Рис. 54.
Фантастический портрет Магомета по западно-европейским апперцепциям эпохи гуманизма.
Рис. 54. Фантастический портрет Магомета по западно-европейским апперцепциям эпохи гуманизма. |
| Уважение к чужим верованиям не должно простираться до раболепства перед ними. |
 Рис. 55. Арабский университет, т. е. духовное училище, в Каире в XIX веке (с фотографии). |
Для того чтобы критиковать что-нибудь, нужно знать, прежде всего, то, что критикуешь. Так я поступал в первых пяти томах, излагая содержание разных древних книг раньше, чем приступить к доказательствам их фантастичности. Так я поступлю и здесь, изложив сначала обычные представления о жизни «Достославного» (Магомета по-корейшитски), а потом уже покажу, что вся его биография есть историческое сновидение. Материалами для изложения фактической части будут мне служить многие вторичные и первичные сказания, особенно книга «The Life of Mohammad from original sources» by sir William Muir в издании 1923 года. Первое издание ее вышло в 1861 году, второе в 1876 и третье в 1894 году, которым часто пользовались и прежние наши биографы правоверного пророка. Что же касается до самого сэра Вильяма Мьюра, то главными первоисточниками ему служили три манускрипта, купленные им у немецкого профессионального искателя-арабиста д-ра Шпренгера, написанные на исламитском литературном языке от имени «Ибн-Хишама», «Ат-Табари» и «Ибн-Саада».
Книги эти были «открыты» Шпренгером за тридевять земель в тридесятом царстве от места описываемых в них событий на Аравийском полуострове, — в Индии, в XIX веке, — и выданы за копии с древнейших биографий Магомета. На деле же они представляют лишь окончательное развитие волшебной сказки об основателе Ислама и написаны, скорее всего, самим «нашедшим».
Все улучшения, какие я сделаю в выписках из разных авторов, будут заключаться в том, что я буду называть по возможности людей и местности их правильными корейшитскими значениями. Так храм Каабы я буду называть храмом Метеоритного камня, так как метеоритная природа его теперь доказана, Медину, как ее жители, — Ясрибом, фараона — фиргауном и самого Магомета, просто пророком, потому что Магомет, как я уже много раз говорил, не есть имя, а посмертное прозвище, значащее «достославный». Действительное же имя его, — как говорят нам сами эти первоисточники, — было Абул-Казем, сын Абдаллы, внук Муталиба, что довольно трудно для нашего произношения, да и в переводе значит просто: Отец Мироздания (Космоса),1 сын Богослужителя, Внук Взыскующего.
1 Абул-Казем это по-русски: Отец Кузьма.
По своим старым воспоминаниям, я часто буду пользоваться здесь при характеристике современных представлений о личности и делах исламитского христа книгой Череванского: «Мир Ислама и его пробуждение», так как по моему мнению псевдореализация легендарного автора Корана достигает в ней своей кульминационной высоты, среди всех остальных его жизнеописаний, какие приходилось мне читать. Особенно блестяще разработана у автора псевдо-психологическая сторона деятельности пророка, которой не касаются другие историки, а между тем без нее обойтись никак нельзя.
* * *
Город Мекка, — говорят современные нам историки ислама — возник не ранее V века нашей эры,2 хотя нас уверяют, будто долина около него была «с незапамятных времен» заселена племенами аравийцев, теснившихся около ковчега Метеоритного-камня, брошенного туда «архангелом Гавриилом», и «споривших между собой о праве его охраны и о связанных с нею сборах: с богомольцев». Один аравиец, до прозванию Эль-Корейш (имя сходное с библейскими братьями Кореями, которым приписывается несколько библейских псалмов),3 сделался родоначальником знаменитого рода Корейшитов, и этот священнический род впоследствии приобрел большое влияние в Мекке. Корейшиты имели в своих руках правильно организованную власть, и их влияние и уважение к ним распространялись на далекое расстояние, потому что по причине большого стечения богомольцев к ковчегу метеорита, имя корейшитов разносилось по всем частям Аравии. К началу VII века — говорят нам — они приобрели значительные богатства будто-бы посредством транспорта произведений Йемена в Сирию, в Месопотамию и в Египет, где они меняли их на ткани, хлеб и другие произведения (а на деле, конечно, могли богатеть в своем неудобном для торгового центра месте никак не от торговли, а только от приношений пилигримов-богомольцев).
2См. «Коран Магомета». Предисловие Казимирского.
3 Псалмы 84, 85, 87, 88 по еврейской нумерации.
«Один из них, Седовлас, сын Раздробителя, был прозван также слугой Взыскателя, потому что был усыновлен своим дядей Взыскателем», — сообщают нам наши первоисточники этот поистине первостепенно важный факт. — «Великодушие и благородство его приобрели ему всеобщее уважение, но эти качества в глазах его соотечественников не могли — прибавляют они — вознаградить его несчастие иметь только одного сына, потому что у арабов, подобно евреям, высоко ценится многочисленное потомство мужеского пола». В горести он обратился к богу с молитвой дать ему десять сыновей, из которых одного он обещал как библейский Отец-Рима (Аб-Рам) принести в жертву богу перед метеоритным камнем.
Молитва «Слуги Взыскателя» была услышана. После рождения его первого сына у него родилось (с 528 по 569 год нашей эры) 12 сыновей и 6 дочерей.
