Рис. 32. Какою представляется домашняя жизнь герцогинь и принцесс франко-рыцарской Греции XIII века при переносе на нее классических изображений (с картины Семирадского: Песня рабыни).
Рис. 32. Какою представляется домашняя жизнь герцогинь и принцесс франко-рыцарской Греции XIII века при переносе на нее классических изображений (с картины Семирадского: Песня рабыни). |
«Политическое положение франкских государств в Греции вначале XIV столетия, — говорит Грегоровиус, — вообще может быть названо благоприятным. Венецианская республика господствовала почти над всем Эгейским морем, омывающий острова начиная от Крита. Латины чувствовали себя в Греции в полной безопасности; они развили там даже блестящую рыцарскую жизнь, и доказательством этому служит большой парламент, который был созван Филиппом Савойским в мае 1305 года в Коринфе. Пэры этого князя явились туда с богатыми свитами. Между ними были герцог Афинский, маркграф Бодоницкий, владетели Эвбеи, герцог Наксосский, граф Кефалонский, маршал Сент-Омер и другие ленники Ахайи. На коринфском перешейке рыцари ломали копья в честь прекрасных женщин. Гвидо Афинский потерялся силами с Гильомом Брушаром, который слыл лучшим борцом на Западе, и был побежден. Более тысячи рыцарей сражались таким же образом на арене, и шумный праздник длился 20 дней».
Но вот, всего через шесть лет произошел и государственный переворот. Испанцы, тоже хлынувшие в новый земной рай в огромном количестве, заявили претензии на лены, а так как новых уже не было, объявила гражданскую войну. Главную силу их: составляла пехота альмугазаров, которой была особенно страшна тяжелая кавалерия, и потому они постарались обезопасить себя от нее, воспользовавшись болотистым характером местности. Они взрыхлили на своей равнине землю, провели из Кефисса канавы и таким образом устроили перед собою поле, предательские трясины которого было скрыты весенней зеленью.
Герцог афинский, расположившись у Цейтуна, понимал, что ему предстоит бой со страшным врагом. «Смерть на поле битвы, — говорит историк города Афин, — была трагическим уделом представителей рода де-Бриеннь, и нечто вроде рокового предчувствия охватило Вальтера. Перед сражением он сделал духовное завещание в пользу своих близких родственников, герцогини Матильды, вдовы своего сводного брата, и предшественника Гвидо, своей сестры Жанетты и многих лиц своего двора, приехавших к. нему в Элладу из Франции. Он завещал храму Девы (Партенону) и миноритам в Афинах, храму Девы в Фивах и Негропонте, а также большим церквам в Коринфе и Аргосе, по 200 гиперпер и еще по 100 гиперпер св. Георгию в Ливадии и церквам в Давалии и Бодонице. Жене своей Жанне де-Шатильон он поручил построить церковь св. Леонарду в Ленче за упокой его души. Он назначил ее опекуном своих детей, Изабеллы и Готье, во всех своих греческих, апульских и французских владениях. Тело его должно было похоронить в дафнийском аббатстве подле Афин в фамильной усыпальнице его предшественников из дома ла-Рош. Акт совершен был за пять дней до сражения, в среду 10 марта 1311 года в Цейтуне. Затем Вальтер двинулся со своим войском от Фив навстречу каталанцам, и сражение при Кефиссе произошло в понедельник, 15 марта 1311 года.
Испанцы в твердом порядке ожидали приближения неприятельского войска, а их турецкие союзники с недоверием стояли в некотором отдалении, так как, по словам Мунтанера, подозревали, что сражение между герцогом и наемниками — западня, поставленная для их уничтожения. Герцог, во главе 200 избранных рыцарей с золотыми шпорами, бросился на испанскую фалангу. Но закованные в броню кони стали вязнуть в болоте. Напрасно понукали их рыцари: они как статуи, — говорит Никифор, — оставались на месте, а испанцы их осыпали дротиками. И вот львиное знамя де-Бриеннь опускается: герцог пал. Подходящие войска вязнут в той же трясине, а турки приканчивают кровавое дело каталонцев. Все, что может спастись от резни, бежит по дороге в Фивы»...
