Риг. 106. Вид старинного моста Ponte Molle, «восстановленного» царствующим понтифексом Пием VII (regnante pontifice) в промежуток от 1800 по 1823 год. Для «восстановления» этого моста он сделал ворота посреди башни в форме триумфальной арки.
Риг. 106. Вид старинного моста Ponte Molle, «восстановленного» царствующим понтифексом Пием VII (regnante pontifice) в промежуток от 1800 по 1823 год. Для «восстановления» этого моста он сделал ворота посреди башни в форме триумфальной арки. |
 |
Когда после ранней смерти Джованны было приступлено к избранию нового великого понтифекса, в Риме возникли крупные волнения. Большинство римлян наметило Бенедикта, кардинала церкви св. Каликста, и он, в торжественной процессии, был отведен в Латеран. Духовенство и знать подписали избирательный декрет, чтобы затем, «согласно древнему обычаю», представить его на утверждение императору. Но в то время как правоверный Бенедикт оставался в Латеране, его соперник иконоборец Анастасий проник в базилику св. Петра, сжег ее образа и изрубил топором статуи Христа и девы Марии. Он поспешил со своими друзьями в Латеран, приказал разломать двери во дворец и сел на понтификальный престол, между тем как Бенедикт, окруженный преданным ему духовенством, сидел на другом троне в понтификальной базилике. По приказанию Анастасия, епископ Роман Баньорейский и толпа вооруженных людей проникли в церковь, стащили Бенедикта с престола, сорвали с него понтификальное одеяние и подвергли поруганию, после чего он был отдан под надзор нескольких иконоборческих кардиналов. Все это происходило 21 сентября 855 года. Но на другой день сторонники Бенедикта, ободренные сочувствием народа, собрались в базилике Aemiliana и здесь, несмотря на угрозы имперских графов, с оружием в руках ворвавшихся в пресвитерий церкви, заявили, что они не согласны признать иконоборца великим римским понтифексом. Во вторник состоялось новое собрание в Латеране, и народ единогласно высказался за Бенедикта. Послы императора уступили и Анастасий был с позором изгнан из Латерана, а Бенедикт, освобожденный из-под стражи, посажен на лошадь Льва IV и в торжественной процессии отведен в церковь Santa Maria Maggiore. Он «восстановил» будто бы разрушенную исламитами гробницу св. Павла, а на самом деле, конечно, сам устроил ее для привлечения новых пилигримов.
После него вступил на понтификальный престол диакон Николай, принадлежавший к знатному роду, и 24 апреля принял посвящение в базилике св. Петра в присутствии императора. В первый же год по избрании он присоединил к сабе Равенну. Архиепископ этого города восточник Иоанн обходился с мирянами, и духовными как местный государь и конфисковал имения многих. Николай же привлек к себе жителей Равенны, вернув им их имения. Как было не обратиться после этого лицом от восточных служителей культа к западным?
Более трудною оказалась борьба за Константинополь, которая началась в это же время, и окончилась полным отделением Рима от греческой империи.
Будучи крайне озабочен успехами исламитства в Сицилии и южной Италии, Николай в то же время был вовлечен в распрю и с императорским домом. Поводом к раздорам послужили похождения некоторых знатных женщин. Так, Юдифь, дочь Карла Лысого и вдова Этельвольфа, вышла замуж за своего пасынка — Этельбальда. Этот брак еще не был сочтен в Риме безнравственным, а когда она, по смерти пасынка, возвратившись во Францию, увлекла графа Балдуина к тому, чтобы он ее похитил, король Карл приказал отлучить графа от церкви. Влюбленные обратились к посредничеству великого римского потифекса, и он примирил с ними отца. В это же время Ингильтруда, дочь графа Мактифрида и жена графа Бозо, покинула своего мужа и, переходя из объятий одного возлюбленного в объятия других, мало печалилась об отлучении, которому предал ее великий римский жрец. Затем брат императора, Лотарь Лотарингский, ради своей возлюбленной Вальдрады прогнал от себя свою жену Теутбергу, и понтификальные легаты в Меце признали, что Вальдрада стала законной женой Лотаря. Николай кассировал их постановления, и это привело Людовика в ярость.
Собрав войско, он двинулся на Рим в сопровождении своей жены Унгельберги. Солдаты Людовика набросились на духовенство, стали наносить ему побои, сорвали хоругви и поломали крест св. Елены, в котором, по верованию того времени, был вделан кусок подлинного креста. Великий понтифекс тайно переплыл на челноке через Тибр, бежал в базилику Петра и здесь провел два дня и две ночи без пищи и питья. Но ему помог случай: император вдруг заболел лихорадкой, покинул город в отправился в Равенну к архиепископу Иоанну, а Николай вслед затем умер.
