Н.А.Морозов / «Христос». 3 книга. / ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЕВАНГЕЛЬСКИЙ ХРИСТОС

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЕВАНГЕЛЬСКИЙ ХРИСТОС
ХРИСТИАНСКИЕ АППЕРЦЕПЦИИ ЛИЧНОСТИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ОСНОВАТЕЛЯ ХРИСТИАНСКОГО БОГОСЛУЖЕНИЯ И ПЕРВЫЕ ПОПЫТКИ СЕНТИМЕНТАЛЬНОГО РОМАНА

Рис. 63. Врач Иисус исцеляет слепого. Евангельский рассказ в апперцепции современного художника. Из книги Les saints évangiles, aves les dessins de M. Bida

ГЛАВА I.
РЕАЛЬНОЕ И ПРИЗРАЧНОЕ В НАШИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ О СЕБЕ И О ДРУГИХ.

Кто из нас не интересовался в свое время теми удивительными воздействиями врачей психо-терапевтов на пациентов, поддающихся,— как принято говорить,—«внушению».

Вот, например, к такому врачу приводят шестнадцати­летнюю образованную девушку, страдающую контрактурой шеи, голова которой целых полгода была плотно прижата судорогой к левому плечу. Врач усыпляет ее, прося пристально смотреть на его ланцетный футляр, который он держит над ее лбом на расстоянии локтя длины.¹ Веки ее после нескольких минут закрываются с дрожанием, таким характерным при переходе к гипнотическому состоянию, и, когда оно устанавливается, он щекочет слегка кожу на противоположной части шеи, чтобы вызвать действие соответственных мускулов. Ее шея разгибается свободно. Он будит ее легким толчком, и она просыпается совершенно здоровой.

Это чудо, теперь—не чудо... А что бы сказали евангелисты, еслиб его сделал их «Христос»?

Вот другая девушка, потерявшая зрение после того, как ее ударило по голове упавшее бревно... Она начинает снова хорошо видеть после нескольких сеансов у врача психо-терапевта.

Вот «глухая (будто бы) от рождения» девятилетняя девочка после нескольких сеансов поддается гипнозу и вдруг начинает слышать одну или две средние октавы музыкальных звуков и получает возможность речи.²

Так почему же считать чудом это же самое, если его сделал: евангельский учитель? Ведь гипноз практиковался с давних пор.

Вот мать многочисленного семейства, после того, как простилась с телом своей умершей подруги, уже находившейся в состоянии разложения, не может отделаться от трупного запаха, который повсюду ее преследует в продолжение года и двух месяцев, как неотвязчивый нечистый дух, присутствие которого ощущает только она одна. Врач психо-терапевт в несколько минут освобождает ее от него и внушает ей, что она наслаждается самыми лучшими благовониями.³ И она все это чувствует много дней потом... Но ведь это даже больше того, что делал евангельский маг! Он только изгонял нечистых (т. е. вонючих)⁴ духов, а не делал их при этом благовонными!

¹ Preier. Observations on the nature and treatment of certain forms of paralysis. 1855, p. 240.

²Monthly Journal of Medical Science. July 1853.

³Там же, стр. 212.

⁴По-гречески πνεύ̃ματα άχαθάρτα—вонючие, поганые воздухи, газы.

Если такого рода галлюцинации появляются у неинтеллигентного человека, то никакие старания убедить его в их нереальности не приводят даже и теперь ни к чему. Он продолжает упорно стоять на своей точке зрения, убежденный, что над ним смеются или его желают обмануть, когда говорят противное, хотя бы его ощущения и были слишком неправдоподобны. Это особенно бывает с обманами зрения в роде того, какой рассказан в евангелии об Иисусе, ходящем по водам (хотя бы сам рассказ и был навеян астрологическим созерцанием месяца, плывущего по созвездию Рыб).

Пусть, например, опытный психо-экспериментатор внушит малоинтеллигентному слабовольному субъекту, что он, очнувшись, увидит своего знакомого носящимся по воздуху. Он с удивле­нием будет смотреть, как тот перелетает с места на место, и ни за что не поверит, что тот сидит все время на диване и что другие этого не замечают. Точно то же бывает и при слуховых галлюцинациях, которые в слабом виде бывают нередко у каждого из нас, когда, например, нам послышится, что нас зовут но имени. А у некоторых людей это бывает очень ярко.

Рис. 64. Девочка, слушающая неслыши­мые другими речи. По снимку, сделанному в Salpèrière. Из книги P. Regnard: Sorcellerie, Magnètisme, Morphinisme. 1887.

«Я часто слышу голоса,—говорил один образованный и во всем остальном здоровый пациент д-ру Леру.—Как они образуются, я не знаю, но они для меня настолько же отчетливы, как и ваш собственный голос. И если я должен верить в действительность ваших слов, то должен верить в действительность и тех, которые доходят до моего слуха неизвестно откуда». А вот и рисунок, исполненный по фотографическому снимку, девушки, слу­шающей такие же несуществующие речи (рис. 64).

Все эти обманы зрения, слуха, вкуса, обоняния и часто даже осязания могут быть, мне кажется, объяснены только тем, что сознающая область нашего мозга получает свои впечатления не непосредственно от органов чувств, а всегда через передатчика, который может ее и обманывать. А так как впечатления идут по нервам прямо в серое вещество головного мозга, то оно и есть неощутимый передатчик в сознающую область мозга всего, что, оно не делает помимо нее путем рефлексов, подсознательно. Но где же эта сознающая область, которую можно и обманывать? В науке это еще не решено, но, мне кажется, путем исключения всего остального можно убедиться, что она—в мозжечке.

Я признаю, конечно, от начала до конца все, что говорится в современной рефлексологии, так как еще гимназистом зачитывался книгой Сеченова: «Рефлексы головного мозга» и следил, поскольку жизнь давала возможность, за всем, что делалось потом по установлению мозговой топографии для различных рефлективных действий. Все, что я здесь говорю нового, это лишь то, что ни один рефлекс не будет нами сознан и ни одно действие не будет у нас произвольным, пока не даст ответвлений из коры мозговых полушарий в мозжечок, как единственную область нашего ясною сознания, а с ним и произвольных действий. И это мое мнение не противоречит экспериментальным данным и лишь одно анатомически объясняет обманы нашего сознания и приводит психологию и психотерапевтику в связь с анатомией и физиологией головного мозга.

Вот что говорит нам современная наука об устройстве и деятельности нашего мозга. В спинном и продолговатом мозгу человека и позвоночных животных серое активное вещество с нейронами расположено внутри белого вещества, состоящего, главным образом, из проводящих токи нервных волокон, напоминающих телефонные провода. Среди этих белых проводов мы находим здесь только отдельные узловые соединения серого вещества, содержащие группы нервных клеточек, функционирующих как рефлекторные центры, т. е. вызывающих непроизвольные защитительные действия при раздражении того или другого места тела.

А в мозжечке и в полушариях большого мозга серое актив­ное вещество расположено не только в виде внутренних узловых, групп, но и в виде обильного слоя (табл. XXXII, фиг. 2) на поверхности белого вещества, наполняющего почти всю внутренность обоих этих органов и состоящего из множества белых нервных проводов, перекрещивающихся в полушариях по всевозможным направлениям и соединяющих различные отделы клеточек (рис. 65), наполняющих серую кору и малого, и большого мозга в огромных количествах, никак не менее пяти миллионов в поверхност­ном слое одних мозговых полушарий.

ТАБЛИЦА XXXII.
Головной мозг человека.

Фиг. 1. Голова и шея в разрезе спереди назад.	Фиг. 3. Большой мозг сверху.
Фиг. 2. Головной мозг внутри черепа в вертикальном разрезе справа налево.	Фиг. 4. Головной мозг снизу.

Рис. 65. Пирамидальные клетки коры мозговых полушарий человека (из области локализации обонятельных ощущений, при сильном увеличении под микроскопом).

Рис.66. Нейрон головного мозга с протоплазматическими отростками и с цилиндрическим длинным отростком а.

Каждая из этих нервных клеток (нейронов) является очень сложным образованием. Она представляет собою микроскопическое скопление протоплазматического вещества, напоминающего своим видом амебу и пустившего, как она, в различные стороны протоплазматические отростки—дендриты, напоминающие своим видом древесные корешки, а своими функциями—перекидные проволочки телефонисток, соединяющих по мере нужды между собою то те, то другие кнопки телефонного зала, тогда как сама клетка походит более всего на заряженную кнопку этой залы. Только один из ее отростков выделяется из среды других своей длиной, толщиной, волокнистым строением и ветвистостью и потому носит особое название цилиндрического отростка (аксона, рис. 66). А внутри протоплазматического нейронного тельца находится еще ядро и внутри ядра ядрышко, и все это окружено микроскопическими зернышками, разбросанными в сети волоконцев (фибоиллей), распространяющихся и в отростки.

У низших животных, в роде насекомых, дендриты одних нейронов, повидимому, непрерывно переходят в дендриты других, обусловливая этим прирожденные рефлексы, а у высших животных обыкновенно наблюдается лишь контакт, что дает возможность и разъединения, т. е. образования разнообразных, новых индивидуальных рефлексов, в зависимости от упражнения.

Всякое нервное волокно, идущее от наружных частей тела к головному или спинному мозгу, или наоборот, имеет свою изолирующую оболочку, которая в мозгу замещается основной тканью (невралгией), выполняющей все промежутки между нервными волокнами. В конце концов такое волокно соединяется с цилиндрическим отростком какого-либо нейрона, при чем всегда получаются два типа проводов: в одних случаях, когда цилиндрический отросток направлен к мозговой коре, ток по нерву идет от периферии внутрь, и такие нервы называются восходящими, приносящими впечатление, а в других случаях, когда цилиндрический отросток направлен от коры мозга, получаются нисходящие нервы, приводящие в движение или вообще в действие соответствующие органы тела. Но для того, чтобы долж­ное действие следовало тотчас после впечатления, с каждым таким нейроном соединены контактом боковые отростки (коллатерали) особого ассоциативного нейрона, создающие таким способом сложную цепь. Такими соединительными нейронами, без продолжения цилиндрических отростков на периферию тела, особенно богат самый наружный слой мозговой коры, в сером веществе которого различают обыкновенно шесть слоев:

1) невроглиальный слой, бедный нейронами, но изобилующий сочетательными волоконцами, лежащими на самой поверхности,

2) слой малых пирамидальных нейронов,

3) слой больших пирамидальных нейронов,

4) слой зерен,

5) слой многоугольных нервных клеток и

6) слой веретенообразных клеточек.

