Рис. 107. Султан Магомет Великий (1430—1451),
основатель Турецкой империи и реальный распространитель коранического магометанства.
Рис. 107. Султан Магомет Великий (1430—1451), основатель Турецкой империи и реальный распространитель коранического магометанства. |
В начале этой книги мы изложили современные нам представления о жизни основателя правоверия, без больших оснований относимого к VII веку нашей эры, и видели, что жизнеописание его более походит на роман, чем на материал для исторического исследования. Но прежде, чем окончательно решить этот вопрос, бросим беглый взгляд на средневековую исламитскую культуру и литературу.
Прежде, чем называться магометанством, религия абсолютного единобожия (с осколками меккского каменистого метеорита, как центра поклонения) называлась просто «верой» (по-корейшитски ислам) или правоверием (по-корейшитски мослем, и это слово европейцы переделали в мусульманство).
По существу своему эта религия является до сих пор также и гражданским, и уголовным законодательством, и ее служители также и судьями, что сильно замедлило в правоверных странах, эволюцию гражданственности.
Посмотрим прежде всего, что внушают нам об истории правоверия в Средние века наши ортодоксальные арабисты. Я не буду говорить здесь о двух мифических царствах в Аравии до начала нашей эры, которые, — по словам самих современных историков, — «окутаны были в представлении народов Запада дымкой волшебного обаяния и являлись символом чудесной пышности и блеска». Народное предание (долго считавшееся и исторической аксиомой) уверяет, будто упадок этих двух царств — Минейского и Савского, — и всей этой древней культурной Аравии произошел оттого, что около половины II века «по Рождестве Христове» прорвалась какая-то оросительная Марибская плотина, причем наводнением и песчаными заносами было произведено в Саве (она же Мариб!) непоправимое опустошение и после него тамошнему населению осталось только покинуть свою страну и уйти на север, в Хеджас и в Центральную Аравию, где этих выселенцев с боем встретили местные северяне-кочевники. Сказание, что непоправимая порча Марибской плотины была во II веке —безусловно неверно, так как из новонайденных надписей мы знаем, что такая плотина работала исправно и в VI веке нашей эры. А потому и легенду об этом опустошении и переселении народа вероятнее всего объяснить той же самой метеоритной катастрофой, которая вызвала и пилигримство к обломкам меккского метеорита. Но и эта катастрофа должна была произойти лишь в VII веке, если считать «бегство» (геджру) в 622 году, признав современные рассказы о Магомете за такой же миф, как и легенды о других основателях религий. Перед этим около 572 года Йемен — как говорят нам — добровольно поддался шаху Хозрою I Ануширвану и потом (в 597) — Хозрою II Первизу и до VII века продолжал быть наследственным персидским наместничеством. А по языку он — внушают нам, не замечая как это неправдоподобно — ассимилировался со своими северными врагами, варварами-хеджасцами (гиксосами египтян).
Нам говорят, что, руководимые преемниками пророка Магомета, «калифами», аравийцы (перестав умываться за неимением воды, как они делают теперь; верблюжьей мочей) в несколько десятков лет завоевали и арабизировали всю Месопотамию, Сирию, Египет, Северную Африку, Испанию, Сицилию, Балеарские острова, Мальту и так далее, и что со вступлением на калифский престол Аббасидов (с резиденцией уже в более подходящей местности, Багдаде) водворилось под объединительной оболочкой их языка нивеллирующее общеисламское настроение и вышла всенародная ассимиляция в Западной Азии, причем только восток калифата — Персия — сумел сохранить свое неарабское национальное чувство. Точно так же и жители западно-калифатских стран, от Сирии до Испании — говорят нам — вдруг арабизовались по языку и стали именовать себя арабами, хотя по своим расовым, антропологическим и психологическим особенностям они далеко не сходны с аравитянами. Так называемые теперь «арабы сирийские и месопотамские» — это, в основе, арамейцы, принявшие правоверие; «арабы» египетские — то же, что и копты; «арабы» северо-африканские — не что иное, как берберы и мавры; «арабы» андалузские с правоверными иберийцами и вестготами — не что иное, как испанцы; «арабы» средиземных островов (Сицилии, Мальты и др.) — просто итальянцы, принявшие правоверие. Так нам говорят все историки. Но правдоподобно ли, что единобожеское «правоверие» распространилось во всех этих странах из той географической ловушки кочевых народов, пустынной малолюдной Аравии, внутренность которой и теперь менее доступна для путешественников, чем полярные страны?
