Н.А.Морозов / «Христос». 3 книга. / ПРОЛОГ /

ГЛАВА IV.
НОВОЕ ОРУДИЕ ОБЪЕКТИВНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ДРЕВНИХ ДОКУМЕНТОВ.

(Лингвистические спектры, как средство для отличения плагиатов от истинных произведений того или другого известного автора и для определения их эпохи.) ¹

I.

Каждый литературно-образованный человек знает, что все оригинальные авторы отличаются своим складом речи, даже и в том случае, когда мы сравниваем их с писателями того же самого поколения. Мы русские легко отличаем, например, склад речи Гоголя от склада речи Пушкина или Тургенева. В английской литературе склад речи Теккерея совсем не похож на склад речи Диккенса, и в них обоих чувствуется еще большее различие от склада речи Киплинга или Бретгарта, как принадлежащих к следующему поколению. Спешу отметить, что я говорю здесь только о складе речи, а никак не о складе мысли, который тоже различен у каждого оригинального писателя.

Склад мысли сохраняется даже и в переводе на иностранные языки, тогда как склад речи почти теряется, заменяясь складом речи переводчика, да и в подстрочниках, каковы, например, старинные переводы религиозных книг, первоначальный склад речи во многих существенных деталях исчезает. Вот почему то, о чем я хочу здесь писать, лишь соприкасается с той стиле-метрией, зародыши которой мы находим у Гомперца, Лютославского и др., разрабатывавших слог Платона и некоторых других греко-латинских писателей,² о чем я еще буду иметь случай говорить ниже.

¹ Основная часть этого этюда была помещена в Известиях Академии Наук, т. XX (1915 г.), кн. 4.1

² См. W. Lutoslavski: The origin and growth of Plato's logic. London. 1897. Его же: O pierwszhych trzech tetralogiach dzieł Platona. Kraków.  1896.

Чтобы выяснить сразу то, что я хочу здесь сказать, рассмотрю несколько примеров. Возьмем хотя бы в нашем русском языке два легко заменимые друг другом слова: «так как» и «потому что». Почти в каждой фразе одно из них можно заменить другим с сохранением первоначального смысла, и потому в переводе на иностранный язык такое различие в складе речи исчезает, между тем как в оригинале одни авторы могут машинально употреблять почти исключительно первую из этих «служебных частиц речи», редко вспоминая о существовании второй, другие же авторы поступят совершенно наоборот. Точно также слово иной большинством современных авторов, хотя и не всеми, постоянно заменяется словом другой. Одни авторы часто прибегают к слову который, другие же его не любят и заменяют причастной формой глагола, который пришлось бы поставить за ним. Одни часто употребляют служебную частицу между, другие пишут вместо нее: среди или средь. У одних фраза длинная, с постоянными придаточными предложениями, у других—короткая ; у одних очень часты деепричастия, а у других их почти совсем пет. Одни постоянно прибегают к помощи слова этот, другие часто заменяют его словом тот и т. д., и т. д. Все эти различия в нашем складе речи обусловливаются чисто машинальными причинами, целым рядом предыдущих внешних и внутренних лингвистических влияний, ушедших у нас уже давно в область бессознательного. Вот почему служебные частицы речи с таким же правом можно бы назвать и распорядительными. Они не только служат, но и распоряжаются нашей речью.

Именно эти предыдущие влияния чаще или реже напоминают нам то или другое из известных нам слов, как в письме, так и в живом разговоре, и потому мы нередко встречаем людей, против собственной воли постоянно произносящих какое-нибудь присловие в роде: понимаете, или то-есть, или так сказать, а иногда и какое-нибудь сложное вставное изречение.

В письме это, понятно, сглаживается, так как человек всегда может обдумать фразу прежде, чем писать ее, а в печати искусственная обработка естественного склада речи достигает нередко очень больших размеров.

Все авторы печатают свои произведения с так называемыми корректурными поправками, где заботливо разрежают частящие слова, в особенности, если они попадаются по два раза в той же самой фразе. Однако, подобные поправки производятся обязательно лишь тогда, когда естественный склад речи автора, вследствие слишком частого употребления излюбленных им служебных частиц, делается неуклюжим, не литературным. Поэтому даже и печатание не окончательно уничтожает особенности естественного склада речи писателя. Именно потому, когда автор нам хорошо известен по прежним его произведениям, мы легко угадываем его и в новых, в особенности, если нам прочтут достаточно длинный отрывок.

Однако, чисто субъективный, основанный лишь на индивидуальной чуткости, способ отгадывания авторов не может иметь серьезного научного значения, так как он не дает безусловных доказательств, обязательных для каждого. Вот почему исследователи литератур уже давно хотели найти такой метод, при помощи которого индивидуальности склада речи выступали бы объективно.

Попытки отыскать такой метод делались не раз. Особенно много, как мы увидим далее, применялось изучение слога к диалогам, приписываемым Платону, но именно этот выбор и сбил, мне кажется, возникавшую стилеметрию с верного пути. В виду того, что не только подлинных рукописей Платона, или его ранних цитаторов, но даже и средневековых копий с них нигде нет, исследователи их слога признали своим основным положением, что все приписываемые Платону диалоги, имеющиеся в первых печатных (т. е. с XV века нашей эры) изданиях, должны быть признаны подлинными и хорошо сохраненными в продолжение двух тысяч лет их неведомого для нас существования, если они удовлетворяют следующим условиям: 1) когда о них имеются более или менее детальные и многочисленные упоминания в печатных же изданиях других греческих или латинских авторов, находящихся в тех же условиях долгой неведомости для нас, и 2) когда сами диалоги не содержат явных анахронизмов.

