Рис. 29. Греческая женская головка эпохи рыцарской Греции, считаемая классиками за головку древней языческой Венеры.
Бегство византийского принца на Запад, первые крестовые походы и отважные намерения венецианцев завладеть Средиземным морем, — все это вместе взятое породило одно из величайших событий XIII века — двухвековую замену греческого царства на юге Балканского полуострова и в Архипелаге латинским.
|
Рис. 29. Греческая женская головка эпохи рыцарской Греции, считаемая классиками за головку древней языческой Венеры. |
Не один папа Иннокентий III вызнал к жизни тот новый поход, который по преимуществу и получил наименование Латинского. Его затеяли и исполнили многие могущественные вассалы и рыцари, французы, бельгийцы и отчасти немцы. В числе их мы находим и молодого графа Балдуина Фландрского, и маршала Шампаньи Готфрида де-Виллегардуэна, и графа Гуго де-Сен-Поль, и Людовика де-Блоа, и Пьера де-Брашейль, и Коно де-Бетюнь, и обоих братьев де-Шамплитт, не говоря уже о прочей знати. Крестоносцы должны были направиться, согласно мыслям лапы, в Египет, представлявшийся ключом для дальнейшего завоевания Сирии, но соединился целый ряд обстоятельств, которые и отняли у него анти-исламитский характер. На глазах удивленного папы он из священного предприятия превратился едва ли не в самое светское из всех когда-либо происходивших в мире.
Завоевание Константинополя западными рыцарями было одним из отважнейших воинских подвигов, занесенных на страницы истории.
Благодаря чисто политической цели, оказавшейся в задании латинского крестового похода, он стал в резкое противоречие с мистическими идеалами прежних воинственных паломничеств. Непредвиденная развязка похода сначала испугала папу, но его вскоре должно было успокоить то соображение, что это удивительное стечение обстоятельств обусловило для него возможность объединить Восток и Запад в одно великое христианское государство. Таким образом Иннокентий сделался сначала негодующим попустителем, а затем могущественным союзником и соучастником константинопольских завоевателей. А эти последние явились как бы орудием возвышенной отвлеченной идея, потому что для папства во всем этом деле на первый план выступило подавление единственной великой национальной церкви, которая не подчинялась духовной власти Рима.
9 мая 1204 года франкские завоеватели Константинополя провозгласили графа Болдуина императором Романии (т. е. Рима, как называли византийцы свою страну) и вслед затем короновали его в Софийской церкви. Являясь представителями трех разных начал — Германской империи, Венецианской республики и крестоносного войска, военачальники поделили между собою греческие провинции в Азии и Европе на основании соглашения, заключенного ими еще в марте месяце.
Четверть государства, а именно: Константинополь, Фракия и несколько островов достались в удел ново-избранному императору, а остальные три четверти были поделены между Венецией) и войском паломников, причем республика святого Марка обеспечила за собою сохранение всех торговых привилегий, которые ей некогда даровали византийские императоры в золотых буллах, в том числе и права владения важнейшими портами, побережьями и островами.
Что же в это время представлял собой Константинополь? Евстафий Фессалоникийский восхваляет его как столицу вселенной, украшение человечества, называет его чудным и приветливым оком земли, родиной красноречивых добродетелей, без которых самый мир не был бы миром, раем, вмещающим в себе все блага и изливающий несчетные благодеяния на весь мир. Никита Хониат называет Византию чудным градом Копстантина, всеми славимым, к которому устремляются все человеческие вожделения, а удивленный Виллегардуэн отзывается о Константинополе, как о богатейшем во всем мире городе, царствующем над всеми прочими.1 В нем в это время уже процветали науки. Даже ужаснейший из его тиранов — Андроник, и тот заявлял, что философия является силою небесною и неоценимою по своим заслугам.
1 Евстафий: De emenda vita monarchica, гл. 84. Никита: De Urbe capta, стр. 774: Вилльгардуэн, изд. Н. де-Вайли, стр. 72.
Еще в 1167 году врач Гильом вывез из Константинополя разные манускрипты во Францию. Итальянцы охотно скупали греческие рукописи и еще до завоевания Константинополя вывозили их, нагружая ими целые (?) корабли, как это замечает Михаил Акоминат. В Фессалониках нормандцы тоже не замедлили найти итальянских скупщиков для тамошних собраний рукописей, и они были уступлены за бесценок.
