Н.А.Морозов / «Христос». 7 книга. / ПРОЛОГ

ПРОЛОГ      
 

Рис. 1. Византийская утварь по Гельмольту 14 — глиняная ваза ручной работы. 16 и 17 — обломки глиняных сосудов. 18 — наконечник стрелы. 25 — спина византийского панцыря с о-ва Занте с профильными фигурами, как у египтян.

ГЛАВА I
СТАРАЯ И НОВАЯ ЭРЫ УМСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
КАК И КОГДА НАЧАЛАСЬ ИСТОРИЯ ВИЗАНТИИ?

Рис.2. Остатки циклопических стен, открытие в 1884 году Шлиманом в Арголиде, относимые к Микенской эпохе и с нашей точки зрения одновременные эпохе Египетских пирамид.

Думали ли вы когда-нибудь, читатель, о той огромной разнице, которая существует между рукописью и книгой? А между тем об этом следовало бы подумать каждому образованному человеку, и особенно историку человеческой культуры.

Рукопись в кабинете автора все равно, что яйцо и гнезде ласточки, а книга все равно что вылупившаяся из него ласточка.— Нет! много более!—Это все равно, что тысячи ласточек, как будто каким-то чудом вылупившихся сразу из яйца и разлетевшихся во все стороны!

Каждый писатель хорошо меня поймет. Пока его произведение еще в рукописи, оно для него все равно, что в скорлупе. Он может передать его прочесть знакомым, и они могут даже переписать его для себя, — если рукопись настолько невелика, что это можно сделать не более чем в месяц ежедневного труда. Но все-таки о ней будет знать лишь узкий круг личных знакомых автора, а остальное человечество не будет даже и подозревать о ее существовании.

И кроме того всякое литературное произведение, пока оно в рукописи, легко может погибнуть при пожаре или просто попасть в руки невежественного человека, который употребит эти листы на обертку масла и т.д. Вот почему всякий автор и датирует свою книгу не временем написания, а временем напечатания, и это не напрасно. Она, как говорят, только с этого момента «вышла в свет». А что это значит, я поясню наглядным примером. Вот хоть моя книга «Христос». Первый том ее вышел уже двумя изданиями, около 8000 экземпляров, толщина каждого 2 сантиметра. Поставьте их тесно рядом и вы получите 50 экземпляров на каждый метр, а на 20 метров 1000 экземпляров, что соответствует ширине Фасада большого каменного дома (около 10 саженей шириною).

Представьте, что они расставлены, как в библиотеке, на длинных во все здание полках в два сантиметра толщиной, и тогда на каждый метр высоты поместятся четыре экземпляра, а все 8000 на двух метрах высоты. Допустим, что каждый из семи вышедших до сих пор томов, из которых последние оказались вдвое толще первого, при своем расположении над ними тоже отняли по две сажени, и вот вы получите высоту в 14 метров (около 7 саженей), что соответствует трехэтажному дому, весь фасад которого уставлен этими книгами.

Таково количество ласточек, вылупившихся из семи яиц и разлетевшихся по всем направлениям! И как же можно сравнить их действие с влиянием тех семи первоначальных яиц, которые имелись до тех пор в семи моих рукописях! Их даже трудно было читать моим знакомыми но причине неразборчивого почерка, а переписать каждому для себя но одному экземпляру было совсем невозможно но причине величины произведения. Наемному же переписчику, который едва ли переписал бы все и в год, пришлось бы уплатить большие деньги, так что каждая копия обошлась бы не в одну сотню рублей и было бы трудно при таких условиях накупить себе много книг.

А печатный станок производит копию набранного листа чуть не каждую секунду, так что ценность экземпляра при большом их количестве сводится главным образом на его бумагу и брошюровку, потому что общая стоимость набора и гонорар автора распределяются на каждый экземпляр лишь незначительной прибавкой к цене его бумаги и брошюровки *).

