Подобно тому как в Западной Европе говорили, что «все дороги ведут в Рим», так и на исламитском Востоке каждый мог бы сказать: «все дороги ведут в Мекку». И странное дело! Оказывается, что пилигримы идут прежде всего не к гробу своего пророка, как они говорят, а к осколкам метеоритного камня.
Вот как описывают писатели конца XIX века это благочестивое дело.
Сборными пунктами для караванов, идущих в Мекку, служат: Дамаск на севере Аравии, Каир — на западе, Сана — на юге, и Мешгад-Али — на востоке.
Самый главный из этих пунктов Дамаск, потому что выходящий отсюда караван бывает самый многочисленный и потому что он — официальный караван. Он самый разнообразный по своему составу. Здесь мы видим и жителей магометанского севера, и жителей Туркестана, и турок и многих других. Но особенная важность его заключается в том, что во главе огромного «дамасского каравана» шел султанский караван. Турецкий султан, не совершая хаджа лично, ежегодно снаряжал вместо себя целый караван богомольцев в Мекку, которым предводительствовал «эмир-хаджи», назначаемый ежегодно султанским указом из генералов, пашей и других высших сановников, лично известных султану. С ним посылалось в Мекку покрывало (кясва) и множество подарков для покрытия осколков метеоритного камня. Честь отсылать ему покрывало ежегодно делили между собою Стамбул и Каир.
Кясва есть не что иное, как огромный шелковый черного цвета ковер. Он разделен посередине широкою полосою золотой парчи, на которой великолепно вышиты разные благочестивые изречения Корана. Ковер носился сначала в свертке по улицам Стамбула и Каира с приличной процессией, потом сшивался и клался в нарочно для того устроенный блестящий золотой балдахин, носящий название «махмал». Он ставился на верблюда в великолепной сбруе; а верблюд украшался разными раковинами, бисером, лисьими хвостами и многими другими вещами, которые вешались на его голове, шее и ногах, «Кясва» лежала под этим балдахином рядом с Кораном, завернутым в шелковый кусок материи.
Выступление каравана с этою святынею из Константинополя совершалось во всем XIX веке с особою торжественностью. Проводы его служили поводом к большому народному гулянью. Вот как описывает эту религиозную процессию один русский очевидец.
«Сегодня (9 сентября 1863 года) — говорит он — происходило в Стамбуле великое религиозное торжество, — отправление так называемого священного каравана в Мекку. Во главе этого каравана идет огромный верблюд, богато убранный и тяжело навьюченный дарами султана гробу пророка (а на деле вовсе не его гробу, а осколкам метеорита). Процессия, имея этого верблюда во главе, вышла из ворот Серая (Серай-Бурну), где присутствовал султан, все принцы его дома и султанши, и пошла по главным улицам по направлению к базару, сопутствуемая благоговейными возгласами и благословениями правоверных, между которыми однако было не мало и равнодушных зрителей — гяуров. Ее сопровождали до Скутари, кроме богомольцев, духовных и конвойных, идущих вплоть до Мекки, еще многие официальные лица, как военные, так и гражданские и, сверх того, воспитанники государственных учебных заведений. Последние пели с имамами приличные случаю гимны и стихи. Тут в первый раз слышал я мусульманское духовное пение. Все поют в унисон и притом немного в нос, как и вообще на Востоке».
И вот оказывается, что этот обычай совсем не такой древний, как можно было бы думать. В первый раз такая религиозная процессия была устроена египетским султаном только в 1274 году, и только с тех пор магометанские властители смотрят на нее, как на свою особую привилегию.
Константинопольский караван шел из Скутари в Дамаск под управлением эмир-хаджи, в руках которого находилось священное знамя. Шествие его сопровождалось эскадроном в 500 человек, который составлял охранную стражу. В Дамаске этот караваи принимал под свое покровительство другие менее значительные, идущие в Мекку из других мест, и спускался в долину Маан, лежащую на юго-восток от Мертвого моря, в области Петрейской провинции. До проведения железной дороги из Дамаска в Медину, устроенной лишь в начале XX века, здесь на пути встречалось довольно значительное количество пилигримских станций. От Дамаска до Медины их насчитывалось до 30 и почти все они были жалки. На каждой существовали особые места, куда богомольцы складывали разные запасы для продовольствия на обратном пути.
