Король Оттон принял на себя обязательство охранять римскую церковь и приобрел с некоторыми ограничениями все права имперской власти каролингов.
«Если богу будет угодно, чтобы я пришел в Рим, —гласила клятва Оттона,— то я, по мере своих сил, буду содействовать возвышению церкви и твоему, ее верховный глава. С моего согласил и ведома не будет наносим ни в чем ущерб, ни тебе, ни твоему сану. Во всем, что касается тебя или римлян, я не буду принимать какое-либо решение без твоего согласия. Все то, что принадлежит св. Петру и окажется в моей власти, я возвращу тебе. И тот, кому мне придется передать королевство Италии, должен принести клятву, что он по мере своих сил будет тебе помощником в защите церковного государства».
После этого Оттон и Адельгейда были коронованы у св. Петра с торжеством, никогда еще невиданным.
Так снова итальянцы пытались сделать Римскую империю своей национальной, но их попытка вновь окончилась неудачей благодаря географической непригодности Италии для центра могущественной империи, и сам понтификат, несмотря на дары пилигримов, опять стал искать своего спасения в императорской власти, далекой от Италии и Рима. И вот, я еще раз задаю читателю свой вопрос: каким же образом итальянской Рим мог быть могучим государством, когда еще не был религиозным центром, и пути сообщения были много хуже? Никак не мог!
Влияние Германии вскоре сказалось и в реформе церкви и в развитии наук, а в Италии появились городские республики, давшие начало и современным фантастическим сказаниям о древнем республиканском Риме.
«Германия и Италия, эти две страны в которых начало германское и античное нашли свое наиболее яркое выражение, в которых человеческая мысль достигла наибольшего могущества —говорит тот же Грегоровиус,1— были приведены историческою необходимостью к союзу, сохранявшему свою силу в течение долгого времени».
1 Грегоровиус, кн. 6, гл. III.
13 февраля император Отгон даровал римскому понтифексу хартию, которою за ним и его приемниками «утверждались все права и владения, предоставленные святому престолу прежними договорами с каролингами». Хотя и форма и содержание ее отчасти возбуждают сомнение, но не подлежит спору то, что Оттон вновь утвердил церковное государство в том объеме, какой оно имело при каролингах, и вместе с тем сохранил за собою право утверждения выборов папы и отправление правосудия в Риме через императорских послов. Сам понтифекс принес присягу в верности императору, обещая никогда не изменять ему и не переходить на сторону Беренгара.
Но едва Оттон покинул Рим, как среди римской знати вновь возникла несбыточная фантазия сделать центром мирового государства не приспособленный для этого по своему географическому и политико-экономическому положению Рим, и юный понтифекс Иоанн, подогреваемый знатью, вступил в переговоры с Беренгаром и Адальбертом. Германская императорская партия в Риме следила, однако, за каждым его шагом а дала знать об его измене Оттону, когда он весною 963 года был в Павии.
Получив такое известие, Оттон осенью 963 года оставил замок Сан-Леоне и пошел в Рим, а римский понтифекс, собрав храмовые сокровища, убежал в Камнанью и здесь скрылся, вероятно, в Тиволи. Приверженцы национальной итальянской империи сложили оружие, как и следовало, без боя, представили Оттону заложников, и 3 ноября 963 года германский император во второй раз вступил в Рим.
6 ноября он созвал собор в базилике св. Петра. В пригласительном послании к Иоанну было написано:
«Верховному понтифексу и вселенскому отцу, государю-Иоанну, Оттон, милостью божией император, август, с архиепископами Лигурии, Тусции, Саксонии и земли франков шлет привет в господе. Прибыв в нашем служении богу в Рим, мы спросили римских епископов, кардиналов и диаконов, а также и весь народ, почему вы отсутствуете и не желаете видеть нас, вашего и вашей церкви защитника, В ответ мы услышали о вас такие позорные вещи, что нас бросило бы в краску от стыда даже тогда, если бы все это говорилось о каком-нибудь комедианте. Мы напомним вашему святейшеству только кое-что, так как для перечисления всего не хватило бы и целого дня».
«Знайте, что не отдельные лица, а все, и миряне, и духовные, обвинили вас в убийстве, кощунстве, кровосмешении с вашими собственными родственницами и вашими двумя сестрами.2
2 Viduam Rainerii et Stephaniam patris concubinam et Annam viduam cum nepte sua abusum esse, et palatium Lateranense lupanar et prostitulum fecisse (Luilprand, c. 10).