Понтифексом Николаем были «восстановлены» (т. е. на деле построены) два водопровода: так называемые Точия и Трайана, или Сабатпна, из которых последний снабжал водою Леонину и назывался там не Траяновым водопроводом, а водопроводом св. Петра. А если он был «восстановлен» уже Григорием IV, то, надо предполагать, что с тех пор этот водопровод был испорчен, или Николай улучшил в нем направление и распределение воды. Он был другом свободных искусств и дал сыну возможность ознакомиться с ними. В это же время император Лотарь в 825 году приказал учредить 9 центральных школ: одну в Павии, где впоследствии его школа стала знаменитым университетом (учреждение которого, неосновательно, приписывается Карлу Великому), и другие школы: в Иврее, Турине, Кремоне, Флоренции, Фермо (для герцогства Сполетского), Вероне, Виченце и Форуме Юлия. Такое вполне определенное указание на прежнее отсутствие школ доказывает, что обучение в Италии до того времени находилось в плачевном состоянии. О высших учебных учреждениях не было и помину, а то, что обозначалось именем «доктрины», обнимало собою только начатки кое-каких светских познаний.
В Риме до этого времени еще не было ни одного ученого, ни одной школы, которые пользовались бы какой-нибудь известностью. Правда, с того времени, как бенедиктинцы поселились в городе, там существовали клерикальные школы и, между прочим, древняя латеранская, которая была учреждена теми же бенедиктинцами и дала образование многим понтифексам. Но этих школ нельзя было даже и сравнивать с существовавшими тогда в Германии и Франции, как, например, со школой в Фульде, в С. Галлене, Туре, Корвее, или в Ломбардии, в Павии. Рим не блистал именами таких выдающихся людей, как Иоанн Скот, Рабан Мавр, Агобард Лионский, шотландец Дунгал в Павии и Луи Ферьерский. Значит не только в стратегическом, но даже и в умственном отношении географическое положение Рима еще не было тогда благоприятным.
Из всех светских наук могло быть уделяемо в Раме некоторое внимание разве только юриспруденции.
Некоторые его церкви и монастыри —говорят нам— были снабжены библиотеками. Латеранская библиотека существовала по-прежнему и почтенный титул «библиотекаря» удержался и потом. В понтификальном архиве, — говорят нам, — будто бы сохранялось тогда множество церковных актов и писем великих римских первосвященников, но «они исчезли бесследно в XII и XIII веках». Нам говорят затем, что аббатство Центула или с. Рикьера в Галлий, где некогда был аббатом Ангильберт, славилось в 831 году тем, что обладало 256 рукописями, среди которых будто бы были Acthieus de mundi descriptione, история Гомера, включая Диктиса и Дареса Фригийских, весь Иосиф, Плиний младший, Филон, басни Авиена, Виргилий, а из грамматиков, на которых будто бы в ту эпоху было больше всего спроса —говорят нам,— имелись Цицерон, Донат, Присциан Лонгин и Проспер. Но древность этого самого сведения не заслуживает доверия, и, кроме того, прямо отвергается другими последователями, например, Андре, который говорит: il n'y avait pas dans toute la France un Térence, un Cicéron, un Quintillien.
Да и в римских отчетах ничего не говорится о светских рукописях. В жизнеописаниях понтифексов встречаются упоминания только об Евангелиях, антифонарпях и мессалах, потому что существовало обыкновение обзаводиться ими и в церквах. Для того чтобы написать пергаментный список и разрисовать его, требовалось много утомительного труда и искусства, гораздо больше, чем для того чтобы отлить подсвечник или вазу и вызолотить их, и рукописи считались драгоценностью. Великие римские понтифексы приносили их в дар церквам и они перечисляются наравне со светильниками и дароносицами. Эпитафия архидиакона Пацифика Веронского (1546) так прославляет его bis ceutenos terque senos codices fererat. Надпись у св. Климента в Риме гласит, что пресвитер этой церкви, Георг, принес ей в дар как вдовью лепту, рукописи (А 743):Veteris novique testamentorum denique libros, Octateuchum, Begum, Psalterium ac Prophetarium, Salomonem, Esdram, Storiarum Ilico Plenos. Эти рукописи тогда скорее рисовались, чем писались, то кисточкой, то пером, частью римским полууставом, маюскулом, или минускулом, частью мудреными ломбардскими буквами и затем, местами, еще украшались миниатюрами. Первая миниатюра обыкновенно изображала самого писца или аббата-заказчика, а то и обоих вместе, державших в руке список и приносивших его в дар какому-нибудь святому. Сложное очертание букв уже само по себе затрудняло писание и заставляло прибегать к вырисовыванию. Кроме того, чрезвычайно искусные заглавные буквы списка разукрашивались еще золотом и красками. О той любви, тщательности и искусстве, с какими все это проделывалось, свидетельствует знаменитый каролингский список Библии, который относится теперь, хотя и без веских доказательств, к XI веку и хранится в монастыре св. Павла.