Дамасский паша или один из его офицеров всегда были обязаны сопровождать караван до самой Мекки. Но главная защита и ведение каравана вверялись четырем значительным аравийским племенам, за что они и получали вознаграждение от султана. Два племени, Хлад-Али и Нуала, вели караван до Медайн-Салех, называемый также Геджр. Другие два племени сопровождали богомольцев от Медайн-Салех до Мекки.
По словам Авриля, издержки султана только для обезопашения пути оценивались в 2½ миллиона пиастров, так как дорога от Дамаска до Мекки безотрадна. Кроме голубого неба и песков путник здесь почти ничего не видел. Он шел по каменистым равнинам, и по горным отлогам, и по сыпучим пескам. Кругом не видно было никакой растительности. Вся мысль его сосредоточивалась единственно на достижении следующей станции, где он надеялся отдохнуть в тени от солнца, утолить свою жажду свежей водой и усладить свой взор зеленью. Но велико было его разочарование, когда после утомительного путешествия под знойным солнцем в пустыне, он на каждой станции встречал почти одни развалины и не находил в достаточном количестве воды, годной к употреблению. Тот же песок, те же камни и то же знойное солнце, что и в открытой пустыне! Так шел путник от одной станции до другой, испытывая на каждой из них полное разочарование. Но еще более тяжким и опасным делалось его путешествие, если он отставал от каравана. Его не спасали тогда ни султанская власть, ни благочестивая цель путешествия от хищничества бедуинов, которые грабили и убивали богомольцев. Особенным хищничеством отличались арабские племена Бени-Гарб, Энезе и некоторые другие.
Но именно потому путешественником овладевало сильное религиозное воодушевление, когда он после долгого и утомительного пути замечал вдали гору Оход, неподалеку от которой находится Медина. При виде этой горы все магометане обязаны чувствовать зубную боль, так как здесь во время битвы пророку были выбиты два зуба, которые через несколько столетий были найдены и теперь бережно хранятся в Константинополе.
Вот все, реальное что нам осталось в доказательство существования на земле достославного аравийского пророка! Два зуба в Константинополе! Как же мы смеем усомниться!
Английский путешественник Буртон видел прибывший в Медину в 1854 году дамасский караван, и вот как он описывает его:
«В одну ночь под Мединой явился целый город палаток всевозможных форм и цветов, начиная от великолепного павильона паши с позолоченным полумесяцем до скромного приюта табачного торговца с зеленым занавесом. Эти палатки были приведены в замечательный порядок, образуя собою то длинные аллеи, то скученные частые группы. Но как описать то возбуждение, которое царствует в этой толпе и тот разнообразный шум, который существует здесь? Громадные белые сирийские дромадеры оглашают воздух своими колокольчиками; высокие носилки, которыми они обременены, качаются над движущейся массой. Бедуины выступают на своих верблюдах. Далее виднеется албанская кавалерия, турки и курды, которые в своей дикой веселости кажутся зверскими. Странствующие торговцы шербетом кричат о своем товаре. Деревенские аравийцы с великим трудом и беспрестанным криком проводят свои стада овец и коз чрез табуны лошадей, которые бьют землю копытами и ржут. Богомольцы пробиваются сквозь эту толпу, чтобы посетить мединский храм, проскальзывают между ног верблюдов, и в своей поспешности перепутывают веревки, которыми поддерживаются шатры. Мальчишки преследуют персов-шиитов своими оскорблениями. Величественно выступают арабские начальники, впереди которых идут слуги, исполняя военную пляску».
Такова общая сумятица в Медине с прибытием сюда каравана богомольцев. Помолившись здешним святыням и немного отдохнувши здесь, дамасский караван, соединившись с прибывшим сюда морским путем каирским караваном таких же богомольцев, продолжал далее свой путь в Мекку к осколкам метеорита.
Посмотрим теперь, что делали другие караваны.