Но кроме мозговой коры нейроны-посредники, устанавливающие многообразные связи между восходящими и нисходящими нервными волокнами, имеются и во всех местных скоплениях серого вещества и в—подкорковых областях головного мозга. Оставив их пока без внимания, я отмечу только, что различные рефлексы, как прирожденные, неискоренимые, так и условные, приобретаемые в течение жизни опытом и упражнением и ослабевающие без них, все локализированы в коре мозговых полушарий в совершенно определенных областях. Особенно важными для их определения являются две самые глубокие борозды наших мозговых полушарий: Сильвиева борозда, идущая под виском над ухом спереди назад (рис. 67 под Hyp.), и Роландова борозда, идущая от средины теменной части мозга по направлению к уху, сверху вниз (рис. 67 под M. inf.). Прямо под Сильвиевой бороздой расположены ассоциативные словесные нейроны, соединяющие у нас наблюдаемые нашими внешними чувствами предметы (и вытекающие благодаря им обобщенные понятия) с их словесными символами (рис. 67, Sur. v.), и потому всякая болезнь или поражение этой области сопровождается забвением разговора: человек прекрасно слышит всякие звуки и всякий разговор, но он становится для него таким же непонятным, как и журчанье ручейка. А читать и писать он еще может.— Почему?—Очень просто. Нейроны, связующие зрительные символы с предметами, находятся не здесь, а на верхней стороне Сильвиевой борозды, в самом ее конце. А потому и человек, привыкший читать молча, обходится при чтении без нижней стороны этой борозды. Она для него уже не нужна; нужна лишь задняя ее часть (Сес. v.). А поражение письменной области сопровождается у него только потерей памяти на значение букв: человек их прекрасно видит, он и говорит, но сразу забыл, что значат буквы алфавита. Отсюда видно, как велика разница многочитающего человека с безграмотным: у него вызвана к ассоциативной работе мысли делая новая область мозга.

Рис. 67. Локализации некоторых рефлекторных центров в полушариях головного мозга человека. Заштрихованные области: Sur. v. (Surditas verbalis)—место, при поражении которого появляется словесная глухота: человек не теряет слуха, но перестает различать значение слов. Cec. v. (Caecitas verbalis)—место, при поражении которого человек грамотный теряет способность различать значение букв, хотя и хорошо их видит. Aph. (Aphasia)—место, при поражении которого человек теряет способность говорить, хотя и может делать всякие движения голосовыми органами и произносить нечленораздельные звуки. Agr. (Agraphia)—место, при поражении которого человек теряет способность фонетического письма, хотя и может чертить и рисовать. Области в ободках без тушовки. Hyp. (Hypoglossus)—место, при поражении которого человек теряет способность двигать языком (говорить и жевать). M. s. (Membra superiora)—потеря движения рук. M. inf. (Membra inferiora)—то же относительно ног. O. c.—то же относительно глаз. Сверху вниз от M. inf.  идет Роландова борозда. Слева направо (под Hyp.) идет Сильвиева борозда. 1, 2, 3 F.—три лобные извилины; 1, 2, 3 Т.—три височные; 1, 2, 3 0. с.—три затылочные извилины. В лобных извилинах—образование сложных, координированных рефлексов.

А вот и еще местечко, близко относящееся к словесности, на средней верхней части Сильвиевой борозды, обозначенное у нас на рисунке через Aph. (т. е. Aphasia). Тут расположены ассоциативные нейроны, проводящие у нас своими протоплазматическими отростками импульсивные пути от привычных нам мыслей и слов к мускулам ротовой полости, с помощью которой мы можем воспроизводить нх сами. При поражении или болезни этого места человек не в силах ничего сказать, хотя и может жевать и делать всякие движения языком, и понимает все. Но, как он ни пытается произнести какое-нибудь слово, ничего у него не выходит, кроме мычания.

Таково огромное значение обоих наружных краев Сильвиевой борозды для человека: в ее соединительных нейронах и их деятельности главное отличие человека от бессловесных животных.

Не менее интересны окраины и Роландовой борозды, идущей от теменной части мозга вниз к уху. При поражении ее верхней части уничтожаются нейроны, с помощью которых мы даем импульсы ногам двигаться так или иначе, или прямо предоставляем этой области распоряжаться всей нашей походкой в то время, как наше внимание занято на ходу чем-нибудь другим. Ниже этой части находятся нейроны, дающие импульсы рукам делать какую-нибудь работу, хотя бы и бессознательно для нас, как это бывает при однообразных механических движениях рук. Еще ниже расположены нейроны, двигающие мускулами нашего лица, а в самом низу—заведующие движениями нашего языка и челюстей. Все это и показано в объяснительных примечаниях на рис. 67.

Когда на сетчатке нашего глаза вырисовывается, как в камере-обскуре, какое-нибудь световое изображение, ее нервы передают его через коленчатое ядро, находящееся внизу Большого мозга, в его затылочную часть, к находящейся там Клювовидной борозде (рис. 67, О. с. и ниже очерченной области). Повреждение сторон ее прекращает рефлексы на зрительные впечатления, так что собака, у которой вырезана эта область, «забывает», как надо обходить встречающиеся препятствия, и, несмотря на целость глаз, бежит прямо на преграды или падает в обрыв. А человек, хотя и не признает себя слепым и говорит, что видит все, но указывает рукой светящиеся предметы не там, где они находятся, падает в ямы и натыкается днем на все.

Отсюда зрительные импульсы направляются по соответствую­щим проводам к передней части четыреххолмия на нижней стороне мозга, где находятся центры, движущие посредством соответствующих нервных проводов глаза для лучшего рассмотрения предметов. А по другим проводам оттуда же идут импульсы и в лобные извилины мозга, где зрительные впечатления ассоциируются со слуховыми, направляющимися от Сильвиевой борозды; с обонятельными, идущими из обонятельной области у крючковидной извилины близ переднего конца той же Сильвиевой борозды; со вкусовыми, идущими от вкусовой области над средней частью Сильвиевой борозды, и с осязательными, приходящими от осязательной области с обоих краев всей Роландовой борозды, и т. д. Значит, лобная область мозговых полушарий является источником всех наших сложных рефлексов на разнообразные воздействия окружающей природы. Но и она, как мы видим, есть лишь сложный механизм для взаимодействия нашего тела с окружающим его миром. Искусственные раздражения всех описанных областей производят лишь непроизвольные, т. е. рефлективные движения соответственных им органов тела.

Проявляющаяся при этом движущая сила очень сходна с электромагнитною, и на свежих трупах может быть заменена последнею, хотя труп от этого и не делается сознательным, несмотря на любые движения, вызываемые у него электриче­ским током, направляемым на соответствующие локализационные области.

Вот почему современные физиологи и стараются объяснить токи нервной энергии в нашем теле ионизацией нервного вещества, с чем нельзя не согласиться, за исключением того, что эта ионизация, т. е. распадение белковых молекул на катионы и анионы, сама и является причиной нашей жизненной деятельности. Ведь и всякий суп, который подают нам посоленным за обедом, и всякий другой слабый раствор минеральных солей ионизирован почти нацело по отношению к этим солям, но никакой электродвижущей силы в нем от этого не возникает. Так не может быть ее и в нейронах от одной только ионизации их вещества. Ионизация открывает лишь путь для электрической энергии, а идти по этому пути и приводить что-либо в действие могут лишь .ее однородные элементарные заряды, выделяемые не повсеместно, а в каком-либо определенном пункте и направлении соответствующими аккумуляторами, которые обыкновенно имеют пластинчатое строение, в роде вольтового столба.

И вот под полушариями большого мозга мы и имеем действительно нечто подобное—мозжечок. В нем нет никаких определенных рефлективных локализаций, кроме функции заведывания подвижной стабилизацией нашего тела, не требующей такого сложного органа и локализирующейся, сверх того, в лобных долях большого мозга, но важность его значения для нашей жизни обнаруживается уже одним его сложным строением и особенно защищенным положением. А если мозжечок является, действительно, аккумулятором и родником нервной энергии, то удаление его должно сопровождаться полной потерей всякой инициативы и всякой трудоспособности, хотя бы кровообращение, дыхание и остальные физиологические процессы, как возбуждаемые центрами симпатической системы, и продолжали еще существовать. И это, в самом деле, обнаруживают все опыты его удаления у животных.

Здесь же может быть центр и того, что мы называем нашей сознательной жизнью. Я знаю, что некоторые из современных физиологов не любят слова сознание, сводя все на рефлексы и совершенно отвергая психологию, как не основанную на опыте, а исключительно самонаблюдательную область человеческой пытливости. Но ведь и астрономия только наблюдательная, а не опытная дисциплина, и однако же она не напрасно считается одной из самых точных наук. Значит, и за самонаблюдением мы не можем отвергать прав на научное применение, а потому и все, что я здесь говорю, есть лишь попытка согласовать опытную рефлексологию с наблюдательной психологией, предоставив первой весь большой мозг и отведя последнюю исключительно в мозжечок, как главную область выработки той жизненной, активной энергии, которая заряжает собою, отчасти через ионизированные провода и отчасти путем индукции через непроводящую среду, все тело высших живых существ и с уничтожением которой остается вместо сознающего себя в самонаблюдающего разумного существа одна беспамятная, а потому лишенная самосознания и работающая пока лишь по инерции, сложная машина, не проявляющая никакой внутренней инициативы в действии, потому что исчез ее первоисточник.

Я здесь нарочно употребил слово «беспамятная машина». Ведь память есть атрибут всякого самосознания, в ней прошлое комбинируется с настоящим. Она не проникает в будущее и потому к трем координатам нашего пространственного мира она прибавляет лишь половину четвертой координаты, характеризующей жизнь этого мира до настоящего момента, но основанное на ней мышление отчасти проникает и в будущее.

Мозжечок с этой точки зрения должен быть также и органом воспоминания, заставляющим, вновь появляться из локализационных областей большого мозга отложившиеся там и постепенно угасающие следы важнейших минувших впечатлений, доходивших когда-либо из них до мозжечка. А если этого не было или почти не было, как, например, когда человек действовал в сильном опьянении, или под влиянием какого-либо другого наркоза или, наконец, в гипнотическом состоянии, при чем проводящие пути к мозжечку были сильно или совсем заторможены, то у нас не могут произойти и воспоминания; а при неполном заторможении, когда еще оставались следы самосознания, тогда и воспоминания после прихода к полному сознанию проявятся очень смутно.

Только этим способом, мне кажется, и можно согласовать опытную рефлексологию с самонаблюдательной психологией, а особенно—понять происхождение зрительных и звуковых галлюцинаций и других обманов чувств. Надо только строго отличать самосознание от интеллекта, так как первое может быть совершенно ясно и у маломыслящего и малознающего человека, и в детском возрасте оно не меньше, чем во взрослом состоянии. Мыслит, т. е. вечно комбинирует (конечно, чисто механически и всевозможными перекрестками) разнообразные современные и бывшие впечатления только лобная, часть поверхности полушарий большого мозга и при ее заболевании у человека появляется слабоумие. Но только удачные комбинации доводит она до нашего сознания, что и дает нам (или нашему мозжечку) иллюзию нашего сознательного творчества, а на самом деле творческая работа бывает всегда подсознательного происхождения, т:-е. приходит в область нашего ясного сознания из тьмы мозговых полушарий в уже готовом виде.

Всякий процесс сознательного сосредоточения мысли на чем-нибудь определенном заключается в заторможении всех путей, идущих к лобной области, от посторонних для данной работы локализаций иных отделов мозга и в расторможении всех тех путей, которые могут придти на помощь предмету нашего обдумывания. Но кто же тут растормаживает и кто затормаживает? И вот, путем исключения всего остального, мы опять подходим к мозжечку. Значит, это орган и нашего внимания, способствующий мышлению, но не активный в нем участник. Это только распорядитель, лишь указывающий фактическим работникам мысли в извилинах лобной части большого мозга общий характер желаемой ими работы. Он дает, например, тему для литературного произведения, но не лично исполняет ее. Ее делают, помимо его участия, ассоциационные нейроны и предлагают ему лишь свой готовый продукт.

