Одна из самых трудных задач, представлявшихся ученому с древнейших времен, это классифицировать разрозненные факты по их сходству в однородные группы, и можно смело сказать, что, где нет классификации, там нет и науки. С этой точки зрения обучение всякой науке должно начаться с классификации ее предметов. Изучать без нее ботанику, зоологию, физику, химию и т. д. это то же самое, как начинать изучение географии без географической карты или арифметики без таблицы умножения. Но до последнего времени никакой классификации не было сделано ни в области человеческого труда с многочисленностью его профессий, ни в области истории с многочисленностью ее событий, а потому обе эти области знания и представляли собой не науку, а только сырой материал для науки. И если можно сказать, что социология станет серьезной наукой лишь тогда, когда различные области человеческой деятельности будут классифицированы и описаны в ней, как различные растения в ботанике, так и об истории человечества нельзя не выразиться, что она не будет наукой, пока все ее факты не будут подведены под один общий эволюционный принцип и не будут так или иначе осмыслены.
Возьмем хотя бы развитие школьного образования в Европе, без которого, конечно, немыслима никакая культура. Историки выводят его от древне-римской и греческой культуры, несмотря на то, что по современной хронологии выходит между обоими зияющая, пустая бездна в несколько веков.
Даже и по одним обще-эволюционным соображениям надо сдвинуть края этой бездны и соединить начало с его продолжением непрерывностью во времени. Но не решаясь на такое святотатство, как критическое отношение к «исторической традиции», ортодоксальные историки до сих пор продолжают сохранять бездну между старо-классическим и ново-классическим периодами, сваливая все на «великое переселение народов», хотя такого по экономическим соображениям также трудно ожидать в V веке нашей эры, как и в настоящее время. Без каких-либо стихийных бедствий, охватывавших целые страны, катаклизматические переселения людей невозможны, да и тогда переселились бы не победители, подчинившие более культурные страны, а побежденные природой жалкие, измученные люди, молящие лишь о куске хлеба.
А ортодоксальные историки повторяют старые зады:
«Система школ, развивавшаяся в Римской империи, погибла вместе с многими другими учреждениями в эпоху так называемого «великого переселения народов», — говорит В. Ивановский в своей статье «Народное образование и университеты в средние века»,1— и таким образом отсекает сразу неудобный для связности событий перерыв культуры от IV до XI века, и начинает рассказ, как в следует, с XII века нашей эры.
1 Книга для чтения по истории средних веков, под ред. проф. П. Г. Виноградова. 1903 г.
И вдруг, оказывается, что никакого древнего придатка тут совсем не нужно, а, наоборот, и самый придаток вырастает именно лишь в это время под видом возрождения чего-то давно забытого, исчезнувшего и забытого.
Вот резюме этой очень хорошей статьи.
«Уменье читать, — говорит совершенно справедливо автор,— требовалось тогда только на латинском языке для потребностей богослужения. Эта же грамотность и очень скудные познания требовались и для некоторых других целей: для составления актов гражданского обихода, всякого рода деловых писем и грамот, для целей гражданского управления и т. п. Но все-таки основным мотивом к приобретению тех крайне скудных познаний, какие только и были доступны в начале средних веков, являлось потребности богослужения. И хотя далеко не все духовенство той грубой эпохи было грамотно, но вне духовенства уже вовсе не было людей умевших читать. Отсюда по преобладающей профессии грамотных людей, все они назывались «клириками» (clerici от κλῆρος — клир, духовенство), и все они имели право на одно из внешних отличий духовенства — на тонзуру т. е. на выстрижение макушки головы).
Более того, все получившие образование мужчины (так как женщины считались неспособными), посвящая себя науке, со времени введения безбрачия в католическом духовенстве при Григории Гильдебранде, тоже обыкновенно оставались безбрачными, по примеру духовенства. Вступая в брак, ученый клирик навсегда терял право на получение «бенефиция» или «пребенды», т. е. дохода с какой-либо церковной должности — главных источников существования для тогдашних ученых. В Парижской университете, например, даже доктора медицины, дальше других стоявшие от религии, получили разрешение жениться только в половине XV века, а для женитьбы одного венского профессора в XIV веке современники не могли подыскать другого объяснения, кроме сумасшествия: «uxorem duxit versus in dementiam» («сошел с ума — женился»). Так долго не могло католическое общество отделить представления образованности от представления о безбрачности, и это понятно: заботы о семье мешали полностью отдать себя науке.