Настолько же правдоподобно, насколько и всякая другая волшебная сказка.
Правоверие (мослем) того времени было скорее всего лишь особым названием арианства, а если мы припомним, что Арий и Арон — одно и то же лицо, то увидим тесную связь правоверия и с мессианством Средних веков. Вот почему, не предрешая, что откуда пришло, я констатирую здесь лишь общее положение существовавших тогда правоверных стран, еще не отлученных, как мы уже видели, и от византийской церкви.
Даже и в половине X века — говорят нам — Аравия, кроме только двух своих священных городов, остается в руках своих отдельных шейхов и эмиров. Месопотамия продолжает считаться номинальным владением багдадского Аббасидского калифа, а в Северной Месопотамии и Северной Сирии находится династия Хамданидов, признающая власть египетского или Фатимидского калифата, в состав которого входит Египет, Южная Сирия с Палестиною, Западная Аравия, значительная часть Северной Африки и Сицилия. В Марокко царствуют потомки Али. Испания представляет собою так называемый Кордовский халифат (с династией Омейядов). Значит, в X веке было три арабских калифата: багдадский, египетский и кордовский. Который же из них создал Коран и его власть? Кто угодно, только не Аравия! Ведь мы уже давно отметили, что Аравия и в X веке, кроме двух своих городков среди пустыни, держащихся на некотором культурно-религиозном уровне исключительно доходами с пилигримов, была еще под властью, своих мелких независимых шейхов. Значит, ясно, что культура и государственная власть не могли придти от этих мелких шейхов в крупные халифаты, а только от крупных халифатов к шейхам. Ведь всякая волна идет из области наибольшего давления к наименьшему, а не наоборот.
Затем уже наступили времена Крестовых походов, когда одними местами Палестины и Сирии завладели католики крестоносцы, а другими местами тех же Сирии и Палестины (а с ними Северной Месопотамией и Красноморским побережьем Аравии с ее Меккой и Мединой) завладел — говорят нам — Саладин (Салах-Еддии), свергший также династию Фатимидов в Египте, где затем и его так называемую «Эйюбидскую» династию сменили мамелюкские султаны (XIII—XVI века).
Багдадский халифат мы находим в половине XIII века под монгольской властью. Сицилию католики-норманны отняли у агарян еще в 1071—1086 годах. А на Пиренейском полуострове власть измаэлитов, сильно пошатнувшаяся в 1212 году, окончательно пала в 1492 году. Вытесненные из Испании правоверные удалились в независимую «маврскую» Северную Африку. Затем в XVI веке турки-османы — уже с Кораном в руках — восстановили под своей властью все пределы прежней империи Юстиниана. Независимыми от них тогда остались лишь такие земли, как бедуинская Аравия и малодоступная и малокультурная область верхнего Нила — Судан — который, впрочем, в те времена был оправоверен лишь в небольшой степени. Довольно самостоятельными оказались, с ослаблением османов после XVI века, и маврские страны Северной Африки, — Триполи, Тунис, Алжир и совсем независимый Марокко, — которые до XVIII века причиняли европейцам много беспокойства своим пиратством на Средиземном море.
Таковы были топографические особенности тогдашнего правоверного мира. Но каковы же были его отличия от тогдашнего православного мира? Прежде всего, конечно, его международный корейшитский язык, близкий к библейскому, но сильно отличающийся от тогдашних христианских международных языков — греческого и латинского. Откуда же он вышел? Откуда угодно, но только не из той ловушки кочевых народов, какую представляет описанный нами Аравийский полуостров.
 Рис. 108. Двор мечети Эль-Мойед в Каире, одном из виднейших центров агарянства. |
Лучшие памятники современного нам церковно-литературного языка правоверных — это так называемые «доисламские стихотворения» в редакции VIII—IX века и тожественный с ними в грамматическом отношении Коран. Это так называемое корейшитское чисто литературное и интеллигентское наречие. А говорят правоверные у себя дома на многих наречиях, довольно не сходных друг с другом: на аравийских, на сирийско-месопотамском, на египетском, на варварийском (мавританском). В связи с последним стоит и жаргон Мальты, а прежде к этой же маврской группе принадлежали говоры правоверных в Андалузии и Сицилии.