Если отростки ассоциативных нейронов легко подвижны, то продукт мышления выйдет оригинальным, а если они прочно соединились по каким-либо путям, то и мышление пойдет по привычной колее и потеряет самобытность; если в какой-нибудь области правильная деятельность нейронов расстроилась, то начнется бред сумасшедшего, а при простом наблюдении внешнего мира вместо реальных впечатлений появятся извращенные, называемые обманами чувств.

Но это же самое может быть произведено и без болезни нейронов лобной части головного мозга, а заторможением у слабовольных или утомленных лиц тех или иных из проводящих к ним путей чужою волей, посредством отданных приказаний.

Особенно эффектными являются коллективные галлюцинации, о которых тоже рассказывается в евангелиях. Только для вызова их приходится прибегать, повидимому, всегда или к действию специальных летучих наркотических веществ, или к влиянию особого рода монотонных звуков, при чем аудитория, конечно, не может быть настолько обширной, чтобы те или другие звуки не могли охватывать ее всю.

Научно убедиться в нереальности таких представлений легко посредством кинематографирования, при чем на ленте, конечно, отпечатывается только реальное. Это впервые и сделали в Индии трое интеллигентных англичан, присутствовавших на представлении одного факира. Они распределили свои роли так, чтобы один записывал все, что видел, другой—все, что слышал, а третий делал один за другим моментальные фотографические снимки со всей аудитории. Записи двух первых оказались совершенно сходными со всем, что слышали и видели не только они сами, но и остальные. Все они наблюдали волшебное самоподнятие индусского мальчика на небо, по брошенной туда факиром веревке, но фотография не показала ничего, кроме смотрящей толпы, да самого факира, словно с кем-то разговаривающего с поднятой кверху головой.

Чем меньше умственно развита человеческая среда, тем более она слабовольна и склонна к подчинению чужим влияниям. Тем легче удается подготовленному продолжительной самотренировкой психо-экспериментатору вызвать в ней коллективные галлюцинации любого из органов чувств. Ранний возраст склоннее к этому, чем поздний, женщины более, чем мужчины. Вот почему древняя магия и пользовалась для своих экспериментов преимущественно мальчиками или девушками. А теперь ими пользуется психотерапевтика (рис. 68).

Рис. 68. Шесть легко подвергающихся гипнозу женщин, застывших, потеряв собственную волю, в разных позах при резком внезапном звуке. По снимку, сделанному в Salpèrière. Из книги P.Regnard: Sorcellerie, Magnètisme, Morphinisme. 1887.

Рис. 69. Загипнотизированная курица, потерявшая на время способность выйти из данного ей положения.

Рис. 70. Тропическое насекомое палочник, загипнотизированное в сидячем положении.

Рис. 71. Оно же, загипнотизированное стоящим на голове.

Таким субгестивистическим воздействиям способны подвергаться не только люди, но и животные. Так, если начертить на полу мелом белую черту и прижать к ней в продолжение нескольких минут голову курицы, так, чтобы черта служила продолжением ее носа, то курица будет считать свой нос привязанным к полу и не опомнится, пока не пройдет несколько минут (рис. 69). Мне самому приходилось, идя в лесу за ускакивающей от меня лягушкой, производить с нею подобные опыты. Как только, прыгнув, лягушка падала головой ко мне, я останавливался и, смотря ей прямо в глаза, тихонько подвигался и наклонялся к ней все ближе и ближе. В конце концов наше сближение удавалось доводить до такой степени, что рот мой совсем к ней приближался и я легко мог бы схватить ее своими губами, но я, вместо того, постепенно удалялся и возвращался к прежнему положению. Я даже тихо уходил, а она все еще продолжала сидеть, как прежде, совершенно загипнотизированная. Даже насекомые легко гипнотизируются от простого испуга (рис. 70, 71).

Внушения для совершения последующих действий легко производятся над людьми, находящимися в состоянии гипноза, и для них часто нет никакой нужды давать приказания громким голосом. Это удается и при тихом, даже и при мысленном шопоте, и время исполнения каждого приказания может быть отнесено на продолжительное время. Так, можно приказать пациенту заснуть, и он будет лежать, как мертвый, часами, до тех пор, пока его врач не придет и не прикажет ему проснуться. Для средневековой толпы это всегда было не чем иным, как воскрешением человека из мертвых, а потому и великий врач древности, мифический Асклепий (он же Эскулап), небесным символом которого, так же, как и символом христианского Спасателя, было созвездие Змиедержца,—по средневековому сказанию не только исцелял живых, но и воскрешал мертвых.

На каких свойствах человеческой души основаны все эти психические воздействия людей друг на друга? Зародыши их мы видим повсюду в окружающей нас жизни. Пусть кто-нибудь быстро скажет вам:

—Встаньте!

И вы непременно сделаете это, если не относитесь с предубеждением к сказавшему. Точно так же сделает и всякий при несложном и быстром словесном приказании, если в тоне его нет колебания, и вы ничем не предубеждены против приказавшего, и если, кроме того, у вас нет достаточно времени, чтобы самостоятельно обдумать значение внушенного вам поступка. Только в этом последнем случае вы можете его или исполнить, или нет. Значит, в нашем мозгу есть подсознательный орган, специальностью которого является исполнять данные ему приказания, независимо от того, происходят ли они от нашей собственной сознательно-волевой области мозга потенциальными сочетаниями элементов речи, неизбежно возникающими при всяком мышлении, или это сделала чужая сознательно-волевая область, которая, как более-далекая, должна была употребить для этого уже не потенциальные, мысленные, а кинетические, слышимые ухом, комбинации символов мышления—слов.

Рис. 72. Девушка, застывшая в мостообразном виде в припадке истеро-эпилепсии с потерей сознания. Евангельская «одержимая злым духом» По снимку, сделанному в Salpèrière. Из книги P.Regnard: Sorcellerie, Magnètisme, Morphinisme. 1887.

В гипнотическом состоянии, когда нервы, идущие из органа вашей активной воли и решений,—по моему представлению, мозжечка,—временно заторможены, остаются только непосредственные рефлективные связи между органом вашего слуха и серой корой полушарий большого мозга, а потому и действия ваши совершаются подсознательно, без ведома мозжечка. То же самое происходит и при истеро-эпилептических припадках (рис. 72).

Все это непосредственно подводит нас к вопросу о сущности нашего сознания. Что такое с психологической точки зрения наше мыслящее, чувствующее и сознательное «я»?

Есть ли это нечто единое, неделимое, или это—единство во множестве, т. е. миллионы подсознательных «я» в нашем мозгу повторяют каждое психическое движение друг друга, подобно тому, как это делают камертоны, настроенные в унисон, начиная издавать тот же самый музыкальный тон, как только приведен в вибрацию одни из них?

Повидимому, это так. Основными элементами всего существующего в природе являются первичные атомы всенаполняющей мировой среды. Но если мы спросим, что же они такое, то не будем в состоянии ответить ничего другого, как то, что это отдельные, невообразимо малые сгущения или разрежения чего-то единого, непрерывного, вездесущего, всенаполняющего и бесконечного, того, что современная реалистическая наука называет пространством, а средневековая мистическая мысль определяла как вездесущего и всенаполняющего «творца неба и земли, всего видимого и невидимого», ошибочно наделяя его сознанием, подобным человеческому. Здесь древняя теология и современная наука сходятся в некоторых определениях, как только мы придем к убеждению, что наше трехмерное пространство есть основная сущность, а не пустота, потому что пустота, т. е. ничто, не может иметь никакого протяжения или измерения. Абсолютный нуль не имеет даже и зародыша какой-либо меры.

Таким образом, трехмерное всенаполняющее сплошное и вездесущее пространство есть основание не только древнего, но и современного научного мышления. Но оно неоднородно. В нем, без разрыва сплошности, существуют сгущения, как положительные элементы жизни, и разрежения, как ее отрицательные элементы, то сдвигающиеся друг с другом, то отодвигающиеся друг от друга, и называемые первичными атомами всякой жизни во Вселенной. Через них все в ней творится и изменяется, и в этом смысле, хотя и с оговоркой, их можно признать аналогичными средневековому богу-сыну, рожденному пространством прежде всех веков, несотворенному, единосущному со своим отцом,—пространством, в котором все произошло через него. Но этот «сын пространства» уже не единичен, а только тожествен сам с собой в своих бесчисленных повторениях в своем отце, а потому сейчас же возникает и другой философские вопрос: «Не повторяется ли он также и во времени, или он имеет по нему сплошное протяжение?». Другими словами: протягиваются ли атомы, как бесконечные сплошные нити, в глубину прошлого и будущего, по шкале веков, или они прерывисты в нем, т.-е исчезают и вновь возрождаются, будучи прерывисты во времени, как в пространстве? Наука до сих пор смотрела на атомы мировой энергии исключительно с первой точки зрения. Но обоснована ли эта идея? Мне кажется, что нет, и что все существующее в нашем сознании, т. е. вся наша Вселенная, а в ней и каждый атом в одно и то же время и непрерывны, и кинематографичны. С этой последней точки зрения, первичный атом, как основной элемент всего живущего в пространстве и времени, от кристалла до человека,—не может считаться резко отграниченным от окружающего пространства, т. е. имеющим какую-то поверхность.

Ведь наше представление о поверхности физических тел—чисто оптическое. Только зрительными областями нашего мозга мы можем представлять себе поверхности физических тел или, вернее, физических процессов в их замкнутом виде. Осязание является здесь лишь вспомогательным фактором. Оно указывает нам лишь границы трехмерного пространства, доступного передвижению органов нашего тела. В тех случаях, когда эта граница проницаема, в роде раздела между водой и воздухом, оно нам не указывает ее, а, между тем, для глаза эта граница еще доступна, как предел области, проницаемой для тех или иных световых колебаний.

С такой точки зрения и первичный атом, рисующийся в нашем сознании каким-то обособлением в бесконечной трех­мерности, является в ней на деле не омертвелым, вечно неизменным посторонним включением, а вечно переменчивым, как волна, и подобно ей ритмически переходящим из сгущения в разреже­ние и наоборот, без резкой границы с порождающим ею мировым протяжением.

Я представлю это для ясности на самой простой для нашего воображения схеме, ничуть не настаивая на том, что и в самой вселенной все так же просто, как и в ней.

Рис 73. Динамическая двойственность пространственной непрерывности. А.—Линейное нацепление волн. Области сгущения ритмически переходят в области разрежения и наоборот.      В.—Двумерное чередование сгущений рит­ми­чески переходящих в разрежения, и наоборот (двумерное волнение). Представив ряд таких слоев, наложенных друг на друга так, чтобы упругие сгущения одного приходились против разрежения другого, получим картину трехмерного упруго-волнующегося пространства, при чем как сгущения этого пространства (атомы), так и разрежения (анти­атомы) будут переходить друг в друга.

