Из всего, по внешности мелочного материала, который я собрал в этой части, выясняется для нас общий абрис той науки, которую я назову историей истории, или историологией.
То, что мы читаем в наших современных историях государств или в прежних больших, литературно обработанных и сложных по компановке материала сочинениях, в роде исторических монографий Геродота, Фукидида или Евсевия Вселюбца, не могло возникнуть разом без подготовки их несколькими поколениями предшественников, сосредоточивших все свое внимание на изучении прошлого. Поэтому и предмет, которым должна ведать историология, есть выяснение преемственности в развитии исторической науки, и одним из основных ее положений должны являться общие психологические и эволюционные законы.
Первый из них есть тот, что внимание всякого ребенка направляется не на то, что было до него, а на то, что есть кругом и что будет; на то, что можно сделать, а не на то, что сделано давно. Сосредоточиваться на прошлом человек начинает только в старости.
То же самое неизбежно и в младенческом или в юношеском возрасте человеческой культуры, и потому мы должны заключить, что когда появилась ее основа — письменность, она, кроме практических применений к торговой деятельности, должна была направиться на составление и систематизирование записей географического характера — на случай путешествия, и медицинских — на случай болезни. В связи с ними должны были рано возникнуть химические записи, особенно потому, что химия не отделялась тогда от фармакологии, а также астрономические записи с того момента, как движениям светил стали приписывать пророческий характер.
Вот почему и в новейшее время геология стала развиваться после географии, палеонтология после зоологии и ботаники, космогония после космографии и т. д. И по этому же самому закону и история должна считаться не самой старой, а, наоборот, самой молодой из человеческих наук, возникшей лишь после того как письменность, вырабатывавшаяся поколениями на приложении к прикладным, описательным и теоретический наукам естественно-исторического и математического характера, направила, наконец, свое внимание также и на то, что было до нас, т. е. на предмет наименее интересный для всякого детского и юношеского ума, для которого вся жизнь еще впереди и надежда узнать будущее каким-либо таинственным способом еще не потеряна, как это было на заре человеческой культуры.
Как же возникла история человечества? Первый материал для нее, конечно, должны были дать тщеславные надписи, сделанные грамотеями по повелению их властелинов, на стенах общественных сооружений для прославления, главным образом, военных деяний. Особенно много мы находим их в Египте и потому должны установить, что политическая история зародилась впервые в долине Нила, но это не была еще история народов, а лишь история их властелинов, а народы и их жизнь входили в нее только как фон для жизни последних. Для первых систематизаторов таких публичных надписей, как единственного наличного материала, не было другого предмета, и вот мы приходим к заключению, что вторым шагом к возникновению наших политических историй была династическая летопись, внимание которой, главным образом, направлялось на военные события и на характеристику современных властелинов и их выдающихся помощников.
Такие летописи мы и видели в этой главе и установили, проверив их по солнечным и лунным затмениям, что эта первая стадия развития человеческой истории не уходит на греческом и латинском языках далее IV века нашей эры.
Старейшей из известных нам хроник являются: «Хроника Гидация», давшая древнейшее верное сведение о солнечном затмении 402 г., а вслед за ней и под ее влиянием возникают быстро и другие хроники. Таковы: «Продолжение хроники Гидация», «Галльская хроника», раздвоившая это затмение) «Хроника графа Марсельского», «Пасхальная хроника», «Лондонская хроника» и т. д.
Никаких летописей ранее Гидациевой нет на классических языках и несомненно никогда не было. Но «Летопись Гидация» — это только приемыш, воспитанный греками и (как я только-что показал читателю) родившийся в Египте, где для этого рода литературы накопился на стенах общественных зданий богатый материал. Но где же сборники этих надписей и личных воспоминаний, т. е. первые египетские летописи?
Вспомнив об египетском городе Библосе, родине первого письменного материала — папируса, мы сейчас же догадаемся, что первыми человеческими летописями были те, которые мы находим в Библии, зародившейся в этом Библосе, где была Финикийско-арабская (еврейская) культура и где писали на этом самом языке. Но не вся Библия представляет собою летопись, а только две последние книги Царей (единственные — по-еврейски) и затем книга, называемая на библейском языке «Слова Денные», а по-гречески Паралипоменон, т. е. Забытые дела.