Число способных говорить на корейшитских языках, по самому скромному подсчету, должно быть в наше время свыше 50 миллионов, но в антропологическом отношении и в официальных и деловых сношениях между собою они очень различны; можно думать, что на Аравию, население которой особенно приспособилось к корейшитскому языку благодаря ежегодным сношениям с проходящими по ней пилигримами, которые, естественно, не имеют возможности говорить с ними иначе, как на языке Корана, приходится не менее 15 миллионов. Никак не менее 5 миллионов приходится на передне-азиатскую Турцию (Сирию и Месопотамию), более 20 миллионов на Египет с Нильской областью, более 10 миллионов на Северную Африку. Во внутренней Африке территория арабского языка продолжала до последнего времени значительно расширяться с каждым десятилетием, потому что негры, принимая ислам и имея торговые сношения с правоверными, усваивали и их литературный язык.
Таким образом наиболее корейшитскою страной является Египет, откуда по географическим соображениям это наречие могло на западе проникнуть до Испании, а на востоке до Пенджаба в Индии. Все разговорные наречия правоверных отличаются от языка Корана, но писать они все принципиально до сих пор стараются не на своей живой речи, а на этом искусственно созданном международном языке, хотя под их пером он не мог постепенно не подвергнуться изменениям и уклонениям в сторону живой разговорной речи турок, если не в области склонений и спряжений, то в области синтаксиса и подбора слов. Оттого интеллигентская речь современных нам правоверных стала очень не похожа на речь Корана (как ни ставят они ее себе за образец). Язык Корана отличается теперь, от этой речи, как церковно-славянский язык от современных славянских говоров.
Стихотворная форма так называемых «доисламских произведений», редактированных однако никак не ранее IX века, тщательно отделана. Стихосложение их метрическое, с обязательной рифмой, и отличается выработанной техникой, которая, конечно, не могла возникнуть сразу и говорит сама за свое позднее происхождение. Да и редакторы Корана старались придать ему форму рифмованной прозы, хотя под конец они утомились, стали небрежничать и взамен вдохновения у них пошли длинные и холодные рассуждения. Благодаря этому Коран в большинстве случаев и является теперь прозой лишь с редкими рифмами.
Я не буду говорить здесь о том, был ли известен Коран сказочно-прославленному Гаруну-аль-Рашиду (786—809 гг.) или персу Асбагу Сиджистанскому, написавшему «Синдибадову книгу о женском коварстве», и другим поэтам, писавшим о светских делах почти на том же корейшитском наречии, как и в Коране. .Ведь ничего у них о Коране не говорится так же, как — насколько вспоминаю — и в очень поздних сказках 1001 ночи, которую я читал уже давно. А ведь светская литература была значительная!
Не ранее X века скомпилированы были из всяких международных рассказов «Странствования морехода Синдбада», вошедшие позднее в «Тысячу и одну ночь». Лишь тогда-же стали вноситься в корейшитскую беллетристику рассказы и о славном бедуинском прошлом Аравии или передавались запутанные любовные повести о страдающих влюбленных парах как бедуинского типа, так и в городской обстановке. Не ранее X века появились и юмористические повести о похождениях остроумных шарлатанов-краснобаев, куда относится, например, непристойный, но полный занимательных бытовых подробностей роман с местом действия, отнесенным в Багдад, под названием: «Абуль-Касым Багдадец», причем Абуль-Касым есть вместе с тем и имя «пророка Могамета».
Но мы никак не должны считать, что всякий рассказ, действие которого происходит в Багдаде или в Аравии, там и написан. Ведь относить сцену действия в отдаленные, покрытые ореолом чудесности страны была общая манера писателей средневековья вплоть до Шекспира. Вот почему не будет ничего удивительного, если окажется, что и сама «Тысяча и одна ночь» написана была в Кордовском калифате.
Ясные признака незнакомства с Кораном показывают так называемые бедуинские стихотворения: «Песня доблести», «Нанизанные стихотворения», огромная «Книга песен» Абуль-Фараджа Испаганского, X века, и другие, где поэты культурно-городского аббасидского периода, изнеженнные роскошью, писали стихами о будто бы покинутых ими кочевьях, о прелестях жизни: в пустыне, о простых, незатейливых бедуинских кушаньях и шатрах и в эту бедуинскую рамку вплетали хвалу калифам или вельможам-меценатам.