«Как у древних дорийцев, египтян и этруссков, — говорит Грегоровиус, сам не замечая хронологических последствий этого сопоставления,1— дух IX и последующих веков преисполнен таинственности, загадочности и символизма, и об этом ясно свидетельствует характер картин и письма, употребление монограмм на документах и монетах, и любовь к арабескам. В особенности на монетах отразился облик общественной жизни той эпохи: надписи и изображения на понтификальных монетах этого времени имеют ужасный вид. Так, монеты Льва III имеют па лицевой стороне надпись: S. PETRVS, по середине LEO PA (papa), на обороте CARLVS, по середине IPA (imperator). Дипарип Пасхалия имеют на одной стороне надпись: LVDOVVIKVS IMP, в середине ROMA, на другой стороне SES PETRVS, по середине монограмма PSCAL. Такой же характер носят монеты и последующих понтифексов. Они всегда не одни, а с именем императора (монета, которую приписывают Стефану IV, сомнительна).
«Если бы Аноним Салернский, —продолжает Грегоровиус,2— посетил Рим при Николае I, то ему, конечно, никогда не удалось бы найти здесь многочисленную группу 32 философов, которых он насчитал в 870 году в цветущем Беневенте. Эрхемперт, продолжатель истории ломбардцев, пришел бы в ужас от невежества римских монахов и кардиналов, если бы ему случилось быть тогда в Риме. А отлученный от церкви Николаем I греческий патриарх Фотий, по свои знаниям, показался бы тогда в Риме совершенным чудом. Исламиты, которые будто бы разграбили сокровища св. Петра и св. Павла, могли с гордостью указать на свои университеты, на своих философов, теологов, грамматиков, астрономов и математиков, прославивших город Севилью, Александрию и «Багдад». В Константинополе, великом мировом городе теологов и софистов, грамматиков и ученых, нашелся свой могущественный меценат, тот самый кесарь Варда, который низверг патриарха Игнатия. Константинопольские государи Лев Философ и его сын, Константин Порфирородный, были великими ревнителями наук, а Фотий имел в своей знаменитой «библиотеке» извлечения из 280 авторов, составлявшие лишь малую часть всего им прочитанного. Византийцы относились с презрением к римлянам.
1 Грегоровиус, т. III, стр. 124 русский перевод.
2 Грегоровиус, кн. 5, гл. V.
«Император Михаил, в одном из своих писем к понтифексу Николаю I, издевается над латынью римлян и называет ее языком «варваров» и «скифов». Однако великий римский первосвященник отвечал ему вполне «классической латынью», хотя основания, на которых он состроил защиту своего языка, были заимствованы исключительно из христианской литературы и выводились из того, что на кресте литеры I.N.R.I. были будто бы латинскими. Но как бы то ни было, уже тогда всеми сознавалось, что латинский язык есть всемирный христианский язык. И более всего в создании латинского языка и наук совершенствовались те самые народы Германии и Галлии, которых римлне не не переставали называть варварами. У римлян не оказывалось таланта даже на то, чтобы сложить, хотя бы варварскими стихами, какую-нибудь надпись для мозаик в церквах, на городских воротах и на надгробных памятниках. А в это же время франкские летописцы, вроде Эрмольда Нигеллуса, писали свои истории латинскими стихами.
Но именно в ту эпоху, —говорят нам,— римский понтификат ревностно принялся за составление своей хроники. Необходимость в ней чувствовалась, очевидно, уже тогда, так как создалось множество подобного рода сборников и в основу всех их были положены перечни римских епископов, их письма или регесты и другие акты. Кроме того, была составлена Агнеллем — правда, варварская, но тем не менее ценная, — история архиепископов Равенны, а диаконом Иоанном — жизнеописание епископов Неаполя. Сложилось мнение, что в эту же самую эпох у была собрана и проредактирована знаменитая «Liber Pontificalis»3 Анастасием Библиотекарем, с именем которого неосновательно связывается вообще вся эта книга (хотя лишь со временем Панвия, как показал аббат Duchesne в Etude sur le Liber Pontificalis. p. 2).