«Они рассказывают о вас еще такое, от чего волосы становятся дыбом, — что вы пили за здоровье дьявола и, играя в кости, клялись именем Зевса, Венеры и других злых демонов. Поэтому мы убедительно проспи вашу отеческую милость прибыть в Рим и очистить себя от всех этих обвинений. Если вы опасаетесь несдержанности со стороны народа, то мы свято обещаем вам, что ни в чем не будет поступлено в противность каноническому закону. Дано 6 ноября».
Обвиняемый ответил из своего убежища коротко:
«Иоанн, епископ, раб рабов Господних, всем епископам. Мы слышали, что вы намерены провозгласить другого понтифекса. Если вы это сделаете, я отлучаю вас властью всемогущего бога от церкви, и вы не должны будете ни совершать посвящения, ни служить обедни».
После прочтепня в Риме этого ответа, Иоанн XII, не имевший защитника, был объявлен там преступником и государственным изменником, и низложен. На место его император назначил кандидатом одного знатного римлянина, и 4 декабря он был избран, а 6-го — посвящен под именем Льва III, хотя и принадлежал к числу мирян.
Но как только Оттон в январе 964 года уехал из Рима, так Иоанн вернулся в него в сопровождении друзей и вассалов. Лев III тотчас же увидел себя покинутым всеми и бежал с небольшой свитой к императору в Камерино.
26 февраля Иоанн созвал собор в базилике св. Петра. Епископы Альбано и Порто признали себя виновными в том, что «свершили посвящение над Львом и оба были лишены своего сана. Сико Остийский, проведший Льва через все стадии церковного посвящения, был тоже лишен священнического сана.
Оттон снова направился в Рим, но прежде чем он успел дойти до города, его известили о смерти Иоанна XII. Говорили, что ночью, среди своих любовных похождений вне Рима, он попал в руки дьявола, явившегося к нему в образе оскорбленного мужа. Он нанес Иоанну удар в голову, и через 8 дней после того, 14 мая 964 года, Иоанн умер.
Но и после его смерти римляне не признали папой Льва III, низложенного 26 февраля. Они решили еще раз оказать сопротивление императору. После больших раздоров среди разных партий был избран и провозглашен в понтифексы милицией кардинал-диакон Бепедикт.
Оттон снова явился в Рим и созвал собор в Латеране. Несчастный Бенедикт, избранный римлянами, был введен в зал заседаний в понтификальном облачении и архидиакон предложил ему отвечать на вопрос:
— «Каким образом, ты, Бенедикт, осмелился возложить на себя знаки святейшего сана, зная, что жив еще твой государь и понтифекс Лев, в избрании которого ты сам участвовал после низложения Иоанна? И как ты мог нарушить клятву, данную своему, здесь присутствующему императору, в том, что без его согласия никогда не будет избираться понтифекс?
— «Если я погрешил, я прошу милосердия»! — воскликнул Бенедикт, простирая руки с мольбою.
При виде такого смирения Оттон обратился к собору с просьбой о помиловании его. Лев III разрезал паллий у антипапы, взял из его рук жезл, сломал его, приказал сесть на пол, снял с него понтификальное одеяние и исключил из духовного звания.
Проведя праздник Петра в Риме, Оттон покинул город 1 июля 964 года и увел с собою Бенедикта, которого потом отправил в изгнание в Гамбург. А через два года префект города Рима Петр поднял восстание против понтифекса Иоанна XIII, наследовавшего Льву VIII.
Предводители милиции схватили его 16 декабря, заключили в замок св. Ангела и затем отправили в Кампанью. Восстание имело демократический характер, так как главную роль играл в нем, наряду с префектом города, и низший класс населения (vulgus populi). Дело шло опять об освобождении Рима от чужеземного ига, но и это восстание окончилось также трагически.
Осенью 966 года Оттон прибыл в Италию и отдал префекта в распоряжение освобожденного перед этим понтифекса Иоанна XIII, а последний приказал повесить его за волосы на Латеранской площади на конной статуе Caballus Constantini, напрасно считаемой теперь классиками за статую Марка Аврелия.
«При этом необыкновенном поступке, —говорит историк города Рима в средние века,3— только и выступает на свет из мрака прошлых времен знаменитый памятник древности, который до сих пор служит лучшим украшением Капитолия. Вокруг этой статуи рушились храмы, базилики и портики, сама же она оставалась невредима, как одинокий гений великого прошлого Рима».