*) Например, при 10000 экземпляров на каждый из них приходится лишь одна десятитысячная доля авторского гонорара и набора со всеми его корректурами. Остальная часть рыночной цены книги—стоимость ее бумаги, сшивки, продажи и доход издателя.

И книга стала каждому доступна.

Отсюда видно, что всю эпоху умственной жизни какого-либо народа до появления в нем типографий можно правильнее всего сравнить, как я уже и сказал, с состоянием яйца в его скорлупе, а после появления печатного станка с состоянием тысяч ласточек, вылетевших из него и реющим в своей стране по всем направлениям. Вот почему и следовало бы начинать наше летоисчисление не с фантастического «Рождества Христова», а с 1452 года, когда Гутенберг вместе с Фаустом открыл в Майце первую типографию (табл. 1).

Только с этого момента, сделавшего возможным беглое чтение, немыслимое при рукописях с их индивидуальными почерками и создавшее широкое распространение научной и изящной литературы, стала возможна и литературная критика.

Подумайте сами! Кому из наших присяжных критиков захочется полемизировать со мной по поводу какого-либо моего еще не напечатанного и никому другому неизвестного сочинения? Да и кому, кроме нас двоих, было бы дело до нашего спора?

Литературная критика должна датироваться и в каждой стране со времени появления в ней национальной типографии. Только с этого момента и стало возможным коллективное умственное творчество, когда к знаниям предшествующих поколений каждый мог прибавлять и свои знания, а также исправлять прежние ошибки. Так началась новая эра умственной культуры; так человеческая мысль вылупилась из яйца, в котором находилась до тех пор; так, научившись беглому чтению, способный человек и сам стал бегло писать, и сделалась впервые возможною большая книга.

И чрезвычайно поучительна и этом отношении диаграмма, вычерченная по моей просьбе сотрудником астрономического отделения Государственного Научного Института имени Лесгафта проф. В.Р.Мрочеком (рис. 3).

ТАБЛИЦА 1.
Первое возникновение типографий различных странах. Составил В. Р. Мрочек

Рис. 3. Возникновение первых типографий в разных странах за последние 400 лет. Основанные духовенством изображены крестами По В. Р. Мрочеку. Диаграмматическое изображение таблицы I.

По крутому подъему точек в первом отделе— между 1500 и 1550 годами — мы видим, как быстро вылупилась из своего рукописного яйца книгопечатная эра Западной Европы. В продолжение последней половины XV века типографии распространились в ней от Германии до Турции, причем в последней из этих стран в Стамбуле, типография была еще не национальная, а еврейская (национальная же открылась там только через 200 слишком лет, в 1727 году). Потом идет перерыв, и за тем с конца XVI века по конец XVII лишь европейские миссионеры открывают типографии в культивированных ими странах Америки и Азии, да и в России — в Москве — появляется в 1563 самостоятельная типография. И лишь, с XIX века Египет и Азиатские страны начинают по собственной инициативе (а нередко тоже при помощи европейцев) обзаводиться своими типографиями.

Но почему же такая косность, когда это величайшее открытие уже давно было сделано, и в Европе уже до 1501 года было напечатано свыше 13 000 названий и свыше 4 000 000 экземпляров?

В некоторых случаях это легко объяснимо. Среди кочевых народов, вроде эскимосов, монголов, аравийцев не могло быть даже и рукописных книг, так как в кочевых палатках не было для них полок не говоря уже о типографских станках, да и о школах грамотности не могло быть речи в кочевом быту. Не могло быть типографий и у мелких народностей, так как у них не хватало рынка для широкого распространения любой данной книги. Не могло их быть и в Китае и в Японии вследствие отсутствия там фонетической базы. Но почему же не привилась национальная печать так долго в Сирии, Турции, Персии и Египте, где, как говорят нам, давно уже существовало фонетическое письмо? Ответ здесь может быть только одни: не от косности населения, а от его бюрократического строя, о властелинах которого эти страны когда-нибудь скажут словами Ольхина в «Народной Воле»:

Насколько задержал самовластный азиатский образ правления умственную культуру тамошних крупных государств и с каким трудом вплоть до половины XIX века проникала туда письменность и культура, прекрасно видно из перегиба диаграмматической кривой линии (рис.3), начиная с 1500 года, горизонтальному направлению. Не будь христианских миссионеров, этот перерыв распространения письменности при переходе в Азиатские деспотии дошел бы вплоть до XIX века, как будто какая-то непроницаемая стена мешала перекинуться туда печатному слову, а с ним и литературе.

Но если это было так до самых новейших времен, то какое же основание имеем мы поверить существованию в тех странах высокой умственной жизни за две и более тысячи лет до нашего времени? С таким же правом, могли бы мы сказать, что и птичьи яйца когда-то были умнее вылупившихся из них птиц и гусеницы в древности летали по воздуху лучше, чем выросшие из них потом бабочки...

На этом идейном фоне мы и рассмотрим теперь, как и когда началась греческая историческая литература, которою мы теперь и должны заняться.

При изучении истории Византии мы никогда не должны забывать, что никаких старинных музеев или библиотек в ней не найдено, и все греческие рукописи, служащие для ее истории, «открыты» только в Эпоху Гуманизма в латинской Западной Европе, да кроме того и самое слово Византия, и даже слово Греция — не греческие: греки и до сих пор называют себя только Ромеями, т.е. Римлянами.

«Эпоха Итальянского Возрождения», — говорит А.А.Васильев в своих «Лекциях по истории Византии» (т. 1, стр. 2), — главным образом увлекалась произведениями классической греческой и римской литературы, а византийской литературы в Италии в то время «почти не знали, и только в XVI веке и начале XVII отношение к византийской истории и литературе меняется, и целый ряд византийских автором, правда, еще довольно случайных и неодинаковых по значению, издается в Германии (Иеронимом Вольфом), в Нидерландах (Меурсием) и в Италии (двумя греками — Алеманном и Алляцием) ».

Основательницею научного византоведения является не Византия, уже давно к тому времени превратившаяся в Оттоманскую империю, а Франция XVII века.

«Когда французская литература в блестящую эпоху Людовика XIV стала образцом для всей Европы, — продолжает А.А.Васильев, — когда короли, министры, епископы и частные лица, наперерыв основали библиотеки, собирали рукописи и осыпали знаками своего внимания к уважения ученых, тогда и занятия Византией нашли во «Франции XVII века почетное место.

Кардинал Мазарини создал богатую библиотеку с многочисленными греческими рукописями, перешедшую после смерти его в Парижскую королевскую библиотеку (теперь Национальная библиотека). Министр Людовика XIV знаменитый Кольбер употреблял все усилия на умножение сокровищ этой библиотеки и на приобретение рукописей за границей. Кардинал Ришелье основал королевскую типографию в Париже, которая должна была издавать выдающихся греческих писателей. И вот, в 1647 году из этой типографии вышел первый том первого собрания византийских историков, и до 1711 года вышло 34 тома in folio. А в год появления первого тома французский ученый издатель Лабб (Labbaes) напечатал воззвание, в котором впервые говорилось об истории Восточной греческой империи, как об «удивительной по количеству событий, привлекательной по разнообразию и замечательной по прочности монархии».

Он с жаром убеждал европейских ученых отыскивать и издавать документы по этому предмету, будто бы, «погребенные в пыли библиотек», и обещая всем сотрудникам вечную славу, «более прочную, чем мрамор и медь».