И вдруг, к удивлению историков классической Греции, Плутарх описывает то же самое в своей биографии Суллы (Плутарх, XXI). Он говорит, что этот полководец загнал сюда Митридата, и что там уже при нем находили оружие и черепа, оставшиеся от сражения. А в 1840 году нашли в замке Негропонте множество вооружений, которые, по мнению Бюшона, принадлежали лишь убитым при Копаиде рыцарям. Такие же вооружения были найдены и в 1886 году в кладовой музея Патисии и выставлены теперь в музее Афинского исторического общества.
Кто же у кого заимствовал сие сражение? Реши читатель!
Резюмируя этот первый светлый период греческой жизни, историк города Афин,1 говорит:
«Из всех франкских феодальных государств Греции гердогство афинское пользовалось наиболее высоким престижем. Династия его бургундских владетелей в течение целого столетия владела прекрасной страной, и все государи этой династии являются мягкими и мирными правителями, которые не вовлекались в авантюристские предприятия. Лишь последний из их рода впутался в династические неурядицы Фессалии, и это поведение Вальтера де-Бриеннь повлекло за собою его гибель».
1 Грегоровиус, стр. 200.
А если они не воевали, то на что же тратили свои доходы? Очевидно на то же, на что их употребляли и все остальные богатые владетели: на строительство, и этом разгадка тех зданий, которые до сих пор считались неизвестно на какие средства построенными в мифические времена.
Афинское государство франков имело больше внутреннего единства, чем королевство Фессалоники, чем остров Эвбея, чем даже княжество Ахейское. Его основатели не нашли там многочисленных местных архонтских родов, и в нем не возникло и в последующее время сильного французсксго ленного дворянства.
Единственным значительным родом на ряду с ла-Рошами был здесь лишь род баронов Сент-Омер, их родственников и верных друзей, какими были также и ленные владетели Салоны и Бодоницы, стоявшие в феодальных отношениях к Афинам. Да в последнее время выдвинулся еще дом Фламанов в Кардице. Главные города Афинского герцогства, Афины и Фивы, половина которых пожалована была Сент-Омерам, оставались вотчиной своего государя, как Аргос и Навплия, где наместниками были члены герцогского рода, а Дамала, считающаяся за древний Тэцен, была во владении боковой линии этого дома.
Непрерывный или, во всяком случае, редко нарушаемый мир усалил эта естественные опоры. Ни внутренние смуты, ни чужестранные предприятия не налагали на страну тягостных налогов. Миролюбивые афинские герцоги не пытались основать даже и морского могущества, о котором твердят нам классики. У них не было военных кораблей ни в Пирее, ни в Навплии, ни в Ливадостро.
В XVI веке Пирей (созвучный с Константинопольской Перой), даже не назывался Пиреем, а Порто Леопе, от стоявшего на его внутреннем берегу мраморного льва, втрое больше натуральной величины и считаемого напрасно за античный. Так как гавань Афин еще в 1318 году названа Пиреем на морской карте, составленной в Венеции генуэзцем Пьетро Висконте, то из этого выводили, что мраморный лев поставлен там герцогом Гвидо II, но классики в своем увлечении древностью думают, что и этот колосс поставлен еще в «античные времена» и с тех пор всегда оставался на своем месте.2
2 Место, где стоял лев, указывает Babin в письме к Pecoil'ю: à l'extrémité du côte de la ville. На карте Пирея (Port Lion), составленной французскими инженерами в 1685 году, обозначена еще фигура льва. Но в 1688 году Морозини увез в Венецию пирейского льва, львицу и третье подобное изваяние, которое было выставлено на дороге недалеко от Тезеума, где его видел Spon (Antonio Arraghi: De vita et reb. gest 1749).
Мирными были также и церковные отношения в герцогстве, после того как определились границы между светскими и духовными владениями. Латинская церковь очутилась здесь лицом к лицу с большой и самостоятельной греческой церковью, обладающей богатой литературой, старинными традициями и святынями, и попытки ее обращения в католичество были безуспешны. В греческих франках сверх того не было никакого религиозного энтузиазма. Не было ни одного случая, чтобы какой-нибудь тамошний государь в порыве покаяния или из мистической склонности принял пострижение. Светский и военный дух владел исключительно здешним франкским обществом. В герцогстве афинском никогда не было слышно о влиянии духовенства на государство. Архиепископы фиванский и афинский никогда не имели прав баронов. Ни в одном походе франков в Греции не было видано, как бывало в Сирии и в Европе, чтобы епископ или аббат в полном вооружении выступал во главе своего отряда. Это была страна свободомыслия, представлявшая превосходную почву для возникновения именно здесь и в это время классических произведений Аристофана, Софокла, Фидия, Праксителя, Евклида, Аристотеля и других.