Магометане северной Африки, т. е. жители варварийских владений группируются в большой караван в Каире. Я уже говорил, что Каир со Стамбулом погодно делили между собою честь отсылки священного покрывала для осколков метеорита. Религиозная процессия и там и здесь одна и та же, но каирский караван садился в Суеце на корабль и отправлялся морем, как более удобным путем. Он высаживался в меккской гавани Джидде, а другой каирский караван высаживался в Ямбо, мединской гавани. Хотя морское путешествие и считается более приятным, чем сухопутное, но мы сильно бы ошиблись, если бы вообразили, что путешествие богомольцев на местных судах по Красному морю было также удобно и безопасно, как путешествие на европейских пароходах. Вот как описывает его Буртон.
«Суец. Жаркое июльское утро. Мы стояли на плоском берегу, наблюдая за ленивой нагрузкой нашего товара. Вокруг неподвижно стояла толпа зевак, гордость которых не допускала унижения нагнуться и поднять ту или другую уроненную вещь. Пилигримы кидались к берегу, как полоумные, родные плакали, друзья громко напутствовали и прощались, лодочники торговались в ценах, лавочники неистово требовали долгов, женщины рыдали или без умолку тараторили, дети кричали. В продолжение двух часов мы находились в адском концерте. А лодочники сумели еще увеличить гвалт, удалив свои лодки на 20 кабельтов от берега, лукаво содействуя носильщикам брать с путешественников вдвое больше обыкновенного. Турчанки, переносимые в лодки, пронзительно взвизгивали на руках чернокожих носильщиков, дети пищали, мужчины тоже не отставали, громко ругались и спорили.
«Едва отчалив, каждый спохватывался, что ему недостает трубки, ребенка, арбуза, словом предмета первой необходимости».
На местном корабле, на котором отправился Буртон из Суеца в Ямбо, «не было ни компаса, ни лота, не было даже карты. Каюта походила на коробку, трюм на индусские лодки. Груды сундуков и разного вида багажа загружали корабль от одного конца до другого. Путешественники теснились, как мухи на сахаре».
«Первая стычка — говорит Буртон — была с несколькими угрюмыми стариками-турками, которые всячески, и локтями, и бранью, старались отделиться от варварийцев. Варварийцы не заставляли себя долго ждать и отвечали им тем же, так что через несколько минут все смешалось в нестройную двигающуюся массу людей, которые тащили друг друга, били наудачу, куда попало, царапались, кусались, опрокидывали один другого, и все Это сопровождалось яростными, исступленными криками. Один сириец, бывший с нами на корме, имел неосторожность в пылу патриотизма броситься в самую средину на помощь своим соотечественникам. С большим трудом вытащили мы его оттуда с обнаженною головою и глубокой раной от чьих-то зубов на ноге. Вызванный хозяин судна, Али-Мурад, ограничился тем, что «посоветовал вести себя хорошенько».
Дальнейшие обстоятельства заставили даже самого Буртона взяться для защиты за дубину, а потом вылить большой глиняный горшок с водою на нападающих на него варварийцев. Но вот на восточной стороне горизонта ярко блеснул на солнце длинный ряд строений безукоризненной белизны. Это — Ямбо, мединская гавань. Богомольцы высаживаются и направляются отсюда в Медину, часто подвергаясь на пути нападению бедуинов. Вот наконец вдали открывается очаровательный вид: роща фруктовых садов, окружающих город. Богомольцы сходят с верблюдов и громко восклицают, вторя своему провожатому:
— «О боже! Здесь храм твоего пророка! Да избавит он нас от вечных мучений, от огня ада! Отверзи двери твоего милосердия, чтобы мы могли пройти в землю радости!».
Из Медины (и опять без особого внимания к воображаемой могиле Достославного пророка!) каирский караван, соединившись с дамасским, отправлялся в Мекку.