Желая исполнить свой обет, он собрал 10 старших сыновей и объявил им данное богу обещание. Их привели в Каабу к идолу Нобала, чтоб кинуть жребий, кому умирать. Жребий пал на любимейшего сына Абдаллу (Богослужителя). Когда его жертвоприношение в назначенном месте было уже готово, вдруг являются корейшиты, удерживают руку Слуги Взыскателя (Абдул-Моталиба по корейшитски) и предлагают ему посоветоваться с прорицательницею в укрепленном городе Хайбаре, населенном евреями.
Прорицательница спросила, какая пеня назначена за убийство, и когда ей сказали, что десять верблюдов, она присоветовала поставить с одной стороны Абдаллу, а с другой—десять верблюдов, и бросить жребий. Если он падет на Абдаллу, то бросать жребий вновь, прибавляя каждый раз по десяти верблюдов, до тех пор покуда жребий падет на них. Слуга Взыскателя согласно наставлению прорицательницы должен был десять раз прибавлять по десяти верблюдов, потому что жребий девять раз не благоприятствовал «Богослужителю»; обет богу был выкуплен сотней верблюдов. С этих именно пор у аравийцев цена человеческой крови и была — говорят нам — определена в сотню верблюдов. Вслед за тем Слуга Взыскателя женил Богослужителя на Амине, дочери Дароносца, одного из потомков Абд-Менафа. От этого брака и произошел пророк единобожия, (как будто оно не было уже к тому времени «возвещено Моисеем» и «утверждено на Никейском соборе в первом пункте Символа веры»!
Год рождения его — говорят нам — в точности неизвестен. Принято мнение, что Достославный (Магомет на корейшитском наречии, употребительном только в литературно-образованном исламитском обществе) умер 63 лет от роду в 632 году. Следовательно — говорят нам — он родился в 569 году нашего летосчисления, но при этом представляется еще вопрос, как показаны его 63 года: следуя ли лунному счислению годов, употреблявшемуся у исламитов, или принимая в расчет високосы, введенные в употребление, как говорят, только в 413 году нашей эры, т. е. уже при Гонории. Однако само собой понятно, что все эти мудрствования годны только для детей: ведь, самое число 63 года есть каббалистическое 7X9 или 7X3X3, куда входят мистические числа: 7 и два раза 3.
Следуя врожденному стремлению окружать чудесами колыбель знаменитых людей исламическая набожность не преминула также отметить время рождения своего пророка сверхъестественными явлениями. Так, в этот день сгорел дворец Хозроя в Ктезифоне и четырнадцать его башен обрушились; потух священный огонь в храмах Зороастра, несмотря на постоянную бдительность магов; пересохло озеро Сава и великий жрец персидский увидал во сне нашествие на Персию аравийских верблюдов и лошадей. Амина, мать пророка, рассказывала потом своему свекру, что во время своей беременности она видела свет, освещавший всю вселенную из ее утробы, а Абд-ул-Моталиб, придя посмотреть на своего новорожденного внука, с удивлением заметил, что он родился — можете себе представить! — уже обрезанным!
«Самое имя Магомет, значащее «достославный» — говорят нам — было дано новорожденному его дедом, вопреки возражениям друзей, не понимавших, как может истый корейшит не носить имени одного из божеств, но Абд-ул-Муталиб поступил так по особому наитию. Ему было внушено свыше богом, что имя «Достославный», каким не назывался еще ни один аравиец, будет прославлено и на небе и на земле». Однако современный читатель едва ли удовлетворится этим объяснением, а потому и мы, лучше всего, придем к заключению, что имя Магомет было лишь титулом, полученным каким-то вождем уже после его побед, а до того времени у него было, очевидно, другое прозвище. Кроме того нельзя не отметить, что и Иуда на библейском наречии тоже значит Достославный, т. е. в переводе на арабский язык — Магомет. Не следует ли из этого, что и иудаизм, и магометанство, или иначе израэлитство и измаэлитство, были первоначально одно и то же? Увидим далее.
Легенда о чудесном рождении Магомета уже в обрезанном виде прибавляет еще, что в день появления его на свет все легионы ангелов и светлых бесплотных существ издали радостные восклицания, как при рождении евангельского Христа, что воспламенились на небе великие огни и небесные силы прогнали оттуда нечистых духов в их смрадные логовища, а река Евфрат вышла из берегов и затопила множество селений, чуждавшихся единого бога. Не является ли это воспоминанием о падении того метеоритного камня, который теперь хранится в Мекке? Это было бы очень правдоподобно и объяснило бы, как увидим далее, и самое возникновение агарянства в VII веке нашей эры, благодаря страшному метеоритному взрыву над Красным морем. Менее «историчны» сказания о детстве Магомета. Вот некоторые из них.
Однажды, играя с товарищами, он увидел приблизившихся к нему двух ангелов. Они распростерли его на земле, вскрыли его грудь, вынули из его сердца каплю черной крови, потом омыли и очистили его сердце и, закрыв рану, как современные операторы, удалились в небесное пространство. А встав после этого приключения, ребенок не почувствовал ни малейшей боли. По другим же вариантам очищение будущего пророка от наследственного греха было произведено не двумя ангелами, а только одним Гавриилом, которые и служил ему до его последнего вздоха, А омовение его сердца было произведено — говорят нам — снегом, находившимся у ангелов в золотом сосуде.
Необходимость очищения Магомета от какой то порчи объясняется исламитянами тем, что сатана, вводящий в заблуждение весь род человеческий, прикасается рукой к каждому новорожденному и оставляет в нем след своего прикосновения, впуская в него каплю черной крови. От этого новорожденные и плачут и минуты своего появления на свет. Так происходит порча всего человеческого рода, причем правоверные исключают от прикосновения сатаны только деву Марию и ее сына — Христа.