Правда, в дошедших до вас первоисточниках того времени: ничего не говорится ни о греческих, ни о латинских школах, ни об ученых в Фивах и Афинах, Но это и понятно, раз все сообщения о них апокрифировали за 2000 лет назад. Нам говорят, что дож Пьетро Градиниго в 1309 году раз просил фиванского архиепископа Ниснара позволить венецианцу Петру, получившему в Фивах место каноника, окончить в Венеции свои научные занятия, но кому же захотелось бы поступить на место, не окончив начатый курс, даже и в чужой культурной стране?
Греческая литература не прекращалась на Западе в течение XIII столетия. Между францисканцами и доминиканцами, которые имели и в Греции несколько монастерионов, было не мало ревностных эллинистов. Бонаккурсио блистал знанием греческого языка в Болонье, Рожер Бэкон в Англии, Михаил Скотт при дворе Фридриха II. Капитул доминиканцев часто посылал воспитанников в Грецию учиться языку эллинов.3 Такие студенты могли добираться и до Фив и до Афин, хотя Фессалоники, Патрас и Коринф давали им для этого больше возможности. В Коринфе в 1280—1281 годах был архиепископом ученый доминиканец Вильгельм Мербеке, который переводил с греческого или, скорее, сам писал, произведения Гиппократа и Галена, Аристотеля и Прокла.
Еще очень далеко было до того времени, когда французские капуцины, начав с памятника Лизикрата, положили основание топографическому изучению Афин, как «классического города». Можно только утверждать, что вместе с греческим языком таи возникла в XIII веке и сама античная образованность.
Франкские завоеватели принесли в Элладу свое родное искусство слагать песни. От многих из этих рыцарей-героев, начиная от Готфрида Виллегардуена и Конона де-Бетюнь до Роберта Блусского и Гуго Сен-Кентанского, остались песни.
Выдающийся трубадур сопровождал маркграфа Монферратского, и при всех дворах и резиденциях франков были менестрели. Литература трубадуров, рыцарские поэмы Роберта Васа, Кретьена де-Труа, «Троянская эпопея» Бенуа де-Сен-Мора, сказочные сюжеты Александриды, Тезеиды и Фибаиды были в в Греции развлечением французских рыцарей.
Даже в обработку подвигов Ахилла4 проникли франкские формы, и время его жизни относится ко времени крестовых походов. Так возникла на греческом разговорном языке эпопея «Старый рыцарь», «Троянская война», будто бы бывшая при короле Артуре, «Флор и Бланшефлор», «Бельтандрос и Хризанца», «Либистом и Родамна» и другие стихотворные произведения. Происходили ли они из действительных французских источников или нет, но они, во всяком случае, являются отражением рыцарского идеала в зарождающейся народной поэзии эллинов, когда Фауст сочетался браком с Еленой.
3 Histoire litter, tie la France, t. XXI, стр. 144.
4 См. Le roman d'Achille, греческая драма XIII века, где Ахилл сражался с французским рыцарем (Annuairc de 1'Assotiation des études greques, v. XIII, 1879).
«Слияния французской романтики с новогреческой поэзией надо искать не столько в самой Элладе, сколько в Морее, особенно же на Кипре и Родосе, — говорит Грегоровиус. — Что же касается до Афин, то участие этого города в указанном литературном процессе не выяснено. На Западе поэты писали об этом городе, как об источнике всякой мудрости. В цикле романов об Амадисе рассказывается, между прочим, что и Агезилай Колхосский учился в Афинах и изучал там рыцарское искусство вместе со своим спутником-испанцем».
Двор в Фивах и в Афинах говорил, несомненно, на двух языках, хотя государственным языком и оставался французский. Французские бароны уже находили нужным снабжать свои постройки греческими надписями. Так сделал, например, Антон де-Фламан, когда в 1311 году воздвиг в Кардице церковь святого Георгия, в греческой надписи которой не трудно найти Французскую орфографию.