Современные арабисты считают, что поэты X века всеми силами тщились приблизиться к доисламскому бедуинскому «классицизму»; но точно ли самый этот классицизм не их собственное создание? Совсем уйти от требований живой современности и от культурного персидского и греко-сирийского влияния арабская поэзия не могла — ни в содержании, ни отчасти даже в форме. Фантастические легенды о Гарун-аль-Рашиде и его обстановке образовали впоследствии (после X века) один из слоев незавершенного еще тогда сказочного сборника «Тысяча, и одна ночь». При дворе Гаруна — рассказывают нам — жили филологи — Абул-Обейда, Кисай и неисчерпаемый фольклорист-повествователь Асмаый. А поэтов — говорят нам — была тогда целая куча. Там, кроме Абу-Новаса, были: эротик Аббас ибн-аль-Ахнаф и другой эротик Сары-аль-Гавани (т. е. «жертва красавиц») со своим учеником Ди'билем. Тут-же пел певец-композитор Ибрагим Мосульский со своим сыном музыкантом Исаком, и каждому из них был придуман потом даже и год смерти в промежутке между 805 и 860 годами.
Но все их произведения и даже имена, как придется мне показывать далее, были лишь прибавки к сказкам из «Тысячи в одной ночи», а реальная корейшитская литература развилась позднее.
Лишь в XI и XII веках и позднее была эпоха расцвета так называемой «арабской» (но никак не аравийской) культуры, породившая первоклассных поэтов и замечательных философов, ученых, историков, географов. Только живут они, как и следовало ожидать по этнографическим условиям, уже не «при багдадском дворе», а в Южной Европе, в Испании, где даровитое вестготское население способно было к прогрессу знаний и мысли, да и к поэзии — в самой сильной степени.
Нам говорят, будто в VIII—IX веках Багдад для Испании был то же самое, что блестящая столица для отдаленного захолустья и, чтобы довершить свое образование, андалузцы ездили на Восток. Но разве это было легко? Да разве это было и просто правдоподобно? По всем реалистическим соображениям должно быть наоборот.
 Рис. 109, Современная Севилья, средневековой очаг измаэлитско-еврейской культуры.  Рис. 110. Современный Толедо, средневековый очаг измаэлитской и еврейской культуры. |
Ведь кордовский двор являлся самым видным меценатским центром среди всех дворов правоверного мира в X веке. Хотя «Ожерелье ибн-Абд-Раббихи» считается арабистами отчасти плагиатом из «Источников известий» багдадца Ибн-Котейбы (умершего будто бы в 889 г.), но точно ли и само произведение его не апокриф? Во всяком случае успех андалузской антологии во всем мусульманском мире был несравненно выше, чем багдадского оригинала, если такой действительно был там написан. При сыне Абдеррахмана III, калифе Хакаме II (961—976), создателе знаменитого кордовского храма, Андалузия — говорят нам — была покрыта сетью высших и средних школ. Хакам II собрал — говорят — огромную библиотеку, содержавшую 400 000 томов, и, по гиперболическим словам историков, не только внимательно прочел все книги своего книгохранилища, но и сделал на их полях свои приписки.
Дворец его в Кордове кишел переписчиками, и калиф не жалел денег для писателей. Так Абуль-Фараджу за первый экземпляр его «Китаб-аль-Агани» он послал — говорят нам — 1 000 червонцев. Кордовский университет славился во всем мире. Сверх духовно-юридического образования (необходимого для служебной карьеры), этот университет давал и литературно-филологическое образование. А точные математические науки Кордовской академии в X веке привлекали к себе отовсюду пытливых европейцев. Потом в XI веке главным культурно-литературным центром Испании сделалась Севилья, где, кроме даровитого поэта-калифа Мотамида, его жены — поэтессы Ромейкы и поэта-визиря Ибн-Аммара, очень выделяется Ибн-Зейдун (1003—1061), который романтически был влюблен в кордовскую поэтессу Валляду, дочь одного из последних (1025 г.) омейядских калифов.
И вот, читатель, вся эта литература вышла не из Аравии и не из Багдада, а из Испании, и, сверх того, в ней даже не пахнет Кораном, а о пророке Магомете в ней — насколько мне известно — ничего нет.
Как же это так случилось? И когда произошел магометанский клерикальный переворот?
«Мы лично думаем, — говорит А. Крымский в своей «Истории арабов» (стр. 55), что для Испании и Северной Африки вполне ощутительной поворотною эрою может служить нагрянувшее господство фанатичных реакционнейших клерикалов и подавителей живой мысли — берберов альморавидов (1090), длившееся более полувека, а для Азии — нашествие и водворение тюрков-сельджуков и взятие Багдада в 1055 году. Тогда были сметены все областные арабские и персидские династии Азии и основан один огромный правоверно-суннитский султанат, где первым государям даже и правоверный толк благочестивого имама Шафыя казался полуеретическим. Однако нельзя упускать из вида, что культурное разорение Азии начато было еще раньше, на рубеже XI века, тюрками-газневидами (которым дал начало завоеватель султан Махмуд, 998—1030), и оттого Броккельмани имеет свои основания датировать конец, классического периода 1010 годом».
