В Пелопоннесе, несмотря на поражение при Патрасе, славянские племена не были еще подавлены вполне, и они опять подняли возмущение в царствование последнего императора-иконоборца Феофила (829 — 842 г) и его супруги Феодоры, которая, в качестве опекунши своего сына Михаила III, правила с 842 по 867 год империею и окончательно восстановила поклонение изображениям. Военачальнику Феодоры, пелопоннесскому стратегу Феоктисту Бриеннию пришлось даже, составив значительное войско из Фракийцев, македонцев и других народов, предпринять опять поход против «псевдо-древней» Греции. Феоктист окончательно привел в повиновение славянские округа, за исключением поселений черитов и мелингов у Тайгета, которые, хотя и обязались платить дань, но продолжали и далее оказывать сопротивление в своих горных твердынях и неоднократно возмущались даже в потом.1
Зато в других «псевдо-древних» греческих провинциях славянство было окончательно подавлено и установлен авторитег императорского управления. Некоторые, оживляемые торговлею города, особенно Патрас, начали расцветать. До нас дошли известия об огромном богатстве одной знатной гречанки Даниелы, жительницы только что указанного приморского города, напоминающие сказки из Тысячи и одной ночи.
На ее фабриках, — говорят нам, — изготовлялись драгоценнейшие одежды и даже роскошные сосуды из серебра и золота.
Эта богатая вдова будто бы положила начало даже благоденствию Василия I, родоначальника македонской династии. Он прибыл в царствование императора Феофила в Патру в качестве конюшего при византийском вельможе, заболел и нашел в доме Даниелы заботливый уход. Умертвив Михаила III, красавец и силач Василий вступил на императорский престол и призвал к себе прежнюю свою благодетельницу. Даниела предприняла далекое путешествие на Босфор, покоясь в носилках на манер легендарной царицы Зеновии, сопровождаемая пышною свитою, а на бесчисленных вьючных животных везлись за нею подарки для императора. Это были всевозможные чудные сосуды (очевидно, из тех, которые теперь приписываются классическому периоду), а ее ковры и одеяния были настолько тонки, что их «можно было спрятать в тростинку».
Даниела подарила императору сотни рабов и евнухов и сотни мастериц, искусных в вышивании.2 Василий принял ее по-царски в магнаурском дворце и она потом посетила Византию вторично для свидания с сыном Василия — Львом VI, унаследовавшим престол в 887 году, и сделала его наследником всего своего имущества. Инвентарь этого наследства, — если он не чистая Фантазия его автора, — дает представлевие о таком удивительном богатстве деньгам», драгоценностями и землями, что император мог без особого для себя ущерба отпустить на воли» 3 000 рабов Даниелы, поселив их колонистами в Апулии. И как бы мы ни отнеслись к правдоподобности всего рассказываемого о ней, но история этой богатой женщины доказывает во всяком случае, что поместное сословие в Греции уже в IX веке достигло значительного благосостояния, и это, конечно, не ограничивалось одним Патрасом. Эллинская культура в IX веке поднималась и во всех прочих местностях Греции, а первичный славянский элемент здесь начал падать. Разложению его в Греции могло способствовать искусственное заведение в ней византийских военных поселений, обычная мера перенесения господствующей народности из одной страны в другую.
И вот, читатель, что же выходит? Выходит опять, что в те древние века, к которым классики относят расцвет греческой культуры, на греческом полуострове жили вовсе не греки, а славяне и что, действительно, на месте современных Афин был еще «непроходимый лес». Феофан называет эти насильственные переселения греков в славянские земли варварством, говоря о заселении Склабинии греческими колонистами по распоряжению императора Никифора. «Если в данном случае, — размышляет историк средневековых Афин3— под Склабиниею разумеются Македония и Фракия, то подобные же меры могли коснуться еще ранее Греции, и таким образом масса славян могла принять греческий язык и культуру. Византийский военный строй и греческий свод законов, — говорит он, — расшатали славянские племена в Греции, и еще более сильное воздействие в этом направлении оказали христианские миссионеры. Православная церковь открыла обширному славянскому миру новые пути к культурному развитию. Скифы (т. е. южные славяне киевского периода) обязаны Византии первым ознакомлением с теми потребностями, которые поднимают народы над их естественным состоянием; они позаимствовались из сокровищницы эллинской образованности даже алфавитом для своего национального языка. Самое политическое устройство государств, вроде Сербии, Кроации и Болгарии, было бы немыслимо помимо Византии. Да и зарождение славянских государств осталось бы для нас темным, не существуй сочинения «De administrando imperio», написанного ученым греческим императором.
