Рис. 37.
Физическая эмблема исторического миража древней жизни человечества, показывающего нам висячие сады Семирамиды там, где в действительности не было ничего кроме песка да чахлой растительности.
Рис. 37. Физическая эмблема исторического миража древней жизни человечества, показывающего нам висячие сады Семирамиды там, где в действительности не было ничего кроме песка да чахлой растительности. |
Нет ни малейшего сомнения, что раньше, чем началась, в долине Нила письменность, положившая начало историческому периоду человеческой жизни, был в доисторической Европе долгий период интенсивного развития языка.
Как он развивался? Для этого нужны были два условия.
Первое из них психологическое: возникновение болтливости,. т. е. желания немедленно сообщать другим, как можно скорее и занимательнее, обо всем, что видели и слышали, выдумали и узнали. Потребность скорости заставляла сокращать все распорядительные слова, имеющие лишь косвенное значение, обращая их остатки в префиксы и суффиксы, а потребность, занимательности—осложнять фразу придаточными словами и предложениями.
Этой потребностью и теперь особенно отличаются женщины. В то время, как мужчина большую часть виденного или слышанного только принимает к собственному сведению, женщина, прежде всего, бежит сообщить всем другим.
Подсчитывая, хотя бы по каталогу, произведения печатной литературы, требующей от автора долгого одиночества, мы видим, что на двадцать мужских произведений едва ли найдется одно женское, а если бы мы могли подсчитать в любой стране число всех слов, произнесенных за день, то увидели бы, что, наоборот, среди двадцати женских слов едва ли прозвучало одно мужское. Да разве и сами мужчины не выучены разговору главным образом своими матерями?
Вот почему можно сказать с уверенностью, что главная роль в разработке нашей звуковой речи принадлежала, вплоть .до возникновения письменности, именно женщинам. И недаром в языках латинского корня слово женщина (латинское femina, французское femme) одного и того же доисторического происхождения, как и латинское слово fama (молва), а по-гречески даже и слово: говорю произносится феми (φη̃μί).1
1 Один из переписывающихся со мною гебраистов Б. И. Тодоровский (в Екатеринославе) отметил мне, что и имя первой женщины в Библии Ева ( חוה ) значит не только Жизнь, но также и возвещать, говорить.
Но для того, чтобы так пышно и сложно развилась речь европейского типа, недостаточно было одной психической потребности сообщать, необходимо было ежедневно иметь и тех, кому можно было все сообщить и которые, в свою очередь, стремились бы сделать как можно скорее и свои ответные сообщения. В одной своей семье не выработаешь сложного языка, как в небольшом сосуде не вырастишь огромного дерева. Необходимо было постоянное соприкосновение многих семейств на дружеских началах, а это, как я уже показывал во второй книге, легче всего могло возникнуть на архипелагах не слишком больших и не слишком малых островов, где основным средством существования служит ловля морских животных.
Жизнь кочевников, хотя бы для безопасности она и происходила значительными стадами, менее способствовала постоянным взаимоотношениям, так как потребность самостоятельного приискания растительной пищи должна была изолировать каждое стадо от других.
Все это заставляет думать, что наиболее пышным периодом развития человеческой речи на нашем северном полушарии был последний «ледниковый» период, когда около Западной Европы и к северу от Средней Азии были многочисленные архипелаги,2и послеледниковый период, когда архипелаги стали соединяться с сушей, и хлынувшее с них в равнины разноязычное население стало смешиваться в одно целое, заимствуя друг у друга и корни .новых слов, и разнообразные грамматические формы, главным образом тоже через разговорчивость женщин.
2 Я думаю, что ледниковый период характеризовался, главным образом, плавучими ледяными полями на мелководных морях, так как нельзя допустить движения наземного льда и образования морен при незначительной покатости почвы северных равнин Европы, Азии и Америки. Наземный лед прилип бы к земле и не двигался бы на равнине.
Считая, что последний ледниковый период был в полном разгаре на Северном полушарии земли от 8 до 13 тысяч лет назад, мы приходим к заключению, что наиболее сильный период развития речи у европейских народов был не так уже давно, не многим раньше или позднее библейского «сотворения мира в 5508 году до рождества христова». При этом эволюция языка и его форм происходила не плавно, а ступенчато, как и письменность, которую я уже разделил в первом томе на ступени—стенную, пергаментно-папирусную, бумажную и печатную. Первое и притом псевдо-научное изучение языка, если мы будем оставаться на более или менее твердой почве, приписывается софисту V века Далекому (по-гречески Проклу, 410—485), который, говорят нам, стоял на точке зрения, что между словами и предметами мысли существует естественная связь, т. е., что слова являются как бы тенями обозначаемых ими предметов.3 Такое мнение действительно и соответствует представлениям конца IV и начала V веков, когда автор Апокалипсиса высчитывал число имени мистического зверя, долженствующего придти на землю.