Во всех греческих землях латинские бароны деятельно воздвигала себе замки, но их многочисленные развалины не отличаются особенной красотой. В герцогстве Афинском может быть назван роскошным дашь Кадмейский замок, построенный богатым маршалом Николаем де Сент-Омер. Но так как он разрушен, то мы не имеем об его архитектуре никакого представления. «Ничто не мешает нам предположить, — говорит Грегоровиус, — что франкские государи были создателями дворца в Акрополе. Очень вероятно, что ла-Роши построили и первый простой дворец в Пропилеях».
Замечательнейшая из афинских церквей, Католикон, представляет небольшой храм из белого мрамора с куполом. Он покрыт со всех четырех сторон по стенам византийскими изваяниями и множеством старых скульптурных фрагментов, из которых знаменит у археологов праздничный календарь над порталом. Историки искусства утверждают, что этот храм есть франкская реставрация старо-византийского сооружения или даже постройка самих французских герцогов.
Церковь Дафни и теперь еще стоит полуразвалиной на час пути от Афин. Здесь, — говорах нам классики, — стоял прежде Пифион,5 небольшой ионийский храм Аполлона. Из остатков его и соседнего святилища Афродиты воздвигли будто бы, в византийскую эпоху, монастырь и церковь с куполом.6 Они назвали его Дафне, быть может, потому, что так называлось это место в древности, посвященное Аполлону.
5 Невероятное название, значущее в переводе Вонючий от (πύθω — воняю).
6 По Сурмелису (Attica, 149) уже Гонорий и Аркадий перестроили храм Аполлона в церковь, когда учились в Афинах. Но это невозможно доказать. Грегоровиус говорит, что мраморные остатки малого храма Афродиты видели еще Лик, Додвель и Рос.
Так незначительны, — говорят нам, — были постройки афинских герцогов за сто лет их владычества! Но не потому ли это, что мы их лишаем тех построек, которые называем классическими?
Рассмотрим теперь и каталонское владычество в Греции.
После своей победы над франками в 1311 году испанцы стали устраиваться в завоеванной Афинской земле. Они рассыпались по ней, как пестрый военный отряд, в котором преобладающей национальностью оставались, конечно, каталонцы.
Победители поделили между собою земли и поместья, а также жен и дочерей рыцарей, убитых при Кефиссе. Они повторили прием нормандцев после покорения Англии, когда вдовы саксонских дворян, павших при Гостингсе, были обязаны передать победителям самих себя и свои имущества. Каждому наемнику, смотря по его положению, доставалась жена. Некоторые получили жен такого высокого происхождения, «что, — по словам одного историка, — едва ли достойны были подать им воду для умывания».
В качестве из: предводителя, Рожер Делэр не медлил извлечь для себя возможно большую выгоду. Каталонцы, как сообщает без всяких комментариев Мунтанер, дали ему вдову последнего Стромонкура, павшего при Кефиссе, и вместе с нею большой лен Салону в Фокиде.
Послы каталонцев отправились из Афин в Сицилию предложить Фредерику II покоренную греческую землю. Одному из его сыновей они вручили власть над собой и герцогский сан и передали ему все крепости Аттики и Беотии. Король с радостью принял предложение каталонцев. Они договорились не только о том, чтобы за ними закреплено было их владение, но и о том, чтобы отряд их был признан впредь автономной, управляющейся по своим собственным статутам, военной республикой. Их прокураторы заключили с королем формальный договор, которым определялись взаимные отношения обеих сторон и основные черты государственного устройства сицилийско-каталонского герцогства Афины.
Каталонцы стали законными владетелями страны, и их военный строй стал основой нового государства. Они попрежнему называли себя «счастливым войском франков в Романии» (т. е. в царстве Римском). Также называл их и король Сицилии. Все гражданские должности считались в распоряжении их компании, хотя назначение или утверждение и делалось от имени короля или герцога.
Все остальное произошло, как в при первом нашествии франков. Офицеры, получив завоеванные поместья, немедленно уподобились баронам Каталонии. Их право на поместья было основано на подтверждении герцога, которому они, смотря по величине своего лена, обязаны было военное службой.