Вообразим себе сначала пространство одномерным, в виде столба слипшихся между собою черных и белых гуттаперчевых кубиков, и пусть черные кубики будут сдавлены белыми во всем столбе, а затем эта анормально сдавливающая сила внезапно исчезнет (рис. 73, А). Тогда черные кубики, благодаря своей упругости, раздвинутся и по инерции, в свою очередь, сдавят белые, и весь столб будет представлять собою линию вечных упругих волнообразных колебаний, если только он будет бесконечен и в его элементах (кубиках) не будет внутреннего трения. И эти сгущения и разрежения могут возникать не только в тех же самых местах, но и двигаться по столбу, как волны. Идя далее, мы можем перейти и к сплошному слою, в котором бес­численность наших столбиков спая­лась друг с другом так, что черные области одного чередуются с белыми другого, как на шахматной доске (рис. 73, В). Пусть черные части В опять будут областями сгущения, а белые—областями разрежения составляющей их слоевой среды и не резко отграничены друг от друга, а постепенно и упруго переходят одни в другие, как на нашей схеме. Тогда, сделавшись свободными, эти области будут бесконечно переходить одна в другую, по двум, перпендикулярным друг к другу, измерениям этого слоя, если ему нигде не будет границ.

Возьмем теперь и третий случай. Наложим бесчисленность таких слоев одни на другой так, чтобы сгущение одного слоя приходилось на разрежение другого, что легко сделать созерцательно и на нашей схеме. Тогда и без объяснения станет понятно, что очередные области сгущения и разрежения здесь будут переходить волнообразно одни в другие по трем, независимым друг от друга, направлениям, давая этим яркую картину вечно волнующегося трехмерного протяжения, как бы живущего своей внутренней жизнью.

Здесь каждое сгущение, т. е. каждый первичный атом не вечно существует, а возрождается с каждым новым мгновением, а в промежутки даже переходит в отрицательное состояние, т. е. в анти-атом. Промежуток от одного возникновения атома до другого его возникновения будет естественная единица вселенского времени. Неизбежность его нового появления в том же виде проявится как закон сохранения его массы и энергии, но из этой схемы мы не получили бы еще возможности той разнообразной творческой жизни атомов, какую мы наблюдаем во вселенной, если бы первичные атомы возникали и исчезали в тех же самых взаимных отношениях, как и прежде. Для того, чтобы объяснить себе разнообразие явлений, существующих в природе, а с нею и в нашем сознании, необходимо представить, что кроме этих элементарных первично атомных сгущений и разрежений существуют еще другие более обширные области сгущений и разрежений, включающие в себе известные коллективы первичных сгущений и разрежений, подобно тому, как в десятичной системе объемов каждый кубический метр заключает в себе тысячу кубических дециметров, и каждый кубический дециметр тысячу кубических сантиметров и т. д. Тогда, после своего перехода в отрицательное состояние, каждый первичный атом уже не будет возрождаться на прежнем расстоянии от всех своих шести ближайших соседей, а на больших или меньших расстояниях от них, судя по тому—разрежается или сгущается весь пространственный коллектив в этой области. Таким образом, получается картина многообразных вторичных сближений и разрежений. И эта картина будет достигать все большей и большей сложности, а сближения и разрежения—все большего и большего разнообразия, в зависимости от того, сколько таких варьирующих объемов будут включены одни в другие, и будут ли они находиться друг к другу в соизмеримых объемных отношениях, или даже, может быть, и в несоизмеримых. Кроме того, необходимо принять во внимание и то, что области сгущения и разрежения должны быть разнообразно ориентированы, так как иначе было бы трудно объяснить происхождение круговых движений во Вселенной, которые, как и всякие другие поступательные движения, с этой точки зрения, могут быть только фиктивными, подобными поступательным движениям волн. Но какова бы ни была природа атома—это единственная творческая сила во вселенском протяжении, частью которого является и сам первичный атом.

Такова вершина современной естественно-научной философии, которая издали виднеется уже для нашего умственного взгляда, подобно вершине гигантской снежной горы на рассвете из-за заслоняющего ее склоны тумана, еще лежащего в долинах между ею и нами, стоящими лишь на холме у ее подножия. Она одна освещена розовыми лучами еще не взошедшего для нас солнца, мгла лежит между нами и ею, и мы еще не знаем, как до нее дойти, хотя ее и видим.

Это же было и всегда в науке: окончательный результат ее исканий часто был известен задолго ранее, чем его подробности. Так, сферическая форма земли была определена за тысячу лет до того, как удалось открыть на ней Америку и Австралию, много раньше, чем удалось объехать даже кругом Африки и, хотя бы в общих чертах, нарисовать на карте действительную форму своего собственного континента, Европы.

В наших научно-философских выводах мы неизбежно приходим к представлениям о бесконечном и нераздельном пространстве, как о все содержащей и, следовательно, все чувствующей первичной сущности; приходим к представлениям о творческом первичном атоме, этом зачатке нашего разума, бесчисленном в своих проявлениях в пространстве и времени и многообразном в своих комбинациях, и получаем представление о вечных переменах его комбинаций, о вечном его движении, как о все-оживляющем и всевдохновляющем третьем начале (άγια πνεΰ̃μα) древних алхимиков и философов. Эту «божественную троицу Вселенной» увидела человеческая мысль еще в то время, когда наука была одета в мистические покровы. Она рисуется нам и теперь. А все промежуточные ступени между первичным творческим атомом и теми сложными атомами современной химии, которые тоже возрождаются при окружающих нас кос­мических условиях через каждый элементарный момент вре­мени, эти ступени еще невидимы для нашего умственного взора.

Неясно нам пока вполне и соотношение между нашим внутренним и внешним миром. Анатомия и опытная психология показывают нам, что вся бесконечная Вселенная концентрируется у нас в одном органе, который мы видим на рисунке 74 и который мы называем нашим головным мозгом. Тут заключено все, что мы знаем и чувствуем. Тут даже более того, что мы сами знаем: здесь заключен еще целый мир нашей сложной подсознательной жизни.

Мы уже видели, каковы отношения между нашим внутримозговым миром и миром окружающим, о котором дают нам разнообразные известия органы наших внешних чувств, зрение, слух, обоняние, осязание, вкус и различные, придумываемые нами, инструменты: микроскопы, телескопы, граммофоны, телеграфы, фотографические и другие науч­ные приборы.

Рис. 74. Человеческий мозг. Вид сверху.

Рис. 75. Подход нервных волокон к периферической области с возмож­ностью чисто индук­ционных воздействии.

Мы уже видели, как доходят до органа нашего ясного сознания известия о состояниях нашего собственного тела, которое является для него лишь неотделимой от него частью того же  внешнего мира, сообщающей ему кроме предыдущих и целый ряд других ощущений, каковы, например, чувства боли и наслаждения, радости и печали, бодрости и усталости и т. д.

Но так как эта область науки еще мало усвоена нашей общеобразованной публикой, то, во избежание .больших апперцепции при чтении этой главы, я изложу более популярно работу мозга.

Я уже говорил в начале этой главы, что легче всего это представить себе наглядно сравнением нашего мозга с телефонной станцией большого города. Все ее стены испещрены сериями кнопок и соединительных  проволочек, идущих от кнопки к кнопке, подобно подвижным корешкам амебовидных клеточек серого нервного вещества мозговой коры (рис. 75), и к каждой кнопке, как и к серой мозговой клеточке, идут еще извне из города длинные проволоки от воспринимающего внешние известия телефонного аппарата.

Перед каждой такой серией кнопок, соединенных с внешним миром, сидит особая телефонистка. Вот вспыхивает огонек над одной кнопкой, и она берет кончик провода; ей называют номер другого провода, с которым желают разговаривать, и она соединяет этот кончик с кончиком провода абонента и, если не интересуется разговором, тотчас же отделяет от этой замкнутой цепи двух проводов свой наушный аппарат и предоста­вляет вызвавшему разговаривать с вызванным, как они того хотят. Это будет образчик абсолютно подсознательной деятель­ности нервной системы нашего тела, когда, например, мы удер­живаем равновесие, стоя, или на ходу, и совершенно не сознаем тех сложных нервных импульсов, которые делаем для этого.

Но телефонистка, если она любопытна и болтлива, может поступить и иначе. Она может оставить цепь соединенною и с собой и передавать своим подругам, сидящим рядами у стен, все, что говорится по ее проводу, и все ее подруги будут в эти моменты жить ее впечатлениями в том же самом по­рядке, т. е. будут становиться на время как бы ее психическими двойниками, как бы одним нераздельным психическим целым с нею.

Представьте себе еще, что все эти телефонистки, сидящие у стен, никогда не выходят из своих зал и не получают никаких других впечатлений из внешнего мира, кроме передаваемых сюда по телефонам. Но они настолько любопытны и экспансивны, что каждая подслушивает и повторяет громко все, что интересно для нее, а все остальные настолько быстры в усвоении, что успевают запоминать каждое интересное для них слово. Тогда мы смело сможем сказать, что каждая телефонная зала живет во всем коллективе своих обитательниц как бы своей индивидуальной психической жизнью. Но такое непосредственное коллективное и в то же время индивидуальное сознание возможно, конечно, лишь в том случае, если различных впечатлений приходит извне, как у безмозжечковых суставчатых животных, не слишком много сразу, и наши телефонистки не перебивают без толку друг друга: иначе ничего не выйдет кроме непонятного ни для одной из них гвалта. Значит, в случае очень сложных и многочисленных телефонад извне, для приведения их в порядок и создания из этого хаоса разнообразных известий чего-либо систематического, необходимо, кроме местных отделений, еще дополнительное меньшее помещение, к которому у каждой телефонистки шел бы дополнительный провод, и она сообщала бы по нему туда лишь свои наиболее важные впечатления. Этот отдельный коллектив из известного количества обособленных телефонисток мог бы являться не только воспринимающим, но и сортирующим органом всего города в его хозяйственном и всяких остальных соотношениях с другими городами и селами.

Вот это самое; как мы уже видели, и устроено у нас в мозгу. Все его белое вещество и состоит из разнообразно-скомбинированных, как проволоки телефонной станции, белых нервных волокон, передающих в должные места его известия, приносимые нервами от всех членов нашего тела и от всех органов наших чувств. Эти провода здесь разветвляются, и часть их ответвле­ний идет к многочисленным малым пирамидальным клеточкам вещества серой коры двух полушарий большого головного мозга, всегда имеющихся у позвоночных животных, и от каждой такой клетки идут корешки во все стороны, способные то удлиняться, то сокращаться и соединяться разнообразно с такими же ответ­влениями соседних клеточек, подобно качающимся от легкого ветерка колосьям нивы, и действующие друг на друга, вероятно, не только соприкосновением, но и по способу беспроволочного телеграфа. Весь поверхностный серый корковый слой полушария головного мозга и наполнен ими, как околостенные стулья соединительных зал телефонной станции замещены телефонистками. Пирамидальные клетки, ощущающие слуховые впечатления, распределены, как мы видели, в височной части под Сильвиевой бороздой мозга; такие же клеточки, концентрирующие в себе зрительные впечатления, находятся, как мы видели, в затылочной части. Клеточки обонятельных и вкусовых ощущений, повидимому, лежат в основании мозга, вкусовые—над Сильвиевой бороздой, а клеточки осязательных впечатлений—в теменной части. Вся височно-теменная срединная часть над Сильвиевой бороздой наполнена более значительными нервными клеточками, которые распоряжаются движением различных мускулов, в лобной же части мозговой коры расположены малые пирамидальные клеточки высшей подсознательной—сортирующей деятельности.