Очистив сердце будущего пророка, ангелы наполнили его голову всякими познаниями и даром пророчества, и тело его начало издавать свет, подобный ореолу, украшавшему, по мнению мусульман весь священный ряд пророков до Измаила включительно. В ознаменование всего этого между плечами младенца появилась печать в виде родимого пятна.
Но не одно детство исламитского Христа сопровождалось, сверхъестественными событиями. Не меньшие чудеса совершались и при последующей жизни пророка:
Однажды на виду всего народа он разрубил на двое Луну.4 При его молитве, как в рассказе об Иисусе Навине, в легенде о подвигах которого много общего с военными подвигами Магомета, бог повелел остановиться Солнцу, чтобы он мог исполнить дело, для которого Али не разбудил его вовремя, видя его заснувшим на коленях. Всякий раз, когда он шел с кем-нибудь, рядом, он казался выше его на голову. Лицо его всегда сияло светом, совершенно как у Моисея после свидания с богом, и если он держал перед собою пальцы, то и они светились подобно факелам. Окружающие часто слышали, как приветствовали его и преклонялись перед ним камни, деревья и растения. Газели, волки и ящерицы постоянно советовались с Магометом, и однажды даже совсем изжаренный козленок перед его едою ласково заговорил с ним. Раз пророк вызвал из небытия накрытый скатертью стол со всевозможными яствами, когда Али и его семья были голодны, и они насытились лучше, чем от какого-либо другого обеда.
4 Коран 32.
Но весь этот ряд сверхъестественных явлений представляется малозначительным по сравнению с частыми сношениями Магомета с богом при посредстве ангела Гавриила. Двадцать три года ангел ежедневно совершал для этого полеты между землею и божиим престолом, да и сам пророк раз летал для личного свидания с богом на самое высокое из небес.
Даже и противники ислама, во время крестовых походов, когда впервые пришлось считаться с «магометанством», тоже заговорили о чудесах, совершившихся при рождении исламитского Моисея, но только о чудесах, полных ужаса и зловещих предвещаний. Столица христианства — Константинополь — наполнилась будто бы в этот день новорожденными уродами. Солнце уменьшилось на третью часть. По небу засверкали кровавые копья, и в волнах Нила показались чудовища...
И вот, из всех этих чудес я могу здесь указать только на солнечное затмение 1 августа 566 года, проходившее в полном виде из Сахары в Индию почти через середину Аравии, часа за три до ее полудня и за три года до указываемого историками года рождения пророка, но оно ничего не подтверждает, так как солнечные затмения в неполном виде случаются почти каждое десятилетие в любой местности.
Отец пророка — говорят нам — умер за два месяца до его появления на свет, а мать спустя шесть лет после того. Прибавляют, что Абдалла умер в бедности, так что сыну его достались в наследство лишь несколько овец, три верблюда, да старая рабыня эфиопка. Богатое наследство предков давно разошлось «на благотворительные дела». Война с эфиопским царем потребовала также крайнего напряжения средств всех корейшитов, и потому обедневший род ограничил торжество в честь новорожденного пророка закланием только одного верблюда, и затем младенцу, — говорят нам, переходя от чудесного к сантиментальному — пришлось испытывать горькую участь вскормленника вне дома, в шатре бедной бедуинки «Крошки» (Галимы).
К какому именно религиозному культу многобожников принадлежал отец нового Моисея — продолжают гадать его биографы, позабыв, что отец его выпросил себе детей у «истинного бога», неизвестно, но есть какие-то таинственные указания на то, что члены фамилии Гашем поклонялись Сириусу или Регулу, т. е. были астрологами.
Владея дырявым шатром и несколькими козами, героиня этой сантиментальной части исламитского романа, Крошка, поддерживала существование своей семьи тем, что брала на вскормление грудью детей меккских патрициев. Мальчики оставались под ее шатром до возраста, когда можно было посадить ребенка на лошадь, а девочки до уменья скрутить нитку из шерсти. Такой курс воспитания не требовал больших забот и расходов, и поэтому родители вознаграждали кормилицу дешевыми запястьями, или десятком баранов, и только богатые люди одаривали ее пальмою в их финиковой роще.
Потом роман из сантиментального опять переходит в фантастический и говорит о необыкновенном благополучии, нисшедшем на семью Крошки, после приема ею к себе пророка.
Собаки более не подпускали никаких зверей к ее козам, и козы находили даже среди голых песков сочные пастбища и прекрасную воду. Никому не известные бараны шли прямо к ее шатру, посланные чьею-то властною рукою. Маленький клочок засеянного поля давал ей столько проса, сколько не получала и богатые владельцы оазисов. Муж Крошки, к удивлению всех арабов, потерял всякое понятие о своем превосходстве над женой, и если у него оставалась еще плетка, то только для ленивых ослов. Даже дети, оставаясь на воспитании у нее, переставали ссориться, так что вокруг ее шатра царило плодородие, а под. кровлею — общая любовь и добродетели. Мало того, в ушах ее домашнего бога появились золотые серьги, неизвестно кем надетые.
На третьем месяце от рождения ребенок уже не нуждался в поддержке и перегонял степную газель. На десятом месяце он уже натягивал лук, метал стрелы и проявлял, как евангельский: Иисус, необычную мудрость с людьми, вступавшими с ним в разговор.