Уже тот факт, что сицилийскому королю, при вступлении его на афинский престол, присягали городские представители, доказывает существование муниципальных общин, которые сохраняли каталонцы, потому что они сходны были с соответственными учреждениями на их родине. Города Каталонии ин Арагонии давно уже составляли самостоятельные общины с советом нескольких jurados во главе.
Испанцы нашли в покоренных городах смешанное население, французских поселенцев и рабочих, которые были сведены на низшую ступень правовой жизни, но под мягким правлением ла-Рошей и под влиянием многолетних связей с господствующим классом, снова поднялись. И вот, опять совершился такой же переворот в общинных отношениях, как и при первом переселении франков. Следствием каталонского завоевания было, конечно, вытеснение французов из должностей и постепенное «испанизирование» общин вследствие иммиграции испанцев из Каталонии и Сицилии.
То же самое произошло и по отношению к церкви и ее имуществам, отчасти захваченным каталонцами. Греческая церковь оказалась в глубоком унижении, как лишь терпимая секта схизматиков, существующая по милости победителя.
Статут каталонцев воспретил католичке вступать в брак с греком. В городах Модоне и Короне греческий крестьянин не смел без разрешения правительства выдать дочь за франка, и ни один грек не мог приобретать недвижимое имущество. Каталонцы в Афинском герцогстве следовали лишь общему примеру франков, отделяя посредством таких запретов себя, как господствующий класс, от греков и ставя условием их равноправия приобретение франкского права. Но вопреки воспрещению смешанных браков, сами каталонцы стали жениться на уроженках Греции.
Надо, впрочем, отметить что на каталонском языке говорила тогда правящие классы и во всей южной Франции, и в восточной Испании, и при королевском дворе на Майорке, и в Сицилии. В течение семидесяти лет было суждено этому наречию трубадуров звучать и в афинской Кадмее, и в Салоне, и даже в южной Фессалии.
В то время юная вдова Гвидо II афинского владела, как родовым поместьем, баронством Каламатой. После того как мать ее, знаменитейшая женщина своего времени в франкской Греции, умерла в своем поместьи в Геннегау в 1311 году, Матильда приняла титул герцогини ахейской. Затем она отправилась во Францию. Обручение ее с молодым принцем Карлом тарентским, совершенное несколько лет перед тем, было расторгнуто по государственным соображениям, и она вынуждена была согласиться вступить в брак с Людовиком бургундским, уступив в то же время свои права на княжество Ахайское его дому. 31 июля 1313 года состоялась в Фонтепебло ее свадьба с принцем, который именовал себя королем Фессалоникским, так как экс-император Балдуин продал Бургундии свои права.
По этим договорам за бывшей герцогиней афинской и за ее вторым супругом было признано ленное право на Морею, но вдруг явился на нее неожиданный претендент. Это был Фердинанд майоркский, тот самый арагонский инфант, который за много лет перед тем связал свою личную судьбу с судьбами каталонцев, а теперь женился на Изабелле де-Сабран, тоже имевшей наследственные права на Ахайю.
С отрядом сицилийцев, арагонцев и каталонцев и высадился он в 1315 году в Кларенце. Он взял этот знаменитый город и замок Бельведер, водрузил свое знамя на других крепостях и даже заставил всех враждебных баронов княжества присягнуть себе.
Но вот, весною 1316 года явился из Венеции в Грецию с сильным войском и в сопровождении жены своей Матильды и Людовик Бургундский, которому Венецианская республика дала флот. Борьба между двумя рыцарями за владение Мореей была поистине трагическим эпизодом в истории франкского Пелопоннеса. Оба претендента были отважные авантюристы; права обоих вытекали из браков с молодыми женщинами, которые были в родстве между собою.
Войско Фердинанда было малочисленно, так как подкрепления из Сицилии и Майорки, которых он ждал, не явились. Одного сражения было достаточно, чтобы решить судьбу Фердинанда, который с безумной отвагой бросился на превосходивших его силой бургундцев и затем во время бегства от них был настигнут и убит. Людовик бургундский был теперь бесспорным властелином Морей, но он летом того же 1316 года умер, как подозревали, отравленный графом кефалоникским. Матильда снова овдовела двадцати трех лет и увидала себя беззащитной игрушкой новых опасностей.