Но точно ли рушились когда-нибудь вокруг нее храмы и базилики? И точно ли она изображает Марка Аврелия, или Константина I? Ведь сам же Грегоровиус отвечает на это:
«Имя статуи было забыто, и с этим произведением искусства народная фантазия связывала только следующую легенду. «В то время, когда город управлялся консулами, он был осажден у Латеранских ворот чужеземным королем. Какой-то оруженосец, или крестьянин-великан предложил городу избавить его от беды, но в награду требовал себе 30 000 сестерций и памятник о своем подвиге в виде позолоченной конной статуи. Сенат согласился на такое предложение. Крестьянин сел на неоседланную лошадь и взял в руку серп. Зная, что чужеземный король ночью совершает свои естественные потребности под одним деревом, — а знал он об этом через сову, которая в такие моменты начинала кричать, — он захватил короля. Римляне напали на вражеский лагерь, оставшийся без командира, и завладели богатой добычей. Сенат выдал освободителю обещанную награду и приказал сделать из позолоченной бронзы лошадь без седла и на ней всадника с протянутой правой рукой, которою был схвачен король. На голове лошади было прикреплено изображение совы, а сам король был представлен со связанным» ногами, лежащим под копытом наступающего на него коня».
3 Грегоровиус, кн. 6, гл. III.
У лошади теперь на лбу — челка, а не сова, и нет уже лежащего под лошадью связанного военнопленного. Легенда эта принадлежит, вероятно, уже X веку, и ей настолько же можно верить, как в тому, что статуя изображает Марка Аврелия.
А что же было потом с префектом, повешенным за волосы па этой лошади? Он был еще живым снят, раздет донага и посажен верхом на осла, лицом к хвосту, к которому был привязан колокольчик. Префект должен был держать этот хвост, как повод, на голову его был надет мешок, утыканный перьями, и такие же мешки прикрывали ноги. В этом виде он был проведен но всему Риму и отправлен за Альпы в изгнание.
Целых шесть лет вынужден был Оттон пробыть в Италии. Отсюда он отправил посольство в Константинополь к Никифору Фоке, чтобы заключить с ним мир и просить у него для своего сына руку дочери Романа II.
Знаменитый Лиутпранд прибыл с этим посольством в столицу Востока 4 июня 968 года, но не скоро был принят в аудиенции. Допустив, наконец, посла к своему столу, Никифор не скрывал своего презрения к нему и заметил, что называющие себя в Италии римлянами не больше, как варвары и ломбардцы.
— «Римляне, — будто бы ответил на это Лиутпранд, вероятно еще понимая под этим именем ромеев (греков), — происходят от братоубийцы Ромула и разбойников, и мы — ломбардцы, саксы, франки, лотарингцы, швабы и бургундцы — презираем римлян настолько, что ругаем их именем наших врагов, так как с именем «римлянина» мы связываем все, что есть на свете неблагородного, корыстного, чувственного и лживого».
На предложение Лиутпранда сочетать браком падчерицу императора Теофану с сыном Оттона был дан такой ответ:
— «Если вы возвратите то, что принадлежит нам, вы получите то, чего вы желаете. Отдайте нам Равенну, Рим и все земли, примыкающие к ним и простирающиеся до наших провинции. Если же твой государь хочет заключить союз, не вступая в родство, то пусть он вернет Риму свободу».
Только в конце 968 года Лиутпранд мог, наконец, покинуть Константинополь, пройдя через бесконечный ряд испытаний, описанных им, впрочем, больше с юмором, чем с горечью.
Для нас здесь интересен один диплом Иоанна XIII, относящийся к знаменитому городу Лациума — Пренесте, стоявшему на склоне горы в 24 милях, от Рима, откуда его можно видеть невооруженным глазом. Классики говорят нам, что Марий бросился там на свой меч, что Сулла разрушил Пренесте, но затем воздвиг в нем величественный храм Фортуны; что Фульвия ответила отсюда Октавиану Августу отказом и что с нею была тут Ливия, сначала противница, а затем супруга Августа, и что поэты — Овидий, Гораций и Виргилий любили этот украшенный лаврами город богини счастья. Затем, во времена варваров, — говорят нам, — он пал; его храмы, базилики и театры представляли одни развалины, и великолепные создания трех различных эпох древности исчезли, наконец, в кучах мусора и все было предано забвению. А достоверная история говорит нам только, что в X веке Пренесте был одним из семи римских викарных епископств и был поставлен под покровительство св. Агапита.