С половины XII столетия в Византийском царстве народились отношения, напоминающие западный феодализм. Императоры начали предоставлять целые страны в распоряжение влиятельным вельможам, а наместники этих последних пытались добиваться независимости. Таким образом, в Трапезунте образовалось почти независимое герцогство, а на Кипре Исаак Комнен с 1184 года начал свое постепенное превращение в независимые господари, пока английский король и крестоносец Ричард Львиное Сердце не отнял у него в 1191 году этот остров и не продал его тамплиерам.
Весть о том, что франки завладели Афинами, повергла в изумление Запад, так как там ученые в монастерионах и школах имели самые фантастические представления об этом захолустном на деле городе. Альберик De Trois Fontaines занес в летопись под 1205 годом:
«Оттон де-ла-Рош, сын дворянина Понтия де-ла-Рош в Бургундии, чудесным образом сделался герцогом афинским и фивским».
После героической борьбы Шамплитт и Вплльгардуен основали в Морее княжество, принявшее наименование Ахайи, и оно, подобно герцогству афинскому, на двести лет пережило латинскую империю в Константинополе. Шамплитт был признан князем Ахайским уже в ноябре 1205 года.
В то время как латинская Византия подвергалась серьезной угрозе со стороны ее врагов (деспота Арты, болгар и греческого царя в Никее), латинские государства могли свободно развиваться на юге. В таком положении находилось княжества Ахайя, ленные владения в Фивах и в Афинах, на Эвбее и на других греческих островах, которыми завладела генуэзцы и венецианцы. Республика святого Марка не оказалась в состоянии вступить в обладание всеми греческими областями, которые ей были предоставлены по разделу. Она предложила своей знати, чтобы та на свой счет заняла эти области и, по праву завоевания, владела ими на правах наследственных венецианских ленов. Венецианские нобили, жаждавшие приключений, пустились в греческие моря, изображая собой аргонавтов XIII века. Левант в ту эпоху являлся для французов и итальянцев тем же, чем через три столетия сделалась Америка для испанцев.
Вскоре возникло любопытнейшие островные государства. Одно из них принадлежало Гизам (на островах Теносе, Микеносе Скиросе, Скопелосе), другое — Джустининам (на Циа и Церифосе), третье — Наваджиозам (на Санторине), четвертое — Вениям (на Венерином острове Чериго). В то же время Марино Санудо основал значительное Цикладское герцогство на Архипелаге, со столицею в Наксосе, а крупный остров Крит, принадлежавший некогда легендарному Миносу, после продолжительной борьбы был занят республикою святого Марка непосредственно.
Для Оттона де-ла-Рош открылся теперь досуг, чтобы окончательно устроиться в Афинском государстве. По всемирной известности Афин он предпочел титуловаться по имени самого города. В официальных актах франки и даже сам папа называют его sire d'Athènes, и этот скромный титул «сир» был извращен греками на их языке в «кира» и вырос в их глазах в величественный титул «мегаскир» (великий государь). И вот, после всех сюрпризов, к которым привело нас астрономическое исследование древней истории, невольно возникает мысль, что и легендарные персидские Киры, не получили ли свои имена от Французского слова sire?..
Правящий класс латинян один только подпадал действию франкского права, которым регулировались личная свобода и юридические и государственные отношения завоевателей; остальные же классы, которые составились из греков, были обречены на правовую и государственную зависимость. Фундамент этого строя легко было воздвигнуть, как только мегаскир распределил земельные угодил между своими дружинниками и обязал последних несением воинской службы и вассальным верноподданством.
Подобные же основы имели государства крестоносцев, создавшиеся в Сирии и на Кипре. На последнем благодатном острове первый франкский король Гюи де-Лузипьян создал триста бароний для рыцарей, имевших право носить золотые шпоры, и двести более мелких ленных владений.
Морея по самой своей природе оказалась особенно пригодною для водворения в ней ленного строя. Там и завелись самые могущественные баронства с зависящими от них рыцарскими ленами. И до сих пор еще развалины замков (палеокастров — как их называют греки) в Калаврите, Акове, Каритене, Гераки, Велигости, Пассаве, Каландрице и в других, являются наглядными доказательствами богатой жизни франкского дворянства в Морее. Только в Аттике нет сколько-нибудь замечательных развалин этого рода, за исключением франкских сторожевых башен по морскому побережью. В Беотии развалины замков попадаются чаще, но по сравнению с Мореею количество их ничтожно. Причина этому в том, что в Аттике и Беотии не возникало таких баронств, как Матагрифон (Акова), в составе которого заключалось 24, или как Каритена, в котором были 22 рыцарских лена. Предоставление земель наследственным владельцам или баронам, в свою очередь сейчас же раздававшим от себя рыцарские лены, разумеется, должно было происходить и в Афинском государстве, потому что вся совокупность политического строя, отправление правосудия и самое несение воинской службы в любой франкской области, опирались на ленную связь и на отправление воинской повинности по соразмерности с величиною недвижимости. И очевидно, что там, где государства были мельче, постройки их владельцев, конечно, были незначительнее и потому легче исчезали потом.