Так все шло дивно хорошо... Но надо же было как-нибудь возвратить подрастающего пророка и в святой город... И вот, обычные припадки истерии у исламитских дервишей дали для этого прекрасный повод. Ведь если религиозные припадки от бога, то не могли же они не быть и у его пророка.
Галима — говорят нам — не рассталась бы со своим питомцем, но некоторые непонятные бедуинке явления навели ее на мысль: не поселилась ли в нем нечистая сила? Намек на одержание сатаною она увидела, когда мальчику минуло только три года, и он впал сначала в религиозный экстаз, а потом в обморок, так что его товарищи по играм сочли его мертвым. Они прибежали к кормилице с известием, что он лежит за шатром с пеною у рта, как ужаленный змеею. Имевшаяся в запасе вода из колодезя Зям-Зям привела его в себя, по Крошка, боясь ответственности за вскормленника, отвезла его обратно к матери. А между тем этот припадок был не от сатаны, а наоборот являлся последствием вскрытия груди мальчика ангелом Гавриилом для освобождения из его внутренностей капли сатанинского яда, как это бывает и у других святых.
Затем опять роман переходит в сантиментальный жанр.
Добывая с большими усилиями средства для существования, мать пророка решилась, наконец, попытать счастие на своей родине, куда и отправилась с сыном и с преданною ей рабынею. Но она не нашла ни сочувствия, ни сострадания в старейшинах своего рода, кочевавшего в окрестностях города, и ей пришлось возвратиться обратно в Мекку.
Здесь у нее были хотя и не богатые, но сострадательные родные. И вот, не дойдя до Мекки, Амина ослабла до того, что не могла уже держаться на хребте своего мула и тихо умерла в поле, заручившись клятвою своей рабыни, что она не покинет ее сына.. Ее похоронили добрые люди в деревне Абве, между Меккою и Ясрибом, а эфиопка-рабыня отправилась с шестилетним сиротою в Мекку, прямо к дому его деда, который принял внука с радушием. Этот почтенный хранитель обломков метеоритного взрыва был дорог Мекке не только своею правдивостью и стойкостью убеждений, но и тем, что заботливо охранял все тонкости создавшихся тут религиозных обрядов и церемоний. Он оберегал одинаково достоинства всех культов, имевших представителей у камня, брошенного с неба архангелом Гавриилом. С одинаковым, вниманием заботился он и о простых и о золотистых камнях, добытых им из колодца Зям-Зям, повидимому, выбитого метеоритным взрывом.
Ребенок, встретивший в доме деда нежную заботливость, охотно согласился помогать ему в заведывании храмом. Преклонный возраст попечителя Метеоритного камня мешал ему вести борьбу с небесными птицами, находившими прекрасное убежище от палящего зноя под кровлею этого здания, и с дерзкими наземными животными, забегавшими сюда попользоваться прохладною водою, приготовленною для богов и посетителей. Первый ключ от двора Метеорита появился при Абд-ул-Муталибе, когда он узнал, что лисицы начали забегать туда, чтобы поживиться жертвенным мясом, и когда нашлись святотатцы, вырвавшие серьги из ушей статуй...
И вот, сантиментальный роман начинает тут переходить в современный нам психологический, наглядно свидетельствуя этим, что к нему приложил свою руку уже писатель не ранее конца XVIII или даже начала XIX века...
«Проведя первые годы своего существования, — говорят нам его авторы, — в степи, под шатром язычницы, а потом при больной матери, которая утратила после смерти мужа связь с его культом и не имела своего божества, будущий пророк единого бога еще не посещал ни разу камня, брошенного с неба архангелом Гавриилом. А теперь, когда он вошел под кровлю его храма, придерживаясь за полы дедова плаща, ему здесь все было ново и непонятно. Триста шестьдесят статуй, которым воздавались божеские почести, породили в юноше хаотическое представление о беспредельном могуществе божественных сил. А боги и богини состояли из разнокалиберных и разноформенных каменных и деревянных статуй, и даже пней, и только немногие из них имели человекоподобный вид. Они были доставлены сюда из Сирии, так как художники Аравии не в состоянии были превратить каменную глыбу в изображение богинь Аллаты, Уль-Уззы или Менаты...
«Всматриваясь в это собрание божеств, мальчик обратил невольное внимание на пустые места, на которых ради одной симметрии следовало бы красоваться каком-нибудь богам. Острому от природы уму ребенка нельзя было не задаться вопросом: почему образовались среди божеств эти пустоты и пробелы? На его вопрос пришлось отвечать Абд-ул-Муталибу, которому добросовестность не позволила уклониться от истины:
— «Это место принадлежит племени Бен-Хатифа, поклонявшемуся божеству, сформированному из теста. Оно покровительствовало урожаю хлебов, но после двух лет неурожая поклонники решили съесть его самого — и съели».
В этом же роде — по словам историков, старавшихся придать этому роману психологическую окраску, — следовали и другие объяснения.
«Это место пусто по вине одного из моих предшественников. Он не заметил, как вбежала сюда лисица и произвела здесь под кумиром неприличное действие. Кумира пришлось уничтожить, как бессильного для наказания за подобный нечестивый поступок».