«В истории франкской Греции, да и вообще всей этой эпохи, после Елены, вдовы короля Манфреда, нет женского образа, трагические судьбы которого внушали бы больше сострадания»,— говорит нам историк города Афин в средние века.7—Эта несчастная принцесса была с детства жертвою воплощенных в ее особе прав рода Вилльгардуэн, делавших ее безвольным объектом политических расчетов и вожделений. После смерти ее мужа, Людовика бургундского, король Роберт решил приобрести эти права навсегда для анжуйской династии. Он приказал Матильде отправиться в Неаполь, и в мужья ей назначил своего брата Иоанна, Матильда была насильно обвенчана с ним и принуждена уступить ему и королю княжество Ахайское. Она протестовала против этого насильственного брака перед венецианской синьорией и перед папой. Тогда в 1322 году Роберт представив ее на папский суд в Авиньоне, где Матильда заявила, что она не может вступить в новый брак, потому что уже состоит в тайном браке с бургундским рыцарем Гуго де-ла-Палисс. За это ее перевезли из Авиньона в Неаполь, где, заключенная в Кастелъ дель Ово, она окончила свое трагическое существование».
7 Грегоровиус, гл. XVI.
Прошло еще лет четырнадцать и династическая история Афинского герцогства претерпела новый переворот. В начале XIV столетия, когда партия гвельфов окончательно взяла верх над гибеллинами, началось сближение банкирского дома Аччьяоли во Флоренции с неаполитанским двором. Молодой Никколо Аччьяоли, юноша прелестной наружности и веселого темперамента, стал любимцем неаполитанского двора. Сестра его, Андреа, выйдя замуж за Карлотто Арто, графа Монте Одериэро, тоже переселилась в Неаполь. Это была та самая дама, которой Боккаччио посвятил свою книгу «Ооппе Ши§1п».
Никколо сделался камергером и возлюбленным честолюбивой и энергичной императрицы Екатерины Валуа. Хотя связи; с королевскими женами и ведут обыкновенно фаворитов к верной гибели, но эти отношения для ловкого Аччьяоли были надежной дорожкой к успеху. Когда в конце 1331 года умер супруг Екатерины, Филипп император тарентский, Никколо, с разрешения короля Роберта, взял на себя управление состоянием детей императора, гофмейстером которых он сделался. С дальновидностью государственного человека, он обеспечил права перворожденного из них на княжество Ахайское, побудив Иоанна де-Гравина променять Морею на Дураццо с придачей некоторой суммы денег, данной банком Аччьяоли. Вследствие этого договора опекаемый им принц Роберт был признан деспотом Романии в князем ахейским.
С этим княжеством связал отпыне Пикколо в свою собственную судьбу. Уже в 1334 году он заставил банк Аччьяоли передать ему все поместья в Морее, полученные от Иоанна Гравина. Он покупал там земли, а Екатерина Валуа пожаловала ему в Морее Каливию, Андравиду, Приницу; она даже сделала его одним из ленных вассалов ахайских.
«Классическая литература эллинов,— говорит Грегоровиус,— и в это время была еще скрыта от Запада за семью печатями. Афины два раза являются местом действия Боккаччио: в седьмой новелле второго дня Декамерона и в Тезеиде. Но и здесь, и там этот город не был для него ничем, кроме пустого имени. В Тезеиде, этом едва ли пригодном для современного вкуса сочетании классицизма и франкского рыцарства, нет ни одного места, где бы воспоминание об идеальном прошлом Афин довело поэта до увлечения. Ни одним из существовавших тогда памятников древности, ни Акрополем с Партеноном, ни даже именем Паллады-Афины он не воспользовался для того, чтобы придать своему афинскому сценарию блеск и ценность яркого couler local. Для Боккаччио и всех его современников в Италии Афины оставались местом, о котором они не имели никакого представления, как о древней знаменитости».
То же незнание классических древностей Греции выказывают и составители греческой и французской хроник Морей, современники Боккаччио. Им неизвестно классическое прошлое Пелопоннеса, да и туземному поколению, как и франкам, немногие остатки древне-греческих храмов и стен казались произведениями исчезнувших язычников и гигантов.
В своем завещании, составленном в Неаполе 30 сентября 1358 года, Никколо Аччьяоли разделил все свои владения между своими многочисленными наследниками. Прямое потомство великого временщика осталось в Неаполе, где вскоре угасло, но боковая линия дома Аччьяоли, наоборот, возвышалась в Греции.