Этому святому, считающемуся до сих пор патроном города, и посвящен собор, построенный будто бы на исчезнувших развалинах давнего храма Фортуны. В ноябре 970 года Иоанн предоставил этот город в наследственное ленное владение сенаторше Стефании за ежегодную плату в 10 золотых солидов. Стефания, ее дети и внуки получили право владеть городом, но затем он должен был возвратиться церкви. В этом документе мы имеем только пример наделения людей в Римской области феодальными владениями.
Но возвратимся к брачным предложениям Оттона. Исполнить то, в чем отказал ему Никифор, изъявил согласие его преемник. Иоанн Цимисхий дружески принял новых послов, и дочь младшего Романа была помолвлена с Оттоном II. Выросшая под небом Востока, свыкшаяся с греческим языком и с греческим искусством, юная Теофана высадилась в Апулии и вступила в Рим 14 апреля 972 года, где была встречена своим женихом. Юному цезарю было 17 лет, он был совсем еще юношей, но высокообразован по своему времени, смел и обладал большими способностями. Невеста, которой было едва-ли больше 16 лет, отличалась тоже и умом и красотой.
Казалось, что Восток примирился с Западом... Но отношения между народами не зависят от индивидуальных сочетаний, а потому и этот блестящий брачный союз не дал никаких положительных результатов. Плодом его был только замечательный ребенок, который был преисполнен почти болезненной любви ко всему греческому и римскому. Я не могу здесь не отметить снова, что мы встречаем только в X веке римлян с «классическими» прозвищами. Таковы Роман и Григорий а Campo Martio, Иоанн de Campo Rotundo, Сергий de Palatio, Бенедикт a Macello sub Templo Marcelli (с рынка у театра Марцелла), Дурант a Via Lata, Ильдубрандо a Septem Viis, Грациан a Bolneo Micino, Иоанн a S. Angelo, Франко a S. Eustachia, Bonizo de Colossus, Андрей de Petro, получивший свое прозвание от переулка у Колизея. А из этого выходит лишь то, что сами классики, упоминающие о них, не так уже древни.
13 июля 982 года произошло важное событие: битва, в которой под саблями исламитов погиб цвет германской и итальянской знати. Греческое судно доставило бежавшего Оттона в Россано. Спасаясь оттуда, беглец приехал в Капую, а затем в Рим, где смертельно заболел и умер в императорском дворце при базилике св. Петра 7 декабря 983 года на 28-м году от роду.
Гробница этого единственного римского императора, умершего и погребенного в Риме, находится на восточной стороне атриума, слева от входа. Тело было положено в саркофаг. В таком виде гробница Оттона II сохраняется до настоящего времени в подземельях Ватикана, недалеко от гробницы Григория V, родственника Оттона II, среди римских понтифексов, покоящихся в своих саркофагах в виде мумий.
По смерти Оттопа II, Италия, признав права его ребенка, снова добровольно подчинилась чужеземному владычеству и попрежнему продолжала возлагать свои надежды на германскую нацию, которая в силу своего политического могущества неизбежно должна была господствовать над этой окраинной и небогатой металлами страной. Однако поведение некоторых римлян, все еще мечтавших о великом национальном государстве, внушало опасение регентше Теофане и побудило ее ускорить свое возвращение в Рим, куда ее призывал также и теснимый своими противниками понтифекс. Теофана вступила в Рим в 989 году, и сговорчивая Италия выказала ей, гречанке, полное повиновение, Теофана не считала имперскую власть над Римом прекратившейся со смертью своего мужа и смотрела на нее, как на наследие своего сына.
На Западе еще не было такого случая, чтобы императорская корона была в руках женщины, но Теофана, как греческая принцесса, могла иметь в виду пример Ирины и Феодоры. Власть, которою пользовалась она в Равенне и в Риме, была вполне властью императрицы, и ее именем решались судебные дела.
После смерти Иоанна XV в 996 году и смерти своей матери Оттон III назначил понтифексом Бруно, своего собственного капеллана и своего двоюродного брата. Ему было всего 23 или 24 года, он получил хорошее светское образование и имел выдающиеся способности, но отличался страстностью и несдержанностью. Его назначение было такою победою германской императорской власти, которая далеко оставила за собою все, что было достигнуто даже Оттоном Великим.