«Из таких объяснений деда, — продолжают составители этой волшебной сказки, считая свои соображения за факты, — будущий пророк понял, что заведующие храмом дают невысокую цену своим божествам, и часто забрасывают их как устарелые и более ненужные вещи и даже уничтожают, как одряхлевшие верблюжьи седла. В степи он молился тому богу, какому молилась и его кормилица, и в простоте сердца признавал только божество, которое находилось поверх неба. Проведя параллель между этим божеством и теми, которые ему предстояло теперь приводить в порядок, юноша невольно стал относиться скептически к безответным статуям. Что это за покровитель, которого можно было съесть безнаказанно или с которым даже лисицы осмеливались обойтись, как будто находились в своей норе?».
Не правда ли, читатель, как все такие соображения походят на проповеди новейших христианских теологов? Тот же стиль, тот же трафарет, а между тем они приписываются давнишнему исламитскому учителю! Я продолжаю далее прямо по книге Череванского: «Мир Ислама и его пробуждение», так как эта книга далеко не из худших среди всех, которые мне пришлось читать, и русских и иностранных. Все они в том же роде, только много, бесталаннее и сушено, увы! (не все, что более бесталанно и сухо, более исторично).
Приготовления храма к приему поклонников во время пилигримства нисколько не усилили религиозное настроение помощника ее маститого попечителя. «С одних статуй приходилось соскабливать толстый слой жертвенного меду с налипшими на него насекомыми; других так закурили фимиамом из сухих листьев и из старых страусовых перьев, или из гривы любимого, но павшего в бою коня, что они представлялись черными чурбанами. Вот этих окропляли жертвенною кровью так изобильно, что образовалась вонючая корка, препятствовавшая свежей крови прилипать к камню. Ко времени праздника поклонников Небесного камня в его храме шла большая суматоха: одни статуи убирали прочь и заменяли новыми, у других дорогие запястья заменяли менее ценными и, наоборот, некоторым приделывали отбитые или отвалившиеся части и вообще прихорашивали всякими средствами весь сонм своих божеств».
Праздник продолжался около месяца, в течение которого пытливый юноша мог достаточно насмотреться на разнородность культов и на такие их стороны, которые вызывали насмешливую улыбку.
«Но он испытывал, — опять догадываются авторы, — и чувство удовлетворения, когда собравшиеся в Мекку поэты Аравии вступали в поэтическое состязание. Искренность их благодарного чувства за поднесенный им мех с прохладной водой из колодца Зям-Зям глубоко запечатлевалась в его молодой душе и потом отразилась картинно в учении Корана. Не проходили бесследно и поэтические красоты произведений, прочтенных у дверей небесного камня. Здесь высокий лиризм баллад о красоте и мужестве, о взмахах меча и о шепоте любви, наполняли восторгом и песнопевцев, и слушателей, и будили в сокровеннейших тайниках человеческой природы стремление к беспредельной выси и к подвигам, превосходящим силы земных властелинов».
Храмовая служба будущего пророка окончилась со смертью Абдул-Муталиба, передавшего внука незадолго до своей кончины на попечение своего брата Абу-Талиба. Этот принял племянника, успевшего уже выказать серьезные душевные задатки, также с объятиями и предложил ему ограничиться на первое время скромною ролью пастуха меккского стада.
«Оставив храм Метеоритного камня с неприязненным расположением к его богам, юноша все-таки продолжал оставаться в язычестве, так как культы иудейский и христианский были ему еще неизвестны».
«Мечтательный от природы, и крайне впечатлительный он был предоставлен самому себе, и ничто не препятствовало ему устраивать личные сношения с землею или небом по своему желанию».
Земля Аравии неприглядна, но небо ее превосходит своею чарующею красотою все, что создала когда-либо поэзия, все, что доступно фантазии. И вот, «проводя под открытым небом южные ночи, навевавшие прохладу и грезы, юноша не мог не начать сравнения истуканов, вымазанных медом и облепленных мухами, с творцом всего, что он видел в лазоревой выси».
«Будущей пророк пастушествовал (подобно Моисею у своего зятя Лавана) восемь лет и весь этот длинный период вел таинственную беседу с природою. При своем нервном напряжении он начал читать в книге небес то, чего не могли прочесть и грамотные люди. Почасту он предлагал небу свои вопросы и получал оттуда на них ответы, то от брильянтовых лучей утренней звезды, то от всплывшего из-за горы облачка, то в шепоте ветерка, пошевелившего длинными ветками приветливой пальмы».
Не правда ли, читатель, как это все хорошо описано? Но только... откуда же авторы узнали все эти мысли и ощущения будущего пророка? И вот, мы не находим другого ответа, как такой: из собственных своих голов! Это роман, а не историческое исследование.
Продолжим же и далее нашу полуволшебную сказку.
Мекка выбрала Абу-Талиба вожатым каравана. Отправлялся караван этот в Сирию, и Муталибу не стоило большого труда пристроить при нем и будущего пророка. Вожатый был в ту пору комендантом каравана, ему подчинялись во время пути все находившиеся в караване, свои и чужие. Без строгой дисциплины каравану грозила гибель, если не от степных разбойников, то от недостатка воды, незнания пути и многих других случайностей. Он состоял обычно из торговцев и комиссионеров, производивших обмен жемчуга, благовоний и пряностей на сирийские ткани, на ювелирные изделия, на хлеб и на невольников, когда на последних являлся спрос со стороны богачей Мекки и Йемена. Финики были преобладающим грузом».
«О пище заботился каждый для себя, но попечения о воде лежали на вожатом. Караваны сопровождала стража, которая никогда не обращала свои копья против хозяев и скорее вступила бы в битву со своими отцами и детьми, чем выдала бы хотя один тюк фиников любителям легкой наживы».
