Рис. 111. Реальные учителя современной половой морали. Гонококки — микробы перелоя.
Рис. 112. Реальные учителя современной половой морали. Спирохеты — микробы сифилиса.
Все это так, но почему же автор не прослеживает тех причин, которые должны были вызвать этот «дух монашества и цезаризма» в западно-европейской церкви именно в то время? Ведь, если бы сам Григорий Гильдебранд не был выразителем уже назревших потребностей в самом тогдашнем обществе, то единственным результатом его повеления о немедленном прекращении женатыми до того времени западно-европейскими священниками их супружеской жизни было бы лишь то, что их жены выцарапали бы реформатору глаза, а мужья засадили бы его в сумасшедший дом. Значит были какие-то существенные причины, не только позволявшие Григорию Гильдебранду сделать такой смелый шаг, но и довести до осуществления такую идею, котоая не только не вызывалась естественными потребностями человека, но прямо была противоестественной. Нельзя же в самом деле объяснить это только тем, что сам апостол Петр, предполагаемый основатель римского понтификата, как раз наоборот, имел жену и детей, да и апостол Павел декретировал «от святого духа» что «епископ должен быть обязательно мужем только одной жены?» Ведь именно благодаря этому священники восточной церкви и до сих пор женаты. Так как же вышло, что на Западе в конце XI века было, наоборот, запрещено женатым людям быть священниками?
В первой книге этого исследования я уже достаточно показал, что послания от имени апостола Павла носят очень поздний характер, не ранее VIII века нашей эры, так как по самому своему содержанию они написаны автором уже властвующей, а не гонимой церкви, и если бы они могли быть приписаны кому-нибудь из известных в истории церкви епископов, то никак не ранее, чем константинопольскому верховному епископу Павлу IV, вступившему на свой престол в 780 году, одновременно с воцарением Ирины, установившей (а не восстановившей) на Востоке поклонение живописным изображениям богов и полубогов (т. е. святых), после того как умер ее предшественник Лев IV, Статуелом (Иконоклас по-гречески).
Да в почему же во всяком случае в конце VIII века, при женщине во главе государства, раздался на греческом востоке епископский призыв, чтобы священники были мужьями только одной жены? Очевидно потому, что до тех пор они жили во многоженстве, а многоженство стало уже выходить из обычая и особенно было неприятно женщине-императрице. Но и тут мы еще не знаем, исчезло ли оно в Византии вскоре после упомянутого послания Павла. А почему же на Западе в XI веке Григорий Гильдебранд вместо одной жены совсем запрещает западным священникам супружескую жизнь, и почему ему удается этого достигнуть?
Здесь у нас не может быть другого выхода, как допустить, что до того времени западные прелаты жили не только во многоженстве, но и в официальной храмовой проституции, которая приводила к распространению венерических болезней (хотя имя богини Венеры и значит в переводе просто: Почитаемая, и есть, как-будто одно из множества прозвищ девы Марии). Я отлично понимаю, как все это не сходится с внушенными нам представлениями о жизни средневекового духовенства в Риме, но тем не менее и за это имеются веские факты. Разве мы не знаем, например, что средневековые феодалы на западе, не смотря на то, что были женаты, имели право провести еще первую ночь со всякой девушкой, выходящей замуж в их владениях, так что нежелающая невеста должна была принести им за себя известный выкуп? А ведь мы только что видели, что западноевропейские епископы и прелаты были тоже феодалами, да и евангельские сказания утверждают, будто бы Христос (легендарен, он, или нет) был снисходителен к «блудницам», и некоторые из них, как Мария Магдалина, Сусанна, и другие, причислены к святым.
После того как я показал в III книге «Христа», да и здесь, что вся классическая история — апокриф, приходится признать, что и вакханалии возникли уже в христианский период и что сказание о Вакхе, изобретателе виноделия, есть лишь одна из многих побочных легенд о том же евангельском Христе, завещавшем пить вино в свое воспоминание на тайной вечери. Кроме того, является вопрос, почему же и когда в западноевропейской церкви было нарушено такое определенное «завещание Христа» и вместо хлеба и вина стали давать причащающимся одни облатки?
Припомним только, как крепко население держится за религиозные ритуалы. Когда московский патриарх Никон приказал верующим креститься тремя пальцами, а не двумя, как установилось в Московии до него, и мотивировал это тем, что православный бог не в двух, а в трех лицах, разве большая часть священников и паствы не отхлынула от него из-за этого пустяшного изменения обычая? Разве сразу признали и предложенную Никоном перемену орфографии в имени Христа, хотя Никон и говорил совершенно правильно, что оно по-гречески пишется Иисус, а не Исус. Отсюда ясно до очевидности, что даже и маленькие изменения и установленном ритуале удается быстро и усиленно проводить лишь тогда, если они почему-либо болезненно отражаются на целой массе населения. Затея Никона не имела за собой этого оправдания и потому, как ни была она пустяшна и хорошо обоснована, но вызвала раскол православной церкви, который удалось преодолеть лишь в несколько столетий, когда само православие уже настолько ослабело, что стало достоянием лишь одной полуграмотной части населения.