Я говорю «подсознательной» потому, что полушария головного мозга напоминают главную залу телефонной центральной станции, куда собираются все сведения. Они здесь сортируются подсознательно, и часть распоряжений нашему телу дается также и отсюда машинально, без участия общего распорядительного органа нашего мозга. Наиболее же важная часть известий идет по специальным проводам, как мне представляется, именно в ту особую, меньшую, залу, которая называется малым мозгом ив которой, мне кажется, и сосредоточивается вся наша ясно-сознательная жизнь, т. е. сознательные распоряжения нашим телом.

Я отношу их в мозжечок по целому ряду причин. Первая причина заключается в чисто практических соображениях: высший орган сознания, как наиболее необходимый для продолжения жизни организма, не мог выработаться где-нибудь впереди или снаружи мозга, вследствие чего он приходил бы в беспомощное состояние при каждом ударе по данному месту, а непременно под достаточным прикрытием возможно больших слоев остального, менее важного, мозгового вещества. Таким, именно, и оказывается мозжечок, помещенный в самой глубине и в затылке (рис. 1 на стр. 505 Фиг. 1 Таблицы 23).

Вторая причина—анатомическая: от мозжечка идут три пары нервных ответвлений: одна пара к полушариям большого мозга, как к области подсознательной творческой мысли, дру­гая—к Варолиеву мосту и третья—к продолговатому мозгу для исполнения подсознательных распоряжений. Никакая другая самостоятельная часть мозга не снабжена такими удобными сообщениями.

Третья причина, это—экспериментально-биологические соображения. Основная область сознательной жизни должна характеризоваться тем, что ее потрясение мгновенно лишает животное сознания, а это мы и видим больше всего при ударах по затылку, сотрясающих мозжечок. Стоит воткнуть позвоночному животному хотя бы шило под дерево жизни, т. е. в пластинчатые слои белого вещества мозжечка, напоминающие пластинки аккумуляторов, как животное мгновенно парализуется.

Четвертая причина—тоже экспериментально-биологическая: при вырезании мозжечка животное перестает сознательно относиться к окружающему; оно будет способно совершать, как и всегда, рефлекторные действия: отдернет, например, ногу, когда ее уколют; оно будет способно совершать и сложные действия, например, плавать, когда его бросят в воду, т. е. так же, как и мы ходим, разговаривая с другими и не сознавая движений своих ног; оно будет жевать и глотать, когда положат ему пищу в рот, как и мы при разговорах едим бессознательно, но не узнает ее, если ее поднесут к его глазам; оно будет способно и пройти несколько шагов, но, вследствие того, что для успешного поддержания равновесия при ходьбе нужна уже некоторая доля внимания к неровностям почвы, т. е. сознательности, оно скоро упадет и не догадается, как встать.

Все это показывает, что органом нашего сознания и внимания является мозжечок, и наше сравнение его с задним распорядительным кабинетом большой телефонной станции, телефонистки которого получают важнейшие сообщения только из большой периферической залы о всем, что делается кругом, повидимому, дает правильную иллюстрацию происходящего внутри нашего мозга. Оно же объясняет и обманы нашего сознания, т. е. галлюцинации: ведь и телефонистки большой залы, получив от кого-либо приказание или сговорившись сами, могут и обманывать свой «особый кабинет», и он не будет в состоянии отличить их обмана от правильных сообщений. Это у всех нас постоянно и бывает при разговорах: если кто-нибудь быстро скажет незнакомое нам иностранное слово, то клеточки серого вещества больших полушарий почти всегда передадут его в область нашего сознания как созвучное с ним знакомое, а незнакомый звук иностранного языка сообщат как сходный с ним знакомый звук родного. Об этом я уже говорил в лингвистическом отделе.

Повидимому, в мозжечке нет никакой центральной или верховной единой клеточки, исключительно центрирующей в себе сознание, и все ядрышки важнейших клеточек его коры, подобно камертонам, настроенным в унисон, являются двойниками друг друга, многократно повторенным сознательным «я» нашей души. В них есть особая физическая сила, сходная с электромагнитной, и не будет ничего удивительного, если при очень низких температурах из них можно будет делать настоящие магниты. Даже и не соединенные друг с другом своими амебовидными отростками, отдельные пирамидальные клеточки могут индуктивно отзываться на всякое изменение потенциала друг друга, как антенны беспроволочного телеграфа, если они настроены в унисон. А главным их возбудителем может быть постоянное возникновение электро-психической энергии в пластинках того же «дерева жизни», в мозжечке.

Понятно, что для жизни и деятельности этих сознательных «я» нашей души недостаточно одной наличности их существования. Необходимо, чтобы не только «дерево жизни», но и все тело было заряжено той же энергией, близкой к электрической и происходящей, с одной стороны, от трения крови в волосных сосудах (особенно мозга), а с другой—от химической энергии дыхания, потому что, если чем-нибудь вы парализуете одну из этих деятельностей, так сознание тотчас засыпает, хотя на этот раз и не непробудно: при возобновлении их каким-либо искусственным путем оно снова возвращается, чего не будет никогда при безвозвратной порче мозжечка или продолговатого мозга над ним. Ведь и телефонные провода действуют лишь тогда, когда они заряжены из какого-нибудь центрального пункта, а мы, конечно, не могли бы сделать ни одного движения без траты нервной энергии и ее постоянного возобновления. Особенно это видно при наблюдении подсознательной деятельности сердца. Каждую секунду откуда-то из центральной нервной системы прорывается сквозь изолирующую преграду, как искра с электрической машины, разряд нервной энергии через «симпа­тическую систему нервов» в нашей груди, заставляющий сердце сократиться, и это «накопление до разряда» продолжается всю жизнь с величайшей равномерностью, пока нервная система не расстроится от каких-либо житейских невзгод. В противном случае, одновременно с общей нервностью, наступает и неравно­мерность накопления ее зарядов, и начинаются перебои сердца, продолжающиеся нередко целые годы, пока не восстановится равновесие нервной деятельности.

Итак, мозжечок есть, повидимому, и аккумулятор нервной Энергии, и орган нашего внимания. Он взвешивает все разнообразные впечатления, получаемые им от органов нашего тела через нейроны мозговых полушарий, и делает между ними выбор. Если впечатлений этих идет к нему слишком много из лобной части полушарий, где подсознательно перерабатываются все зри­тельные, слуховые и остальные, внутренние и внешние, импульсы, то он разобщает себя от целого ряда отделов, известия которых ему в этот момент не интересны. Так, при усиленном рассматри­вании чего-нибудь орган нашего внимания разобщается от обычных слуховых впечатлений; занятый слушанием чего-нибудь очень интересного, он разобщается от впечатлений, например, зуб­ной боли, а сосредоточившись на ней, он смутно воспринимает, положим, осязательные импульсы, да и все другие.

По анатомическому развитию своего органа внимания люди образованные и необразованные мало отличаются друг от друга, а потому и непосредственное ощущение своего бытия у всех людей больше зависит от состояния их кровообращения или дыхания, чем от количества знаний и от способности в мышлению, зависящему от разнообразия следов многочисленных прошлых впечатлений, сосредоточенных в сером поверхностном слое нервных клеточек лобной части мозговых полушарий. Там, повидимому, истинная кладовая наших знаний и опыта, основа нашей подсознательной мысли, внушающая мозжечку свои образы и ком­бинирующая их между собою в ассоциации идей.

В богатстве этой подсознательной деятельности главное отличие образованного человека от необразованного, и оно несравненно больше, чем обыкновенно думают. Если дикарь живет почти исключительно созерцанием окружающих изменений, звуками и запахами, доставляемыми ему внешней природой, то высокообразованный и мыслящий человек видит их только сквозь мир своих идей и потому рассматривает не только их поверхность, но и всю их глубину. Дикарь живет почти исключительно настоящим, культурный человек видит и настоящее как будто сквозь полупрозрачные изображения в своем мозгу прошлого и будущего и потому понимает смысл настоящего и получает исключительную способность предвидения будущего. Кроме того, вспоминая свое детство и раннюю юность, в продолжение которых он проходил стадию развития дикаря, он получает способ­ность понимать его психологию и сочувственно и доброжела­тельно относиться к нему, тогда как дикарь, никогда не проходивший через его стадию развития, совершенно не способен пони­мать ее и, чувствуя во всех соображениях и поступках его нечто для себя недостижимое, всегда будет относиться к нему суеверно-подозрительно и потому затаенно-недоброжелательно. В непонимании разницы между собой и дикарем была трагедия первых мыслителей, и в нем же трагедия и многих друзей человечества.

Аналогичную разницу подсознательной психики образованных и необразованных людей ясно должен понять современный культурный деятель. Лишь при этом условии человеческое общество окажется в устойчивом равновесии и будет способно без катастроф совершать свой путь в отдаленное, ясное и светлое бу­дущее. Но для этого даже и христианам, возвеличивающим «нищих духом», необходимо видеть не только достоинства, но и крупные недостатки в учении евангелистов о любви к ближнему.

Истинно образованный человек может и всегда будет любить своего необразованного ближнего, как отражение своего детства, но горе и ему, и этому ближнему, если он будет смотреть на безграмотного «как на самого себя», т. е. воображать в нем богатый подсознательный мир и, благодаря ему, такую же способность разнообразных сопоставлений и предвидения. Он может и должен любить евангельского «нищего духом» и заботиться о нем, но никогда не должен внушать ему, что «именно ему, как не искушенному познанием, принадлежит царствие небес». Царство небес, т. е. высшая степень счастья, принадлежала всегда и будет принадлежать, наоборот, только «богатому духом» и обеспечившему себя в материальной жизни, и потому настоящее эволюционное равенство лежит не в стремлении приравнять всех людей по низшему уровню, а по высшему. Но высший культурный уровень не падает подобно весеннему дождю с неба, а дается только упорным трудом всех к нему способных, а потому не может быть создан мгновенно. По отношению к духовным богатствам это ясно: они—такие богатства, которые лежат в кладовой больших полушарий человеческого мозга и которых нельзя вынуть оттуда и разделить между необразованными. По отношению же к богатствам, обеспечивающим физическое благосостояние человека, можно сказать лишь одно. Это не золото и серебро, не дорогая мебель и не вещи с длительным существованием. Это, прежде всего, тратящаяся ежедневно пища, а потом тратящаяся ежегодно одежда и после всего жилище, требующее время от времени ремонта и возобновления. Основное свойство всех реально обеспечивающих жизнь человека вещей—это указанная выше необходимость постоянного их возобновления, и она достаточно показывает, что обеспечить все население может только его собственный упорный ежедневный труд, и притом труд не однородный для всех, как мало продуктивный, а основанный на разделении занятий по способностям и склонностям к нему отдельных лиц.

Не так давно, уже во время революции, одна народная учительница сказала мне прописную в интеллигенции бывшей царской России фразу: «физический труд—непосильно тяжел, и потому для облегчения его надо заставить физически трудиться всех».

Но он тяжел только для тех, у кого от природы слабо развиты мускулы, и наоборот умственный труд еще более «непосильно тяжел» для тех, у кого слабо развиты мозговые полушария и их антенны. Сколько ежегодно начинающих учиться в школах не могут успешно довести свое ученье до конца только потому, что умственный труд для них непосильно тяжел вследствие малоемкости больших полушарий их головного мозга! В каждой гимназии старого режима рассеивалась половина учеников раньше, чем доходила до пятого класса, и притом никак не от бедности, а исключительно потому, что требуемый ум­ственный труд для них был совершенно непосилен.