«Подойдя к морскому берегу — психологируют далее жизнеописатели пророка — юноша, видевший до сих пор только колодези и дождевые ручьи, был ошеломлен массою воды, за которою виднелось небо, но не было земли. Он долго оставался в состоянии человека, очутившегося перед сверхъестественным явлением. В детстве он слышал о существовании на свете морей и даже знал, что бог поставил между морями какую-то неприступную стену, но это описание не давало ему ни малейшего понятия о размерах моря. Подавив в себе смущение, он долго потом задавался неразрешимыми для него вопросами: какой из известных ему в его храме богов в силах сохранить живую тварь в этой соленой воде? Кто из них может изготовить на дне моря такие украшения, как жемчуг и кораллы? Почему спокойное море превращается вдруг в страшную кипучую силу? На эти и множество подобных вопросов не было для него ответа. Он понимал, что ни богини Аллата, Уль-Узза и Мената, ни сам верховный Гобал, не в состоянии были бы не только поднять и вспенить необозримую массу воды, но не могли бы заставить даже вот эту чайку так безмятежно нежиться на грозном водяном гребне. Очевидно, все, что представлялось взорам будущего пророка, исходило из творчества более мощного нежели то, которое проявляли все триста шестьдесят божеств при храме Небесного камня».
Я нарочно сделал эту почти дословную выписку из «Мира Ислама», так как она особенно ярко рисует нам те методы, которыми современные историки стараются сделать в буквальном смысле из ничего псевдо-реалистическую биографию основателя магометанской религии, и даже на психологической подкладке. Мы должны сознаться, что все это написано не без таланта. Религиозное чувство человека действительно выработалось из благоговейного созерцания таинственной для него стихийной жизни окружающей природы, но разве не видом мы, что и теперь оно еще мирится у христиан с поклонением, например, кресту или церковным изображениям, тоже неспособным ни взволновать успокоившегося моря, ни остановить летящую над ним чайку? Мы видим, что все это лишь простые соображения, а не исторические факты, и такие же соображения взамен фактов продолжаются и далее, постепенно создавая под названием «Жизнь Магомета», уже не фантастический, а совсем реалистический роман вроде Бальзаковского «Женщина в тридцать лет».
Рассмотрим же и бальзаковскую его часть.
В каждом сирийском караване следовало не менее тысячи человек. В числе их находились и опытные путешественники и умудренные жизнью старики и очень ученые люди; эти последние были по преимуществу раввины, поддерживавшие нравственную связь аравитян с Палестиною. Понятно, что будущий пророк, как племянник начальника каравана и его помощник, пользовался особым вниманием. Его любознательность привлекала к нему людей, привыкших поучать слушателей.
Особенно обогатился он историческими и религиозными преданиями в пределах Сирии. Осуждая идолопоклонство, тамошние несториане не одобряли также и иконопочитания и даже поклонения общей эмблеме христианства — кресту. Принятый теперь ими ласково, будущий пророк вспомнил впоследствии в своем Коране и о «назарянах», как о благочестивых подвижниках, не зараженных раввинской гордостью».
Примиряя торговые интересы хозяев с состоянием своих душевных запросов, будущий пророк давно уже существовавшего тогда единобожия сумел приобрести у соплеменников название «аль-амина», что означало правдивость человека в превосходной степени. В возрасте около 25 лет торговая опытность его была уже так велика, что дочь Ховейлида — Хадиджа — с радостью поручила ему ведение своих торговых операций. Она потеряла к этому времени своего второго мужа, оставившего ей, как и первый, хорошее состояние, которое доставляло ей возможность вести торговые дела и, с Сирией, и с южными портами Аравии.
«Ни один из ее прежних приказчиков не давал ей таких ясных отчетов, как молодой Магомет, умевший совместить скучные цифры с приятной речью. Хадиджа не знала при нем убытков и потому платила своему поверенному вдвое против обычного вознаграждения за труды. И она дополняла свою плату ласковым вниманием, на какое способна лишь женщина в сорокалетнем возрасте, сохранившая при том все чары красивых аравитянок. Можно думать, что, выслушав благосклонно счеты о купленных на юге и проданных на севере с хорошим барышом кораллах и жемчугах эта бальзаковская Femme à trente ans не менее благосклонно слушала и его рассказы о виденном и прочувствованном, и вполне разделяла его взгляды, потому что рассказчик обладал искусством производить впечатление своим образным красноречием в развитии своих мыслей и описаний».
И тут уже не одни соображения авторов XIX века: само «Зеркало существ» — одна из классических книг мусульманства — говорит: «благословенный язык его высказывал мудрость, соединенную с сладким красноречием». Понятны поэтому и догадки наших арабистов, что «назидания его были кратки, но убедительны и знаменательны, что смех его был только светлою улыбкою, причем благословенные зубы его были чуть-чуть видны». А первоисточники наши еще добавляют, что «он никогда не хохотал громко, а когда смеялся, то изо рта его выходил свет, освещавший противоположные стены. Уже одно открытие его рта было врачеванием людей от всех болезней».
Все эти достоинства были, конечно, обнаружены остальными людьми уже после признания Магомета пророком, но и до этого времени Хадиджа замечала ангелов, охранявших его. Однажды, выйдя на кровлю своего дома с толпою рабынь, чтобы поскорее увидать приближавшийся к Мекке караван, она вперила взгляд в будущего пророка, красиво выступавшего на статном коне и не подозревавшего, что своею изящною и красивою фигурою он привлек уже ее пылкие взгляды. И вот, в ту же минуту она увидела, как над его головою, едва прикрытою тканью легкого капюшона, парили ангельские крылья и навевали на него освежительную прохладу.