Но хотя средневековая школа возникла и все время жила в некоторой связи с церковью, однако, это не делало ее простым придатком к церковной организации. «Обязанность заботиться о распространении и содержании школ, про которую твердят своим прелатам католические законодатели, превращается жизнью в одно из феодальных прав. Привилегированные духовные и светские сеньоры «держат школы» на полных правах частной собственности в том виде, в каком они существовали в средние века. Школа не знает ни государственной, ни церковной опеки. Она представляет собою вид частного промышленного предприятия, и потому нельзя было требовать от выучившихся в ней даже и определенной условной орфографии, дающейся и теперь, с большим трудом всем ученикам, несмотря на однородные печатные прописи. Количество школ, нужных для данной местности, выбор учителей, установление школьной таксы — все это зависело не от духовного управления, а от школьных патронов. Ими часто являлись духовные лица и государи, но не как представители государственного или церковного начала, а как все другие феодальные собственники. Право «школьного патроната» очень ценилось: оно постоянно поминается в купчих крепостях, его дают в лен, его дарят, им делятся. Школы, так нужные для подновления духовенства, приносят патронам доход, патроны отдают их за деньги или как награду за услуги, и патронат не только дарится, но и продается отдельно от имений. Один нормандский сеньор, Ивде-Вьенон, пишет в 1403 году: «в силу моей половинной баронии есть у меня право давать в свой черед разрешение на школу в Нефбурге: дается оно на три года, и один раз даю его я, а другой раз сеньор де-Камбон, и так далее по очереди».
Однако не все школы зависели от местных: сеньоров. После начала XII века начали возникать самоуправляющиеся образовательные корпорации, зависевшие уже не от местных, а непосредственно от одной из всемирных властей: от палы или от императора: это «университеты». Возникновение университетов не уничтожило, конечно, прежних школ, но придало им еще одну функцию: старые школы стали подготовительными к университетам. Эпоха возникновения первых университетов, т. е. конец XII и начало XIII века, составляет грань в истории средневекового образования. Только с этого момента и могла возникнуть та сложная латинская и греческая литература, какова классическая.
Надо отметить еще одну основную черту средневековой школы, вытекавшую из положения ее относительно церкви и государства: школа эта не была регламентирована. Мы привыкли рассматривать деление школ на три ступени: начальную, среднюю и высшую, — как что-то само собой разумеющееся и неизбежно вытекающее из сути дела. Эти ступени у нас строго разграничены путем законодательных постановлений. Но средние века не знали еще школьного законодательства. Только одно образовательное учреждение выделялось ясно очерченными границами из совокупности всех тогдашних школ. Это был университет, который поэтому и назывался «привилегированной школой». Все прочие училища не подчинялись никакой регламентации: в них совсем не было установленных задач преподавания, не было и раз навсегда определенного круга учебных предметов. В каждом из них преподавалось то, что было желательно и возможно по общему положению вещей в данное время. Никаких прав по образованию тогда не было а в помине. Даже к поступавшим в студенты университет не предъявлял тогда никаких определенных требований в смысле образовательной подготовки...
Этим объясняется неустойчивый и пестрый характер средневековых школ. В них лишь постепенно и самобытно складывается то, что принимает твердые формы в течение нового времени.
Начальная школа была тогда прежде всего латинской школой. Она учила латинскому языку по латинским руководствам, что делало ее совершенно чуждой народу в его целом. Кроме того, в средние века при общей бедности и малочисленности учебных учреждений, нечего было и думать провести через школу сколько-нибудь значительную часть народа. В то время даже простая грамотность представляла необыкновенные трудности. Надо было безграмотного человека научить читать непонятные ему латинские слова неразборчивых рукописей. Это делало искусство чтения настолько трудным, что школьное преподавание шло в средние века таким образом: дети сначала выучивали с голоса не только главнейшие молитвы, но и всю латинскую псалтирь, и затем уже учили азбуку и садились читать заученное по той же псалтыри.
Это была школа для подготовки школьных учителей, переписчиков рукописей, духовенства, набиравшегося при целибате из всего народа, и только в этом смысле ее можно назвать «народной».