По эволюционно-историческим соображениям, эти две летописи должны были непосредственно предшествовать только-что указанным хроникам, а не быть отделенными от них на целые тысячелетия и оставшимися без продолжателей. К этому самому выводу и привели меня, еще ранее чем я пришел к необходимости преемственной непрерывности в эволюции человеческой культуры, чисто астрономические определения времени содержащихся в Библии астрономических указаний. Тогда две книга «Денных Слов» и оказались теми «Константинопольскими консуляриями», которые пытался восстановить Момзен по фантастическим цитатам авторов Эпохи Возрождения, а две книги «Царей» оказались сильно пополненными впоследствии «Итальянскими консуляриями». Возможно, что обе библейские книги есть только обработанный астрологически перевод «Консулярий», написанных в Европе.
Начало этих первых хроник на берегах Средиземного моря датируется по нашему счету с Иеровоама-Константина I (т. е. с 305 г. нашей эры. А в двух книгах Самуила (по-русски I и II книги «Царств») собраны более поздние легенды о Сулле-Основателе, Диоклетиане-Божественном и Констанции I — Всемирном Избавителе (перемешанном даже с Василием Великим) под именами Саула, Давида и Соломона. Но эти личности оказались астрализированными так, что в них исчезло почти все историческое или даже правдоподобное, как я достаточно показал в первой и в третьей книгах «Христа».
Библейские книги «Самуила» относятся уже к следующей стадии эволюции историко-литературного творчества, когда авторы перестали простодушно передавать все, что слышали и видели сами или вычитали в храмовых надписях и других случайных материалах, но начали уже и фантазировать по поводу их и пускаться в историческую беллетристику, считая «по своему крайнему разумению», что восстановляют действительные речи и незаписанные нигде поступки, которых «не могли не сделать,— по мнению авторов, — герои их рассказов». Начался период исторических монографий, которые по преемственности своей художественной эволюции развились в исторический роман, а по научной преемственности в разные национальные истории, в роде английской — Маколея, или русской — Карамзина, и, наконец, во всеобщие истории, как у Шлоссера в XIX веке.
По мере того, как наступала новая фаза историографии, предшествовавшие постепенно отмирали и переходили в рудиментарное состояние, подобно, например, остаткам сосков на груди у мужчин.
Здесь все ясно и просто: до Константина I, или в крайнем случае до Диоклетиана, т. е. до IV века нашей эры, не было никаких хроникеров, а были лишь, как материал для них, записи на стенах общественных зданий, особенно в Египте, родине Латино-эллино-египетской империи IV века с ее тремя государственными языками: библосским, эллинским и латинским.
В V, VI и VII веках хроники начали распространяться по Европе, захватывая и бывшие «варварские страны», и началась их переработка в «Жизнеописание знаменитых людей» Плутарха и в другие исторические монографии. Ничего подобного до III в. нашей эры не могло быть на берегах Средиземного моря: это все равно, что сказать, будто какой-нибудь человек вышел из чрева своей матери сразу взрослым или в юношеском возрасте и, взяв перо в руки, сейчас же начал писать историю своего рождения.
А между тем это самое мы видим, например, во многотомной «Истории Пелопоннесской войны», будто бы написанной Фукидидом за целых 464 г. до начала нашей эры, т. е. за семь веков до зарождения первых хроник, или в такой же «Истории Востока и Греции» Геродота, будто бы написанной за восемь веков до того же времени.