Так говорит сам А. Крымский, один из крупных наших арабистов, и что же выходит?
 Рис. 111. Современная Манилья, средневековый очаг измаэлитско-еврейской культуры.  Рис. 112. Современная Гренада, средневековый очаг измаэлитско-еврейской культуры. |
Если испанские и другие агаряне были простые ариане, мало отличавшиеся по религии от мессианцев, то магометанство, как религия Корана, может скорее всего датироваться, как я уже и говорил, с этого Махмуда-Магомета. Это был афганский султан-завоеватель, доведший границы своего царства на западе до Грузии и Багдада, на севере — до Бухары и Кашгара, а на юго-востоке — до Дели и устьев Инда.
Только при нем и могла быть создана для укрепления его власти такая книга, как Коран, и эта книга, как и все законодательства, сделанные учеными при том или ином государе, приписана ему, подобно тому как, например, был недавно «кодекс Наполеона». А потому приходится допустить, что и вместо «калифа Османа», зятя пророка Магомета, окончательно средактирован был Коран при Османе-Завоевателе с помощью какого-то Зеида.
В это-же время изменился и характер корейшитской светской литературы.
Она, конечно, не погибла сразу, хотя в ней появились и новые отделы, в том числе и клерикальный. И в это же время была впервые произнесена в Византии анафема богу Магомета в разгар коранических религиозных войн и крестовых походов против «магометан»... Только с такой точки зрения все приходит в логическую связь.
Как пример начавшегося в это время магометанского ханжества (замечу кстати, что и самое слово ханжа есть лишь несколько иное произношение слова «хаджи», т. е, пилигрим к аравийским святыням), я приведу лишь написанные в XII веке уроженцами Испании и Сицилии два «домостроя» для государей.
Составитель одного из них, более серьезного — уроженец г. Тортосы в Андалузии, Ибн-Абу-Рандака Тортуший (1059—ок. 1126) покинул Испанию до вторжения в нее Альморавидов и поселился после многих странствований у Фатимидов в Египте, где и составил в 1122 году свой «Светильник для властелинов», который и персы перевели на свой язык. Ему же принадлежит и этико-богословский трактат, где проводится мысль, очевидно не слишком общепринятая у мусульман, что мастурбация с точки зрения мусульманской религии есть грех. Другой домострой, составленный в 1159 году с целью разгонять дурное настроение сицилийского правителя Мохаммеда, был совсем беллетристический, это — «Живительная влага» Ибн-ЗаФара Сицилийца (ум. около 1169); и для того же правителя Ибн-Зафар составил сборник анекдотов из персидской истории.
Но не угасла и обычная литература. К XII—XIII веку относится составление многих прекрасных антологий западно-арабской поэтической и прозаической литературы, чрезвычайно близкой к нашему европейскому настроению. В арабо-андалузской поэзии замечается значительное сходство с европейско-рыцарской поэзией и с ее идеальным воззрением на даму сердца, без специально-восточной чувственности.
Однако в то же время появилась и поэзия религиозного характера — преимущественно суфийско-аскетическая.
 Рис. 113. Современная Карфагена, средневековый очаг измаэлитско-еврейской культуры. |
До самого конца пребывания «мавров» в Испании не переставало процветать искусство, выразившееся преимущественно в прославленной «мавританской» архитектуре, к которой принадлежит замок-дворец аль-Тамбра (по-испански Alhambra) на горе у Гренады. Историк-философ Ибн-Хальдун (1332—1406) в своем «Историческом введении» отмечает, что в то время, как в других арабских странах школьное обучение детей направляется почти исключительно на Коран и священные предания, в мусульманской Испании наоборот — ребенок с детства наставляется в поэзии и литературном слоге.
Совсем иначе слагалась политическая, экономическая и умственная жизнь областей Востока от XI до начала XVI века.