Так как мегаскир по праву завоевания смотрел на себя, как на собственника всей страны, то он выделил себе в качестве домениальных владений Фивы и Афины, а также и имения, прежде входившие в состав византийского императорского фиска, а прочие земли пораздавал церкви и дружинникам в качестве ленов. До нас не дошли документы, по которым можно было бы составить себе представление о том, как совершалась разверстка земель. Если в некоторых случаях у греческих владельцев и была отнята их собственность под разными предлогами, то все же, в общем, вторжение франков не сопровождалось борьбою, и, вероятно, состоялось с туземцами миролюбивое соглашение. Число вторгшихся рыцарей было так ничтожно, что за эллинами само собою должны были остаться многие земли.
Переворот в землевладельческих отношениях должен был чувствительнее отразиться только на владельцах греческих латифундий, на вельможах и на церкви, а на сельском рядовом населении очень мало. Оно в эпоху франкского вторжения уже находилось в Греции в несвободном состоянии так же, как и в феодальных государствах Европы. Уже при византийском управлении сельское население распалось на два класса: на вольных хлебопашцев (κωπίται), имевших право собственности на землю и колонистов (παροικοι), обделенных этим правом.
Андроник I пытался искоренить достигшую чрезмерного могущества аристократию греческих крупных земельных собственников, но его падение воспрепятствовало ему осуществить эту реформу. Латифундии поглотили участки свободных землепашцев, а мелкие частные владения перешли в руки бесчисленных церквей, придворных и провинциальных чиновников, или же были присоединены к государственным имуществам.
В конце концов, и в византийском царстве установились два класса населения с одинаковыми политическими нравами: богатых (δυνατοί) и бедных (πένητες). Последними являлись осколки вольных граждан и землевладельцев, пользовавшихся свободою, но в действительности бывших подчиненными каких-либо частных патронов, и только один шаг отделял их от сословия колонистов или периойков, которые обязаны были отправлять для своих господ барщину.
Франкским государям и новым землевладельцам население продолжало выплачивать те же подати и выполнять те же повинности, какие прежде от него полагались в пользу императорского правительства и архонтов. При франках оно, пожалуй, оказывалось даже в выигрыше, так как подати с него поступали не в казну отдаленной Византии, но расходовались государем в самой стране. Периойки же попросту превратились в вилланов (villani) франкских владельцев. Они сделались живым инвентарем ленных вассалов и латинское церкви.
Когда император Балдуин принимал во владение предоставленные ему страны, он сохранил в неприкосновенности действовавшие в них законы, а большие города, в роде Фессалоник, отдали себя франкам под нарочитым условием, что их стародавние вольности и обычаи будут за ними сохранены. Шамплитт и Вилльгуарден подкупили жителей Морей своим уважением к туземным законам и к правам владения собственностью.
Другое дело было с церковью.
После того как дожу Дандоло удалось провести венецианца Франческо Морозини на патриарший престол, который тот и занял в храме Софии, он принялся замещать, где только возможно, греческих епископов латинским духовенством, а православных или изгонять, или понуждать к признанию власти папы. Целые толпы католических священников сопровождали завоевателей в походе и жаждали завладеть добычей в виде церкви и прихода. В Фивах и Афинах, архиепископы которых удалились в ссылку, все главные храмы были предоставлены латинскому клиру. Новый государь оставил за греческими общинами лишь столько второстепенных церквей и доходов, сколько ему заблагорассудилось. Не малое число греческих «отцов» (папасов) частью из страха, частью из дальновидности послушно подчинились франкской церковной системе, так как под этим лишь условием православное духовенство могло сохранить предоставленную им церковную недвижимость. В пределах епархии католического архиепископа на будущее время никакой грек не мог быть рукоположен в священники помимо соизволения католического архиепископа и владельца той местности, в которой приписан был греческий храм.
Только с этого момента и начинается впервые связная и правдоподобная история Афин и всей Греции.