Но может ли считаться вполне научным исходное положение, которое сводится к тому, что всякое произведение классического писателя, имеющееся лишь в печатных изданиях или в редких рукописях эпохи Возрождения, должно считаться подлинным его произведением, если не доказана его подложность? Конечно, нет! Скорее можно требовать обратного, в виду такого долгого промежутка его неведомости для нас. Сходство словаря и грамматики не может считаться достаточным доказательством достоверности, так как в эпоху Возрождения ученые хорошо владели и греческим, и латинским языками и,—как говорят сами их исследователи,—«искусно подделывали произведения почти всех древних авторов».

Исходное положение о подлинности главнейших произведении Платона привело к тому, что в особенностях слога и даже образа мыслей, замечаемых в различных произведениях, приписываемых Платону, искали не доказательства различия их авторов, а исключительно различия в слоге и миросозерцании самого Платона в различные возрасты его жизни, хотя уже по противоположности идеалов и мировоззрения между многими из них можно было бы заключить, что имя «Платон» (как и Гомер) было символам целой школы, в котором потонула первоначальная личность. Различия в слоге различных произведений «Платона» оказались так велики, что покрыли собою колебания в слоге других однородных с ним авторов, и таким образом сразу лишили зарождавшуюся стилеметрию всякого практического значения. Этому же способствовало и то, что границы ее области были отодвинуты платонистами далеко за их естественные пределы. Вместо того, чтоб подсчитывать общеупотребительные, часто встречающиеся в языке, служебные частицы, начали, наоборот, обращать внимание на редкие выражения, на необычные формы, да и в подсчете обычных служебных частиц не соблюдалось никакого общего масштаба. Подсчеты вели обыкновенно на страницу того или иного издания, и цифры давались в таком виде, что соотношения их по величине не представлялись наглядными. Вот почему еще много лет тому назад (в средине 80-х годов) мне пришла в голову мысль вывести общие стилеметрические законы сначала на современных авторах, единоличность которых несомненна, при чем, отбросив все редкие слова, ограничиться наиболее частыми и общими для всех родов литературы. Если, думалось мне, в природе и в обычной жизни человека все очень многократные события, кажущиеся случайными, принимают при достаточном числе повторений закономерный характер, то почему же этого не может быть и в области речи? Ведь даже число ежегодно посылаемых писем в любом почтамте, несмотря на явную произвольность их писания, оказывается почти постоянным. Больше того: и самое число писем, на адресе которых забыто что-нибудь, как, например, название города, или имя адресата, или номер дома на улице,—ежегодно постоянно или подвергается определенной эволюции в зависимости от спокойного или тревожного настроения общества. Да и в самих наших человеческих языках все их элементы, как мы видели уже, имеют определенную пропорцию.

Конечно, обычные имена существительные, прилагательные и глаголы зависят от содержания книги. В зоологии будут часто встречаться имена животных и частей их тела, в химии имена реагентов и химических реакций, совсем не употребительные в обычном языке. В истории народов будут часты собственные имена различных деятелей и географические названия. Глаголы Здесь будут употребляться, главным образом, в прошлом времени,, тогда как в естественных науках в настоящем. Местоимение я будет чаще встречаться в рассказах, излагаемых от имени первого лица. Местоимения он и она, во всех их падежах, будут часты в обычном романе...

Значит, частота употребления таких слов ничего нам не скажет.³ Однако, даже и при разнородности сюжетов, есть во всех языках ряд слов, которые употребляются почти одинаково во всех родах литературы и которые по своему характеру могут быть названы, как я уже выражался ранее, служебными или распорядительными частицами человеческой речи. Это прежде всего союзы, предлоги и отчасти местоимения и наречия, а затем и некоторые вставные словечки, в роде: «т. е.», «например» или «и так далее». Затем идут деепричастные и причастные окончания, как задние приставные .частицы, характеризующие среднюю сложность фразы у того или другого автора. Даже и самые знаки препинания могут быть названы в этом случае попутными (или паузными) распорядительными частицами всех человеческих, языков.

³ Именно в этом и заключается слабая сторона предшествовавших стилеметрических работ, каковы: Гомперца, Лютославского и других, о чем будет: сказано в конце этой главы более подробно.

Нетрудно видеть при самом беглом статистическом подсчете, что каждая из этих частиц тоже имеет свою собственную частоту повторения. Возьмем хотя бы отрицание не. Подсчитайте—и вы увидите, что на каждую тысячу отдельных слов у Толстого оно встречается обыкновенно немного менее 20 раз, у Пушкина и Гоголя около 20-ти, а у Тургенева значительно более, чем у них, иногда свыше 30 раз. В общем же колебания ее заключаются в промежутке от 12-ти до 35 раз на тысячу слов в зависимости от склонности того или иного автора к отрицаниям. Все это показывает, что служебная частица «не» в большой мере подвержена индивидуальным колебаниям, т. е. определяет склад речи автора. То же самое и в случае подсчета остальных служебных частиц. Подобно тому, как каждый автор, всегда оставаясь человеком, имеет свою индивидуальную физиономию, так и его язык, все время оставаясь русским, или английским, или французским, обнаруживает свои особенные черты, проявляющиеся в большем или меньшем пристрастии данного автора к тем или иным распорядительным частицам.

II.

Нельзя ли по частоте таких частиц узнавать авторов, как-будто по чертам их портретов?

Для этого прежде всего надо перевести их на графики, обозначая каждую распорядительную частицу на горизонтальной линии, а число ее повторения на вертикальной, и сравнить эти графики между собой у различных авторов.