И в то же время как эта часть африканских богомольцев плыла по Красному морю, другая часть, презирая и лучшие удобства морского пути и из видов благочестия желая испытать гораздо больше опасностей, предпочитала морскому путешествию сухопутное. Караван шел через Суец, Акабу, а потом вдоль восточного берега Красного моря. Ему от самого Каира до Мекки нужно проходить негостеприимные местности, лишенные всякой растительности. Трудность путешествия увеличивалась еще тем, что дорога везде идет по гористым склонам. Караван, шедший этим путем, совсем не заходил в Медину к воображаемому гробу своего пророка, а шел прямо в Мекку. Но насколько велика трудность и опасность такого пути, настолько же, если не более, велика была и слава тех пилигримов, которые шли им. Трудны две только что описанные дороги в Мекку, зато легка и безопасна третья, которая и теперь ведет в этот город из южной Аравии, из столицы Йемена, Сана, чрез Саад, где сходятся пути из разных мест юго-восточной Аравии, и через Таиф. Страна здесь очень здорова и заселена довольно густо. Здесь нет тех пустынь, которыми так богата остальная Аравия, здесь много городов и селений, в которых всегда можно найти хорошую воду. Караван, выходящий из Сана, официальный караван Йемена. Он также, как и дамасский караван имеет священного верблюда, который везет множество различных даров осколкам метеорита. Этот караван бывает иногда предводительствуем самими имамами Саны, и состав его делается все многочисленнее по мере приближения к Мекке.
Четвертая дорога, это та, которая направляется в Мекку из Мешгед-Али (Гробница Али), через Джебель-Шаммар и Медину. Хотя шейх Шаммара и его народ исповедуют ваггабизм, но они заботливо относятся к богомольцам, не обнаруживая ни злобы, ни презрения к ним. Это объясняется, во-первых, тем, что прибытие известного числа богомольцев в их столицу, Хайль, обусловливает собою ту или другую степень процветания их торговли, а, во-вторых, и тем, что снабжение богомольцев охранительным отрядом есть один из самых главных источников их доходов. Поэтому шейх Шаммара употребляет все свои старания для привлечения к себе и того персидского каравана, который идет из Ель-Хатифа чрез Неджед.
Это уже пятая дорога, ведущая в Мекку. Путешествие это совершается тем легче, что дорога через Неджед сопряжена с огромными расходами. Пальгрэв высчитал, что каждый перс за лраво идти чрез Неджед платил 150 томанов. Эти две дороги — чисто персидские, но не надо думать, что здесь одни только шииты, как не надо думать, что и в дамасском караване — одни только сунниты. Караван, вышедший из Дамаска в 1851 году, состоял из 2 000 путешественников, из которых 300 было суннитов и 1 700 шиитов.
А жители восточной Аравии, прибрежных городов Персидского залива, Афганистана, Индии, Индокитая и других мест приезжают в Мекку, чрез морскую гавань этого священного города, Джидду.
Вот каковы, читатель, отголоски метеоритной катастрофы около Мекки! Почему же не попала она в египетские летописи? Очевидно только потому, что их тогда и не было. Остались от нее в сказаниях лишь птицы-абабили со своими каменьями, да перенесение трона бога-громовержца с Везувия на Синай. И вот до сих пор во время священных мусульманских месяцев со всех сторон исламитского мира стекается в Мекку громадное число богомольцев. Повсюду в это время аравийская пустыня оглашается их молитвенными возгласами. Караваны поражают своим пестрым разнообразием; здесь мы видим и знатных турок, и еретиков-персов, и грязных татар, и диких, моггребинов, и черных сынов Африки, и гордых аравийцев. Здесь рядом с великолепными павильонами знатных турецких пашей мы видим дорожный скарб бедного татарина, видим истинных фанатиков ислама и его шарлатанов, которых влечет в Мекку желание наживы. На ряду с имамами, мы видим здесь и скоморохов, забавляющих своими плоскими шутками благочестивую компанию.
