Поклон советской школе востоковеденья и за «Большой китайский словарь» (1993). Он готовился десятилетиями, успел выйти в свет (просто чудом!) в годы самораспада «последней империи», когда культуру перевели в режим самофинансирования и издательства научной литературы перешли на публикацию вокзального чтива. «Большой китайский» был издан на последние средства, остававшиеся от государственной дотации. Четыре громадных тома, мелованная бумага. Прощальный залп научной полиграфии.
Особую радость доставили две сравнительно небольшие книги приложения к основному изданию – «Основы китайского языка» Т. П. Задоенко и Хуан Шуин.
В них приводятся древнекитайские иероглифы II тысячелетия до н.э., ещё сохраняющие некоторую образность.
Эта относительная дата считается временем рождения китайского письма. Хотя некоторые ученые «Хань Лянь-цы и другие исследователи на основании гипотезы о существовании знаков фонетического заимствования в гадательных надписях делают вывод, что письменность в Китае возникла значительно раньше, чем во II тысячелетии до н.э. Более того, этот вывод служит аргументом для утверждения о возникновении письменности, а, следовательно, и классового общества при династии Ся, т.е. в III тысячелетии до н.э.»1
Не знаю, как насчет классового общества, но судя по некоторым прямым связям с шумерской и египетской иероглификой, китайское письмо вполне может претендовать на ещё большую древность.
... Кювье по одной косточке мог воссоздать скелет доисторического животного. Ибо реконструировал системность связей элементов целого. Так же восстановимо общечеловеческое письмо эпохи Солнцепоклонничества, если мы воскресим систему закономерностей, грамматику иероглифа. После чтения «Основ китайского языка» я могу представить, что это такое – «ни с чем несравнимое чувство своей правоты», испытанное Химиком, когда состоялись открытия элементов материи, предсказанных его Таблицей.
Понять истину легче, чем рассказать о ней и убедить других.
Одно дело манипулировать знаками, созданными в твоем воображении, и совсем другое – расшифровывать нормальные письмена, миллиарды раз выводившиеся резцом и кистью на черепашьих панцирях, глиняных таблицах и пергаменте.
До бумаги они не дошли: она была изобретена монахом Цай Лунем во II веке н.э., когда иероглифы Барана и Коровы в китайском письме утратили символическую образность.
Я нашел в «Основах... » вычисленные мною знаки.
Вот они, эти великие иероглифы:
– iang – баран
– niu – корова
Все мои многолетние штудии по восстановлению первоиероглифа «не бык» = «убитый бык» обрели доказательную почву. Для меня самого в первую очередь. С того счастливого дня я уже не сомневался в правильности произведённых расчетов, на которых строился метод новой этимологии.
Что было бы, если бы ты начал исследования именно с этих иероглифов, пытаясь понять, почему «рога» сопряжены с «копьем»?
Наверное, ничего. Согласился бы с мыслью о немотивированном произволе древних китайских знакотворцев. Нет, к этим знакам надо было подойти издалека, пройдя сквозь всё то, что тебе довелось испытать за десятилетия до неожиданной встречи – и радость узнавания, и отчаяние неуверенности.
... Праформа обоих иероглифов напрашивалась:
 | – 1) корова, 2) баран, 3)телёнок |
|
  | ||
| – 1) корова, 2) баран, 3)телёнок |
И движение поэтической мысли было вполне доступно пониманию: механика образного мышления едва ли изменилась за прошедшие тысячелетия. Угадывается интерпритация, расшифровка диалектных вариантов с длинным и укороченным копьем.
Баран – «не бык, но мелкий рогатый». В то время как корова – «не бык, но крупный рогатый».
Название исходного знака – beŋ → eŋ → eng → iang досталось варианту с укороченным копьем, хотя по справедливости должно было принадлежать другому, продолжающему праформу.
Корова была названа своим нынешним именем значительно позже, когда гласный огубился iuŋ и наименование разложилось на «составляющие» iu-ŋ.
Видоизменение графемы потребовало и аккустической реакции. Процесс переназвания омонима протекал в этнически сложной среде ещё до того, как предки китайцев двинулись на Восток. Индоевропейское сотрудничество, возможно, чувствуется в «самоопределении» носового согласного.
Новый иероглиф назвали палиндромом ŋ-iu.
... Индоевропейцы, по-видимому, работали с этими графемами, но уже в период, когда знак барана величался iuŋ и понимался – «телёнок», «детёныш». Закрепилось переносное значение – «юный», «молодой».
[ Ср. iang → iong → iung – юный (герм.), iun – юн (слав.), iung → iuns – «юнак», «юнош(а)» (слав.), unk – «уноша», «уность» (др.рус.), unuk – «внук» (др.рус.), -onok – уменьшительный суффикс (др.рус.). «Итальянский рефлекс» проявляется в готском iuggs – юный (iung-us). (На знак солнца «круг, раздёленный пополам» намекает слав. iug – «полдень, полуденная сторона.)
В диалектах, не приемлющих иотизации, дифтонг прослаивался евразийскими протезами: ian = ihan = iwan. Особую популярность получил в мире второй вариант названия знака с губной перемычкой: iwan → iuan → ioan – юный, молодой.
И вновь срабатывает неприятие стечения гласных: iowan. На этом этапе отмечается iuvan – молодой, юноша (др.инд., авест.), giowan(e) – юный (ит.).