Современный общественный деятель должен твердо помнить, что из всех родов труда более тяжелым для среднего человека есть именно труд умственный, и вполне работоспособным в этой области является пока лишь незначительное меньшинство. Именно потому-то его и особенно ценят. Физический же труд ценят мало именно потому, что он по силам огромному большинству населения.

Заставлять насильно малоспособного к умственному труду ребенка работать в умственной области, а малоспособного к физическому—заниматься им, это значит сделать малопроизводительным и тот, и другой. Государство должно дать каждому материальную возможность достичь вершины знания, но оно должно заранее предвидеть, что до этой вершины доберется лишь незначительное меньшинство, и потому рациональная школа, на каждой своей ступени, должна целесообразно направлять в более легкую и не менее почтенную и необходимую область физического труда тех, для кого дальнейшее обучение представляется непосильным.

Но возвратимся к предмету этой части моего изложения—к явлениям нашей подсознательной жизни, так как ясное пред­ставление ее механизма необходимо для правильного понимания некоторых чудес, приписываемых «евангельскому Христу» и дру­гим клерикальным деятелям. Главная роль в психической жизни развитого человека принадлежит не «дереву жизни», в мозжечке (как случайно назвали этот аккумулятор нервной энергии очень удачно анатомы эпохи Возрождения), а мозговой коре. «Дерево Жизни», если оно и есть зарядник нашей жизненной энергии, это—только более или менее сильная динамомашина, приводящая в движение многочисленные станки, от совершенства и числа которых зависит производительность и совершенство вырабатываемых ими продуктов.

Наши оригинальнейшие мысли кажутся нам приходящими в наше сознание неизвестно откуда и уходящими из него неизвестно куда, заменяясь все новыми и новыми, как в калейдо­скопе, только потому, что они вырабатываются не в мозжечке, этой ясной области нашего сознания, а в темпом подвальном складе полушарий нашего большого мозга.

«Дух дышит, где хочет,—говорит нам евангелист Иоанн (3,8),—присутствие его видишь, но не знаешь, откуда он при­ходит и куда идет».

А теперь мы уже знаем, что все проявления этого духа, или, по современному, вдохновения, приходят в область нашего ясного сознания из наших собственных мозговых полушарий.

Отсюда же приходят в нее,—т. е. в мозжечок,— и сны, и полусны, и грезы. Смена зрительных образов в нормальном сне бывает часто совсем без красок, как на гравюре, и это обстоятельство, повидимому, и дает нам легкую возможность отличать виденное во сне от виденного в действительности. Музыкальные звуки тоже приходят в сонное сознание только с немногими типичными обертонами, отчего нередко бывают чище, чем в действительности. Наше сознательное «я» с этой точки зрения является только коллективом сотен тысяч белковых нервных молекул, собравшихся, как почки на распустившемся весной кусте, на дереве жизни—мозжечке, в его сером веществе. И все они живут одной жизнью, одним сознанием, хотя и исключительно под ежеминутно меняющимся внушением отдельных областей большого мозга.

Пусть, например, хоть одна малая пирамидальная клетка под Сильвиевой бороздой нашего мозга получает впечатления музыкальных звуков от гангеновских волокон, находящихся под кортиевыми дугами нашей ушной улитки. Центральная белковая молекула этой клетки, под Сильвиевой бороздой, совершает от Этого последовательный ряд известных ритмических колебаний, и они немедленно передаются соседним молекулам этой области большого мозга, через окружающую их среду, подобно тому, как звук, воспроизводимый приведенным в вибрацию камертоном, немедленно воспроизводится и всеми камертонами, стоящими около него и настроенными в унисон с ним. Там эти музыкальные колебания комбинируются с отзвуками прежде слышанных музыкальных тонов и стремятся сообщить весь этот коллектив мозжечку по волокнам дерева жизни. Если это стремле­ние достаточно сильно, оно преодолеет стремление других частей большого мозга провести в мозжечок другие впечатления, и мы будем сознательно слушать музыку не как впервые слышанные Звуки, но на фоне .отзвуков всех других музык, когда-либо слышанных нами. Точно то же происходит и со всеми другими непосредственными, например, зрительными или обонятельными, впечатлениями. Поступая в мозжечок, они по дороге комбини­руются, или ассоциируются с прежними впечатлениями, локали­зированными в соответственных областях коры большого мозга и точно также передаваемыми оттуда через лобную часть в обра­ботанном виде, т. е. скомбинированными с отголосками всех прежних впечатлений, таившихся в подсознательной области коры мозговых полушарий. Таким образом, все отдельные части коркового вещества большого мозга живут всегда своей соб­ственной специальной подсознательной жизнью, сохраняющейся и тогда, когда бездействует орган, через который они получают свои впечатления от внешнего мира (когда, например, закрыт глаз или заткнуто ухо). И от всех этих областей, особенно от пирамидальных клеток лобной части нашего мозга, в которых находится, повидимому, их обще-комбинирующий подсознатель­ный аппарат мышления, идут разнообразные вести в область нашего ясного сознания в сером веществе мозжечка по ветвям дерева жизни.

Тут взвешивается нашим сознанием относительное значение этих разнообразных комбинаций впечатлений и ощущение и посылаются сознательные импульсы для того или иного действия.

Итак, мозговые полушария есть субгестивируемый, получающий и закрепляющий в себе внушения, орган, а мозжечок есть только его слушатель и исполнитель того, что кажется ему нужным. Он делает критическую оценку своих разнообразных восприятий из большого мозга и часто, дав распоряжение, уже занимается оценкой других, оттуда же полученных сообщений, а заданная им работа продолжается механически, как ходьба, на выполнение которой, раз ее начав, мы не обращаем более специального внимания, или как движения челюстей и горла во время принятия пищи за обедом.

Из всего сказанного понятно, что когда мы чем-нибудь (например, монотонными звуками) усыпили мозжечок у кого-нибудь, не усыпляя его мозговых полушарий, то роль его может исполнять и наш собственный мозжечок, передав полушариям исследуемого нами индивидуума соответственные внушения через орган его слуха, неведомо для его собственного мозжечка. И если наша воля сильнее воли объекта нашего воздействия, то это внушение останется и после того, как его собственный мозжечок пробудится от своего усыпления, т. е. когда соединительные волокна между ним и мозговыми полушариями снова сделаются активными. Понятно, что таким путем можно вводить в человеческий мозжечок и чисто призрачные представления из этих полушарий, которые покажутся его сознанию совершенно реальными. Можно и запретить мозговым полушариям передачу в мозжечок того или другого рода зрительных или слуховых впечатлений, т. е. временно усыпить посредствующие пирами­дальные тельца, как это бывает, когда какому-либо субъекту запрещают что-нибудь видеть или слышать (подобно тому, как можно запретить телефонисткам передавать в .центральный вну­тренний кабинет тот или другой род телефонных сообщений).

Итак, субгестия или внушение есть специфический результат характерных взаимодействий между малыми пирамидальными подсознательными клеточками полушарий большого человеческого мозга и клеточками сознательной деятельности мозжечка.

Чем ниже и уже умственное развитие человека, тем меньшую роль в его психической деятельности играет мозжечок и тем легче полушария его мозга должны поддаваться субгестии посторонних лиц. Вот почему во все средние века нашей эры, а также и теперь в малокультурных странах призрачное несравненно более примешивалось к реальному, чем в наши дни в высоко культурных странах.

Рассуждая о механизме нашего мышления, особенно творческого, нельзя не отметить большой аналогии действий двух полушарий нашего большого мозга с действием двух кинематографических аппаратов, проводящих через освещенное место ряд картин, то систематически подобранных в подсознательном складе наших мозговых, полушарий, то беспорядочных, судя по тому, насколько сильно возбуждено наше внимание, т. е. систематизирующая их сила. Но в чем же состоит эта сила? Мне кажется в том, чтобы настроить сознающие клеточки нашего мозжечка на определенный тон, т. е. так, чтобы они отзывались только на определенные нервно-магнетические колебания, пропуская этим из подсознательного хаоса голосов общей телефонной залы полушарий нашего мозга только определенные голоса, оставаясь глухими ко всем остальным. Оба эти кинематографические аппарата действуют то параллельно друг другу, то с временным уклонением от параллелизма, налагая разнообразные картины друг на друга, приводя их в сопоставления и оставляя при этом в темноте, т. е. вне области сознания, все свои посторонние сведения (хотя инициативная роль и принадлежит у человека обыкновенно левому полушарию).

Чем богаче и разнообразнее запас сведений, накопленных в прошлом человеком (особенно путем чтения), тем разнообразнее возможность таких независимых сопоставлений, и потому мышление человека высоко образованного богаче и разнообразнее мышления дикаря, прямо пропорционально тому, над чем в его жизни останавливалось когда-либо его сознание, так как от всего этого в коре полушарий мозга остались у него неведомые ему следы. Это мышление совершается тем быстрее, чем быстрее двигаются у человека оба кинематографические аппарата, и оно тем более способно к творчеству, т. е. оригинальному сопоставлению сходных в той или другой детали впечатлений, чем независимее друг от друга их ход. Оба аппарата имеют склонность ассоциировать свои картины однородно, т,-е. если левое полушарие выдвигает из себя один ряд прошлых впечатлений, то его же выдвигает и правое, так как оба они получали их когда-то вместе через органы внешних чувств, но по временам они начинают идти врозь, и тогда взамен воспоми­нания начинается мышление.

Но если это так, то память о длинной последовательности событий может развиваться только насчет творческого мышления, и наоборот—творческое мышление может развиваться лишь на счет памяти. В области исторических наук почти вплоть до Томаса Бокля выдвигались ученые с сильно развитой памятью и потому менее способные к разнообразным сопоставлениям своих сведений, чем в науках мыслительных, какими являлись издревле естественные и математические науки. Да это иногда бывает и теперь.

Один из моих друзей, астроном, женатый на очень начитанной историчке, недавно жаловался мне:

— Я и моя жена никогда не приходим к соглашению при всех разговорах о древней истории. Она не доверяет мышлению, как своему, так и чужому, а я не доверяю памяти, как своей, так и памяти наших предков, т. е. исторической традиции. Я живу мышлением и сопоставлением, она живет верой и памятью. От этого—целая трагедия в нашей идейной жизни: мы перестали разговаривать обо всем, кроме хозяйства и политики.

Трудность для нас разнообразных сопоставлений обусловливается, впрочем, не одной глубиной нашей веры в то, что нам передали предки, но также и односторонностью нашего среднего образованна, при крайней специализации высшего. Но выход отсюда только один—достижение разносторонности в знаниях, которую дает средняя, общеобразовательная школа, а не превращение факультетов, т. е. специальных институтов науки, в дополнительные общеобразовательные учреждения, как некоторые проповедывали в начале нашей революции. Более же всего вредна «поверхностность» знаний, так как оба прожектора в мозгу, не, обогащенные большим запасом сведений, накопленных многими годами упорного труда, будут в таком случае вкривь и вкось блуждать по своему ничтожному складу сведений и делать уродливые сопоставления, воображая, что творят что-то великое.