Во главе ученых сил Франции XVII века стоял знаменитый Дюканж (1610—1688), впервые познакомивший не только Западную Европу, но и самих греков с их прежней историей до их завоевания турками. Он написал (никогда не побывав в Греции) «Историю Константинопольской империи при Французских императорах»¹. Потом — «О Византийских фамилиях»², где собрал «богатейший генеалогический материал» (не хуже, чем в Библии, в родословиях древних патриархов!). А в книге «Христианский Константинополь»³, он дал подробные сведения и о топографии Царьграда до 1453 года. Затем, имея от роду уже более семидесяти лет, Дюканж издал в двух томах in folio «Словарь средневекового греческого языка»⁴, который до сих пор остается необходимым пособием для всех занимающихся не только византийской, но и вообще средневековой истории. Он первый выпустил в свет также целый ряд византийских историков.

Но не он один работал над этим предметом. Мабильон издал в то время свою «Дипломатику», а Монфокон впервые обосновал «Греческую палеографию», и только к половине XVIII века вышло наконец, сочинение поселившегося в Париже бенедиктинца Бандури: «Восточная империя»⁵, где (опять в Париже; через несколько веков и за тридевять земель в тридесятой царстве!) было собрано, или даже создано, громадное количество историко-географического, историко-топографического и археологического материла о византийской империи. И в это же позднее время вышел, наконец, и капитальный труд доминиканца Лекьена (Le Quien) «Христианский Восток»⁶, (где опять на западе Европы и в XVII веке!) собраны (или скорее созданы) богатейшие сведения по византийской истории, особенно церковной.

¹ «Histoire de l'empire de Constantinople sous les empereurs français»

² De familiis bysantinis

³ Constantinopolis Christiana

⁴ Glossarium ad scriptores mediae et infimae graecitatis.

⁵ huperium Orientale.

⁶ Oriens Christianus

Таким образом, Франция XVIII века устроила византиноведение. Но увлечение им скоро прекратилось. Франция вступила в просветительную эпоху, и передовые умы XVIII века дали самые суровые отзывы о только-что создавшейся восточной истории.

«Существует — говорил Вольтер — еще более смешная история, чем римская со времени Тацита: это — история византийская. Ее недостойный сборник содержит лишь декламацию и чудеса и является позором человеческого ума».

Под влиянием идей XVIII века писал в таком же роде и знаменитый английской историк Гиббон.

Такой отрицательный и пренебрежительный тон по отношению к истории Византии, выработавшийся ко второй половине XVIII века, пережил время революции и перешел в XIX век, когда этот взгляд сделался ходячим мнением.

Философ Гегель (1770—1831), не касаясь ее правдоподобности, писал, например, в своих «Лекциях по философии истории»:

«Византийская империя представляет собою отвратительную картину слабости, где жалкие, даже абсурдные страсти не дают ничего великого в мыслях, делах и личностях. Возмущения вождей, низвержения императоров интригами придворных, убийства или отравления царей их собственными супругами, сыновьями, женщины, предававшиеся всяческим желаниям и бесчестным поступкам, — вот те сцены, которые развертывает перед нами история Византии, пока гнилое здание восточно-римского государства не было разрушено с половине XV века мощными турками».

На Византию, как на пример, которому не подобало следовать, ссылался и Наполеон I, в эпоху «ста дней», отвечая депутатским палатам к июне 1815 года: «Помогите мне спасти отечество... Не будем подражать примеру Византийской империи, которая, будучи теснима со всех сторон варварами, сделалась посмешищем потомства, занимаясь тонкими спорами в то время, когда вражеский таран разбивал городские ворота».

Только в половине XIX века вновь пробудился интерес к изучению средневековой византийской истории.

Еще в первой половине XVII века Монтескье (1689—1755) в своих «Рассуждениях о причинах величия и падения римлян»⁷ придерживался взгляда, что так называемая «история Византии» есть не что иное, как прямое продолжение «римской империи». Но как же было согласовать ее жалкое существование в средние века с ее величием в древности? По словам наших первоисточников Византия была исполнена такими органическими недостатками в социальном строе, религии военном деле, что с трудом можно было себе представить, как такой порочный государственный механизм мог просуществовать до половины XV века.