Вы сами видите, что это невозможно с точки зрения обосновываемой мною в этой книге теории преемственной непрерывности в эволюции человеческой культуры. Она рассматривает жизнь народов в зависимости от эволюции их материальной культуры и от ее последствия — постепенного и непрерывного усовершенствования человеческого мозга, как основы усложняющейся с каждым поколением психики человека. Предлагаемая мною здесь теория эволюционной преемственной непрерывности ставит такие книги, как Геродот, Фукидид и т. д. (как показывает и сложная конструкция их языка), сразу на их надлежащее место — в конец Эпохи Возрождения и в начало книгопечатного периода, как подтвердят нам потом и имеющиеся в них астрономические указания. И если эта эволюция и происходила скачками, или взрывами, как доказывает академик В. А. Верднадский, то каждый «взрыв» не пропадал бесследно в следующих поколениях, а служил всегда основой для нового подброса человеческого интеллекта и для нового высшего «взрыва», хотя бы он и произошел в соседнем народе, и хотя бы эти взрывы обошли, наконец, преемственно весь земной шар. Общий уровень культуры прежних народов никогда не понижался от этой преемственности, если не изменялись географические условия страны, а только перемещалась инициатива дальнейшего прогресса. С этой точки зрения и «классический взрыв наук и искусств» не мог быть изолированным и находит свое хронологическое место накануне «эпохи гуманизма» в Западной Европе. К этому же времени должны быть отнесены и все драматические сочинения на латинском и эллинском языках, принадлежащие к типу шекспировских произведений, т. е. все классические драматурги, «открытые» в начале книгопечатного периода или в Эпоху Возрождения, и все классические сатирики типа Боккачио и Рабле, и все классические поэты типа Данте, хотя бы и писавшие без его сложной рифмовки обычным шестистопным дактилем с сокращениями некоторых слогов.
Одним словом, в дохристианской эпохе от «классических произведении» не остается с этой точки зрения ничего, и вся ее будто бы сложная или религиозная жизнь является произведением сильно развившейся фантазии последних лет Эпохи Возрождения.
И здесь я, как и раньше, нисколько не становлюсь в противоречие с историческими фактами так как главный факт остается тот, что эти произведения и даже полемика с ними все «открыты» в указываемую мною эпоху и всегда одним способом. В один прекрасный день является к издателю какой-нибудь автор и предлагает к печати свою книгу. Издатель с презрением отказывается даже просмотреть ее, говоря, что книга его, как человека неизвестного вне пределов своего города, не раскупится. Автор идет к другому издателю, тот отвечает это же самое. Такова обычная судьба всех начинающих авторов и даже в настоящее время. После периода отчаяния, а может-быть и по практическому совету какого-нибудь доброжелательного издателя, просмотревшего и одобрившего книгу, он решается (или соглашается) выпустить ее под именем какого-либо древнего писателя, причем придумывается в предисловии и история такой находки: рукопись обыкновенно оказывается найденной у безграмотных монахов в каком-нибудь отдаленном монастыре, принадлежит такой-то знаменитости, и вот книга выходит в свет и быстро раскупается. А если и появляются обличители, лично знавшие автора и его работу, то после громкого успеха книги, они скоро принуждены бывают умолкнуть как клеветники.
Такова, мне кажется, этно-психологическая причина появления в начале книгопечатного периода огромного количества апокрифов, т. е. приписываемых древним авторам произведений нового времени. Писание под греческими или латинскими псевдонимами даже и нескрываемых своих произведений обратилось тогда в моду, причем и героям рассказов давались обязательно греческие имена, и место действия шаблонно относилось в знаменитую теперь Элладу и в дохристианские времена, что удержалось даже и во многих произведениях Шекспира, за кого бы вы его ни считали.
Все это и создало привитые нам преувеличенные до нельзя представления о древней культуре, в которой только одна скульптура, как по природе своей первое из всех не прирожденных человеческих искусств, стояла на некоторой высоте. Прирожденными же искусствами я называю только пенье да музыку, так как первое практикуется даже у птиц, а последняя у кузнечиков и других насекомых, но и эти искусства у древних народов, конечно, не достигали далеко до уровня современных певцов и певиц или до новой школы музыкантов, возникшей со времени Моцарта.
Мы видели уже в первых трех книгах «Христос» последовательную преемственную эволюцию без всяких катастроф во всех искусствах и естественных науках. На каком же основании нам создавать теорию катастроф в изящной литературе, этом последнем человеческом искусстве?