Как и следовало ожидать по географическим условиям той местности, менее богатой и разнообразной, чем юг Европы, здесь творчество было много слабее и, кроме того (что очень знаменательно!), все наилучшие литературные и научные произведения только приписываются этой местности, а «открыты» в западно-европейских библиотеках, якобы вывезенные с Востока посылаемыми туда искателями при очень двусмысленных обстоятельствах (как я уже показывал в IV книге «Христа» относительно астрономической литературы). Из ученых тут жил — говорят нам — Аль-Бируний и нерс «Отбий» (ум. ок. 1036), который риторически написал победоносную историю царя Махмуда по-арабски и старался своим цветистым стилем только «поддержать базар красноречия», так как там для чего-либо большего не хватало возможностей. Харирий (1054—1122) в своих «Макамах», написанных будто бы в Басре, с увлечением рисует успешные похождения образованного проходимца Абу-Зейда, этого «арабского Жиль-Блаза». Почти одновременно с Харирием знаток коранских разночтений Ибн-Серрадж (яко бы) Багдадский (ок. 1027—1106) сложил из романтических материалов омейядского и начально-аббасидского периода большой сборник рассказов: «Злоключения влюбленных». Некоторое отношение к беллетристике и поэзии имеет и руководство по музыке, написанное (ок. 1252) будто бы в Багдаде Сафиеддином Урмийским. А в следующий и более достоверный «монгольский период» художественная творческая деятельность Месопотамии отсутствует, как и теперь, и это невольно наводит на большие сомнения и относительно ее прежнего процветания там. Необходимо наконец специально исследовать, откуда и когда появились в западноевропейских книгохранилищах приписываемые Месопотамии и отсутствующие в ней и на всем Востоке выдающиеся по своему содержанию рукописи. Не в самой ли Испании они созданы?
В Сирии и Египте XII и XIII веков шла борьба с крестоносцами, которая наложила свою печать на целую серию архаических воинственных романов, полных нетерпимости к христианству, хотя бы сюжет их относился и к эпохе до-крестовых походов. Таков, например, фантастический роман про царя Омара-Номана и борьбу его с греками, или длиннейший рыцарский роман в 32 частях про до-магометанского богатыря-мулата Антара, героя всяких удалых подвигов, который из раба сделался знатным витязем. Сюда же относятся «Повесть про султана Бейбарса» (царствовавшего от 1260 до 1277) и бесконечные повести про подвиги наездников «Бану-Хиляль», где выступают, с одной стороны, ливийцы и крестоносцы, а с другой — Тимур и персы.
Но и здесь опять поднимается роковой вопрос: где и когда открыты эти рукописи, где они впервые обнародованы и при каких обстоятельствах? Не в самой-ли Европе?
В лирике, приписываемой до монгольскому периоду XII—XIII веков, замечательны экстатические стихотворения от имени египетского суфия Омара ибн-аль-Фарыда (1181—1235), проникнутые стремлением уйти из жизни и предаться мистическому аскетизму.
В Египте же — говорят нам — впервые появился кукольный театр и вскоре получил на Востоке широкое распространение, особенно благодаря турецкому петрушке — Карагезу.
Но если прозаические произведения, приписываемые мамелюкскому Египту XIV—XV веков, полны юмора и беззаботности, то в современной поэтической литературе образованных египтян, по характеристике А. Крымского,1 замечается уже аскетический пессимизм, переходящий по временам в ханжество. Отречение от мира проповедуют и такие признанные ученые, как энциклопедист и поэт Соютий (ум. 1505 г.).
1 А. Крымский, История арабов, I, 66.
* * *
А что же нам сказать о Коране?
Очень трудно судить о подлинности его рукописей, как и рукописей Библии. Приведу наглядный пример их фабрикации. Когда-то и, повидимому не ранее XIV века, распространялось сказание о том, будто калиф Осман, когда его убивали, схватился за свой Коран и на нем остались следы его окровавленных пальцев. И вот, в ответ на эту легенду, «Коранов Османа» со следами его крови считается в мусульманском мире не менее, чем в христианском остатков «честного (?) и животворящего (?) креста», и все они показывались, тот в Египте, тот в Палестине, тот в Кордове (потом в Марокко), тот в Константинополе, тот в Самарканде (потом в Петербурге) и т. д., причем каждый претендует на неподдельность. Само собой понятно, что есть и Мединский (будто бы самый древний), и Меккский, и Дамасский, и Басрийский, и Куфийский, и Тивериадский списки. Есть один по виду очень старинный экземпляр и в Англии, в библиотеке India Office; на нем, для устранения сомнений, имеется даже собственноручная надпись: «писан Османом, сыном Аффана». Там-же есть другой экземпляр Корана, писанный будто бы рукою калифа Али (656—661). И в нашей Государственной Публичной библиотеке с 1869 года тоже находился захваченный Фон-Кауфманом в самаркандской мечети Хаджи-Ахрара список Корана с бурыми пятнами, которые местными мусульманами считаются за пятна крови Османа, так как, по их «преданию», именно эту рукопись, а не английскую, прижимал к груди «наместник», когда его убивали. Да и в Каир, по словам Макризия (т. II, стр. 254—255), тоже был привезен экземпляр со следами крови Османа и положен в мечеть Амра. С такими же пятнами крови Османа находятся рукописи Корана в Антартусе, Кордове и т. д. И уже по одному этому признаку ясно, что все они подделки, хотя и довольно старинные. И таковы же, конечно, и другие древние рукописи этой книги. Да и напечатан Коран был впервые не мусульманами, а христианами в Западной Европе, а оттуда распространился по правоверным странам.