Правда, служанки Хадиджи не видели паривших ангелов, но все-таки явление это служило оправданием для нее, когда она сама предложила мечтательному красавцу свою руку, сердце и состояние. Посредничество между нею и женихом вел для приличия преданный ей раб Майсар...
Брачный пир не обошелся без вина и танцев, которыми красивые рабыни богатой новобрачной услаждали суровые взоры старых аравийцев. Бог ислама еще дремал и не препятствовал своему посланнику, до минуты его пробуждения, вести себя многобожником. Со своей стороны будущий пророк распорядился предать закланию на пороге своего нового дома молодого верблюда для раздачи его мяса бедным людям, собравшимся полюбоваться пиршеством.
Путешествуя с караванами, он свел знакомство и с иноземцами, отдававшими должное его проницательному уму, образцовой речи, беспредельной фантазии и непреклонной воле.
«Но эта даль внимания толпы, — продолжают далее фантазировать биографы псевдо-основателя единобожия, совершенно не замечая, что он лишь повторил первую заповедь Моисея, — менее всего могла удовлетворить душевным запросам человека, которого все условия жизни вызывали на путь мистицизма. Чувствуя свое умственное превосходство над массою многобожников, материально обеспеченный теперь браком с богатою вдовою, он предался всецело философским размышлениям».
Научился ли он в это свободное и обеспеченное для него время жизни читать и писать или только довольствовался рассказами своих «ученых собеседников»?
Авторы Корана называют его неученым пророком (7.156—158 и 62.2) и только изречение в главе, что раз ангел Гавриил, подав ему книгу, сказал: «читай!» и что перед своей смертью он попросил бумагу и чернил для завещания (в чем ему было, однако, отказано), заставляют его биографов думать, что в зрелом возрасте он приобщился к этому искусству.
Плоская кровля дома Хадиджи, — говорят нам — служила сборным местом собеседников. В первое время мессианец Варака, сын Натана, был здесь будто бы оракулом и авторитетом при решении религиозных вопросов. Он же был и рассказчиком исторических легенд и преподавателем научных истин, в которых вся аудитория слушателей не могла бы разобраться собственными силами. Исповедовал ли Варака первоначально христианство и потом обратился в иудейство, или наоборот? Над Этим вопросом историки ислама трудились не мало, но безуспешно. Варака — говорят нам — был настолько искусен в иудейском письме, что перевел на корейшитский язык еще не существовавшего тогда Корана, некоторые части обоих «Заветов». С другой стороны, он, как искатель правой веры, не стеснялся восхвалять и веру Заратустры. Впоследствии он углубился в Новый Завет, после чего и остановился между иудейством и христианством, как пан Твардовский, продавший душу черту, повис навеки между небом и землей, оттого что по дороге в ад закричал: «свят, свят, свят, господь бог вседержитель!». Другими собеседниками пророка были рабби Абдалла-ибн-Садам и Финхас, обладавшие обширными познаниями, но настолько скромные, что Абдалла поступил к своему молодому другу на должность секретаря, что и дало повод раввинам приписывать ему лучшую часть поучений Корана... А отсюда мы заключаем лишь то, что старинные раввинисты приписывали авторство основной части Корана еврею Абдалле и Вараку, а магометане отцу Касиму, сыну Абдаллы, отрицая что оба Абдаллы был один и тот же человек.
«Свобода религиозных суждений привлекла, — говорят нам — на кровлю Хадиджи и христианина, который встретился когда-то в караване с ее новым мужем, еще ранее поражавшим быстротою и ясностью своего ума не по летам. То был Богира, или Сергий, будто бы поступивший в один из сирийских монастырей с вольнодумствами. Монастырь подвергал его не раз эпитемиям, но, убедившись в его неисправимости, извергнул из числа своих братии и даже объявил ему анафему. Перебравшись в нейтральную Аравию, он нашел в ней без труда приют в пещере и пищу в доме искателей правоверия. Противники ислама уверяли потом, будто «Достославный пророк» извлек свой Коран из рассказов этого отлученного монаха и, чтобы сохранить тайну его сотрудничества, лишил его жизни. Но исламитяне объявляют это клеветою».
В кружке Хадиджи можно было встретить и бывшего последователя учения Заратустры, перешедшего потом в христианство. То был персиянин Салман, вышедший из знатной семьи, но ожидавший, подобно Вараку, пришествия Мессии. И он был принят в доме Хадиджи, как религиозный единомышленник.
Мусульманские предания указывают (в числе религиозных собеседников молодого еще тогда исламитского Моисея) и христиан-невольников, принадлежавших богатым корейшитам, Амиру-ибн-Гадрами и Могире. По этому поводу корейшиты глумились над пророком, говоря, что он черпает свои вдохновения из источника, который каждый меккинец может сделать чистым или грязным по своему произволу.
По тем же психологическим соображениям, по которым европейские биографы воображаемого ими автора Корана, сделали его сначала мечтателем и созерцателем, а затем и третьим мужем богатой бальзаковской женщины в тридцать лет, они сделали его и демагогом, другом бедноты и врагом богатых, совершенно как евангелисты своего Христа.