1 Constantio Porphyrogen. De adimnistr. imper. C. 50, p. 22. Оба эти племени осели, по его показанию, по обе стороны Тайгета. Гелос наименован был Черо и сделался главною крепостью черитов. L. Heuzey (Le mont Olympe et l'Acarnanie. Париж 1860) упоминает о Нечеро, или Черо. как об озере и о местечке на фессалийских нижних склонах псевдо-Олимпа. Он принимает это слово за болгарское.
2 Теофан в Continuatio (lib. V, 318) называет этих мастериц γυναῖκες σκιάστριαι. Хотя Pariset в Histoire de la sole (II, 29), а вслед за ним и Hoyd в Geschichte d. Levanthandeis I. 62) правильно утверждают, что Феофан говорит лишь о льняных одеждах, тем не менее возможно, что Даниела обладала и шелковыми фабриками. О ней же повествуют Cedrenus (II. 237) и Zonaras (XVI, 10). См. Ф. Грегоровиус: История города Афин в средние: века, стр. 67 русского перевода.
3 Грегоровиус: История города Афин в средние века, стр. 67, русского перевода 1900 г.
А с нашей точки зрения это выходит еще проще. Ведь евангельское христианство и возникло только перед этим. Около 700 года нашей эры Марк Афинский написал Евангелие Марка, Иоанн Дамасский почти одновременно с ним — Евангелие Иоанна,4 и около 800 года появилось и Евангелие Матвея, написанное, может быть, Феодором Студитом.
А все славяне, обитавшие к югу от Дуная, вплоть до мыса Тенарона, были тогда язычниками. Да и в Греции они преклонялись пред идолами своей первобытной религии. Когда евангельское христианство достаточно окрепло, началось прежде всего усердное обращение славян к богу-искупителю, и миссию эту приняли на себя два брата из Фессалоник— Кирилл и Мефодий, а хан Богорис (царь Борис) навязал Евангелие всей своей знати и народу с помощью оружия, после того как принял крещение в 861 году.
Под влиянием Евангелия Матвея, восхвалявшего иночество (то же слово, что и евнухи), целая сеть новосозданных монастерионов и церквей распространилась по греческим провинциям, сплотившись около митрополий и епископий, деятельность которых, начиная с IX века, значительно усилилась.
Сохранились документы относительно учреждения монастырионов и в Элладе. Так, около середины X века в Фокиде возник знаменитый монастерион св. Луки младшего, который является, как я показывал еще в первой книге «Христа», вероятным автором Евангелия Луки и начала «Апостольских деяний». Он был родом из Эгииы. Морские разбойники, исламиты с Крита, напали на Эгину, и семья деда Луки переселилась в македонскую Касторию, где и родился будущий святой в конце XI века.
Повинуясь наклонности к мистицизму, он избрал уединенную гору Иоанницу у морского побережия Фокиды для пустынножительства, пока разбойничий набег со стороны болгар, которыми тогда правил могущественный царь Симеон, не принудил его опять в бегству. Лука направился в Патрасскую область, где в течение десяти лет прислуживал какому-то столпнику. По смерти болгарского царя Симеона в 927 году, когда на престол вступил его миролюбивый сын Петр, Лука вернулся назад в свое пустынножительство Иоанницу. Разбойничий набег турок5 на Элладу заставил пустынника вторично искать спасения на острове Ампеле, и только через некоторое время Лука отправился в Сотирион (в Фокиде), где и прочие товарищи его основались на жительство. В Сотирионе Лука и скончался в 946 году, получив репутацию величайшего святого и чудотворца, «отпрыска Эллады, ее украшения и славы», как его называет современный ему биограф.
4 См. «Христос», I книга.
5 «Житие св. Луки» прямо именует этих морских разбойников турками: έθνος τὦν τούρκων.
Христианское подвижничество в Греции развилось с особенной силою с той поры, когда водворилась в ней македонская династия при Василии II, сыне простого поселянина-славянина, достигшего в 867 году императорского престола. За исключением нескольких перерывов македонская династия властвовала над Византиею почти целых два века и очень покровительствовала наукам. Эллинство при ней достигло в провинциях преобладания и распространилось отчасти и в западной Азии.
В Элладе и Пелопоннесе мы встречаем во второй половине X века подвижника, напоминающего Луку. Великий проповедник Никон, армянин, приплыл в Саламин, который нашел совершенно безлюдным, и оттуда переехал в Афины, где очаровывал афинян своими проповедями, «словно сирена—песнями».6
Подавление славян, первично живших на всем Балканском полуострове, островными греками, а еще более обращение их в христианство составляет очень интересную страницу в истории греческой культуры. В тех провинциях современной Греции, где славянские племена жили массами, они, даже по обращении в христианство, продолжали жить самобытною жизнью, и прошло много времени, прежде чем они были поглощены эллинством. Из этого легко понять, что в середине X века Эллада и Пелопоннес могли представляться императору Константину Порфирородному варварскими странами, да и и XIII веке франкские завоеватели застали в Морее славянское население.