Нам говорят о заботах Карла Великого (742—814 гг.) и об учреждении им школ в своей империи. Но все образовательные учреждения первой половины средних веков сводятся к монастерионским и к конгрегационным школам. И те, и другие делились на «внутренние» и «внешние». Во внутренних воспитывались ученики, которые уже в детском возрасте были приняты в монастерионы, или каноники (pueri oblati); во внешних учились «светские дети». Но и эти светские дети шли лишь за тем, чтобы впоследствии пополнять собой ряды того же духовенства. Обучение во всех этих школах было бесплатное, ученики «внутренних» школ жили на средства учреждений, державших школы, а ученики «внешних» школ на средства родителей или доброхотные даяния. Обыкновенно способнейшие из воспитанников маленьких школ отправлялась для завершения своего образования в «большие» школы того же типа, прославленные талантами и ученостью своих преподавателей: туда стекались таким образом тысячи учеников. Из таких «соборных» (кафедральных, епископальных и капитуальных) школ славились в XI и XII веках школы Реймса, Лана, Парижа (при соборе Notre Dame) и некоторых других городов, а из «монастырских» — школа Бекского аббатства (в Нормандии) и школы при парижских монастырях св. Виктора и св. Женевьевы.
Для преподавания в соборных школах капитулы выбирали из своей среды особых лиц, носивших различные титулы: схоластик (scholasticus), начальник школ (magister scholarum), канцлер (cancellarius), кантор (cantor), т. е. начальник хора, ректор и т. д. С XI века у членов соборных капитулов замечается стремление к выделу из конгрегационных имений особых бенефиций, приурочиваемых к той или иной из этих должностей. Чем важнее была должность, тем более доходная доставалась ей бенефиция. А так как схоластик или канцлер, заведывающий епископальной школой, считался вторым лицом в капитуле после декана, то и предоставляемая ему бенефиция была одною из самых «богатых». Ставши богатым человеком, «схоластик» терял интерес к преподаванию и начинал самостоятельно заниматься наукой и писать книги. Это был по большей части младший член влиятельных дворянских фамилий, и он нанимал учить за себя в школах других учителей из людей менее обеспеченных.
Эти подручные учителя, школьные «подмастерья», «провизоры», «локаты» и т. п., набирались, по большей части, или из старших учеников той же школы, из клириков, из недоучившихся в высших школах и университетах. Нередко попадали в учителя и «бродячие» клирики (clerici vagantes): они составляли целый орден («ordo vagorum») и называли себя «голиардами», паствой невидимого епископа Голия, патрона своего ордена. Когда такому бродячему клирику наскучивало ходить из одного города в другой, он часто нанимался в звонари или в причетники, соединяя это с должностью школьного учителя в городской школе. Школьные запятая там шли в таком порядке.
«Всякий садившийся за науку ребенок должен был прежде всего выучить наизусть по-латыни «отче наш», молитву богородице, «символ веры» и все полтораста псалмов. Покончив с псалмами, мальчик садился за азбуку. Учитель давал ему в руки дощечку, на которой были написаны по порядку буквы алфавита и некоторые склады, а затем переводил его на псалтырь... По мере успехов в чтении ученики мало-по-малу переходили к письму, а затем им преподавали пение и счет». Пение, как способ запоминания, занимало самое выдающееся место в средневековой школе: второй по важности своего сана член капитула, сосредоточивавший в своих руках право и обязанности попечителя учебного округа, так же часто наделялся титулом кантора, как и титулом схоластика. Изучение счета ограничивалось почти одним сложением и вычитанием, да таблицей умножения.
К этому и сводился курс начальной школы. Присовокупив к ним святцы, малую пасхалию, да немного Устава, школьник мог уже представляться к посвящению в духовный сан и рассчитывать на получение одной из низших церковных должностей... К изучению же семи свободных искусств (septem artes liberales) приступали только наиболее одаренные и наиболее настойчивые из тех, кто пробовал свои силы в учении.
Эти семь ступеней лестницы премудрости (septemplex sapientia) делились на тривиум, т. е. цикл словесных предметов (artes sermonicales), в состав которых входили: грамматика, риторика, диалектика, и на навадривиум (artes reales sive materiales), который состоял из арифметики, астрономии, музыки и геометрии.