Когда номинальный император Роберт тарентский умер 16 сентября 1364 года без наследников, юный Нерио Аччьяоли был спутником вдовы его, императрицы Марии бурбонской в ее попытке завоевать Морею для Гуго Галилейского, ее сына от первого брака. Совершенно так же, как и великий сенешаль, Нерио был обязан своим возвышением милости номинальной византийской императрицы. Он купил у нее Востицу и Нивеле, прежнее баронство дома Шарпиньи, и затем сделался повелителем Коринфа.
В это время на Балканский полуостров впервые вступили турки, которых греки называли персами. Сулейман, отважный сын Орхана, в 1354 году переправился темной ночью, как гласит предание, в сопровождении всего семидесяти смелых воинов через Геллеспонт и захватил крепость Цимпе у Галлиполи. Когда в руки турок перешел и Гэллиполи, значительнейший из всех приморских городов Фракии и один из главных посредников в торговле между Европой и Азией, они сделалась господами всего Херсонеса. Опираясь па этот базис, Мурад I, сын умершего в 1359 году Орхана, мог еще удачнее продолжать завоевания отца. Осадив Адрианополь и овладев знаменитой фракийской метрополией, он сделал ее в 1365 году султанской резиденцией и европейским центром монархии османов вместо азиатской Брузы, так что только Константинополь остался во владении греческого императора.
Из Фракии Мурад проник далее на запад до балканских проходов и на юг в роскошные равнины Фессалии. Никакого противодействия со стороны чьих либо войск не встретили турецкие отряды, когда они двинулись далее через Фермонилы и приблизилась к Аттике и Беотии, хотя па западе уже проектировался против турок новый крестовый поход. Преемник Урбана, Григорий XI, надеялся составить большую лигу из всех государей, заинтересованных в восточных делах. Он звал на конгресс, 1 октября 1373 года в Фивах, императора константинопольского, Филиппа Тарентского, представителей морских республик Венеции и Генуи, рыцарей родосских, викария герцогства Афинского, королей Кипра, Венеции, Сицилии.
Никогда еще Фивы не видели в своих стенах стольких послов разных государств. Председательствовал на конгрессе архиепископ неопатрейский, но союз против османов не состоялся, и Эллада с Пелопоннесом могли уцелеть от турецкого завоевания лишь благодаря тому обстоятельству, что султан Мурад, для приближения к своей цели — Византии — считал необходимый ранее разрушить славянские государства на Балканском полуострове, а потом уже обратиться к менее для него важной Греции.
27 июля 1377 года умер слабый, угнетенный своими баронами Фредерик III, король сицилийский и герцог афинский и неопатрейский, не оставив наследников, кроме побочного сына Вильгельма, графа Гоццо и Мальты, и пятнадцатилетней дочери Марии от своего первого брака. Но большая часть каталонских баронов, к которым присоединилось также и высшее духовенство, не соглашались признать права молодой принцессы.
Знатные каталанцы и бывшие с ними заодно общины главных городов Греции провозгласили на своем съезде герцогом афинским и неопатрийским арагонского короля Педро IV.
11 сентября 1380 года новый государь известил кастеляна и совет города Афин, что он принял их присягу. Бойль просил короля дать ему солдат для усиления гарнизона городской крепости, и Педро отпустил с ним двенадцать стрелков. Из этого можно видеть, как ничтожны были до изобретения пушек гарнизоны городов.
В приказе своему казначею Педро заметил, что он считает это подкрепление необходимым по той причине, что крепость Сетин (как назывался во все средние века современный Акрополь) лучшая драгоценность в мире.
Слово «Акрополь», — говорит Грегоровиус, — было совершенно неизвестно во все средине века. Так поэт Ламбер ле-Тор говорит в своей «Александрэиде» что Афины неприступны, потому что лежат над морем, а об Акрополе он так же мало знает, как в Боккаччио в своей «Тезеиде». Ни тот, ни другой не нашли в своих первоисточниках этого псевдо-античного имени. Испанцы, как и все франки, называли эту свою афинскую крепость Castell Setines (Сетинский замок), и только к началу книгопечатанья установилось за ним такое частое у классических греческих писателей названое Акрополь (по-русски: Верхгород). Значит и построен он был не ранее конца средних веков.