3 «Liber Pontificalis» издана аббатом Duchesne в 1884 году с прекрасными комментариями. Она есть у нас в академической библиотеке.
Этот Анастасий жил при Николае I и Иоанне VIII. Но достоверно неизвестно, принадлежат ли ему биографии даже тех великих римских понтифексов, которые были его современниками. Жизнеописания их, в форме календарных отметок и перечисления годов правления и деяний, велись, говорят нам, будто бы уже со II и III веков «от Рождества Христова», которое, как мы уже видели само было в IV веке от «церковного Рождества Христова». Самыми древними перечнями римских епископов считаются греческие перечни Егезиппа и Иринея, напрасно приписываемые II веку «от Рождества Христова». За ним следует перечень Евсевия в его «Хронике» и в «Истории церкви»; затем идут латинские перечни у Августина и Оптата, и «Catologus Liberianus», относимый к 354 году от того же «Рождества Христова».
Из такого же материала, еще более разросшегося, возникли и официальные жизнеописания римских понтифексов. Самые полные из них относят к эпохе каролингов, но они представляют собою лишь нескладную смесь заметок о постройках, о пожертвованиях и о действительно исторических событиях. Дурной стиль этих жизнеописаний не имеет ничего общего с языком римской канцелярии, который в регестах Николая I и Иоанна VIII пленяет своим изяществом, ясностью и силой. А если бы не существовало этих нескладных жизнеописаний или мы признали бы их ненадежность, то мы должны были бы сказать, что нам неизвестны многие века существования средневекового римского понтификата и самого города Рима.
С биографией Николая I «Книга римских понтифексов» прерывается. Приложение к ней в виде добавления жития Адриана II и Стефана VI приписываются библиотекарю Гуиллельму.
Представление о римской духовной и светской монархии нашло в Николае свое олицетворение. Утверждают, что он первый из римских понтифексов короновался тиарой, но она была увенчана тройною коровой уже при его преемниках. Это утверждают Novaes, Pagi и другие, ссылаясь на coronatur denique Понтификальной книги. И действительно Сергий III (904) изображен на монетах еще в митре. Увенчанная обручем тиара вполне восточного характера называлась Regnum или Phrygium. Поэтому Иннокентий III и сказал:
«In signum spiritualium contulit Mitram, io signurn temporalium dedit mihi Coronam, Mitram quoque pro sacerdotio, Coronam pro regno (в знак духовной власти бог преподнес мне митру, в знак светской власти он дал мне корону; митру для священнодействия, корону для царствования).
«Римские понтифексы редко носили — писал этот папа — тиару и почти всегда митру», но на сколько можно верить его словам? Да и точно ли эти слова не апокриф? Ведь древних «папских корон» нигде не оказалось хотя бы одной; сама» древняя принадлежала лишь Юлию II (1503 года).
Мнимый дар Константина I сослужил хорошую службу светским притязаниям римских. понтифексов, но более важное значение имела для них лже-исидоровские декреталии. Эта замечательная выдумка заключалась в том, что было сочинено множество писем и декретов, будто бы писанных древними римскими понтифексами. Все эти письма и декреты были помещены в собрании «соборных» актов, и автором их был объявлен знаменитый Исидор Севильский. Собрание это появилось в средине IX века, и Николай I был первым понтифексом, который воспользовался вымышленными письмами и декретами, как кодексом своих прав. Благодаря своему вымыслу римская церковь наделилась такими привилегиями, которые делали ее вполне независимой, от государства. Ставя королевскую власть гораздо ниже понтификальной и по достоинству ниже даже епископской, эти вымышленные акты в то же время возносили великого римского понтифекса на такую высоту и над епископами, что на него уже не могли распространяться постановления местных, соборов. Верховным судьей над всеми митрополитами и епископами признавался верховный римский понтифекс, и его велениям должны были всецело подчиняться духовные чины, а из под власти короля они совершенно освобождались. За великим римским понтифексом признавалась диктатура в церковном мире. Николай I нашел в них самое подходящее оружие для борьбы с королями и местными соборами и одержал победу и над теми, и над другими. А император, который хорошо видел опасность, угрожавшую его политическому началу, не мог сделать ничего другого, как только оставаться пассивным зрителем победы своего верховного жреца.
Таково было реальное начало города Рима. Мы видим, что оно не имеет ничего сходного с волшебной сказкой о нем Почтенного Ливийца (Тита Ливия по-гречески). А насколько могла послужить для создания такой сказки о «древнем могучем Риме» дальнейшая история этого города и как могла создаться его классическая литература в Эпоху Возрождения, я поговорю в следующих главах.