«Матерью свободных наук всю первую половину средних веков считалась грамматика. На картинах того времени она изображалась в виде царицы, покоящейся под древом познания добра и зла; на голове у нее корона, в правой руке нож, служивший для подчисток ошибок в рукописях, а в левой розга — необходимейшая принадлежность средневекового учителя. Занятия грамматикою открывались чтением Эзоповых басен и сборника нравственных изречений, приписывавшихся Катону старшему, а также заучиванием руководства Доната, которое историки относят к IV веку «по Р. X.». Отсюда ясно, что до IV века нашей эры не было даже и общепризнанной рукописной грамматики.
Венцом занятий грамматикой служило искусство писать латинские стихи, и писались они как раз теми же размерами, какие мы находим у классических авторов.
Риторика понималась тогда в смысле искусства составлять акты делового и правового характера... Тут же разбирались и сборники духовных законов и другие юридические источники.
Диалектика служила только для подготовления учащихся к пониманию тех плодов умственного творчества предшествующих поколений, без которых средневековому обществу нельзя было обойтись в практической жизни.
В арифметику помимо действий над числами, которые была необыкновенно трудны (особенно деление многозначных чисел) до изобретения десятичной системы, входило еще символическое толкование чисел. Вот, например, как объяснял известный ученый IX века Рабан Мавр тайный смысл того, что Моисей, Илия и сам Христос постились по 40 дней. «Число 40 содержит в себе четыре раза 10. А число 4 указывает на все, что относится к временной жизни. Ибо по числу четыре протекают времена дня и года. Времена дня распадаются на утро, день, вечер, ночь; времена года — на весну лето, осень, зиму... И хотя мы живем во временной жизни, но ради вечности, в которой мы хотим жить, мы должны воздерживаться от временных удовольствий и поститься».
В теснейшей связи с арифметикой стояла и астрономия. Средневековой школьный термин Computus обнимает собою основы обеих этих наук за раз.
Под именем геометрии школа преподавала описание Земли и существ, ее населяющих. В нее входили и те «физиологии» и «бестиарии», где можно было найти баранов, растущих из корней, птиц, рождающихся из плодов, и проч. Таков был цикл «семи свободных искусств», исчерпывающий почти все знания того времени. Изменился, расширился объем преподавания и вообще науки уже только с возникновением университетов. Только после этого и могли, конечно, появиться такие сложные философские книги, как сочинения Аристотеля, геометрия Евклида, география и астрономия Птолемея и т. д.
Крайне примитивные приемы преподавания, недостаток в учебных пособиях и руководствах, неясная и неуклюжая форма этих руководств, выраженных по большей части в латинских стихах с различными сокращениями и условными знаками,— все это приводило к тому, что заставлять юных учеников учиться можно было почти одним только страхом телесного наказания.
Средние века не соглашались допустить, чтобы сам Христос мог учиться без розги. Одна поэма XII века рассказывает, что когда он мальчиком стал ходить в начальную школу и при первой же букве Алеф хотел объяснить ее значение, то учитель высек его за преждевременное знание.2
2 В. Ивановский. Там же, стр. 279.
Для того чтобы пройти полный курс образования в средние века, надо было обладать не только выдающимися духовными качествами — хорошей памятью, большой способностью к формально-логическому или диалектическому мышлению, необыкновенной усидчивостью, вниманием и терпением, но и железным здоровьем и устойчивой нервной системой. Средневековая школа выпускала не мало людей с большими знаниями и характерами, но она достигала этого не столько воспитанием, сколько подбором. Понятно, что при таких условиях девочек в нее не принимали совсем.
Необыкновенной трудностью и тяжестью средневековой школы объясняется одна замечательная ее черта: в нее охотно принимали детей бедных родителей, которые и составляли главную массу учащихся. Поэтому пастыри церкви и образованные помощники светских правителей набирались в значительной степени из детей «простых», «средних» людей.
Высшие учебные заведения назывались тогда чаще всего Studium Generale, что значило «всеобщая школа». Это была школа. для всех желающих приобретать знания, без различия тех местностей, учреждений, наций и государств, из которых происходил учащийся.