Еще в первые годы моей сознательной жизни, задолго до того, как я познакомился с трудами Гомперца и других стилеметристов, мне пришла такая идея и даже ясно представились ее вероятные детали. Мне было ясно, что у авторов различных эпох такие графики в некоторых служебных частицах должны сильно различаться. Возьмем хотя бы частицу ибо, часто встречающуюся в русском языке еще в первой четверти XIX века. Очевидно, что вместо нее на графике современных нам писателей будет зияющая зазубрина, так как ее теперь нет. Точно также слово весьма оставит вместо себя пустоту, потому что оно заменилось теперь почти нацело словом очень, и т. д., и т. д. Даже у современных друг другу писателей должны появляться свои оригинальные зазубрины, свойственные лишь им одним, благодаря антипатии того иди другого автора к той или другой служебной частице.

Все это, думалось мне, делает такие графики подобными световым спектрам химических элементов, в которых каждый элемент характеризуется своими особыми зазубринами, так что астроном легко и надежно определяет по ним химический состав недоступных нашим летательным аппаратам небесных светил.

Тогда же мне пришла в голову и мысль назвать подобные графики лингвистическими спектрами, и исследование но ним авторов назвать лингвистическим анализом, соответственно спектральному анализу состава небесных светил.

Однако, разработать эти идеи мне было долго невозможно в Шлиссельбургской крепости, где они впервые пришли мне в голову, хотя в последние годы мне вновь пришлось возвратиться там невольно к этому предмету. Астрономическое исследование Апокалипсиса и библейских пророков привело меня по имеющимся там астрономическим данным к неожиданному для меня самого заключению, что черновик этой книги написан в промежуток от 30 сентября по 1 октября 395 года нашей эры, а библейские пророки еще позднее: в V веке нашей же эры. Это приводило меня к выводу, что все дошедшие до нас сочинения «Иоанна Хризостома», «Оригена», «Тертулиана» и, других христианских авторов первых четырех веков нашей эры апокрифичны, так как они упоминают и об Апокалипсисе, и о пророках.

Идея об исследовании их лингвистическим анализом сама собой пришла мне в голову. Но для этого необходимо было прочно установить основные приемы такого анализа на современных общеизвестных авторах, показав, что каждый из них обладает какими-либо особенностями в своем лингвистическом спектре. Однако, мое время так было заполнено другими делами, что только летом 1915 г. я нашел несколько свободных дней, чтобы составить лингвистические спектры хотя бы нескольких писателей. Я взял сначала Гоголя («Майскую ночь», «Страшную месть» и «Тараса Бульбу»), Пушкина («Капитанскую дочку», «Дубровского» и «Барышню-крестьянку»), Толстого («Смерть Ивана Ильича», «Корнея Васильева», «Три смерти» и «Три старца»), Тургенева («Малиновую воду»), Карамзина («Бедную Лизу») и Загоскина («Юрия Милославского»).

В каждом из этих рассказов я отсчитывал (исключая эпиграфы или вводные цитаты из посторонних авторов) первую тысячу слов, подчеркивая в ней красным карандашом все служебные частицы, а потом сосчитывал число каждой.⁴

⁴ Подробные числовые данные приведены мною в статье: «Лингвистические спектры как средство для отличения плагиатов от истинных произведений того или другого известного автора», в Известиях Академии Наук (Отделен, русск. языка и словесности). Том XX (1915 г.), кн. 4.

Прежде всего сейчас же обнаружились некоторые резкие оригинальности.

У Карамзина в беллетристических произведениях очень часто употребляется восклицание «Ах!», почти совершенно отсутствующее у Гоголя, Пушкина, Толстого, Тургенева и Загоскина. Служебная частица «было» (например, чуть-было)—только у Пушкина; «близ»—только у Тургенева (у других «около»); «ведь»—отсутствует у Карамзина и Загоскина; «вдруг» и «даже»—редки у Толстого; «еле»—только у Гоголя; «заместо»— только у Тургенева; «ибо»—еще употребляется часто Карамзиным и Гоголем, изредка Пушкиным, но уже совсем отсутствует у Толстого, Тургенева и Загоскина; «коли» (вместо «если»)—часто у Толстого в речи простых людей, но нет у Тургенева и у других; «может» (без «быть»)—только у Гоголя; «нежели»—только у Пушкина; «оттого»—у Толстого; «про» (например, «про него»)—довольно часто у Гоголя, Толстого и Пушкина и отсутствует у Тургенева и Загоскина; «против»—часто у Гоголя; «подле» (вместо «рядом»)—у Загоскина; «среди» (вместо «между»)—у Гоголя и Карамзина; «словно»—часто у Толстого; «точно»—у Тургенева; «через»—часто у Пушкина; «этак»—только у Гоголя.

А в числе употребляемых ими служебных частиц (союзов и предлогов) оказались ясные процентные различия (слоговые типы).

Чтоб не давать очень сложных общих спектров при нанесении этих цифр на графики, я разделил их здесь на предложные, союзные, местоименные спектры и т. д., судя по тому, что они представляют.