Француз Берард был возведен Оттоном де-ла-Рош в сан архиепископа Афин и занял престол в Партенонском храме. Иннокентий III, который в 1206 году утвердил Берарда в новом звании распорядился через кардииал-легата Бенедикта точно установить число каноников в Афинах. Он подтвердил за архиепископом все права греческих его предшественников в афинской провинции, предоставил метрополии те же статуты, как и парижской церкви, и поставил их под особое покровительство апостола Петра.
В высшей степени назидательно прислушаться к величественной римской прозе, которою властолюбивейший из всех пап пишет об Афинах.
«Милость Божия не дает сгибнуть древней славе города Афин, — говорит он в булле к Берарду. — При самом своем основании этот город славно провозгласил первоосновы истинной религии. Афины покланялись сначала троице ложных божеств, в трех личностях составлявших единство. В последние же времена этот культ превратился в исповедание истинной и нераздельной Троицы. Изучение светских знаний Афины презрели со всем пылом ради божественной мудрости, твердыню знаменитой Паллады соделали скромною обителью достославной богоматери и пришли к познанию истинного бога, долгое время спустя после того как воздвигнут был жертвенник неведомому божеству. Этот город, носящий славное имя и преисполненный совершеннейшей красоты, прежде всего выработал философское искусство, а затем постиг истинные апостолические верования. Напояя поэтов знанием и чрез них уразумевая пророчества, Афины сделались матерью художеств и прослыли городом мудрости. Чтобы пояснить это, мы можем уподобить Афины городу Кериаф-Сеферу, ибо когда Гофониил подчинил эту местность власти Халева, то ему дарована была дочь последнего, Ахса, в супруги. Возлюбленный во Христе брате и достопочтенный архипастырь! Так как теперь прославленный сей град предался Господу, то, дабы удержать его на стезе истинного благочестия, ты воссоединился о Афинами, как с духовною невестою. По доходящим до меня вестям, сей град жаждет твоих поучений с такою же страстностью, как Ахса, а потому почитаю я за благовременное напоить жаждущих росою апостолического благословения. В уважение к сему признаем мы за соответственное нашему долгу, чрез настоящую нашу грамоту, принять под апостолический наш покров сей град, из сочинений коего некогда, как нам хорошо известно, изливалась чуть ли не на весь мир совокупность всех знаний, и потому мы соизволяем на законное твое ходатайство».
Является ли эта булла апокрифической или нет? В последнем случае мы должны сказать: что уже в конце XII века об Афинах в Западной Европе слагалось у теологов фантастическое представление, как о знаменитом в древности городе до христианского происхождения. И вот, глухой греческий городок, окружающийся ореолом в умах западных европейцев подобно сирийскому Эль-Кудсу, уже сто лет назад превратившемуся в евангельский Иерусалим, начинает превращаться в приют дохристианских муз и дохристианской науки, и около него начинают создаваться не только мифы, но и особая теология из обрывков средневековых вольнодумств и филологических недоразумений.
Все это и вырисовывается к булле Иннокентия.
Под именем языческой троицы Иннокентий, очевидно, намекает на Зевса, Аполлона и Афину, не понимая их происхождения. А на деле Зевс был просто тем же богом-отцом, бог света Аполлон являлся его воплощением в виде сына, и Афинская Дева (Атенайя Партенос) была лишь западной Мадонной.
Иннокентий уже не понимает этого.
Францисканцы в это время распространились по всей Греции, и основали монастерионы в Эвбее, Фивах, Афинах, Патрасе, Кларенце и на острове Крите. Де-ла-Рош призвал в Афины также и цистерианцев из аббатства Белльво в Бургундии, где находилась родовая его усыпальница и передал им стоявший у священного пути в Элевзис базильянский монастерион, который по-гречески называется и теперь Дафни, а франки переделали это название в Дальфинет. Подобно рыцарским братствам тамплиеров, иоаннитов, получил владения в Греции и тевтонский орден, которому вожди крестоносцев с самого начала предоставляли особые преимущества, потому что его поселения являлись в то же время и военными колониями. Немецкий орден меченосцев особенно утвердился в Морее. Готфрид Виллегардуен основал там в Андравиде госпиталь во имя святого Иакова; к его же владениям принадлежал в афинской епархии и Макрийский госпиталь в честь того же святого.
Всего через четыре года после основания Латинской федерации, ее император Генрих созвал в мае месяце парламент на Равенникском поле близ Зейтуна, чтобы устранить распри и обязать имперских вассалов присягою на верность.