Первичное значение сохранилось в iuvenis, iuvencus – телёнок, бычок (лат.). В славянских: «юнец», iunec – телёнок (болг., серб., ховр., словен., др.чеш., пол.), iunk – бычок (н.луж.). ]
... В именах божеств отпечатаны первоиероглифы. Двуликий Янус – древнеиталийский бог солнцеворота и летнего равнодействия, которому поклонялись и римляне до принятия христианства, утратил свой знак. Мы, опираясь на его функциональность и значение постоянного эпитета, можем предположить, что символ его представлял из себя круг (или полукруг), раздёленный пополам вертикальной чертой.
И помня правило, по которому зачёркнутый месяц назывался также, как перевёрнутый, допускаю, что два названия священного символа встретились при скрещивании культур в процессе этногенеза в речевой билингве: ian = kupol.
Славяне отмечают праздник летнего равнодействия 22 июня и божество этой даты называется Иван Купала (рус.), Янка Купала (белорус.).
При этом в полночь накануне равнодействия на луг, где разводят ритуальные костры, торжественно выносят колесо на шесте. И начинается праздник.
– iaŋ → ioŋ → iuŋ
Знак огня-солнца, как мы полагали, был двух вариантов – зачёркнутый месяц (колесо на шесте) и опрокинутый месяц (купол). Оба они изображаются в ритуале. Если первый подсказал время проведения праздника (равнодействие), то второй – прыгать через костер широко разводя ноги, т.е. создавая ногами знак купола, опрокинутого угла. И делают это только юные. Даже это значение знака контаминировано в обряд. Он – общий у славян и романцев. Доисторический бог ioan в католицизме канонизирован. И французы ежегодно отмечают день Святого Жана, прыгая через костры.
Священный знак огня присваивался божествам, имена коих попали в библейскую традицию («Иоанус») и позже в кораническую («Юнус»). Интересно, что христианское и мусульманское имена распространялись с латинским суффиксом м. р., что говорит о сильном культурном влиянии римлян на Переднюю Азию конца I тысячелетия до рождества Христова. Имя «Иисус» также отмечено этим формантом.
... Когда вслед за чертой числовое значение придадут и месяцу («пять»), то контаминация смыслов приведет в древнеиталийских культурах к новой функции сложной графемы-цифры. Она будет обозначать шестой месяц – i-un. (Именно тогда празднуют летнее равноденствие.)
Добавив ещё одну единицу, усложнили название седьмого месяца – i-iun'
От путаницы близкозвучащих лексем спасла диалектная форма, испытавшая действие закона NLR – i-iul'.
II
Значит, индоевропейцы в отличие от китайских грамматистов не опускали черту-копьё ниже круга (месяца) и, думаю, более того, поднимали ее, перечёркивая всё поле основного элемента.
В одних случаях это происходило механически, в других изменение величины черты приводило к грамматическому результату:
– iu-n
– n-iu
В последнем варианте полукруг понимается уже как «лунка», а «черта» – росток. И переносное значение – «новое растение» → «новое».
Думаю, так произошла пара iu-n – «юный», «молодой», (телёнок) n-iu – «новое», «новый», почти сохранившаяся в самом консервативном из германских языков – английском: iung – юный, new – новый (устное – niu).
... Тюрки образуют своё определение этого понятия аффиксальным антонимом. Увеличивая черту, добавляют её название в виде аффикса «i»: iangi – новое (узб.), eni – новое (тур.).
В казахском употребляется аналогичный формант отрицания: iaŋ-а – новое (устное – «жана»).
Знак нового, скорее всего, заимствован из индоевропейских.
... А исходный с «короткой» чертой имеет в тюркских наречиях более древние формы, чем в индоевропейских языках eng – endž – gendž – юный, молодой (тур.), giandž (азерб.), kenže – самый младший из детей (каз.).
III
Попытка из одного знака, общего для Коровы и Барана, сотворить два отразились в языке. Названия этих священных животных должны были противопоставляться как антилоги.
В одних диалектах исходным было название барана (как в китайском), в других – коровы.
Допустимо предположить, что индоевропейское ow – корова («gau», «kov», «gov») стало основой для антонимических ow-n = ow-'a – баран [ oven – баран, овца (фр.). ]
Только приняв отрицающий аффикс за окончание ж. р., славяне развели по родам диалектные наименования малого рогатого овен – баран и овка – овца.
Этот пример вдохновляет на анализ тюрко-огузского kuin (uin) – «баран», «овца» столь же характерно отличающегося от ui – корова (др.уйг., кирг.). В тунгусо-манж. kuni – баран (un-i). В монг. kon' – баран (un-i). В славян, kon' – безрогое животное, лошадь.
... В тюркских kün, gün, kön – солнце ('i-un > gün). В майа – kiŋ, king, kin – солнце. В инкском kon – солнце (kön).
IV
В древнекитайское письмо была включена ещё одна разновидность знака iun:
– jun.
В период «квадратизации» круг передавался квадратом, а полукруг – прямоугольником. Так, думаю, возникает нынешний иероглиф:
– jun – середина.
Этот иероглиф участвует в написании слова Džun-qou – Китай (букв: «срединное государство»). Идея этноцентризма была, скорее всего, подсказана старинным знаком солнца «круг с точкой», имевшим такой вариант названия.
1 А.А.Серкина «Опыт дешифровки древнейшего китайского письма». Изд.«Наука», Гл.редакция восточной литеатуры. Москва, 1973, стр.20