Так почему же, повторяю, не вызвало раскола в западной церкви ни запрещение давать причащающимся вино, в противность завещанию «самого Христа», ни запрещение супружеской жизни духовенству в противность повелению «самого святого духа, через апостола Павла», чтоб епископ обязательно был мужем одной и только одной жены?
С этно-психологической точки зрения это могло произойти лишь потому, что завещание от имени «Христа» (кто бы он ни был и когда бы ни жил) пить вино в его воспоминание обратилось к концу средних веков в храмовые вакханалии, при которых опьяненные священники в храмах предъявляли свои божественные права на всякую женщину и девушку, которая им приглядывалась. В этом случае лингвистические следы служат лучшими документами, чем всегда апперцепционные исторические сообщения. А что же они нам указывают? У средневековых: христиан, по сообщениям самих историков, религии входили в ритуал ночные собрания, называвшиеся агапами, т. е. влюбленными ночами. И как ни стараются теологи объяснить, что эти христианские «вечери любви» были посвящены одним дружеским излияниям, но само исконное значение слова агапа обнаруживает совсем другое. Для обыкновенной бескорыстной любви по-гречески всегда употребляется слово филия (φιλία) — братская любовь, откуда происходит и наше выражение славянофил, украинофил, филолог, философ и множество других. А слово агапа (άγάπη) употребляется исключительно для эротической любви, и оно сохранилось в именах Агапий, Агапия, — возлюбленный и возлюбленная. Ведь никто вместо филолог не скажет агаполог, потому что это было бы смешно, но также неправильно понимать и старинные христианские агапы иначе как в смысле «влюбленных ночей».
Понятно, что все это с первобытной точки зрения не представляло даже ничего и предосудительного. Ведь вся наша современная инстинктивная мораль выработалась лишь как условный общественный рефлекс, возникший из целесообразности. Когда Ливингстон во время своего путешествия в XIX веке во внутреннюю Африку сказал раз проворовавшемуся негру:
— Подумай и скажи: хорошо ли воровать?
Тот подумал и ответил с полным убеждением:
— Хорошо, если я украду у кого-нибудь, но плохо, если украдут у меня.
Ливингстон был так поражен первобытной логичностью этого ответа, что сначала не знал, что ему возразить, а между тем и действительно никакой другой морали не могло быть у его собеседника, жившего в своем первобытном строе общества. Разве не чувствует то же самое и всякая ворона в своем гнезде, и разве грудной ребенок не тянет свою ручку ко всему, что видит вблизи, а захватив, отдает ли другим добровольно?
Но вот обворованные стали мстить за воровство, и тот же самый негр мог бы прибавить к своему размышлению еще новое.
— Хорошо, если я украду и не попадусь обокраденным мною, но плохо, если они меня поймают и побьют.
И лишь потом, когда с развитием государственности наказание за воровство стало общим правилом, страх перед ним заглушил у культурного человека первобытное удовольствие получить без труда желаемые чужие предметы, и выражение «не хорошо воровать» стало употребляться без всякой мотивировки, а лишь по выработавшемуся благодаря многочисленным наказаниям предков чувству отвращения к опасному поступку, вызывающему общее осуждение, и появился стыд за него перед собою и перед окружающими. Но и теперь стыд воровства еще не является прирожденным, и не будет таким, пока это, уже общее у европейцев в наше время, чувство не выработает в сперматозоиде мужчины или в ядрышке женского яичка свой наследственный ген, вызывающий чувство стыда за воровство как прирожденное чувство, вроде нашего прирожденного отвращения к вонючим предметам. А до тех пор оно будет исчезать всякий раз, когда почему-либо прекратятся в общество его первичные причины: наказание или общественное осуждение, которое особенно важно.
Для доказательства справедливости этого утверждения, возьмем, например, войну. Спросите современного ординарного человека в Европе, и большинство ответит также, как тот негр: «хорошо воевать, если победа будет наша, и плохо, если нас побьют». Но вот и здесь условия вооружения и тактики стали приводить уже к тому, что индивидуальный грабеж убитых убившими стал невозможен, и взамен такой привлекательной индивидуальной приманки воякам стали рисоваться в перспективе лишь поломанные члены. И в результате таких новых условий ведения войны личная воинственность сейчас же стала исчезать, и в настоящее время поддерживается лишь триумфальными встречами победителей, а сама война мотивируется различными причинами не личного характера.
