когда вместо .растворения происходит только их перерождение в чужой крови и несколько измененные и размножающиеся делением организмы, которые, переполнив все тело зараженного, начинают, наконец, разрушать его ткани? Тогда понятно стало бы, может быть, происхождение не только сифилиса, но и проказы и чумы, как результатов противоестественных пороков ненормальных человеческих индивидуумов прошлого времени.

Все это ставит на очередь микробиологической науке систематические исследования результатов переноса сперматозоидов различных видов животных под термостатом в кровяную сыворотку других.

Рис. 115. Изображения на капители кафедрального собора в Магдебурге. Голая женщина на козле, обезьяна играет на гитаре и орел уносит сову  (Otto: Manuel do I'Archéologie de l'art religieux an moyen âge. 1884).
Рис. 116. Изображения на капители Страсбургского кафедрального собора XVII века. Медведь несет кропильницу со святой водой, за ним  с крестом волк, за ним заяц с факелом, а сзади свиньи и козел несут носилки с лисицей и внизу обезьяна держит свинью за хвост.	Рис. 117. Другая капитель Страсбургского кафедрального собора XVII в. Козел стоит перед причастной чашей, и осел читает Евангелие над головой обезьяны.
Рис. 118. Барельеф на своде портала церкви Notre-Dame de Paris XII века с непристойными изображениями.

Рис. 119. Молодая жена натягивает нос своему мужу. Старинная скульптура на портале церкви Ploёrmel (по Champfleury).

Но возвратимся к нашему предмету.

Если непристойные изображения в старинных христианских храмах являются лишь пригласительными вывесками для побуждения публики к христианским увеселениям, практиковавшимся в храмах до XV века нашей эры, то что же обозначают изображения на них всевозможного вида ведьм, чертей и т. д.?

Позднейшие из них, где черти тащат грешников в ад, имеют конечно, устрашающее значение. Но что же значат такие, где, например, черт играет на гитаре, где изображены женщины верхом на козлах в припадке сладострастия (рис. 115)? Что обозначают, наконец, процессии в роде бывшей на капители Страсбургского кафедрального собора XIII века (разрушенного в XVII веке), где впереди всех медведь несет церковную кропильницу и чашу с освященной водой, а за ним волк несет крест, заяц факел, а сзади всех свинья и козел несут на плечах носилки, на которых стоит лисица, а за хвост свиньи держится обезьяна. Что значит и вторая скульптура, где осел читает книгу, а козел стоит перед причастной чашей (рис. 117)? Что значит скульптура, выставленная на показ публике на портале церкви в Ploёrmel, где молодая дева натягивает нос своему мужу в ночном колпаке (рис. 119)?

Рис. 120. Классицизм в старинном католицизме. Фигура нагого юноши, работы Микель Анджелло (ум. в 1564 г.) на стене Сикстинской капеллы в Ватикане.

Рис. 121. Историческое сновидение. Ван Эйк Van Eyck), отец жанра пейзажа в живописи (1370—1426). Первое художе-ственное изображение девы Марии. Она представлена в виде молодой женщины, читающей книжку в обстановке XIV века. (Мадрид, Музой Прадо).

Шампфлери не хочет ясно и просто ответить на эти свои же вопросы из той же благочестивой скромности, которая помешала его другу, ученому-археологу Лео Друэну, даже показывать чужим свои копии с неприличных картин фаллических скульптур на стенах храмов старинной Жиронды. Но смысл последнего из перечисленных рисунков (рис. 119) совершенно ясен. Такой рисунок явно служит не неуместной карикатурой, а вполне уместной вывеской на легализированном доме любовных свиданий замужних женщин. Такие дома полулегально существовали в европейских столицах до последнего времени. Какая-нибудь состарившаяся великосветская кокотка, потеряв возможность зарабатывать непосредственно, устраивала у себя дом свиданий. Она разыскивала по слухам и приглашала к себе молодых женщин,  желавших пофрантить, но не получавших от мужей достаточно денег, и сводила их, нередко по альбомам фотографий, с богатыми прожигателями жизни. Известие о таком доме свиданий распространялось из уст в уста или даже через газеты, в роде короткого сообщения: «мадам такая-то возвратилась из Парижа, адрес ее такой-то». Принимались только замужние женщины и приличные мужчины, «из общества» обыкновенно по рекомендации друг друга, плата производилась непосредственно хозяйке, которая и делилась ею со своей клиенткой... И вот, представьте себе, какую вывеску сделала бы на своем доме свиданий (если б ей разрешили) эта бывшая кокотка, как не ту, которая дана на рис. 119?