Ведь также и Гиббон (1737—1794) выражается о ней не лестными словами, говоря: «Я описал торжество варварства и религии». Развитие человеческих обществ со II века нашей эры было, по его мнению, регрессом, в котором главная вина должна падать на христианство. Затем появилась первая критика исторических источников, обнаружилась зависимость их друг от друга и частая апокрифичность получили право гражданства в области истории: нумизматика эпиграфика, сигиллография (наука о печатях), папирология и т.д. Георг Финлей, автор «Истории Греции с эпохи покорения ее римлянами до настоящего времени, т. е. с 146 года до Р. X. по 1864 год»⁸, делит ее всю на шесть отделов.

⁷ Consideration sur les causes de la grandeur des Remains et de leur decadence.

⁸ George Finlay: A History of Greece from its conquest by the Romans to the present B.C. to A.D. 1864.

Первый отдел содержит в себе «историю Греции под римским владычеством», и этот «период преобладающего влияния римских начал» он кончает только в первой половине VIII века, со вступлением на престол Льва III Исаврянина (с 716 г.), давшего прежней царь-градской администрации новый характер. И если начало его он слишком протянул в глубь веков, то конец его он определил совершенно правильно. Второй отдел, под условным названием «Византийской империи», оживленный императорами-иконоборцами, длится у него вплоть до покорения Царь-Града крестоносцами в 1204 году, хотя на деле нужно бы окончить его на 1180 году, когда было установлено «торжество православия», с его анафемой всем иноверцам, а остальные года отнести к прологу крестовых походов.

После разрушения крестоносцами Восточной Римской империи начинается третий отдел книги Финлея. Изгнанные «греко-римляне» (roman-greeks) бежали в Азию, утвердили свою столицу в Никее, продолжая императорскую власть и оставшихся за ними провинциях по старому образцу. Но хотя их правительство и удержало гордое название Римской империи, оно было лишь выродившимся представителем бывшего большого государства. Этот третий период он называет Константинопольской греческой империей, слабое существование которой было прикончено османскими турками при взятия ими Царь-Града в 1453 году.

Четвертый отдел книги Финлея начат с того времени, когда крестоносцы, покорив большую часть прежней Византийской империи, разделили свои завоевания с венецианцами и основали Латинскую империю Романии с ее Феодальными княжествами в Греции. Владычеству латинян он приписывает упадок греческого влияния на Востоке и даже, хотя для этого и нет оснований, причину «быстрого уменьшения численности греческой нации». Этот отдел тянется у него от взятия Константинополя крестоносцами в 1204 году до покорения острова Паксоса турками в 1566 году. Пятый отдел истории Финлея начинается, как и второй, с падения Царь-Града в 1204 году, что повлекло за собою основание нового греческого государства в восточных провинциях Византийской империи, известного под названием Требизондской (Трапезундской) империи. Она очень походила на грузинские и армянские монархии и в течение двух с половиной столетий имела значительную степень влияния, основанного скорее на ее торговом значении, чем на политической силе или греческой цивилизации, и пала в 1461 году. Шестой и последний отдел истории Византии под европейским ее названием «Греция» тянется у Финлея от 1453 до 1821 года и обнимает время турецкого управления и временного занятия Пелопоннеса Венецианской республикой — с 1685 по 1715 год.

Отличие книги Финлея от предшествовавших заключается в том, что последнюю часть своей жизни он провел в Греции, хотя его первоисточники тоже были из Западной Европы.