Каталонский исследователь, которому мы обязаны сообщением этого и многих других сведений о Педро IV, как о герцоге афинском, с полным правом выводит из вышеприведенного изречения короля, что каталонцы были далеко не такими лишенными всякого чувства красоты солдатами, как принято думать. Сам Педро IV был очень образованный человек, астролог, алхимик и превосходный трубадур. Подобно своему деду Хаиме I, он даже составил на каталонском языке хронику своего царствования. И его похвальные слова о крепости Сетине являются, — говорит Грегоровиус, — как бы первым внезапным проблеском начинающегося «возрождения». В Лериде, из которой он писал приведенное нами письмо, был с 1300 года древнейший, каталонский университет, где преподавали па ряду с юриспруденцией и медициной также и философию и свободные искусства. Эпоха Педро IV была временем расцвета наук и поэзии в Каталонии и Арагонии.
Интересно, что одним из первых деятелей гуманизма был арагонец Хуан Фердинанд де-Эредиа, современник владычества каталонцев и Афинах. Знаменитый госсмейстер ордена иоаннитов, он был другом Педро IV, которого поддержал в междоусобной войне против арагонской унии. Как ни кратковременно было пребывание Эредиа на Родосе и в Греции, он успел, однако, приобрести там некоторые познания. Оп приказал перевести французскую хронику Морей на арагонский язык, и собрал в своем авиньонском дворце целую библиотеку. Гуманитарное образование делает этого испанца одним из самых выдающихся представителей раннего возрождения, наряду с Петраркой и Боккаччио.
Педро IV особенно внимателен был к мегарскому епископу, которому подарил поместья в Фивах и назначил ренту из доходов капеллы св. Варфоломея, устроенной во дворце в Сетине (Акрополе), Это первое известие о дворце в афинской крепости и о находящейся в нем капелле. Вместе с тем он приказал своему вице-королю позаботиться, чтобы все незаконно отобранные у греческих церквей владения были им возвращены.
Новый владетель Афинского герцогства старался стать в наилучшие отношения к грекам, среди которых он имел не мало мужественных и верных приверженцев.
Педро наградил своих приверженцев, греков и франков, привилегиями и поместьями. Так, Бернардо Баллестер получил замок Стири в Беотии, а Якову Ферцеру, который при покорении Ливадии потерял свои поместья, были пожалованы владения одного изменника.
В ленном регистре короля Педро IV перечислены важнейшие феодалы Афинского герцогства под испанской властью и между ними: «Дон Людовик Фадрике де-Арагон, граф Сола и владетель Цейтуна».
Он умер во второй половине 1382 года и с ним исчез последний выдающийся человек каталонских Афин и угас его род. От жены своей Елены Кантакузен он имел лишь одну дочь Марию, наследницу Салоны и Цейтуна. Династическая судьба графства зависела теперь от брака этой девушки, и еще при жизни дона Людовика виконт Рокаберти просил руки Марии для своего сына Бернадуха, и молодые люди были, действительно, помолвлены с согласия короля Педро.
Но самого виконта в это время не было в Греции. Юной принцессе грозила судьба несчастной Матильды Геннегау. Первоначально она была поручена покровительству великого юстициария дона Артале де-Алагона, но в 1379 году граф Агоста, один из приверженцев Педро, похитил инфанту и увез ее в свой замок Агосту в Сицилии, Рокаберти около 1382 года с четырьмя галерами приехал туда и взял инфанту с собою в Кальяри, но король Педро женил на ней своего внука Мартина.
В июле 1383 года умер Яков де-Бо, последний франкский государь, носивший титул греческого императора.
Майотто де-Кокерель, бывший байльи дома де-Бо, завладел вместе со своими солдатами его землей так же, как это когда-то сделали ранее каталонцы с Аттикой и Беотией. Он объявил себя императорским байльи Ахайского княжества и города Лепанто, а следующие за ним по значению начальники, Пьетро Бурдо де-Сен-Суперан и Берардо Варвасса присвоили себе звание императорских капитанов того же княжества. Таким образом наваррцы заняли в стране место французского ленного дворянства, и захватили ахайские поместья Аччьяоли.
Но жизненные силы испанской аристократии в Элладе были уже исчерпаны. Без непосредственной связи с местным населением и со своей родиной, они кончили ассимиляцией с греками.