Наиболее часто повторяющимися оказались у всех русских авторов предлоги в, на⁵ и с, почему их графики я и назвал главным предложным спектром. Они даны на рис. 29, из которого читатель и без цифр видит по вертикальному ряду чисел, что на тысячу слов у Гоголя предлог в повторился в «Тарасе Бульбе» 23 раза, в «Майской ночи» 15, а в «Страшной мести» 16 раз; предлог на повторился 24 раза в «Майской ночи» и 26 в «Бульбе» и и Страшной мести» и т. д. А когда я соединил эти точки линиями, то во всех (взятых мною совершенно случайно) трех произведениях Гоголя получились очень сходные ломаные линии в виде острых крыш с ясным преобладанием предлога на над в и с (см. рис. 29). У Пушкина же во всех трех (взятых мною также совершенно случайно) произведениях, наоборот, оказалось, на такую же тысячу слов, сильное преобладание предлога в над предлогами на и с, почти равными по частоте своего повторения.

⁵ Оба эти предлога я брал для простоты счета суммарно, не расчленяя на падежи, перед которыми они стоят.

Рис. 29. Образчики главного предложного спектра. (На 1000 слов.)

Отсюда ясно, что по одному простому взгляду на главный предложный спектр какого-либо произведения Пушкина, по недоразумению приписанного Гоголю, мы заподозрели бы неправильность такого утверждения и сделали бы догадку о принадлежности его Пушкину, хотя еще и не решили бы этим дела окончательно.

Действительно, сравнивая на нашей графике главный предложный спектр Пушкина с таким же спектром «Малиновой воды» Тургенева (в последней колонке рис. 29), мы видим, что они очень сходны, и потому для отличия Тургенева от Пушкина главный предложный спектр негоден и надо искать других.

Рис. 30.   Широкая или узкая вариационная дуга вероятных отступлений многократно повторяющихся фактов от средней нормы, при малом или большом количестве их подсчитанных

Да и вообще нельзя решать вопроса об авторстве по какому-либо одному небольшому спектру, в роде взятого нами и состоящего лишь из трех членов. Необходимо составить очень длинный многочленный спектр, или несколько коротких, но разнородных по своему содержанию спектров, и это тем более необходимо, что не всякий член спектра абсолютно постоянен у данного автора по частоте своего употребления. Здесь в полной мере господствует закон случайных отклонений от средней нормы, дающей вместо средней частоты употребления вариационную с размахом АВ, который, однако, тем более суживается, чем больше тысяч слов отсчитано нами в исследуемом отрывке, т. е. если при числе N слов (рис. 30) вариационный криволинейный треугольник будет иметь вид АВС, то при числе 2N слов он получит вид А¹В¹С¹, а при большем числе слов его основание еще больше сузится насчет вырастающей высоты, так как площадь его всегда одна и та же, если перечислена на промилле (или на проценты). Но и при меньшем числе слов неправильное определение по причине значительной величины вероятной ошибки возможно лишь тогда, когда мы исследуем только три—четыре распорядительные частицы, а при десятке их всегда обнаружится общий характер лингвистического спектра для данного писателя.

Особенно обязательно это для старых авторов рукописного периода, которые не могли десятки раз «исправлять свой слог в корректурах», заменяя другими как раз те распорядительные частицы, которые для них слишком привычны.

Очень интересно отметить, например, что те самые члены главного предложного спектра (в, на, с), которые обнаружили постоянство у Пушкина и у Гоголя, совсем не обнаруживают этого у Толстого, и главный предложный спектр у него является в двух вариациях. Первая (например, в «Смерти Ивана Ильича» и в «Корнее Васильеве») напоминает спектр Пушкина, хотя и с несравненно меньшим числом частицы в (рис. 29), а вторая вариация (например, в «Трех смертях» и «Трех старцах») напоминает Гоголя, но с несравненно меньшим числом предлога с.

Здесь является вопрос: отчего зависит это расчленение главного лингвистического спектра Толстого на два типа? Оттого ли, что он сильно корректировал свои произведения и этим сделал свой главный предложный спектр неопределенным, или те перевороты, которые он переживал в своем мировоззрении и направлении своего творчества, отзывались и на слоге его речи? Конечно, у каждого автора, писавшего более полувека, лингвистический спектр не может оставаться все время совершенно неизменным. Он должен подвергаться медленной эволюции, как и световые спектры физических тел, изменяющиеся по мере повышения температуры. Однако, у Толстого обе вариации так резко различились на приведенных мною графиках, что наводят на мысль о специальной корректурной обработке автором их частоты, и исследование в этом отношении всех других его произведений является в. высшей степени желательным.

Перейдем теперь к другим спектрам тех же писателей и в тех же их произведениях. Рассмотрим, например, один из многих возможных союзных спектров (рис. 31). Я взял для его составления, как видно по таблице, сначала союз а, затем союз и, когда он употребляется в выражениях в роде «был и он», «я и знал», т. е. служит не обозначением конца перечня, а чисто слоговой приставкой, вследствие чего я и поставил его в кавычках («и»). Затем я взял тот же союз и в начале фраз, когда он пишется с большой буквы. В спектре Библии этот член дал бы преобладание над предыдущими, а у взятых мною писателей он всегда в минимуме, как видно по его графике. Этот спектр тоже оказался различен у них всех. У Гоголя и Пушкина здесь преобладает слоговое «и», у Толстого же «а»; кроме того, Пушкин отличается от Гоголя почти полным отсутствием библейского предфразного И (как оно употребляется во фразах в роде: « И был вечер, и было утро», «И пошел Иисус» и т. д.).

Рис. 31. Один из союзных спектров.