Первые такое школы возникли в Салерно, Болонье, Париже и в Оксфорде, и вовсе не как возрождение давно забытых древних классических, а естественным процессом развития; остальные учреждались по образцу одной из этих школ. Еще в XII веке некоторые из монастырских и соборных училищ и некоторые школы отдельных преподавателей, например, Абеляра на реке Сене и в Параклете, стали получать громкую известность в Европе. Эти большие школы можно считать предтечами «университетов», как в средние века назывались корпорации, обладающие известной долей самостоятельности. И вот, в начале XIII века, школы в Париже и Болонье, пользовавшиеся общей славой и удовлетворявшие потребностям всего западно-европейского мира, стали называться впервые университетами.
Так как эти первые университеты были признаны всем Западно-европейским миром и принимали слушателей отовсюду, то было совершенно естественно, что и приобретаемые им познания и выдаваемые ими ученые степени также получали всеобщее признание. Но Париж и Болонья до того дорожили своими привилегиями, что когда с первой трети XIII века начали основываться новые университеты, то дипломированные там ученые не могли преподавать в Париже и Болоньи, и это преимущественное положение старейших университетов исчезло лишь впоследствии. Первоначально университет должен был быть признай папой или императором, а некоторые имели указы от обеих властей. Так из 44 Studia Generalia, возникших до 1400 года, 21 были открыты на основании одних папских указов, а 10 имели как папские, так и императорские (или королевские) указы. Короли и территориальные князья основывали университеты, только испросив предварительно согласие и благословение у папы или разрешение у императора.
Названия преподававшихся в университетах предметов, остались те же, какие были и в прежней школе (прибавилась одна медицина), во объем каждого предмета значительно расширился, и они стали преподаваться систематичное и более методически. В то же время все более и более выступает на первый план «диалектика». То, что мы теперь называем средневековой (схоластической) философией, есть дитя этих университетов, лишь подкинутое потом в мифическую дохристианскую семью, также как и средневековые риторы, поэты, философы и историки, сосланные в до-христианские века.
Древнейшим из Studia Generalia была медицинская школа в Салерно, время возникновения которой в точности неизвестно, но Салернские врачи уже в XI веке пользовались славой в Европе, и дали повод к легендам о древних великих медиках.
В XII веке возник университет в Болонье из школы римского права знаменитого Ирнерия, и дал, как мы увидим далее, начало псевдо-римсному праву.
Парижские школы славились еще со времени Гильома из Шампо, учившего в начале XII века в кафедральной школе при Notre Dame, а потом в школе аббатства св. Виктора. Еще более прославил их рыцарь схоластики Абеляр, о котором я уже говорил ранее.
В XII веке в Париже было также много частных учителей, преподававших у себя на дому или просто под открытым небом, давая начало легендам о Диогене, о Сократе и др. Большинство их жило около «Малого моста», соединявшего центральную часть города, расположенную на острове Сены, с левым берегом. Общее стремление заставить канцлера церкви Notre Dame de Paris давать licentiam docendi только достойным людям, — таким, которых они сами были бы непрочь принять в свою среду,— сплачивало этих магистров в общества. Так, в конце XII века образовались четыре корпорации магистров четырех дисциплин (facultates ): богословия, права, медицины и того, что в средние века называлось artes liberales.
«Поток мудрости, —говорит одна книга,— делится на «четыре способности»: богословие, юриспруденцию, медицину и философию рациональную, естественную и нравственную — это как бы четыре райские реки». Магистры, читавшие па этих факультетах, получили от обеих властей, т. е. от папы а от светской власти, корпоративный или университетский строй (corpus universitatis) и много привилегий и льгот, так как им свободнее и спокойнее можно было заниматься, когда они были соединены какими-либо особыми юридическими отношениями.
Париж в средние века прозвали «городом науки», «новыми Афинами», и говорили, что «Италия имеет папство», Германия — империю, а Париж — университет» (Stadium). Парижский богословский факультет «представлял собою не только всемирно-знаменитое учреждение, выработавшее «Историю христианской церкви» путем апокрифирования житий и творений святых в первые века, но в то же время в течение долгого ряда лет являлся душой католической церкви и истинным руководителем религиозной жизни Европы. Чтобы оцепить силу его влияния, стоит только припомнить его роль во время великой церковной схизмы и в эпоху реформационных соборов. Глава этого факультета, крестьянский сын Герсон, был главнейшим руководителем того движения, которое довел до конца Лютер.