Даже в значительно позднейшую эпоху в Чаконии различали славян от греков, пелопоннессцев и византийцев.7 Хотя славяне в Греции приняли для церковного обихода язык церкви, тем не менее народный их говор исчез далеко не так скоро и полно, как сгибло ломбардское наречие в Италии. Этот факт доказывает не только то, что греческие славяне здесь жили сплоченною массою, но что и самое культурное влияние эллинов здесь далеко не было таким преобладающим, как влияние Италии с ее городами и римским папством в Ломбардии. То же явление наблюдалось впоследствии и у албанцев в Элладе, народный говор которых и до сих пор не исчез в скудно населенной стране.
Но если ломбардцы и сменили свое германское наречие на итальянской язык, то они до XII века сохранили свой национальный свод законов и фамильные имена, которыми полны до XII века все гражданские и церковные документы Италии. Ломбардская родовитая знать была рассадником исторических фамилий Италии, которые до сих пор оказываются там остовом аристократизма. Ничего подобного не замечается в Греции, где не найдешь ни единого славянского фамильного имени, что впрочем объясняется исконной любовью славян заимствовать иностранную внешность. Так Константин Порфирородный рассказывает о славянском вельможе Никите Рентакиосе из Пелопоннеса, который, породнившись с домом императора Романа Лекапена, очень гордился якобы греческим происхождением, хотя его славянский облик и возбуждал насмешки со стороны византийского грамматика Евфимия. Так, несомненно, поступали и другие славяне в Пелопоннесе: ведь даже и мы, отдаленные русские, все носим почти исключительно греческие имена и с таким же правом можем считаться за потомков «античных» греков. «Сила, которую проявила ромейская империя (как называла Византия себя) в осуществлении гигантской задачи ассимиляции составных своих элементов негреческого происхождения, поистине изумительна» — говорит Грегоровиус.8 Только сербы и болгары на Балканском полуострове отстояли свою самобытность, создав национальные государства.
6 Vita S. Niconis.
7 Mazaris: Разговор мертвых, 22 (Ellisen. Anal. IV. 239).
8 Стр. 73
И религия, и право, и нравы, и, наконец, культурный языки целиком перешли в Морее от греков к варварам. Варвары за частичными исключениями претворены были эллинством в современных новогреков. Славянские наречия так мало повлияли на сложение новогреческого языка, что позаимствования из них едва видимы, тогда как турецкое и албанское влияния оставили по себе ясные следы.9 В знаменитой Морейской летописи, представляющей памятник народного языка новогреков конца XVI века, «можно найти кое-какие французские и итальянские слова, но ни единого (?) славянского».
Гигантское предприятие национального расширения Греции было затруднено для македонской династии непрестанными войнами с азиатами и болгарами, предпринимавшими морские набеги на ее острова и побережья вплоть до Аттики.
Но если бы и тогда на слабые Афины обрушилось бедствие вражеского завоевания, то несомненно, что, несмотря на варварское состояние летописания в данную эпоху, о подобном событии сохранилось бы свидетельство у кого-нибудь из летописцев. Однако ни история, ни предание не говорят об этом. «Безмолвие, — пишет Грегоровиус,10— настолько непроницаемо, что тот, кто исследует следы жизни знаменитого города в описываемые столетия, радуется, словно открытию, когда натыкается хотя бы на ничтожнейшие (и притом очень поздние) сказания, вроде приводимых в «Житии св. Луки», о том, будто бы этот чудотворец посетил Афины, молился в православной церкви «Партеноне» и нашел пристанище в одном из тамошних монастырей».
9 Миклошич (Die slav. Elemente im Neu-Grich.) отвергает влияние славянского языка на образование спряжений и склонений в новогреческом языке. Новогреческое неопределенное наклонение с приставкою союза и окончания обобщает этот язык с языками болгарским и албанским. Миклошич сравнивает славянское влияние на греческий язык с влиянием кельтского языка на французский и английский. Языку островных греков славянизмы почти совершенно чужды.
10 Стр. 74.
Кое-где попадаются нам имена афинских епископов, особенно в чреватом событиями споре из-за патриархата между Фотием и Игнатием, приведшем к отделению восточной церкви от римской.