Беседы его с рабами — говорят нам — возмущали до крайности их господ, не останавливавшихся перед их истязаниями, чтобы устрашать непокорных, а новый пророк будто бы доказывал рабам, что даже боги в храме «Камня» не требуют пролития перед ними человеческой крови и что никакой бог не благословлял еще выгоды из принужденного и непосильного человеческого труда. А корейшиты, тревожимые такими проповедями, обещали Хадидже уничтожить ее дом.
Много раз новый пророк высказывал перед собеседниками ту мысль, что рано или поздно должны миновать «дни невежества Аравии» и если бог того захочет, то от него объявится посланник, который направит ее народ на путь истины. Мысль эту разделал и Варака, и рабби, ожидавший прихода Мессии. Без Мессии, или хотя бы только без пророка и божия посланника, исцеление Аравии от ее язв представлялось бы чудом, на которое неспособны ни верховный кумир Гобал, ни вся внутренность храма Небесного камня с ее деревянными и глиняными молчальниками. «Так, — говорят нам, — идея о приходе Мессии расчищала путь нарождавшемуся на кровле дома Хадиджи пророку ислама».
И вот наступила пора, когда новый пророк, не ограничиваясь распространением своих идей в среде семьи и в кружке религиозных собеседников, перенес их на общественную арену. В ярмарочные периоды, когда появлялись в Мекке жители Ясриба и Йемена, пророк проповедовал среди них о необходимости предпочесть единого бога старому Гобалу. От женитьбы на Хадидже до момента, когда его проповедь достигла кульминационной точки, прошло не менее пятнадцати лет. Не посягая еще на установление самостоятельного вероучения, он избрал библейского Аб-Рама отцом Аравии, а религию его — прототипом истинной религии, нуждающейся только в обновлении.
Первоисточником такого мнения служит следующая легенда.
По словам Корана бог избрал Аб-Рама своим другом, которому в удостоверение будущего воскресения мертвых показал чудо. Он велел ему взять четырех птиц, рассечь их на куски и их части разложить по горам. Потом он велел позвать убитых птиц. Аб-Рам позвал, и все четыре птицы слетелись.
После подобного чуда не могло уже оставаться у Аб-Рама сомнения в возможности воскресения мертвых.
Так легенда об авторе Корана связывается с легендой об Аб-Раме, т. е. в переводе на наш язык об отце Рима, который, как я показывал уже в предшествовавшем томе «Христа», отожествляется в Библии не с итальянским Римом, а с балканской Ромеей, т. е. Византией.
Во главе нововеров — говорят нам — стояли в ту пору, кроме Барака, родственник пророка Осман и поэт-обличитель Зейд. Последний громил идолопоклонство и воспевал величие единого бога, но он пал от руки разбойника, которого подослали староверы, объявившие, что подобная же смерть ожидает каждого, кто наложит руку на храм Небесного камня в Аравии. Сам пророк, говорят, боялся, что народ признает в нем только поэта, а не серьезного религиозного реформатора, и потому счел более благоразумным отречься впоследствии и от поэзии и от поэтов, как от пустой болтовни и от несносных людей, не способных к серьезному мышлению и ясновидению.
«Да! Говорят, что Коран есть только путаница сновидений, что Коран выдуман Достославным, что он, Достославный, только поэт, а не более. Подождем, что скажет время о его проповедничестве». «А я клянусь, что Коран не есть слово поэта. — Бог не учил Достославного стихотворству и оно ему неприлично».5
5 Коран 76.
Но нас мало убеждают эти оправдания. По самому содержанию Корана мы увидим, что он произведение не одного человека и даже не сборник чужих произведений, собранных и средактированных одним лицом, а конгломерат постепенно накоплявшихся преданий и лирических произведении, вроде города постепенно составившегося из отдельных домов, строившихся отдельными лицами совершенно свободно, без заранее намеченного плана. Здесь не было даже общей редакции, как видно по хаотичности расположения разнородных пьес. Да и вообще связь его с устроителем или реформатором храма Метеоритного камня в Мекке, как центрального места исламитских пилигримов, установить нельзя. Само арабское предание говорит, что в кровопролитном сражении при Скорпионе (Акрабе), происходившем в последний год жизни Магомета, когда было убито более 600 его товарищей, между ними погибли и «носильщики Корана», которые будто бы знали его наизусть со слов самого Магомета. А чтобы содержание его не затерялось, Абу-Бекр будто бы приказал образованнейшим из спутников Магомета собрать все памятное им в одну книгу, причем хронологии не соблюдалось, и некоторые главы, например, пятая, помещены в начале Корана, хотя в них говорится уже об окончании пророчества.
Кроме того, из множества других противоречивых и анахронических мест ясно, что рассказы о составлении полного тома Корана, тотчас после смерти Магомета и на основании одних его проповедей и изречений, есть чистейшая выдумка. Заметим, что в Европе содержание этой книги сделалось известным не ранее XVI столетия по латинскому переводу Библиандера, который очень сильно отличается от современных и даже от латинского перевода Маракки, сделанного в XVII веке. В печатном же виде Коран появился на арабском языке только в 1696 году, в издании Гинкельмана. После этого появились одна за другой и жизнеописания Магомета, каковы «Жизнь Магомета» Абул-Феды в латинском переводе Ганье, изданном в Оксфорде в 1723 г., и «Жизнь Магомета» в выписках из магометанских авторов того же Ганье, в Амстердамском издании 1732 года. А другие жизнеописания Магомета и времени первых калифов «открыли» при подозрительных условиях только в конце XIX века. Но обо всем этом будет подробнее сказано далее.