Отмечу еще, что практика долгого чтения и мышления делает более быстрой нашу умственную жизнь. Поле нашего сознания есть, повидимому, весь поверхностный слой серого вещества нашего мозжечка, но на этой поверхности у человека высокообразованного ярко вырисовывается в короткий промежуток времени огромное количество обработанных картин, тогда как у необразованного лишь грубые, незаконченные контуры без деталей, да и то сравнительно медленно и тускло.

Легкая склонность обоих кинематографических аппаратов нашего мозга направляться в какую-либо излюбленную область склада своих знаний и попадать туда, как в омут или в заколдованный круг, из которого трудно вылезть, обусловливает навязчивые идеи, а паралич одного полушария вызывает неспособность к какому-либо мышлению, когда половина сознания еще есть и может блуждать причудливо, как попало, но не может останавливаться ни на чем, так как для этого нет увлекающего воздействия другого аппарата. Это уже бред сумасшедшего, а не ясное сознание.

Классическая психология делит все явления вашей душевной жизни на три отдела: разум, чувство и волю, и мы иногда машинально повторяем это, не давая себе ясного отчета в том, что говорим.

В самом деле, что же такое воля? Уже самое производство этого слова показывает, что это какое-то «веленье», но откуда и как оно приходит—неясно. Точно также можно ска­зать и о разуме, что название его происходит от слова умение.

Чтобы разобраться в деле, забудем на миг прежние определения и постараемся выяснить сущность дела заново путем самонаблюдения, как если бы мы ранее ничего не слыхали об этом предмете. Что мы тогда заметим? Прежде всего следующее.

Сознающая поверхностная область мозжечка, где построено наше сознающее «я», получает специальные известия о жизни окружающего физического мира посредством нервов, идущих в нее от нейронов коры большого мозга, которые, в свою очередь, получают свои впечатления от нервов, идущих к ним от органов, зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса.

Значит, I отдел нашей чувственной сознательной жизни состоит из впечатлений, приходящих из мира, находящегося вне нашего тела. Они всегда ориентируются вышеприведенными органами наших чувств по пространству и времени и связывают наше тело с внешним миром воедино.

Затем, наше сознающее «я» получает таким же образом, через посредство нейронов серого вещества больших полушарий, известия о явлениях, происходящих исключительно внутри нашего тела. Это тело есть на деле лишь неотъемлемая часть вселенной и связана с нею непрерывностью, не меньшей, чем наша рука связана с нашим плечом, но, благодаря тому, что данные группы нервных волокон не выходят из этой области, оно кажется нам индивидуализированным, как бы отделенным от всех остальных тел и от всех сознающих свое «я» других людей, чего на самом деле нет. Таковы ощущения боли, ориентирующиеся в нейронах, связанных нервами с различными областями нашего тела; таковы ощущения голода, ориентирующиеся в нейронах, связанных нервами, главным образом, с желудком, таковы ощущения полового влечения, точно также ориентирующиеся более всего в нейронах, связанных нервами с органами воспроизведения рода; таковы же и ощущения страха, радости, злости, сожаления и все другие высшие и низшие ощущения, ориентирующиеся в нейронах головного мозга, связанных нервами через «симпатическое сплетение» с сердцем и с другими внутренними органами нашего тела. Как чисто внутренние, они кажутся нам хотя и ориентированными во времени, но совсем не связанными с пространством.

Это II отдел нашей чувственной жизни. Корни всех этих ощущений бывают, обыкновенно, тоже в мире, находящемся вне нашего тела (например, причины страха, голода, радости и всех других лже-внутренних чувств), но они доходят до нашего сознающего «я» не путем непосредственных проводов, а совершенно переработавшись в специальных органах: голод в желудке, страх или радость—в сердце и других органах кровообращения, удушье—в легких, а болезненный жар и озноб—в регуляторах температуры нашего тела и т. д.

Такова наша чувственная жизнь с физиологической точки зрения. Рассмотрим теперь и умственную жизнь.

Область мозжечка, где построено наше сознающее «я», получает постоянно впечатления из серого поверхностного слоя мозговых полушарий, где совершается подсознательная деятельность нашего мозга. В этот слой мозговых полушарий идут отголоски всех импульсов, получаемых нами из жизни нашего лже-внешнего и лже-внутреннего мира, и остаются там в отдельных нейронах или в их группах, ориентированных в разных областях мозговой коры, судя по роду ощущений и как бы колеблясь в них, подобно стоячим волнам между рифами морского залива, и стремясь при каждом новом подъеме пере­литься снова, как через плотины, в сознательную область нашего мозга, в виде воспоминания о раз пережитом, т. е. возбуждая своеобразную галлюцинацию прежнего реального впечатления, отличаемую нашим сознающим «я» от его современных реальных впечатлений только благодаря тому, что она приходит в него хотя из тех же мозговых полушарий, но уже с иным колоритом. Если такие стоячие волны какого-либо отдельного впечатления в группе клеточек мозговой коры не возобновляются повторными впечатлениями реальности, идущими по тому же пути, и не увеличиваются от резонанса, возбуждаемого в них какими-либо родственными впечатлениями других клеточек той же области, то они постепенно ослабевают и забываются, т. е. перестают время от времени переливаться в сознающую область мозга среди других переливов. В противном же случае они остаются на всю жизнь, т. е. при всяком толчке, увеличивающем амплитуду их колебаний (или, когда ослабевают впечатления реальной жизни нашего тела, заглушающие их, как, например, во сне или гипнотическом состоянии), они могут вновь переливаться в эту область в виде грез. И я опять здесь повторяю то, что уже сказал раньше.

Чем богаче и разнообразнее впечатлениями была прошлая жизнь человека, особенно от усиленного чтения, дающего в один день столько же впечатлений и мыслей, сколько безграмотному не получить и за год жизни, тем многочисленнее и разнообразнее остаются их вечно волнующиеся следы в клеточках больших полушарий, и все они толпами стремятся вновь ворваться в ту область нашего мозга, где сосредоточено наше сознание. Но самая их многочисленность у умственно развитого человека вызывает то, что они становятся способными войти туда лишь родственными группами, временно оттеснив все противополож­ные группы. Их взаимная игра и переливы являются для нашего сознательного центра иллюзией его собственного, якобы произвольного, мышления, тогда как все они приходят в него по воле нервных индукций из подсознательной кладовой двух полушарий его большого мозга. У неразвитого человека ассоциации идей, т. е. группы прошлых впечатлений, сильно переработанных и разнообразно скомбинированных в бессознательности полушарий мозга, невелики и вертятся обычно около ближайших предметов его хозяйственной и семейной жизни или таких же житейских дел своих соседей и соседок. А у умственно развитого и всесторонне образованного человека они охватывают всю область вселенской жизни, и он начинает чувствовать в себе отражение всей вселенной, и вот сознание каждого другого человека начинает казаться ему только разнообразными вариациями его собственного сознания, распространившимися непрерывно на другие области общемирового пространства, этой все наполняющей мировой души.

Итак, состояние мышления есть нормальное состояние нашего сознания, но характер этого явления бывает различен у разных людей.

У малообразованного человека мышление,— как я уже говорил,— не только сводится на кругооборот одних и тех же немногочисленных ассоциаций былых впечатлений, но, при каждом малейшем поводе из внешнего мира его сознающий центр весь наполняется реальными ощущениями этого мира через зрение, осязание, обоняние, слух или сообщениями из его собствен­ного тела (боли, тоски и прочих «самочувствии»), или он начинает жадно воспринимать чужую речь, питаться складами чужих мозговых полушарий, запоминая, как виденное и слышанное им самим, все, что видели, слышали и сложили в свою подсознательную область другие, если этот склад их не слишком богат и разнообразен, сравнительно с его собственным. В последнем случае сознательная область его мозжечка перестает их понимать, а при потугах усвоить—быстро утомляется, т. е. начинает засыпать или смотреть и слушать что-нибудь постороннее. Это называется рассеянностью в умственном отношении.

А у человека, накопившего упорным и долгим умственным трудом большой и разнообразный склад знаний, т. е. впечатлений, ушедших в подсознательную область его большого мозга, вырабатывается, наоборот, способность при всяком удобном и даже неудобном случае отдаваться им, разобщая свое сознание с впечатлениями внешнего мира. Он на девять десятых начинает жить тем, что ему внушает из подсознательной области его прежняя умственная жизнь. Идя куда-нибудь, он легко .забудет надеть то, что нужно; не узнает на улице своего знакомого, тогда как неразвитой человек еще издали все заметит, но, взамен того, не совершит в это время никакой новой комбинации представлений.

Однако, и у умственно развитых людей склад мышления, т. е. последовательные группы и сочетания впечатлений, приходящих в сознание из подсознательной области, не одинаков. У одних—раз соединившиеся в каком-либо направлении протоплазматические отростки нейронов мозговой коры так и остаются в этом положении, закрепляя раз сложившуюся ассоциацию впечатлений. У них будет хорошая память, но плохо творческое мышление, требующее большой подвижности этих отростков, так, чтобы каждый нейрон старался соединиться то с тем, то с другим из соседей, как бы протягивая руку то тому, то другому. Значит, способность творческого мышления, как я уже говорил, должна обязательно идти на счет точности памяти, и наоборот. Это специально можно сказать об отростках тех нейронов, которые помещаются в больших боковых лопастях мозга Сильвиевой борозды и в которых складываются в область подсознательного логические, т. е. словесные, письменные, контактные (у слепых) или другие символы непосредственно получаемых впечатлений. Если их цилиндрические отростки прочно соединены с соответствующими отростками непосредственных впечатлений от органов чувств, то все мимолетные комбинации последних легко будут выражаться «логически», т. е., у обычных людей, словами. Человек будет говорлив, но не глубок в мышлении. Он также будет более способен запоминать чужой рассказ, чем собственные непосредственные впечатления. Он будет доверчив, т. е. склонен руководиться больше не своим, а чужим умом, т. е. переработанным складом подсознательных впечатлений в чужих мозговых полушариях. Будет легко подвергаться "религиозному, гипнотическому и всякому другому внушению.

Таким образом, III отдел нашей психики, называемый сознательным мышлением, состоит из игры в сознающей области мозжечка разнообразных отголосков прежних непосредственных впечатлений, оставшихся в мозговых полушариях, вечно перерабатывающихся и разнообразно комбинирующихся между собою посредством движения противоплазматических отростков у их собственных нейронов и у связанных с ними «логических нейронов» на височных долях Сильвиевой борозды. Эти переработанные в подсознательной области впечатления, т. е. идеи, хотя и локализированы в различных местах мозговых полушарий, но так как они заключены целиком в подсознательной жизни, то и кажутся лишь функцией нашего сознания, вне всякого пространства.

Некоторые из них, каковы, например, идеи добра и зла, хорошего и дурного, представляют очень сложные комбинации многих прежних впечатлений и уходят в область ощущений многих прежних поколений, передававших нам их путем внушения в детстве, посредством великого орудия культуры—дара слова и изобретенной письменности.

Теперь мы рассмотрели с современной естественно-научной точки зрения сущность механизма тех областей человеческой психики, которые классическая психология назвала чувством и умом. Но что же с этой точки зрения наша «сознательная свободная воля?»