И если я здесь утверждаю, что все высоко-разработанные по слогу и содержанию, большие произведения латинской и греческой классической литературы написаны незадолго перед тем, как были впервые обнародованы и напечатаны, и что они написаны не древними эллинами и латинами, то не мне следует доказывать этот естественный с эволюционной точки зрения .факт, а тем, кто, отодвигая эти произведения в глубокую древность, пытается поддержать противоестественную теорию культурных катастроф в эволюции человеческого рода, который на деле является лишь одним из биологических деятелей современной эры жизни земного шара, и развивается также последовательно, как и чисто стихийные факторы. Вот, например, хоть по истории астрономии. Что мы теперь читаем?
Ассириологи нам говорят, что еще за несколько тысячелетий до начала нашей эры в Месопотамии существовал юлианский календарь с годом в 365¼ дней, и потому выходит, что Спаситель человеческого рода (Созиген по-гречески)1 был круглый невежда в истории своей науки, когда вновь открывал этот календарь при Юлии (а по нашей хронологии при Юлиане) Цезаре.
Классики утверждают, что еще за две тысячи лет до папы Григория некий греческий Рыцарь (Chevalier—по-французски, Гиппарх — по-гречески)2 уже знал григорианский календарь, а Председатель Вонючего Собрания (Пифагор по-гречески),3 около Афин не только открыл известную геометрическую теорему, задававшуюся на магистерских экзаменах даже в конце средних веков, но и учил о шаровидности Земли, а Возлюбленно-Сильный-Философ (Эратосфен по-гречески)4 определил и окружность земного шара меридиональным измерением в Египте тоже еще за две тысячи лет до того, как Колумб догадался проверить этот древний-древний вывод морским путешествием.
1 От Σώζω (Созо) — спасаю и γένος (генос) — человеческий род.
2 От ΐππος (гиппос) — конь и άρχων (архон) — вождь.
3 От πύθω (пюто, или пифо) — воняю, гнию, откуда латинское puteo и русское пуф, и от άγορέω (агорео) — собираю. Точно также и знаменитая древняя пророчица Пифия в переводе на русский язык значит Вонючка, как думают оттого, что в том месте из земли выделялась вонючие газы.
4 От έρατός (эратос) — возлюбленный и σθένος (сфенос) — сильный.
А в доказательство полной праздности новейших открытий те же эллинисты уведомляют нас, что Наилучший Самосский Вождь (Аристарх Самосский по-гречески) открыл движение Земли и других планет кругом Солнца тоже еще за две тысячи лет до Коперника!
Но разве это хоть сколько-нибудь правдоподобно? Так что же удивительного в том, если мне теперь приходится доказывать в семитомном исследовании, что и Наилучший Самосский Вождь, и Возлюбленно-Сильный Философ, и Древне-Греческий Рыцарь, и даже сам Председатель Вонючего Собрания, являются на деле только длинными утренними тенями, отброшенными восходящим Солнцем современной науки на фон далеких веков от тех самых великих мыслителей и исследователей Эпохи Возрождения, чьими давними предшественниками их считают до сих пор?
С этой точки зрения и самый латинский язык не является, как я уже показывал, народным, естественным предшественником итальянского, но, наоборот, носит признаки искусственного международного жаргона.
Я уже показывал в III томе, что не итальянский язык произошел от латинского, но сам латинский выработался из итальянского под влиянием греческой литературы, и никогда не употреблялся народом, а только образованными слоями населения, как свой специальный культурный и письменный язык и, может быть, не ранее основания Латпно-эллино-египетской империи Констанция Хлора.
К этому же времени, благодаря обратным действиям итальянского языка на греческий, должно относится и появление в последнем определенного члена, которого прежде в нем не было, как показывает присутствие во всех его существительных и прилагательных именах специальных падежных окончаний, аналогичных русским, совершенно излишних при наличности определительного члена. Этим же влиянием латинской культуры может быть объяснено появление определенного члена и в немецком языке и в балканско-славянских, на ряду с падежными окончаниями. Но в них этот интеллигентский латинизированный литературный язык успел спуститься до низов населения и теперь сделался общенародным.