Из этих двух примеров мы ясно видим, что наша современная мораль появилась и развилась у нас не потому, что в библейской книге Левит какой-то автор написал: «люби ближнего, как самого себя», и не потому, что это же повторил евангельский Христос, а очень продолжительным и сложным эволюционным путем. И сама такая заповедь была на деле лишь резюмировкой того, что выработала до нее уже общественная жизнь. Эта заповедь не причина, а следствие, это цветок на уже развившемся растении, а не его корень, который скрыт глубоко в земле вместе с нашими умершими предками.
С такой же точки зрения мы должны рассматривать и современную междуполовую мораль.
Рис. 111. Реальные учителя современной половой морали. Гонококки — микробы перелоя. | Рис. 112. Реальные учителя современной половой морали. Спирохеты — микробы сифилиса. |
— Хорошо ли ходить на вакханалии в честь «Почитаемой» (Венеры по-латыни)? — спросили бы вы вашиах отдаленных предков в Западной Европе.
— Очень хорошо! — ответили бы они все, за исключением девушек, боящихся стать беременными, ранее чем найдут себе помощника для воспитания детей. И вы ничем не смогли бы разубедить их и заставить отказаться от хождения в храмы на «влюбленные ночи». Но вот появились микробы-гонококки (рис. 111), и с этих храмовых агап стали возвращаться с гнойными воспалениями в мочевых каналах, названными в медицине гонорреями, и мучиться с ними по месяцам... И на только что предложенный вопрос вам стали бы давать другой ответ:
«Очень не хорошо! Почитаемая (Венера по-латыни) накажет отвратительной болезнью!»
В это только время и получилась бы возможность с успехом проповедывать пожизненное единобрачие светских и полное безбрачие духовных членов общества, как главных виновников «вечерей любви».
Мы видим отсюда, что публичный дом отделился от церкви не так уже давно, как мы привыкли думать, и заповедь Моисея: «не прелюбодействуй!», напрасно относимая «к 1496 году до Рождества Христова», была не причиной, а только формулировкой того, что уже сделали «после Рождества Христова» микробы венерических болезней и что укрепила сама полезность супружеской верности для обеспеченности существования женщин и детей и для продолжения человеческого рода на земле. Самый факт установления безбрачия католического духовенства со времени Григория Гильдебранда, как вещи по своей сущности противоестественной, показывает, что духовенство до него характеризовалось совершенно противоположными неестественностями, как это мы уже видели в дошедших до нас характеристиках предшествовавшего реформе понтификального духовенства, а успех декрета Григория Гильдебранда и уничтожение причастного вина при богослужениях показывает, что гонококки к его времени уже достаточно расплодились. К этому же заключению приводит и одновременное уничтожение полигамии у части исламитов, ставших с этого момента одноженцами (евреями). Да и самый обряд обрезанья был лишь воображаемым средством избавиться от венерических болезней без отказа от вакханалий, вероятно, изобретенным еще при Арии от какой-нибудь другой венерической болезни.
Мы не найдем, конечно, у тогдашних историков, которые притом же все были клерикалы, объяснения реальных причин так называемой религиозной революции Григория Гильдебранда. Они старались представить всегда своих родоначальников не такими, какими они действительно были, а такими, какими им хотелось бы их иметь, и если проговаривались, как мы видели не раз в этом кратком изложении, то рисовали дело не как правило, а как исключение. Все отрицательное, что оставалось от предков в памяти, клерикалы Эпохи Возрождения всего удобнее сваливали, как и теперь делают все узкие сектанты и политиканы, на своих религиозных или общественных противников. Но истинно серьезный исследователь должен всегда стоять выше документа, который исследует, и выше автора, иначе он никогда не выйдет из роли простого и бесполезного копииста. А в крупных исторических переворотах он должен всегда искать причины не в личностях, которых судьба или случайность поставила верховными руководителями движения, но руководиться тем, что корни всяких общественных движений уходят, как в почву, в предшествовавшие им поколенья. А в данном случае мы не можем не остановиться на гипотезе, что «влюбленные ночи» держались в христианской церкви, как правило, вплоть до XI века нашей эры и были прекращены не единоличной волей Григория Гильдебранда, а непомерно расплодившимися от них в Европе гонокоами, благодаря чему проституция при храмах удержалась почти до наших дней только в Индии, где венерическим болезням, повидимому, не благоприятствовал жаркий климат.
Но этот вопрос еще настолько не разработан, что я должен мотивировать свое мнение несколько подробнее.