Признав весь большой головной мозг органом подсознательной нервной деятельности, мы не находим для свободной воли другого места и органа кроме мозжечка и его «дерева жизни», похожего на систему индуцированных друг другом пластинок в вольтовом столбе.

В этот центральный и особенно старательно защищенный природою от возможности всяких аварий орган приходят по соединяющим его со всеми остальными частями мозга нервным проводам, кроме идей из мозговых полушарий и их логических символов от височных извилин и различных ощущений органов внешних и внутренних чувств, также и заявления об их потреб­ностях, среди которых есть и крайне важные для самого существования организма, например, потребность в пище и питье.

Эти заявления, локализируясь в нескольких, определенных для каждого из них, местах большого мозга и перерабатываясь там, посылают в сознающую область серой коры мозжечка определенные впечатления, а от них в «дереве жизни» появляется воля сделать то или другое, или не делать того или другого, и это проявляется обратно в сознании чувством желания или нежелания, а если из разных областей большого мозга идут противоречивые внушения,—то чувством колебания между тем или другим. Если это колебание прекращается, из дерева жизни идет к периферическим областям большого мозга импульс дать нервный ток к движению тех или иных мускулов. Если мускулам задана совершенно определенная и привычная давно задача, уже оставившая прочные следы в области подсознательной жизни, например, птти куда-нибудь, то дальнейшее исполнение и направление прошедшего через сознание импульса опять передается в область бессознательного, а деятельность сознающей области мозга направляется на другие предметы.

Значит, III отдел нашей психики—желание и воля что-либо делать или не делать—локализируется в «дереве жизни» внутри нашего мозжечка. Это должен быть аккумулятор нервной энергии.

Такова резюмировка всей психологии здорового человека с выдвигаемой мною анатомической и физиологической точки зрения.

* * *

В первые века нашей эры, когда человеческая мысль еще только-что пробуждалась на прибрежьях Средиземного моря, и жизнь была менее безопасна и спокойна, простонародные массы,— как я уже сказал,—несравненно более поддавались субгестии, т. е. слепой вере и рабскому подчинению людям более духовно и физически поднявшимся над ними, чем теперь. Это обстоятельство делало более легкой и выработку методов субгестии, в которой первоначально видели священное искусство, великую силу, специально даруемую богами удостоившимся этого .людям, и только потом, в средние века, стали считать за чертовщину, может быть, потому, что этой силой стали действительно злоупотреблять.

В те времена, когда .жил тот, кого мы называем евангельским Христом, не было еще даже и представления о чертях, и способы применения субгестии или магии, которая еще не разделялась на черную и белую, изучались как священные искус­ства, особенно в применении к психотерапии, т. е. лечению ду­шевных больных.

Вот почему и такого рода легенды о Великом Целителе и Маге, как превращение воды в вино на браке в Кане Галилейской, хождение по водам, преображение и пробуждение им Лазаря или дочери Иаира от внушенного летаргического сна, или даже насыщение пяти тысяч человек несколькими рыбами, как о том повествуют евангелисты, никак не могут быть признаны за беспричинные выдумки, а должны быть рассматриваемы, как имеющие какие-то корни в действительности.

Вся разница этих рассказов с современными лишь в том, что мы описываем теперь такие явления с точки зрения реальной науки, а евангелисты, как дети своего времени я среды, могли их понимать только с мистической точки зрения, на которой стояли тогда все ученые. А потому и приписываемые ими Иисусу слова: «если скажете горе: сдвинься со своего места, и не усумнитесь в этом, то истинно говорю вам будет по вашему», могли быть приписаны ему авторами с полным убеждением в их справедливости.

Ведь и мы тоже можем сказать с полною уверенностью, что в таком случае (т. е. при полной вере в это) непременно произошла бы соответствующая галлюцинация. Но отличал ли галлюциативное от реального сам реальный герой евангельского романа? Мы знаем уже из предыдущего, что люди, ум которых не подготовлен современной наукой, никогда не отличают этого. Значит, мог не отличать и «Великий Царь». Мы можем здесь только отметить, что в евангельских рассказах о нем главные применения субгесции приписываются ему в наиболее гуманитарной форме: в исцелении больных, а другие, чисто демонстративные, случаи могут быть рассматриваемы и как чисто научные эксперименты.

Рассмотрим же содержание четырех Евангелий, сохранившихся с X века в несомненном церковном употреблении, как в римской, так и в византийской церкви, и потому благодаря исключительному размножению своих рукописей более гарантированных от апокрифических вставок и вариаций, примешиваемых последующими редакторами и книжниками-переписчиками к первоначальному тексту всех вообще старинных рукописей. Я только-что выразился: «с X века», потому что бóлыную древность современной литургии, как православной, так и католической, тоже считаю апокрифом, и не без оснований.

Самыми древними манускриптами Евангелий (и Библии) считаются Синайский манускрипт (Codex Sinaiticus), хранящийся в рукописном отделении Ленинградской Публичной Библиотеки, а затем Ватиканский манускрипт (Codex Vaticanus), Александрийский манускрипт (Codex Alexandrinus) в Британском музее и манускрипты Безы и Ефрема Сирина (Codex Beza, Codex Ephraemi Syri) в Парижской национальной библиотеке.

Все они, без исключения, были открыты не ранее XVII века, а когда написаны—совершенно неизвестно. Впервые попытавшийся определить их время немецкий богослов Тишендорф, руководясь, главным образом, тем, что они писаны прописными буквами, без знаков препинания и разделения на слова, приписал их началу средних, веков, а Синайский манускрипт, полученный им самим от синайских монахов,—даже IV веку... Но этим же самым почерком писали и в X столетии. А когда я пять лет тому назад исследовал его по качеству пергамента, то сразу же обратил внимание, что листы его совсем мягки и гибки, между тем, как даже при 500—600-летнем возрасте от химического воздействия кислорода воздуха пергамент твердеет и делается ломким. С этой точки зрения за древнейшими из известных нам манускриптов Евангелий и Библий никак нельзя допустить даже и тысяче­летнего возраста. Все они позднее восьмого века нашей эры, и, вероятно, даже значительно позднее.

Это видно и по многим местам их содержания. Вот почему я далее буду руководиться, прежде всего, астрономическим методом определения их времени, а теперь рассмотрю некоторые детали древней истории, исходя из того положения, что евангельский Христос был столбован в 368 году, 21 марта.

Из семи вселенских соборов «Никейский»,⁵ как относимый к 325 году, т. е., по времени, за 43 года до столбования евангельского «Христа», мог формулировать только единобожие, или николаитство, о котором говорится в Апокалипсисе (2,6) и которое может быть тожественно с евангельским саддукейством.⁶ Обе секты были христианскими только в древне-греческом смысле, Этого слова, которое значит священнические секты, в том же смысле как и у нас есть «поповские» и  «беспоповские» сектанты. На нем, вероятно, был провозглашен первый пункт символа веры, установивший чистое единобожие. Константинопольский I собор, бывший в 381 году, т. е. всего лишь через 13 лет после столбования «Великого Царя», первый мог провозгласить второй пункт этого символа о боге-сыне. По всей вероятности, он и был то первое собрание прозелитов Иисуса, на котором, по легенде Апостольских Деянии, сошел на них «Святой Дух».

⁵ Я ставлю «Никейский» в кавычках, так как теологическую локализацию Никеи (имя которой значит «Победный город») я также мало склонен отожествлять с турецким Иоником, как и Иерусалим с палестинским Эль-Кудсом.

⁶ Цадек или седек (צדק) по-еврейски значит—священник, а Мельхи­седек—царь-священник.

Соборы Эфесский, в 431 году, и Халкедонский, в 453 году, были ранее окончательного редактирования евангелий, так как во все четыре евангелия, явно одной и той же рукой, сделаны вставки с указаниями на совпадение различных их мест с выражениями библейских пророков, начинающиеся словами: «сие произошло, да сбудется реченное пророком», а затем указывается и само реченное, например, из Исайи: «вот дева приимет во чреве и родит сына, и нарекут ему имя Еммануил, что значит «с нами бог» (у Матв. 1, 22—23); или: «народ этот ослепил свои глаза и окаменил свое сердце. Он не видит глазами и не разумеет сердцем, чтоб я мог исцелить его» (у Иоанна, 12, 38—40), или: «был к злодеям причтен» (у Луки, 22, 37), или, наконец: «голос вопиющего в пустыне: приготовьте путь Властелину, прямыми сделайте ему дороги» (у Марка, 1, 3). Все эти вставки из пророка Исайи сделаны настолько однородно по своему способу во всех четырех Евангелиях, что обнаруживают их общую корректуру на каком-то всеобщем собрании христианских учителей. А так как пророчество Исайи, по содержащимся в нем астрономическим указаниям, само писано, как я показал в своей книге «Пророки», лишь в 451 году нашей эры и после него, то естественно и первые вставки из него в евангелии никак не могли быть сделаны ранее, чем на II Константинопольском соборе в 553 году, или на втором Никейском соборе в 783 году. К этому времени может быть также отнесена и канонизация последних переводов еврейских книг, не бывших известными ранее, в роде пророчества «Даниил», в котором явно описана комета Мани-факел-фарес, прошедшая, как показывает простой перевод этих слов, по созвездиям Змиедержца, Весов и Персея. А это было уже в 568 году нашей эры.⁷ А после кометы Даниила были только III Константинопольский собор между 680—691 годами, да Никейский между 783 и 787 годами, и затем разделившиеся церкви—римская и византийская—стали включать в свои каноны новые псевдо-еврейские произведения уже отдельно. Так, римская церковь включила в своё псалтырь еврейский псалом 10-й, начинающийся словами: «Зачем, господи, стоишь далеко, скрываешься от нас во время скорби?». Византийская же церковь его не канонизировала, так как в это время, т. е. после 783:—787 годов, она уже порвала единение и с иудейством, и с католицизмом, т. е. перестала эволюционировать вместе с ними, все еще находившимися в идейном общении. Благодаря этому у греков нарушилась римско-еврейская нумерация псалмов, начиная с 11-го (который у византийцев оказался только десятым), и вплоть до псалмов 146 и 147, которые евреи и латиняне соединили потом вместе в один номер, чтобы, несмотря на вставку псалма 10-го, общее число псалмов было равно 150 псалмам.

⁷ См. мою книгу «Пророки», 1914 г.

Все тут так наивно-простодушно сделано, что современному исследователю, привыкшему к естественно-научным методам мышления, сразу ясен весь психический механизм этой вставки лишнего псалма, составленного, может быть, самим евреем-переписчиком, и того, как он соединил потом в конце два коротенькие псалма, чтобы подвести нумерацию к тому же самому числу 150, и этим сделать свою вставку узаконенной. А затем она была принята и римской церковью, вновь проредактировавшей свои книги уже после «Никейского» собора, т. е. не ранее как в начале IX века.

Потом уже стали заимствовать, да и то лишь друг у друга, только обе христианские церкви, так как обе, например, включили в свои каноны «Три Книги Маккавеев», которых совсем не существует в средневековой еврейской литературе, ни в оригиналах, ни в переводах. Эти книги вместе с III книгой пророка Эздры и с премудростью Иисуса, Сына Наместника (Сираха), являются, таким образом, чисто христианскими апокрифами самого конца средних веков, и потому они могут служить для характеристики только идей очень позднего исторического времени, а никак не первых веков христианства.

назад начало вперёд