А что же было в это время в Константинополе? При императоре Роберте де-Куртенэ (1221—1228) латинская империя на Босфоре сократилась почти исключительно до территории одного Константинополя, и его твердыня являлась как бы местом заточения для преемников Балдуина, потому что болгары, никейские греки и эпироты из Арты смыкались все теснее и теснее во враждебное кольцо, охватившее бывшую мировую столицу.
Франкские завоеватели Греции, повидимому, не имели еще никаких представлений о классицизме. Никаких описаний древних памятники» у них нет.
«Целые столетия должны была пройти, — говорит опять наш единственный серьезный историк города Афин в средние века Грегоровиус, — сам Константинополь должен был отурчиться и самое существование Афин должно было впасть в забвение прежде чем поехали с Запада в Элладу в XIX веке потомки этих латинян XIII века с целью обследовать с восторженным благочестием все занесенные здесь прахом развалины, самая память о которых сохранилась разве в нескольких наименованиях городов и местечек».
Но это самое предвзятое восторженное благочестие и заставило их обидеть своих крестоносных предков, отнеся важнейшие из их сооружений в мифическую древность.
Многочисленные развалины феодальных замков, особенно в Пелопоннесе, свидетельствуют о железной энергии, о богатстве и блеске тогдашнего латинского рыцарства. Пэрские Фамилии Алеманов в Петрэ, Розьеров в Акове, Брюйеров в Каритепе, Турнэ в Аркадском Калаврите, Шарпиньи в Востице, бельгийских Валенкуров в Велигости, и Нельи в Пассаве, наполняли свои замки шумного жизнью. Княжеский двор Готфрида II Виллегардуена, при котором служило от 700 до 1 000 рыцарей, даже на Западе слыл за школу самых утонченных нравов. Андравида в Элиде, защищенная сильными готическими замками, служила резиденциею властителям Ахайи, также как и соседний порт Кларенца у предгорий Хелоната, против мыса Занте. На этом мысе высился возведенный Готфридом для охраны порта сильно укрепленный, замок Клермон, иначе называвшийся «Castel Tornese», потому что в нем чеканились с 1250 года «deniers tournois», представлявшие повсеместно распространенную по Греции ахайскую разменную монету. В Элиде выросло укрепление «Понтик» или «Бельведер», с высоты которого глаз обнимал побережия Этолии, острова Закинф, Кефалонию и Тиаку, а со стороны суши зеленые равнины Пенея вплоть до Эримантийского нагорного леса на северо-востоке и до горной цепи, с которой к северу от Олимпии низвергается поток Ладон.
Менее блестящи были резиденции мегаскира в Фивах и Афинах. Так как Аттика была скудною страною, а ее столица лежала в стороне и не могла являться центром, то Гвидо I для своей резиденции преимущественно пользовался Фивами, лежавшими в плодородной Беотин, которые он соединил прекрасными путями сообщения и с франкскими государствами в Эвбее, и с лежащею на севере Элладою, и с Ахайским княжеством. Беотия славилась здоровым климатом и многоводностью, а вокруг нее протекали знаменитые в поэзии ручьи Диркэ и Аретуза, Эпикрене и Исменос. Еще первый мегаскир предоставил своему племяннику Гвидо де-ла-Рош половину Фив в качестве лена, а другую половину подарил своей сестре Бонне, и та принесла этот выдел как приданое своему мужу Беле (Авелю) — сыну Жака де-Сент-Омер. Таким образом фландрский род Сент-Омеров утвердился в Фивах, и получил половину тамошних владений с восьмью рыцарскими ленами.
Кадмейский замок, служивший некогда жилищем византийского стратега, легко мог быть превращен в резиденцию для мегаскира. Город Фивы тогда пользовался известностью по своим льняным и шелковым фабрикам. Для приведения их в действие пользовались многоводными ручьями Исменос и Дорке. Еще в 1195 году сельджукский султан Икониума, по случаю заключения мира с Алексеем III, потребовал от него, как особенно желанного дара, сорок шелковых одежд, ткавшихся там для императора.
В Фивах и в Афинах осели генуэзские купцы и пытались вытеснить с тамошних рынков венецианцев. Гвидо покровительствовал сношениям с ними, и 24 декабря 1240 года обеспечил за генуэзцами спокойное пребывание в своих владениях. Он предоставил им, как в Фивах, так и в Афинах, свободу от податей (за исключением вывозной пошлины с шелковых тканей, выделываемых во владениях мегаскира), и даже собственную юрисдикцию по гражданско-правовым спорам.