И уже одно это обстоятельство достаточно указывает на апокрифичность сочинений знаменитого древнего ученого, по имени «Наилучшее Завершение» (по-гречески Аристотель),4 потому что в них имеется уже опровержение Прокловых (т. е. в переводе: далеких) идей о неразрывной связи имен и их предметов.
Относительно того, что «Наилучшее Завершение» не есть собственное имя человека, достаточно свидетельствует само это название, которое могло быть дано только чьим-то трудам, а не лицу, и это вполне соответствует всему, что мы о них знаем.5
3 Полное собрание приписываемых ему сочинений издано только в XIX веке.
4 От άριστος (аристос)—наилучший и τέλος (телос)—окончание, завершение.
5 Древних рукописей Аристотелевых сочинений нигде нет. Приписываемые ему сочинения были изданы сначала в латинском изложении и даже для достоверности с латинскими комментариями от имени испано-арабского философа Аверроэса (1126—1198) из Кордовы в 1489 г. в Венеции. А через 6 лет появилось и их греческое изложение, изданное там же Альдом Мануцием в 1495—1498 гг. Очевидно, греческий текст был, как и у «Платона», переводом с латинского.
Нас уверяют авторы эпохи Возрождения, что это «Наилучшее Завершение» родилось в Македонии еще в 381 г. до начала нашей эры и умерло, прожив на свете 53 года, на острове Эвбее, куда бежало из-за обвинений в атеизме; нам говорят затем (они же), что, пролежав потом около тысячи лет в пренебрежении, это же самое «Наилучшее Завершение» воскресло в VIII веке в переводах на арабский язык, а оттуда в XIII и XIV веках распространилось между учеными Западной Европы и стало здесь (ровно через 2000 лет после своей преждевременной кончины в Эвбее!) таким популярным, что его называли «верховным учителем в человеческих делах».
Но если вы внимательно и беспристрастно присмотритесь к этому «Завершению» хотя бы по имеющимся в русском переводе его частям: «Политике», «Риторике», «Поэтике», «Этике», «Метафизике» и т. д., то без большого труда убедитесь, что все оно—не представления древних, а представления о древних, сложившиеся в эпоху Возрождения, когда ученые Западной Европы писали от их имени и по-латыни, и по-гречески свои собственные мысли, и что это даже сочинения не одного лица, а целой школы, аналогично тому, как это я показал уже на стилеметрическом разборе сочинений, приписываемых его воображаемому современнику «Обширному» (Платону по-гречески), умершему будто бы в 347 году до начала нашей эры. Действительный же факт остается тот, что сочинения «Наилучшего Завершения» были собраны на латинском языке и изданы только в 1489 г. в Венеции с лже-комментариями Аверроэса, а по-гречески они были собраны лишь в 1495—1498 гг., через 6 лет после появления латинского издания (чего было вполне достаточно для того, чтоб перевести их и на греческий язык).
Но если «Наилучшее Завершение» апокрифично, если «Обширный» (т. е. Платон по-гречески, как я уже упоминал ранее) составлен Марчелином Фичином около 1482 г. нашей эры, а «Далекий» сомнителен,6 то с какого же момента начинается в Европе лингвистика, как действительная наука о том гениальном, еще доисторическом женском изобретении, которое называется человеческой речью?
Всю ученость средних веков сосредоточил в себе по этому предмету, как и по многим другим, только испанец Фома Санчес,7 книга которого «Минерва», вышедшая в 1587 году, была признана современниками высшим выражением деятельности схоластиков на лингвистическом поприще, и ранее этого мы не имеем ничего фактического, а это большой недочет по следующим причинам. При всяких действительно научных исторических исследованиях мы никогда не должны забывать, что их непосредственным объектом служит для нас только сам документ, а не описанные в нем события. То, что в нем написано, служит только выражением представлений автора о данных событиях и никогда не свидетельствует об их точности, особенно в тех случаях, когда сам автор их не наблюдал и сообщает нам от имени некиих «Обширных» или «Далеких», или «Наилучших Завершений», которых он тоже не мог знать лично.
Вот почему, оставив в стороне всякие древние авторитеты, обратимся и в этой области к реальным фактам и посмотрим, насколько достоверна древность и неприкосновенная сохранность даже самих языков, на которых написаны наши первоисточники.
6 Я нарочно не упоминаю о легендарном индусском грамматике Панини, написавшем 8 томов грамматических правил для индусов и жившем, будто бы, одновременно с европейским «Обширным», и об огромных лексикографических трудах китайцев будто бы еще за 1000 лет до этого. Повторю только, что астрономические явления, описываемые в китайских летописях, подтверждаются вычислениями никак не дальше начала нашей эры.
7 Sanches ( по-латыни Santius.) Minerva. 1587.