Спектр из наиболее часто встречающихся местоимений: этот, свой, тот оказался уже несоставимым у современных писателей при подсчете только одной тысячи слов, так как этих местоимений у них оказалось лишь по нескольку на тысячу, а малое количество повторений какого-либо случайного фактора, как известно из статистики, не дает возможности для вывода в нем закономерностей, благодаря уже отмеченному мною закону случайных отклонений от средней нормы тем более широких, чем меньше взято слов для подсчета. Для того, чтобы местоименные и другие спектры дали достаточно типичные графики, нужно подсчитать их число по крайней мере среди пяти тысяч слов (а потом разделить полученную цифру на пять, с целью приведения их к однородности с вышеприведенными спектрами).

Но, даже и при значительной частоте повторения некоторых служебных частиц речи, могут обнаруживаться, как мы уже видели у Толстого, значительные колебания их числа в различных произведениях того же самого автора, если мы будем брать всего лишь тысячу слов. Образчиком такого неопределенного спектра является, между прочим, и приводимый мною на рис. 32, где я сопоставил отрицательную частицу не с союзом и, в его двух вариациях: первая (и") соединяет между собою существительные или прилагательные имена, вторая (и')—глаголы или целые фразы. Мы видим, что колебания их числа в различных произведениях у того же самого автора настолько же резки, как и у двух различных писателей. Однако и тут могут найтись авторы, у которых этот спектр обнаружит явное постоянство во всех произведениях.

Рис. 32.    Спектр и"—не—и'.

Все лингвистические спектры, где, как у предыдущих, лишь высчитывается прямое среднее число той или другой служебной частицы на тысячу слов, можно назвать естественными. Они не всегда удобны для наглядного выражения слоговой физиономии автора и, кроме того, с ними надо уметь обращаться при их подборе для спектра. Составьте, например, спектр из каких-либо двух часто употребляемых служебных частиц и из одной мало употребительной. Поставив ее на графике в середине между двумя первыми, вы получите всегда фигуру в роде V, в которой сольются все индивидуальные особенности слога различных авторов. Но особенности каждого из них станут ясно определенными, когда мы расположим все такие частицы не в случайном порядке, а по мере уменьшения или по мере увеличения их средней употребимости у писателей данной эпохи. Так я и сделал в предыдущих таблицах, иначе мои графики обнаружили бы лишь ложное сходство.

III.

Чтобы избежать подобных фикций, при дальнейшем развитии предлагаемого мною метода следует все естественные спектры обращать в приведенные. Для этого надо только соблюдать следующее правило.

Среднее число повторений каждой служебной частицы на тысячу слов данного произведения нужно разделить на среднюю повторяемость той же частицы, вычисленную по многим авторам данной эпохи. Тогда вместо предыдущих абсолютных цифр получатся коэффициенты индивидуальности авторов, величиною своею то более, то менее единицы. Изобразив для их представления на графике единицу высоты горизонтальной линией (АА рис. 33) и обозначив выше ее избыток исследуемой частицы в десятых долях единицы, а ниже недочет (в таких же долях), мы и получим приведенные спектры. Образчик их я дал здесь на рис. 33 для спектра из предлогов в, на и с, который в естественном виде был показан уже ранее, на рис. 29.

Составил я его так. Определив среднюю повторяемость этих трех предлогов на тысячу слов по приведенным в примечании десяти произведениям Пушкина,⁶ Гоголя и Толстого, я получил знаменатели однородности, для этих предлогов. Именно:

⁶ Вот их вывод:

Разделив эти суммы на число взятых нами произведений (т. е. на 10), мы и получаем приблизительные средние знаменатели: 26, 20 и 11, как и указано в тексте.

Здесь предлоги в, на и с написаны надстрочными буквами в знак того, что они не относятся к какому-либо отдельному автору, а представляют собой обобщенные величины. Разделив на них число повторений тех же самых предлогов (найденных среди тысячи же слов) в отдельных произведениях Гоголя, Пушкина и Толстого, мы получаем результаты, приведенные на таблице XIII.

ТАБЛИЦА XIII.

Перенеся это на графику, мы и находим для указанных произведений главный предложный приведенный спектр (рис. 33). В нем оказываются исключенными все ложные сходства, зависящие от случайных группировок между собой исследуемых служебных частиц речи, а остаются только одни действительные сходства или различия.

Рис. 33.   Приведенный спектр предлогов в—на—с.

Из двух последних колонок этой таблицы мы видим, между прочим, что в своих произведениях «Три смерти» и «Три старца» Толстой специально обрабатывал свой слог, вычеркивая предлоги «с» и «на» и заменяя их другими распорядительными частицами речи, чтобы приблизить спой слог более к народному, где эти предлоги сравнительно редки. У старых авторов мы такой тщательной обработки не находим.

Значит, всякий раз, когда вы для составления лингвистических спектров группируете между собою распорядительные (т. е. служебные) частицы, сильно различающиеся по своей общей употребительности, вам необходимо сначала составить для них приведенные числа, а из них приведенные спектры по данному выше образчику. Только тогда вы будете вполне гарантированы от ложных сходств, да и сами спектры получат большую определенность.

IV.

Таковы общие основы лингвистического анализа, предлагаемого мною, главным образом, для доказательства плагиатов и апокрифов, которыми полна литература, приписываемая авторам древности и начала средних веков. Лингвистический анализ дает нам здесь объективные основы для суждений об одноавторности и разноавторности произведений. Что же касается применимости этого метода ко всякому языку и ко всякой эпохе, то в этом не может быть сомнения. Все различие в слоге у разных писателей, одинаких по языку и по роду своего творчества, именно и заключается в средней длине и сложности их фразы и в различном употреблении ими служебных частиц речи. Точный подсчет этих частиц, отнесенный к определенному количеству слов (к 1000), только численно выражает (в промиллях) то, что мы и без того чувствуем слухом.