Первая попытка (Паганини) издать его по-арабски в Венеции в XVI веке была неудачна: папа велел сжечь издание, так что не осталось ни одного экземпляра, и даже год попытки неизвестен в точности. Только в конце XVII века, когда эта книга стала уже известна в европейских переводах, последовали два издания арабского текста: сначала издание А. Гинкельманна в Гамбурге в 1694 году и затем издание Л. Мараччи в Падуе в 1698 году, при латинском переводе и латинском опровержении.
 Рис. 114. Венеция, где в XVI веке впервые был издан Коран на его оригинальном языке, ставшем теперь «литературно-арабским». |
Но может быть — спросит меня читатель — есть какие-нибудь переводные выдержки у европейцев из Корана в Средние века? Увы! В то время, как правоверие победоносно заняло половину культурного мира в виде огромного калифата, о переводных цитатах из Корана в Европе нет и помину. Подумали о переводе лишь тогда, когда начались Крестовые походы и основано было графом Балдуином Иерусалимское королевство, а христиане Пиринейского полуострова уже отвоевали у ослабевших мавров большую часть полуострова.
Лишь после начала Крестовых походов, незадолго до половины XII века, Петр Достопочтенный, аббат Клюнийского монастыря (1122—1156), друживший с известным проповедником второго крестового похода Бернардом Клервальским и лично побывавший в Испании, напал на мысль, что не мешает христианскому духовенству познакомиться с подлинной религией, сарацинов.
И это не только не вызвало порицаний папы, но, наоборот, главный его переводчик Роберт Ретинский (Robertus Retenensis) вскоре был сделан архидиаконом Пампелунской церкви. И вот его текст значительно расходится во многих местах с современным официальным, а это служит новым доказательством моей мысли, что официальный текст Корана возник уже позднее этого перевода при Османе I (1299 —1326 г.), с которого и списан легендарный калиф Осман, зять пророка Магомета. Это и есть «окончательно утвержденный текст»; с него и был сделан перевод на латинский язык, напечатанный в Швейцарии в 1513 году протестантом Теодором Бухманном, или, как он себя называл но тогдашней моде Библиандром. И интересно, что автор Корана «Махумат» называется там Сарацинским царем. 2
2 Machumatis, saracenorum principis, eiusque successorum vitae ac doctrina ipseque Alcoran.. Базель, 1543 (есть в Лазаревском Институте Восточных языков, № 7848).
Издание это подверглось, правда, папской проскрипции, но не за самый перевод Корана, а за протестантские предисловия к нему и за примечания, направленные против католицизма и даже самого папы, и вслед за ним появился беспрепятственно итальянский перевод Андрея Арравабене: L'Alcorano di Macometto (Венеция, 1547); в 1698 году в Падуе, уже с благословения самого папы, был напечатан латинский перевод Мараччи (с арабским текстом и с опровержением), озаглавленный: Refutatio Alcorani, in qua ad Mahumetanicae superstitionis radicem securis apponitur et Mahumetus ipse gladio suo jugulatur.
Отметим, что итальянский перевод Андрея Арравабене L'Alcorano di Macometto (Венеция, 1547) был сделан уже с библиандровского латинского издания. А потом, более ста лет спустя, распространился еще французский перевод Андре дю Риэ (Du Rier: «L'Alcoran de Mahomet» Париж, 1646). После него, благодаря тому, что христиане стали соблазняться, говоря, что в Коране нет ничего богохульного, собор римских цензоров при папе Александре VII (1655—1667) наложил для католиков запрещение на всякое издание Корана, но оно, конечно, не помогло. С только что указанных переводов делались дальнейшие на немецкий, голландский, английский и русский языки (1716), я сам дю-Риэ преспокойно переиздавался по-французски в Париже. Перевод современного Корана Людовиком Мараччи в Падуе в 1698 году послужил основою для английского перевода арабиста Джорджа Сэля,3 который и до сих пор продолжает переиздаваться.