Даже и среди епископий Римской (Византийской) империи Афины занимали тогда только 28-е место. Афинский митрополит имел титул экзарха всей Эллады, подобно тому как коринфский митрополит именовался экзархом всего Пелопоннеса. Но последнему были подчинены целых десять викарных епископий — Эйрипос, Орэос, Карстос, Портмос, Эвбея, Диаулия, Коронея, Авлона и острова Скирос, Андрос и Сира, а в Аттике не упоминается ни об единой епископии, кроме афинской.
Начатое основателем македонской династии Василием I завоевание славянских балканских земель завершил победоносно Василий II. Он забрал все укрепленные города в болгарской земле до Ионического моря и торжественно вступил в болгарскую столицу Ахриду, «переполненную сказочными богатствами».
Таким образом Болгария, одновременно с Сербиею, была присоединена к Византийской империи, как особая провинция. Из Ахриды Василий II выступил обратно, и прошел вдоль всего греческого материка. Он осмотрел в Фермопилах укрепление Скелос, возведенное у горы Рупенас для охраны Эллады, а затем через Беотию прошел в 1018 году в Афины, где намерен был отпраздновать свой триумф.
Прибытие императора было великим почетом для захолустного города. Византийские летописцы, соизволившие отметить Это важное для Афин событие, коротко повествуют, что император отслужил в церкви Богоматери благодарственное молебствие за ниспосланную ему победу над болгарами и украсил храм многочисленными чудными дарами, а затем держал дальнейший путь в Константинополь. Они не единым словом не обмолвились ни о продолжительности пребывания императора в Афинах, ни о том, что его там занимало.
Даже и во время смут, охвативших византийское царство, когда Василий II умер в 1025 году, Эллада благодаря удаленности не сделалась ареною побоищ, а если и подвергалась бурям, то лишь скоропреходящим. Скифский народ печенеги, обитавший по Днепру и Днестру, который в 970 году уже нападал, в союзе с русскими, на Константинополь, а затем вторгался в Фессалию, распространил теперь свои набеги вплоть до Фермопил. Точно также узени неоднократно переправлялись через Дунай, и однажды учинили набег даже на Элладу. Еще ужаснее было восстание сербов и новое возвышение болгар, которые свергли византийскую власть под предводительством Делеаноса, и восстановили свою независимость.
Болгарское войско, предводимое Анфимом, могло в 1040 году даже вторгнуться через Фермопильские теснины в Беотию, где стратег фемы (округа) Эллады преградил было болгарам дальнейшее движение у Фив, но пал в кровопролитной битве. Затем, говорят, городской порт Пирей был завоеван знаменитым норвежским (!!) богатырем Гаральдом, который между 1033 и 1043 годами начальствовал над варяжскими наемниками в Византии и после великих подвигов, совершенных на Средиземном море, вернулся назад в свое северное отечество, где в 1147 году и вступил на королевский норвежский престол. Казалось бы, что одна мысль о таком соединении друг с другом отдаленной Норвегии и Греции должна была вызвать смех. Но даже и эта нелепость нашла себе защитников. Дело в том, что перед арсеналом в Венеции красуется колоссальная мраморная статуя сидячего льва, которую Франческо Морозини вывез в 1688 году из Пирея на правах военной добычи. На груди и на боку у льва высечены резцом варварские письмена, в которых признала руническую надпись. Истолкователь вычитал из них: «Гаральд Длинный повелел Асмунду иссечь эти руны, завоевав Пирейский порт с помощью норманнской дружины и покарав мятежный греческий народ».
Однако же, новейший знаток по разбору рун, шведский ученый Софус Бугге,11 признал эти истолкования не более, как игрою воображения. Он утверждает лишь то, что письмена на пирейском льве действительно руны, но сильно пострадавшие от времени, так что едва ли в них можно разобрать хотя бы единое слово. А по манере, с какою эти змеевидные письмена нанесены на камень и искусно переплетены друг с другом в полосы, Бугге заключает, что она высечены около половины XI века каким-нибудь заезжим шведом из Упландии. Ребяческая замашка путешественников изображать на старых памятниках свои имена и изречения столь же стара, как человеческая суетность. Так, проезжие греки и римляне усеяли Мемионов колосс близ Фив в Египте надписями, которые сослужили науке даже некоторую службу. Чему же удивляться, если точно такие же норманнские туристы дали сведения о своем кратковременном пребывании в Пирее на античном мраморном льве в виде загадочных письмен, которые превратили эту статую в сфинкс для исследователей?
11 Sophus Bugge. Ежемесячник шведской Академии Наук 1875г. Стр. 97—101. Взгляд Бугге подтверждает и Wilhelm Thomson в Копенгагене в своем сочинении: The relations betwin ancient Russia and Scandinavia. 1877. стр. 109.