Первый историк Греции из греков появился только в половине XIX века. Это был Папаригопуло, который в сороковых и в пятидесятых годах выступал с небольшими историческими работами, вроде «О поселении некоторых славянских племен в Пенопоннесе»⁹. Плодом его тринадцатилетних трудов была пятитомная «История греческого народа с древнейших времен до новейших»¹⁰, где излагается вся история Византии до 1832 года, написанная по-новогречески. Особенность автора в том, что он, крайний патриот, и во всех главнейших исторических явлениях видит греческое начало, считая древнее римское влияние случайным и наносным. Он видит в эпохе императоров-иконоборцев попытку настоящей социальной реформы и утверждает, что эллинская реформа VIII века, если не касаться основных догматов веры, была с точки зрения социальных изменений гораздо более широкой и систематической, чем совершившаяся позднее в Западной Европе. Но она была слишком смела, и радикальна для византийского общества, вследствие чего за иконоборческой эпохой последовала реакция, и Македонская династия в истории Византии имела консервативное значение.

⁹ Παπαρριγδπουλο: Περι της εποιχησεως, σλαβιχων τινων φυλων εις την Πελοποννησον, Άθηνι.1843.

¹⁰ Ιστορια του ελληνιχου εθνος τὦν'αρχαιοτατων χρονων ̃μεχρι τὦν νεωτερων. Άθηναιρ. 1860-1877.

Это был первый историк Греции из греков, и после него нам снова приходится перейти к иностранцам, из которых нам особенно интересен Бьюри, так как он предвосхитил некоторые из излагаемых здесь идей.

Бьюри тоже выступает в своем роде представителем идеи непрерывной Римской империи. «Нет другого отдела в истории, — говорит он в предисловии к первому тому, — который был бы так затемнен неправильными названиями, как отдел «Позднейшей Римской империи». Древняя Римская империя не переставала существовать до 1453 года. Ряд «римских» императоров продолжался в непрерывной последовательности от Октавиана Августа до Константина Палеолога, последнего византийского императора. В настоящее время, — говорит он, — этот существенный факт затемнен приложением названия «византийская» или «греческая» для «Римской» империи в ее позднейшие времена. Историки не сходятся в определении, где кончается «Римская» империя и начинается «Византийская». Иногда границею этих двух историй считается «основание Константинополя Константином Великим», иногда «смерть Феодосия Великого», иногда «царствование Юстиниана Великого», иногда (как это делает уже известный нам Финлей) «вступление на престол Льва Исаврянина». Но историк, принимающий одно из этих определений, не может утверждать, что историк, принимающий другое, неправ, так как все подобные деления совершенно произвольны. Римская империя не приходила к концу до 1453 года, и разноименные выражения «Византийская», «Греческая», «Ромейская» или «Греко-Римская» империя лишь затемняют реальный факт и способствуют серьезному заблуждению».

Побуждаемый такими соображениями, Бьюри дал своим первым двум томам, доведенным, как известно, до 800 года, заглавие: «История Позднейшей Римской Империи». «В 800 году Карл Великий в Риме был, — говорит он, — провозглашен императором. Только с этих пор и правильно называть две соперничавшие империи Западной и Восточной. Но, к несчастью, название Восточной Римской Империи прилагается и к тому времени, когда это совершенно неправильно. Говорят, например, о Восточной и Западной Римской империи в V веке или о падении Западной, империи в 476 году. Такие утверждения, хотя и освященные авторитетом выдающихся умов, неправильны и ведут к дальнейшей путанице. И в V веке Римская империя была едина и нераздельна, хотя в ней часто было более одного императора. Никто не говорит о двух Римских империях в дни Констанция и Константа (преемников Константина Великого); а политические отношения Аркадия к Гонорию, Феодосия Малого к Валентиниану III, Льва I к Анфеммию были точно такими, как политические отношения между сыновьями Константина».

Такова «история современной нам византийской истории», а о ее первоисточниках —ученом «Спасителе власти» (Сократе Схоластике) и о его преемнике «Спасителе силы» (Созомене—по-гречески}— я уже говорил в прежних томах, как об апокрифах Эпохи Гуманизма. Содержание всех, этих книг можно рассматривать никак не с исторической, а лишь с психологической точки зрения.

назад начало вперёд