А если читатель меня спросит, как же мужья терпели такие храмы, то я отвечу: человеческое тщеславие не имеет границ, и каждый муж самодовольно думал, что картина эта изображает чужих жен, а не его собственную, за исключением таких случаев, когда она бесповоротно попадалась, без возможности выкрутиться посредством какого-либо измышления. Все такие изображении на стенах храмов, конечно, могли возникнуть и существовать осмысленно, пока эти храмы служили не местами благочестивых размышлений в современном смысле, а увеселительными домами в честь веселых богов с эротическим оттенком, и сама причастная чаша в них служила лишь для попоек. Но эти изображения могли сохраниться по традиции некоторое время и после реформы церкви, как сохранились и теперь многие обычаи и подробности одежды, уже потерявшие всякий смысл.

Так, даже в XVII веке знаменитые художники писали на стенах католических храмов совершенно классические фигуры, вроде нагих юношей (рис. 120), а первое из известных до сих пор действительно художественных изображений девы Марии дает ее в средневековой обстановке (рис. 121).

Да и светский театр Эпохи Возрождения и ее кануна ничем не отличается от классического. Вот, например, изображение актера XIV века и рядом с ним два классические актера (рис. 122). В чем же их разница?

Рис. 122. Единство актерских костюмов и приемов у классиков и у западно-европейских народов. Налево изображен средневековый актер (из книги Roman de Fauvel, XIV века), а направо два классических актера (в Терентии во рукописи, относимой к IX веку).
	(Слева) Рис. 123. Гномики-чертики одевают и причесывают молодую девушку (Из манускрипта XIV века, по Champfleury). Рис. 124. Архитектурный модильон церкви в Пуатье. Гномик-чертик держит раскрытое Евангелие, на котором написано: L'ASSAGE (ВКУСИ ЕГО)!

А что касается до изображения чертей на древних храмах, то мы всегда должны иметь в виду, что представления об этих фантастических существах сильно переменились в новейшее время. Теперь мы прежде всего представляем себе черта, как существо, стремящееся увлечь грешников в ад, а в средние века его представляли просто как ассистента при всяких разрешенных церковью эротических непристойностях и подзадоривающего к ним, т.е. амура на изнанку. Посмотрите только «Жития святых». Подстрекает ли там черт праведников к убийству, воровству, грабежу? Я не припоминаю ни одного такого случая, но помню много чертовых, подстрекательств к нарушению седьмой заповеди Моисея, и старинные рисунки часто изображают чертей, скрывающихся в рукавах и у подола хорошенькой женщины, причесывающего ее волосы и подающего ей зеркало, как, например, на рисунке (рис. 123) XIV века, приведенном и у Шампфлери.¹⁴

¹⁴ Champfleury, p. 188.

Так что же удивительного, если эти существа рисовались в средние века и на храмах, служивших не только местами молений и жертвоприношений, но и увеселительными местами в честь веселого Христа и не менее веселого отца богов, не отличавшегося от классического Юпитера?

А без этого предположения присутствие только что описанных картин и танцующих чертей на средневековых храмах вы никак не сможете себе объяснять.

Ведь даже и изображение херувимов и серафимов, летающих на наших церковных, картинах около небесной Девы, ничем не отличаются от амуров, парящих около классической Венеры и других античных красавиц (рис. 125 и. 126).

Рис. 125. Единство классических амуров и христианских церковных херувимов. Картина Рафаэля: Триумф Галатеи (Рим, Фарнезина). Рис. 126. Единство классических амуров и христианских херувимов Картина Рафаэля; Мадонна (Ватикан).

Сравните сами, и вы увидите, что это та же школа и та же эпоха, да и чертики, с их проказами, как будто срисованы с забавных испанских мартышек, к которым приделаны козлиные рожки. И гномы того же происхождения. И вот, мы должны неизбежно признать, что ни одна из существующих религий не возникала на нашей земле сразу в своей окончательной форме по приказу творца миров, а, как в своем учении, так и в ритуале развивалась эволюционно.

И когда, идя иногда упорно по ложному и демагогическому пути, она попадала, наконец, в такое положение, что ее служителям нельзя было ни двинуться вперед, ни отступить назад, она подвергалась резкой революции, перебрасывавшей и ее учение, и ее ритуал от тезиса, к антитезису, после которого приходил гегелевский синтезис, и она на известное и нередко продолжительное время опять развивалась плавно и эволюционно, как насекомое после своей метаморфозы.

назад начало вперед