Одних влечет в Мекку религиозная цель, других — любопытство, но почти каждый соединяет с своими религиозными обязанностями какой-нибудь и торговый оборот. Богомольцы везут с собою в Мекку множество разнообразных вещей, которые они надеются выгодно продать другим богомольцам. Могребиты привозят в Мекку красные шляпы и шерстяные плащи, турки — башмаки, туфли, мелочные железные товары, пряности и разные европейские произведения, шелковые кошельки, ковры, шали и т. д. Персы везут кашемировые шали, афганцы — зубные щетки, желтые четки и простые шали своей собственной работы. Индийцы привозят в огромном количестве произведения своей страны, йеменцы — свои музыкальные инструменты, серпенты — сандалии и разные кожаные изделия. К этому пестрому составу каравана надо прибавить и громадное число невольников, принадлежавших богатым лицам каравана, и охранительный отряд, который указывает путь и замыкает шествие. Впереди всех едет предводитель каравана, эмир-хаджи, со знаменем в руках; он творит суд и расправу в караване, указывает ему дорогу, возвещает о времени и месте остановки. Так идет караван до священной области Мекки.
Вход в эту священную область был до последнего времени воспрещен под страхом смерти всем не магометанам, и потому каждый из западно-европейских путешественников выставлял себя магометанином и строго исполнял все религиозные обряды, предписанные исламом. Если бы все эти путешественники, начиная от итальянца Бартемы, не прибегали к обману, то они были бы разорваны на куски фанатической толпой, и ученый европейский мир не имел бы описаний Бартемы, Зеетцена, Али-Бея (испанца Бадия), Буркхардта, Буртона и других, познакомивших нас с Меккой и Мединой XIX века. Границей священной области на севере, по мединской дороге, служило местечко Дзу-ль-Хуляйфа, отстоящее от Медины на 6 миль, а от Мекки на 10 станций. На северо-востоке запретная область шла от Дзатуль-гырки, отстоящей от Мекки на 2 станции. По сирийской дороге служила заставой разрушенная деревня Джухфя, отстоящая от Мекки на 5 или 6 станций. На востоке, по неджедской дороге — гора Каран и наконец на юге по йеменской дороге — Яламла, отстоящая от Мекки на 2 станции. Здесь в близком присутствии исламитской святыни, на границе священной области, каждый правоверный должен и теперь посвятить себя богу.
Вот картинное описание дальнейшего шествия к осколкам метеоритной катастрофы, сделанное Буртоном:
«Восьмого сентября между полуденными и вечерними молитвами мы переменили наши дорожные платья на платья пилигримов. Цирюльник обрил нам волосы, обрезал ногти и подстриг усы. Выкупавшись и надушившись, мы завернулись в два новых хлопчатобумажных куска материи, каждый около двух метров длины и в 96 сантиметров ширины, белой с красной бахромой и узкими полосками. Один из кусков набрасывается на спину и не покрывает только правого плеча и правой руки; другой завязывается узлом по середине, сжимает бока и таким образом висит от пояса до колен. Головы наши были не покрыты и ничего нельзя было привязывать к подъему ноги. Потом шейк Абдула, руководитель нашей совести, посоветовал нам вести себя, как следует пилигримам, избегать ссор, неприличных разговоров и безнравственности. Мы не должны были стрелять попадающуюся дичь, и даже не пугать животных, не чесать у себя в голове ногтями, а только открытою ладонью, чтоб не уничтожить в волосах ни одного насекомого и не вырвать ни одного волоса. Мы не должны были дотрагиваться до деревьев или срывать травы. Масло, духи, помада, все нам было запрещено. За каждое нарушенное правило должно было приносить ягненка в жертву.
«Лучи солнца сильно палят в песчаной аравийской пустыне бритые головы правоверных, во рту и горле все пересыхает; Путников мучит сильная жажда, силы оставляют их. И многое из них в изнеможении падают на землю и делаются жертвами смерти. Наступает ночь, и картина переменяется. Полунагие богомольцы судорожно дрожат от холода, пустыня оглашается раздирающим душу скрежетом зубов. Тщетно люди бегают взапуски, холод пронизывает их, как говорится, до костей. Еще в более худшем положении бывают все, когда время совершения хаджа падает на зиму. В караванах появляются тогда самые разнообразные болезни, которые часто сопровождаются смертью».
Так говорит Буртон в половине XIX века о пути в Мекку. Он не нашел тут ни одной библиотеки, ни одного университета!..— Так где же учились знаменитые арабские писатели?
Может быть мы найдем для них университет в самой Мекке? Прочтем и далее повествование Буртона.