Возьмем хотя бы сочинения «Платона», как наиболее исследованные в этом отношении. Я ставлю это имя в кавычках, потому что, как говорил уже выше, не считаю доказанным, что они написаны одним и тем же человеком, называвшимся Платоном (или, как утверждают некоторые, Аристоклом), «учеником Сократа и учителем Аристотеля, жившим между 430 и 344 г. до начала нашей эры». В подлинности многих из этих произведений сомневались и все вообще их исследователи. «Фрасилов канон сочинений Платона», приводимый в книге Лаэртия и приписываемый им автору 1 века нашей эры «Фрасилу», дает нам 36 произведений «Платона», поименованных на таблице XIV. «Канон» этот оставался, так сказать, священным со времени появления книги Лаэртия в печати (когда он только и стал известным ученому миру) вплоть до XIX века, когда величайший из всех исследователей «Платона» Аст в своей книге «Platos Leben und Schrifien» (1816 г.) решился отвергнуть более половины из вошедших в него книг (см. нулики на таблице XIV). Шааршмидт (1866 г.) признал заслуживающим доверия только 9 диалогов, в том числе Законы, оспариваемые другими. В более умеренном виде высказали скептицизм по отношению ко многим произведениям этого «канона» и все другие исследователи (напр., Штальбаум, Ибервег, табл. XIV), но они не пришли к единогласию, и те книги, которые одними признавались подложными, другими объявлялись подлинными, и наоборот.⁷ Ясным было для всех только одно, что сочинения, приписываемые Платону, опровергают друг друга по своему идейному содержанию. В одних автор проповедует идеализм, в других реализм, в третьих является скептиком, в четвертых мистиком и так далее... В Федоне, например, психика человека определяется автором как дуализм духа и тела, а в Федре и Тимее та же психика сводится к тройственному делению души на разум, дух и похоть. В Политике автор утверждает, что важна не форма правления, а то, хорошо управляется государство или нет, и что при хороших законах демократия хуже аристократии, а аристократия хуже монархии, а при дурных законах наоборот. В книге Государство проповедуется аристократическое правительство философов, а в Законах автор считает лучшей формой правления тирана (т. е. автократа), доступного хорошим внушениям.

⁷ См. W. Lutoslavski: The origin and growth of Plato's logic. 1897.

Все противоречия разных книг, приписываемых Платону, конечно, лучше и проще всего были бы объяснены допущением, что эти книга принадлежат различным авторам. Но тогда что останется от философа Платона как исторической личности?—Благодаря естественному желанию сохранить эту привычную нам личность, большинство исследователей выбирало другое решение загадки, именно, что все эти трактаты писаны Платоном в разные периоды его жизни, при чем он радикально менял все свои политические, моральные и религиозные убеждения на противоположные, т. е., ставя точку над i, был типичным идейным хамелеоном. Но точно ли это значит сохранить историческую личность Платона?—Его моральная физиономия является при таком допущении совсем неприглядной и мало соответствует правильному представлению о творческих умах вообще.

ТАБЛИЦА XIV.
«Фрасилов Канон» из 56 сочинений «Платона».

Крестики в кругах налево перед названиями обозначают диалоги, всеми признанные за подложные. Нулики справа обозначают произведения, признанные подложными указанными вверху исследователями.

Меняют свои основные убеждения только те, кто не сам их выработал, а заимствовал готовыми от других. Почти все великие творческие умы отказывались от того, что было заимствовано ими без критики в детстве от окружающих, ради новых более совершенных идей, но мы не знаем ни одного случая, где великий и оригинальный ум выработал бы сам в различные периоды своей жизни несколько противоречащих друг другу убеждений. А «Платон» по своему времени должен был бы являться именно самостоятельным мыслителем и творцом своих идей, вынашивавшим их своим собственным потом и кровью. Все, что мы видим в сочинениях, приписываемых Платону, более соответствует творчеству различных мыслителей одного и того же литературно-философского течения, тотчас разбившегося на несколько ручейков, хотя и имевших общий исток и общую эпоху развития. Вот почему очень важно разобрать и выяснить этот вопрос объективно, нашим методом наглядного диаграмметрического исследования склада речи данных произведений, приняв За основное положение, что склад речи меняется очень медленно и немного у отдельных личностей и что вообще нельзя допустить, чтоб один и тот же человек писал сначала карамзинским слогом, а потом перешел к тургеневскому и не в каком-нибудь одном отношении, а во многих.

К сожалению, статистические данные, представленные разными исследователями стиля «Платона», не однородны между собой, и большинство их обращает особенное внимание именно на слова. редкие, специально придуманные самим автором данного произведения и часто заключающиеся только в нем одном. Вот, например, табличка таких слов, взятая у Кемпбелля (таблица XV).⁸

---

⁸ Lewis Campbell (1867 г.), цитировано у W. Lutoslavski: The origin and growth of Plato's logic, p. 92. Беру из нее лишь часть.

---

ТАБЛИЦА XV.
(По Кемпбеллю.)

Табличка эта в первой колонке дает для каждой страницы издания Diodot'а среднее количество оригинальных слов, найденных в показанных сбоку диалогах, т. е. имеющихся лишь в одном данном диалоге и не встречающихся во всех других.