Сделавшись понтифексом, Бруно, как германец, нарушил обычай, который заключался в том, что на престол св. Петра уже давно возводились только римляне. Со времени сирийца Захарии, в продолжение 250 лет, из 47 пап только двое происходили не из Рима и не из церковной области: то были Бонифаций VI, уроженец Тусции, и Иоанн XIV, уроженец Павии, а между тем со времени Григория V римский понтификат вышел из сферы собственно Рима и римской аристократии и приобрел связь со всем миром. Конечно, при назначении Бруно, интернациональный принцип еще не был декретирован как закон, но тем не менее начало его постепенно установилось само собою, так как великие мировые факторы даже и в этом случае оказались более могущественными, чем голоса римлян, неизменно настаивавших на том, что римским понтифексом должен быть всегда уроженец Рима.
Учредив в Вечном городе свой трибунал и успокоив римлян амнистией, Оттон III в начале июня вернулся в Германию, и опять национальные чувства римского народа разгорелись, хоть и попрежнему бесполезно. С целью свергнуть германского понтифекса и его приверженцев, знатный римлянин Кресцентий составил заговор. Произошло восстание, и 29 сентября 996 года понтифекс бежал, и в управлении Рима совершилась полная революция. Лица, занимавшие места судей, были изгнаны и заменены принадлежавшими к национальной партии. Кресцентий объявил себя патрицием и консулом римлян. Решившись вести борьбу за власть до последних сил, он готов был скорее признать верховную власть византийцев, чем ненавистных по причине долгого преобладания саксов. Так всегда бывает, когда какой-нибудь народ но тем или другим непреодолимым причинам еще не может образовать самостоятельного сильного государства: он мечется от протектората одного соседа к протекторату другого и наоборот. Кресцентий дружелюбно принял грека Филагата и предложил ему большую сумму денег с тем, чтобы он возложил на себя понтификальную корону. В мае 997 года тот принял предложение и назвался Иоанном XVI. Но, предоставив Кресцентию и знати светскую власть, Филагат потребовал у римлян признания верховной власти греческого императора, без поддержки которого он не мог иметь в Риме прочной опоры.
Но и это ему не помогло.
Когда в конце февраля 998 года Оттон пошел на Рим, он увидел, что ворота в городе открыты для него. Только замок св. Ангела был занят Кресцентием и людьми его партии, решившимися оказать здесь сопротивление до последней капли крови. Перепуганные Филагат убежал в Кампанью и скрылся там в какой-то башне, чтобы сушей или морем бежать к грекам. Но германские всадники разыскали его, изувечили, приволокли в Рим и заключили в монастерионскую келью. В марте, утвержденный Оттоном, понтифекс Григорий V созвал собор в Латеране, и перед епископами предстал изувеченный анти-понтифекс. Филагат был лишен всех своих санов. Поптификальное одеяние, в котором он должен был явиться на суд, было грубо сорвано с него, его посадили на пораженного паршей осла лицом к хвосту и повезли по городу в сопровождении шумной толпы. Шедший впереди герольд громко провозглашал, что за ним следует человек, дерзнувший вообразить себя великим римским понтифексом. Но настоящий виновник революции все еще продолжал свое сопротивление в замке св. Ангела. Не имея никакой надежды на спасение, Кресцентий, повидимому, пренебрегал даже бегством. Он был покинут римлянами. Народ тотчас же отрекся от него. Кресцентий видел спасение только в мечах своих верных друзей, которые оставались вместе с ним в замке св. Ангела и были готовы умереть. И хотя конец предвидеть было не трудно, тем не менее никто из его друзей не изменил ему.
29 апреля 998 года замок был взят штурмом. Кресцентий был обезглавлен на стене замка, сброшен вниз и затем повешен у подошвы Monte Mario.
Опять произошло то, что подтверждает и без астрономических вычислений мой вывод, что и Рим, и даже вся Италия, никогда не могли быть инициативным центром большой империи и что все, что нам говорят классики о древнем могучем латинском Риме, есть волшебная сказка.
Римские патриоты долго оплакивали несчастного Кресцентия, отцы давали детям его имя. В городских актах вплоть до XII века имя Кресцентия встречается поразительно часто, как воспоминание о смелом борце за независимость Рима. На могиле его была поставлена следующая надпись, сохранившаяся до сих пор:
«Как прекрасен был властитель и герцог Кресцентий, отпрыск на стволе благородного рода! В его время страна Тибра была могущественна и право царило в ней, давая мир и тишину правлению понтифекса. Но игра фортуны повернула колесо его жизни и обрекла его на ужасный конец. Ты, спешащий насладиться жизнью, удели ему свое сожаление».