3 G. Sale, Лондон, 1734.
Первым переводом Корана на русский язык является редчайшая книга: «Алкоран о Магомете или закон турецкий, переведенный с французского языка на российский» (Спб., 1716 г.). Затем в 1864 году Николаев дал нам перевод с очень хорошего французского перевода Казимирского, который здесь цитирую и я, так как он более литературен, чем перевод с арабского Гордея Саблукова (Казань, 1879, 2-е изд. 1896), где есть порядочно ошибок, да и слог ужасен.
Таким образом Европа получила согласные с современным текстом Корана переводы всего лет двести тому назад. И это опять, подтверждает мою идею, что окончательно средактирован он был лишь между 1299 и 1326 годами, и что первый его текст, вероятно, довольно близкий к переводу Роберта Ретинского (1143 г.), был написан не секретарем «пророка Магомета 622 года в Аравии», а «секретарем султана Махмуда из Газни» между 1000 и 1030 годами нашей эры, да и то едва ли в Месопотамии, а не в Египте или в Южной Европе.
С этой точки зрения приходится признать апокрифическими и утверждения арабистов, что в установлении правильного чтения коранского текста принимали участие «Обейд-ибн-Селлям» (ум. ок. 837) и Кисай (ум. 805) и что в «Большой книге чтений» ибн-Мюджахида (859 — 936) только семь «чтений» Корана были признаны за одобрительные, т. е. за правоверные и достойные канонизации, а все остальные — за недопустимые.
То же самое приходится сказать и о «коранотолкованиях».
Все те, которые датируются ранее Махмуда и Османа завоевателей, должны считаться апокрифическими. Да и Абул-Касым-Махмуд-Замахшарий, хивинец, живший — говорят нам — долго в Мекке и относимый почти к тому же времени (1074 —1143 годы), странным образом совпадает по имени с исламитским пророком Абуль-Касым-Магометом, относимым к VII веку,4 и мог бы быть скорее автором Корана, чем его комментатором. Лишь кади Абдаллах-Бейдавий (ум. ок. 1286), считаемый персом из города Бейды под Ширазом, может считаться за первого реального комментатора, но и этот, по Нельдеке, «очень неточен и ни в одной области не исчерпывает предмета вполне достаточно». С новой точки зрения и комментарии, приписанные Замахшарию, являются только выдержками из Бейдавия и первым настоящим комментатором является лишь шейх Джеляледдин-Соютый (1445—1505), действительно написавший по коранской экзегетике много сочинений. А из более поздних комментаторов стоит упомянуть разве только Хаккы-Эфенди (Константинополь, 1306), четыре тома в 3400 страниц.
4 Читатель не должен забывать, что слово «Магомет» есть лишь прозвище, которое значит: «достославный» и что полное имя автора Корана по учению арабистов было Абул-Касым-Махмуд, т. е. «достославный отец Кузьма, потому, что имя Касым греческого происхождения, как и наше Кузьма, что значит: Мироздание.
Что касается шиитских комментариев на Коран, то все они очень поздние. Обиходный, изданный в Тегеране только в 1829 году «Свод ясного объяснения» подписывается именем Абу-Джафара ибн-Хасана-ибн-Алия Тусского, относимого к XI веку, но на самом деле — говорят нам — принадлежит Рады-Яддину-Абу-Алию-Табарсию (ум. 1153), а с новой точки зрения и еще позднее. Для характеристики шиитских комментаторов достаточно отметить, например, что по поводу слов Корана: «в этой книге руководство для вас (2 : 1)», делается замечание, что под словом «книга» надо разуметь калифа Али.
Каковы же окончательные выводы из всего сказанного?
Вывод отсюда только один. Если даже мы будем руководиться лишь экзегетическими соображениями, то можем убедиться, что Коран в современной нам редакции утвержден официально не позднее 1543 года, когда его издал в переводе Библиандер, и не ранее 1122—1156 годов, когда Роберт Ретинский сделал его перевод, значительно расходящийся во многих местах с современным официальным текстом. Арабские же рукописи, известные до сих пор, едва ли написаны ранее Библиандеровского издания 1543 года, так как иначе (при бесконтрольности всякой рукописной литературы, без ее проверки на печатных образцах) в них не могло бы быть полного единства текстов и тем более однородности орфографии.