У Кемпбелля расчет был сделан на 100 страниц текста, так что все оригинальные слова выражались сотнями, в целых числах. Я же здесь отделил занятою последнюю пару цифр, чтоб отнести, величины к одной странице текста (в издании Diodot), что более ясно говорит нашему уму. Мы видим, например, что язык (т. е. уже словарь, а не слог) у автора Федра настолько отличается от языка каждого из остальных «платонианских» произведений, что на каждой странице содержит в среднем более четырех (4,36) своеобразных слов, не употребляемых более нигде в «платоновых» произведениях. Язык Законов еще более своеобразен, так как на каждой странице содержит более 4 ½ слов, не имеющихся ни в Федре, ни в других платонианских книгах. То же самое, хотя и в меньшей степени, можно сказать о Политике и Софисте.

Тимей же и Критиас, как сложенные вместе, показывают нам только одно, что и они тоже очень оригинальны по языку, хотя неудачная идея сложить их и не дает нам права заключить, велика ли разница их собственных словарей друг от друга.

Даже приняв во внимание, что некоторая часть оригинальных слов объясняется в «платонианских» диалогах разностью их сюжетов, нельзя не поразиться этой своеобразностью языка каждого из них, так как на специальные слова нельзя отнести даже и четверти полученной здесь разницы. Из приложенной таблички XVI, даваемой Кемпбеллем, к сожалению, только для Политика и Софиста⁹ ясно видно, что специальных слов, каковы физические и математические термины в политике, только 0,15 на странице (т. е. одно на четыре страницы), в Софисте же и того менее—0,08 на страницу (что соответствует одному слову на двенадцать страниц). Значит, почти вся разница языка, даваемая нами в предыдущей (XVI) таблице,—сводится, главным образом, к таким словам, которые могли быть почти безразлично употреблены и в других диалогах. Однако же о них там нет и помина; это указывает на то, что каждое из этих произведений написано особым автором.

⁹ Lewis Campbell. The Sophistes and Politicus of Plato. Oxford. 1867.
Цитировано у W. Lutoslavski: O pierwszhych trzech tetralogiach dzieł Platona. Kraków.  1896. p. 162.

ТАБЛИЦА XVI.
(По Кемпбеллю.)

Даже и на группы разделить все произведения «Фрасилова Канона» по трем или четырем авторам, повидимому, невозможно. Взявши, например, вторую колонку цифр Кемпбелля, показывающую для вышеприведенных произведений число слов, встречающихся только в них да еще в Тимее, Критиасе и Законах и нигде более, мы видим, что таких слов несравненно меньше, чем слов своеобразных. Однако, эта разница есть разница только «словаря» или, лучше сказать, «литературного наречия» у авторов указанных произведений, а не та, о которой я специально говорю здесь. Она не поддается лингвистическому анализу, для которого важен только склад речи автора, выражающийся в строении фразы и частоте употребления ее конструктивных, распорядительных частиц (неудачно называемых служебными). Но исследователи «Платона» дали некоторые скудные материалы и для этого. Такова, например, составленная мною по данным, приводимым у Люто-славского,¹⁰ табличка, показывающая для Протагора и Законов число существительных, прилагательных и глаголов на тысячу слов, отсчитанных в них под-ряд (таблица XVII).

¹⁰ W. Lutoslavski: The origin and growth of Plato's logic. London. 1897, p. 71.

ТАБЛИЦА XVII.
(По Лютославскому.)

Мы видим прежде всего, что существительных в Законах почти вдвое более, чем в Протагоре, а прилагательных почти втрое, тогда как глаголов значительно менее. Из суммы их мы видим, что на местоимения и другие служебные словечки и частицы оставлено менее места в Законах, чем в Протагоре. Но всего важнее сравнение числа прилагательных, которые авторы ставят после своего существительного (соответственно, например, выражениям: «на небе носились тучи серые», вместо «на небе носились серые тучи»). Рассматривая нашу русскую литературу, допускающую, как и греческая, подобные вариации, мы видим, что предрасположение к той или иной конструкции характеризует эпоху, а не отдельных авторов той же эпохи. Карамзин скорее сказал бы «тучи серые», а писатели следующего поколения в прозаическом произведении выразились бы наоборот, и можно сказать с уверенностью, что ни один из современных историков не озаглавил бы своей книги «История Государства Российского», в каком бы возрасте своей жизни ни писал ее. Совершенно так же и автору Протагора, как видно из таблички, совершенно чужда манера помещать прилагательное вслед за своим существительным, тогда как автор Законов, у которого прилагательных почти втрое больше, преимущественно употребляет этот способ.

Допустить, что один и тот же автор, «переменив к концу жизни свои убеждения», вместе с тем переменил и способ размещения прилагательных в своей речи, значило бы сделать сопоставление, не оправдывающееся никакими прецедентами. Поэтому приходится допустить, что оба произведения писаны не только разными авторами, но и принадлежат к разным поколениям или к разным странам.

К такому же выводу приводит сопоставление Диттенбергером¹¹ частоты употребления пары служебных частиц ώσπερ (так как) и χαθάπερ (потому что), являющихся синонимами, которые безразлично можно ставить один вместо другого, и такое же сопоставление пары синонимов: άλλά ̃μήν (но все-таки) и χαί ̃μήν (а все-таки). Это же подтверждается и указанной Гефером¹² частотой союза τε, соответствующего латинскому конечному-que и заменяющего союз χαί (русское и).

¹¹ Dittenberger. Sprachliche Kriterien für die Chronologie der Platonischen Dialoge (Hermes: V. 16, p. 321, 1881).

¹² Hermann Hoefer. De partioulis platonicis capita selecta. Bonn. 1882.