Факультеты в Париже состояли из магистров, преподававших разнородные науки; студенты причислялись к факультетам через своих магистров. Во главе факультетов стояли деканы, избиравшиеся магистрами из своей среды на одно полугодие. Деканы наблюдали, чтобы магистры исправно читали лекции, заведывали экзаменами, руководили собраниями факультетов, заботились о доходах, о льготах и о правах своих факультетов. В конце каждого курса члены факультета распределяли между собою чтение лекций на следующее полугодие или на год, устанавливали лекционные часы и размеры студенческой платы за слушание лекций (honorarium).
Философский или артистический университет был тогда только подготовительным, и в студенты остальных «старших» факультетов поступали почти исключительно клирики, окончившие курс и получившие степень магистра артистического факультета.
Насколько многолюдны были старшие факультеты, видно, например, из одной записи, где говорится, что в «Лейпциге в конце XV века было 700 с небольшим студентов, из которых слишком 600 были «артисты», около 100 — юристы, богословов было всего 6-7 человек, а медиков — 5». Богатые слушатели группировались, повидимому, преимущественно на юридическом факультете, а богословский состоял почти сплошь из бедноты.
Замечательно, что богословие в средние века вовсе не занимало в университетах первенствующею положения, хотя Денифль и говорит, что «обыкновенно принято считать богословие венцом и даже ядром всего университетского преподавания» средние века».3
3 Denifle: Die Universitäten des Mittelalters. I. 403.
Только в XII веке местность, где жили парижские студенты, получила от них название «латинского квартала»; знаменитая улица Фуарр, центр Парижского студенческого населения, была застроена лишь около 1225 года.
Одной из первых коллегий, как называлось тогда студенческое общежитие, была знаменитая Сорбонна, основанная духовником короля Людовика IX, Робертом Сорбонном, на 16 бедных студентов богословского факультета (по 4 из каждой нации). Вскоре она была расширена благодаря новым пожертвованиям, а также потому, что в нее стали принимать и платных пансионеров, желавших пользоваться ее удобствами.
Вслед за Сорбонной вскоре открылся ряд других коллегий, к которым затем присоединились и так называемые «педагогии», куда ученики принимались только за плату. По мере возрастания числа подобных заведений, университет все больше начинает стеснять «стрижей», т. е. студентов, живших на вольных квартирах, и, наконец, в половине XV века все ученики наиболее многочисленного, младшего, «артистического» факультета, родители которых жили не в Париже, помещались исключительно в университетских коллегиях и педагогиях... Попутно с этим интернированием учеников меняется и организация преподавания. Вместо того, чтобы водить учеников на профессорские лекции, ректоры многолюдных коллегий стали приглашать профессоров к себе в заведения. Это превратилось затем в общее правило, и, таким образом, университет из вольного союза учеников и учителей, каким он был вначале, обратился в ряд закрытых учебных заведений, из которых развились теперешние французские лицеи и высшие специальные школы. С конца XII до конца XIV века в Парижском университете было основано исключительно на частные пожертвования 50 коллегий с 1000—1100 стипендиями. Так сильно развивалось это дело!
Чтение лекций продолжалось обыкновенно с 19-20 октября до 7-го сентября. Это время и составляло обыкновенно учебный год, а сентябрь и октябрь назначались на «большие вакации». Кроме того, от занятий были свободны: две недели на Пасхе, 11 дней на святках и четверги на тех неделях, в середине которых не было праздников. И вся эта научная и преподавательская деятельность совершалась на латинском языке, общем в средние века для ученых всех западно-европейских наций. Но это был в средней Европе еще не классический стиль Цицерона, Ливия, Виргилия и других латинских авторов.
Впервые классический язык возник не здесь, а в Неаполе, Риме, Флоренции и тираниях северной Италии, и одним из первых не апокрифированных писателей на нем был Франческо Петрарка (1304—1374 гг.), увенчанный в Капитолии в 1341 году за свои латинские стихотворения.
Таким образом разница кухонной латыни от классической объясняется различиями места выработки их обеих, а никак не различиями во времени: Франция и Германия создали кухонную, а Италия классическую латынь.