Прочный мир во всей стране, греческое население которой подчинилось без сопротивления своей судьбе, дал мегаскиру Гвидо возможность озаботиться развитием торговли и сельского хозяйства в Беотии и Аттике. А потом он получил от французского короля Людовика IX титул герцога афинского. И очень интересно с точки зрения легендарности всей древней истории, что западные поэты употребляли этот же титул, придавая его, как будто древнее звание, мифическому основателю города Афин. Еще Гиббон заметил, что Боккаччио в «Тезеиде», Чаусер в одном из своих «Кентерберийских рассказах» и Шекспир во «Сне в летнюю ночь» называют древнего Тезея афинским герцогом. Да и Данте, бывший современником ла-Рошу, в XII песне своего «Ада» заставляет Виргилия обратиться к Минотавру со следующею - фразою:
Forse
Tu credi, che sia l'duca d'Atene,
Che su nel mondo la raorte ti porse?
(Уж не считаешь ли ты себя герцогом афинским,
Что даже под землей преследует тебя смерть?)
А Рамон Мунтанер, историк каталонцев и современник Данте, представлял себе даже гомеровского Менелая «афинским герцогом». Он рассказывает в одном месте, что на мысе Артаки в Малой Азии находилась троянская застава, недалеко от острова Тенедоса, куда обыкновенно в определенный месяц отправлялись знатные люди, мужчины и женщины балканской Романии, паломниками для поклонения божественному изваянию. И вот, когда однажды Елена, супруга герцога афинского, отправилась туда в сопровождении сотни рыцарей на поклонение, ее приметил сын троянского короля—Парис, умертвил всю ее свиту, состоявшую из 100 рыцарей, и похитил красавицу герцогиню.
Такова была в XIII веке Илиада Гомера, оказывающаяся эпопеей из времени крестовых походов!!
Но возвратимся к нашему предмету.
Ночью 25 июля 1261 года военачальник никейского императора Михаила двинулся из Малой Азии с войском во Фракию, чтобы усмирить восставших эпиротов. Всего лишь с 800 вифинских всадников и с небольшим отрядом пехоты он врасплох захватил, благодаря счастливой случайности, плохо охраняемый Константинополь. Произведенный вторгнувшимися пожар парализовал сопротивление франков, у которых не нашлось ни одного предводителя; латинский император Балдуин, потеряв надежду дать отпор, бросился с толпою беглецов на венецианскую галеру и убежал.
Гонцы привезли эту неожиданную весть Никейскому императору в Нимфею в Лидии, и 15 августа Михаил VIII без всякой пышности вступал через Золотые ворота в Константинополь. Впереди его несли образ Девы Марии «Путеводительницы»; он был торжественно коронован в Софийском соборе православным патриархом и с этих пор получил прозвище Нового Константина.
А Балдуин II, сопровождаемый патриархом Джустиниапом и другими беглецами, поехал прежде всего в Эвбею, потом посетил Афины, где его окружили прежние вассалы: эвбейскпе терциеры ла-Роши, венецианский байльи Негропонта Лорендо Тиеполо, жена герцога Наксосского, и многие другие знатные франки. Но император-изгнанник не мог теперь наделить их иными почестями, кроме посвящения в рыцари. Он был должен барону Каристоса Оттону де-Сикон 5 000 гипериеров, взамен которых оставил ему одну из многочленных рук Иоанна Крестителя, и явился во Францию как претендент на свое утраченное государство.
Но это нисколько не повредило латинской федерации в собственной Греции. Михаил VIII, воцарившись в Константинополе, только сменил там Франкскую династию на греческую, но он и не думал враждовать без нужды с водворившимися на полуострове латинскими феодалами. Он склонил на свою сторону даже папу. Когда в 1274 году на Лионском соборе он через своих послов заговорил о соединении церквей, Григорий X тем охотнее согласился ослабить опасное и для него самого могущество короля Карла Анжуйского, выступивши против планов последнего насчет Востока. Однако франкская Морея принесла присягу на верность не Михаилу VIII, а могущественному властителю Неаполя и Сицилии, «язык и происхождение которого были французские, и королевство которого было не далеко от этой страны».
С этих пор герцог афинский признавал себя его ленником, и западное влияние в полуостровной Греции стало еще сильнее.
 Рис. 30. Храм Зевса Олимпийского. |