И кроме этого сожаления ничем не мог уплатить ему вечно-бессильный город Рим за его жертву!
Жестокий суд Оттона III навел на римлян панику. Юный германский император с чувством удовлетворения отметил казнь Кресцептия в одной из своих грамот и был уверен, что навсегда обуздал тщетные стремления римлян к созданию могучего государства.
И само собой понятно, что «обуздать» таким способом мог только сильный бессильного. А в чем же заключалось бессилие Рима, когда он был так богат приношениями паломников ?
Желая объяснить это обстоятельство чем-либо другим, кроме неудобного стратегического положения этого города в средние века и в древности, что сразу разбило бы сказку о его будто бы древнем могуществе, историки уже давно придумали ряд уловок, которые похожи на удары по пустому бочонку: гулки, но бессодержательны.
«Вне Рима, —говорит нам, например, тот же Грегоровиус, которым, как авторитетом, я пользуюсь так много в изложении фактической части этого отдела,4— не было ни одного римлянина. Ничто не объединяло классы, из которых состояло население его области и которые различались своим происхождением и нравами. Свободное гражданство едва только начинало возникать в городах, и над массой колонов и крепостных полновластными господами были одни только бароны, епископы и аббаты. Эти властители все стремились к обладанию провинциальными городами и замками, и понтифексы уступали то те, то другие местности в распоряжение членов знатных семейств, епископств и монастырей. Феодализм все более распространялся в Римской области. Со середины X века владычество баронов, как светских, так и духовных, вполне упрочилось и в Римской области. Главным сосредоточием феодальной власти является с XI века Тускул и Пренесте».
4 Григоровиус, кн. 6 гл. VI.
Но разве все эти факты — объяснение? Разве они причины государственного бессилия Рима на всем протяжении его достоверной истории, а не последствия этого бессилия, объяснимого лишь его неудобным географическим положением? Но эта реалистическая точка зрения неприемлема для верящих в его былое могущество, и потому им ничего не остается, как прибегать к детским уловкам, вроде только что приведенной, или впадать в мистику, говоря, что «пути божий неисповедимы».
Но даже и это объяснение не помогает христиански настроенным историкам в рассматриваемом нами случае: если; древний языческий Рим был так силен, когда в нем поклонялись, вместо отца, и сына, и святого духа, Венере и Марсу, то не следует ли снова возвратиться к ним? Ни к чему другому мистика здесь не приводит, а с реалистической точки зрения здесь ничего не остается как смело сказать: вся прежняя история Рима вплоть до пятого века есть миф, и все его цари списаны с преемников Аврелиана и Константина, так что и самое выражение: ab Urbe condita (от основания столицы) должно относиться не к итальянскому, а к балканскому Риму, т. е. к Андрианополю или Константинополю. Центр Империи Железа должен был естественно возникнуть поблизости от рудников этого металла, и, в полном согласии с таким выводом являются и филологические пережитки Балканского полуострова, где до сих пор существует и Румыния (по местному Romania, от слова Roma) и Румелиа (от слова Ромул), да и те, кого мы называем греками, во все средние века называли себя только ромеями, отвергая за жителями итальянского Рима всякое право на такое название.
Все, что я рассказывал здесь, и все, что буду говорить .далее, показывает наглядно, что Рим, несмотря на свой религиозный престиж, не мог объединить в прежние времена даже и одну Италию. Ломбардская часть ее была по природе много более годна для ее объединения, и он удерживал за собою все время призрачную самостоятельность лишь в качестве наследника огромного престижа, которым пользовались до него Помпея и Геркуланум как средоточие культа бога громовержца и потрясателя земли в огненном столбе Везувия, причем и гибель этих городов была не ранее конца IV века нашей эры. Теперь, конечно, Рим — столица объединенной Италии, но это только потому, что проведение железных дорог по всему Аппенинскому полуострову и регулярное береговое пароходство, независимое от погоды, стомерно сократили итальянские расстояния. Наступающая в наши дни воздушная эра человеческой истории снова изменит топографию центров культуры, но и при нем на первый план выступит не Рим, а обширные равнины земного шара.