Таким образом отпадают все чудесные выводы, какие об Афинах делались и на основании ложного истолкования рун.
Самая сага о Гаральде ничего не ведает о доблестных деяниях богатырского сына Сигурда в Греции. Она описывает лишь приключения его в Миклагарде или Константинополе, где герой в царствование императрицы Зои и ее последнего супруга, Константина IX Мономаха, начальствовал над варяжскою дружиною и «изъездил все греческие моря». Ошибочно я другое мнение, пристегнутое к саге о Гаральде, будто былое величие Афин нашло себе отклик даже в песнях севера, и будто даже в Исландии воспевался «священный град Афины, — праматерь всяческого знания, покровительница всех философов и великолепнейший, знаменитейший из всех греческих городов». В сущности же город Афины совсем не упоминается в скандинавских песнях, хотя древнесеверные предания и знают о нем кое-что. Древние легенды упоминают об Атенисборге, а это доказывает, что на скандинавских мореплавателей в Афинах произвел впечатление именно вздымающийся над ними укрепленный Акрополь, точно так же, как впоследствии и франки в Афинах главным образом отметили кастель (замок) Сетинес. Сага о Дионисии повествует о посещении Атениса апостолом Павлом; сага о Марии Магдалине рассказывает о посещении Афин св. Марфою, а в «Vita Patrorum» («Жития отцов») описывается посещение Афин неким юношею, который был послан в этот город для посещения школы. Латинский текст, приобщенный к последнему повествованию, показывает, что эта сага является только его пересказом. То же самое пришлось бы сказать и относительно остальных скандинавских преданий. В «Эдде» повествуется, например, о грамматике Доната, и попутно замечается, что искусство красноречия, которое римские мудрены постигли в греческом Атенисборге и впоследствии пересадили на латинскую почву, было то же самое, что и поэтическое творчество, заимствованное Одином и перенесенное им на север, с чем с нашей точки зрения, считающей и «Эдду» поздним средневековым произведением, нельзя не согласиться.
Путешествия старинных западных паломников в Сирию тоже не дают нам сведении о тогдашнем положении Афин. Ни в паломничестве галльского епископа Аркульфа, относимом к 700 году, ни в путешествии Вилибальда, относимом к 722—728 гг, Афины не упоминаются. Паломники туда не заглядывали, так как из Сиракуз направлялись на Монембазию морем, а оттуда дальше через Кос и Самос на Эфес. Точно также и Лиутпранд Кремонский, отправляясь послом в Константинополь, в 968 году не заезжал в Афины. Паломники держали путь морем из Апулии через Корфу на Лепанто, а оттуда уже по суше в Фессалию или же плыли в Сирию из Мессины через Архипелаг. Другие избирали дорогу, указанную в Itinerarium'е старинных иерусалимских паломников, т. е, через Венгрию на Константинополь. По этому направлению ехали граф Гильом Ангулемский и аббат Ришар Верденский в 1026 и 1027 годах, и по этой же дороге совершился великий поход паломников под предводительством епископа Зигфрида Майнцского и Ингульфа Кройландского.
Скандинавские паломники пользовалось тремя путями: восточным — через Россию, западным — вдоль берегов Испании и Африки и южным — через Италию, который назывался обыкновенно Romaverg. Аббат Николай Семундарсон при своем путешествии в 1151 году ехал из Аальсборга через Германию и Швейцарию в Аосту, затем чрез Тоскану в Рим, затем через Беневент, Бари и Монополи в Дураццо. Потом он ехал вдоль побережья Пелопоннеса в Кос и далее чрез Цикладские острова в Сирию. Николай Семундарсон при этой поездке так же мало думал о посещении Афин, как и другие северные путешественники, когда ехали в Грецию из Венеции. О Севульфе тоже неизвестно, посетил ли он Афины. Этот путешественник ехал на Патрас, Коринф, Ливадостро и Фивы, а оттуда в Негропонт, где и зафрахтовал судно. В отчете о своем путешествии он упоминает об Афинах вскользь, как о местности, отстоящей от Коринфа на два дня пути. Современные историки объясняют такое пренебрежение Афинами тем, что город этот не обладал христианскими святынями с мировою славою, да и по географическому положению не являлся необходимою стоянкою при следовании их с запада на восток. Но такие же соображения должны быть применены и к «классическим Афинам». И в них не могли появиться особенные приманки для культурных людей при таком захолустном положении и при отсутствии специальных чудес природы, вроде действующего вулкана или чего либо в таком же роде.