Переложив эти данные на диаграммы (рис. 34), мы видим ясно: 1) Государство, Федр и Феэтет, у которых греческое потому что (ώσπερ) очень редко сравнительно с так как (χαθάπερ), не могут быть писаны тем же автором, как остальные, у которых потому что сильно преобладает над так как. 2) Пиршество, Политик и Законы, у которых греческое но все-таки (άλλά ̃μήν) очень редко (см. на рис. 35, расстояние от ломаной линии до верха), сравнительно с а все-таки (χαί ̃μήν), едва ли писаны тем же автором, как Лахет, Феэтет, Критиас и Филеб особенно все другие, не помеченные здесь, сочинения, приписываемые «Платону», где но все-таки по Диттенбергеру, сильно преобладает. 4) Республика, Федр, Филей и Законы, у которых греческое конечное и (τε) встречается очень редко, не могут быть писаны тем же автором, как Тимей и Критиас, где эта частица очень часта.

ТАБЛИЦА XVIII.
Числа в первых четырех столбцах показывают процентное отношение каждого синонима к его сумме с другим
(т. е. на 400 случаев употребления обоих).

---

Интересно также (рис. 34) разнообразие процентного содержания περί (около), находящегося сзади своего существительного. В Филебе и Законах оно близко к трети всех употребленных περί в других много меньше, а если мы обратимся к остальным, не показанным в таблице, диалогам, то увидим, что в Критоне и Хармиде нет ни одного περί сзади, а в Протагоре, Евридеме, Кратиле, Федоне, Апологии, Евтифроне, Горгии, Пармениде частота этой частицы сзади не достигает ни разу 10% всех περί, а обыкновенно менее.

Рис. 34. Переложение на графику части цифр таблицы XVIII. Линия I изображает процентное распределение частицы «потому что» (ώσπερ, вниз от линии I) и частицы «так как» (χαθάπερ, вверх от нее). Линия II дает тоже для предлога «около» (περί) перед своим существительным (вниз) и после него (вверх от линии II). Обращает внимание «огромное количество ώσπερ в Федре, Феэтете и Государстве сравнительно с остальными, где сильно преобладает χαθάπερ

Рис. 35. Переложение на графику чисел для приставки «а все-таки» (χαί ̃μήν) и приставки «но все-таки» (άλλά ̃μήν) с таблицы XVIII. Названия диалогов взяты в том же порядке как на рис. 34.

В результате, как видит сам читатель, лингвистический ана­лиз дает много­числен­ные указания, что греческий текст диало­гов, припи­сываемых «Платону», при­над­ле­жит не одному и тому же писателю, будто бы менявшему свой слог, словарь, литера­турное наречие и убежде­ния по мере течения своей долгой жизни, но совер­шенно различ­ным писа­телям той же эпохи и среды. Если бы слог его менялся, то при рас­по­ло­жении его про­изве­дений в одни ряд по мере возрастания, на­пример, частицы ώσπερ (как мы сделали на рис. 34), и все осталь­ные служеб­ные части­цы пока­зывали бы или падение своего числа, или воз­рас­тание, т. е. некоторое плавное изменение (или постоянство), а между тем на диа­граммах рис. 34, 35 и 36 мы видим совсем другое: вместо плавных изме­нений одни бес­поря­дочные скачки, чем и дока­зывается, что это не изменение слога одного автора с тече­нием его жизни, а слог разных авторов. Все ли из произведений, приписанных Платону, апокри­фичны, а, следовательно, и сама личность Платона мифична, или некоторые из этих диалогов действительно при­надлежат чело­веку с таким про­звищем (Платон по-гречески значит: широкий), жившему очень давно, я не берусь решать таким способом. Для этого нужно заново проследить лин­гвисти­ческим анализом (и стиле­метрией вообще) истори­ческое развитие греческого языка, особенно же того языка, каким писали в эпоху Возрож­дения, чтоб иметь объектив­ное средство отличать ее апокрифы от действи­тельных произве­дений древ­ности. Я приведу здесь поэтому вопросу только одно сопоставление Дросте относительно числа различных друг от друга прилагательных (таблица XVIII), оканчивающихся на -ειδής и -ώδης.¹³ Дело в следующем:

В научной и философской литературе довольно часто употребляются прилагательные, оканчивающиеся на -рóдный и на -видный, как, например, разнородный, разновидный. По-гречески эти окончания будут: ейдéс (-ειδής) и óдес (-ώδης)¹⁴ и они даже заменяют друг друга.

¹³ В роде πολιειδής (разновидный) или αίνυγ̃ματώδης (загадочного рода).

¹⁴ P. Droste. De adjectivorum in ειδής et in ώδης desinentium apud Platonem usu. 1886 (цитировано у Лютославского на стр. 112 книги: Origin and growth of Plato's logic. London. 1897).

Рис. 36. Переложение на графику чисел  послесловного союза τε (тэ, латинское que вместо греческого χαί) с таблицы XVIII.  Названия диалогов взяты в той же последовательности как на рис. 34, чтобы показать, что число τε не возрастает пропорционально ώσπερ.

Мы видим, что дело здесь идет не о каких-нибудь специальных прилагательных, способных войти преиму­щественно в одни или другие философские трактаты, а об общих литературных, даже поэтических словах. И однако же, как ясно из приложенной таблицы (XIX), в «словаре» греческих поэтов и историков число таких прилагательных ничтожно. Оно делает огромный скачок в книгах, приписываемых Платону и Аристотелю, а в словарях греческого языка, употреблявшегося в конце эпохи Возрождения, делает еще больший скачок. Все это невольно приводит к предположению, что эпоха сочинений, приписанных Платону и Аристотелю, значительно позднее той, в которую составлялись книги Геродота и Фукидида, или Гезиода и Пиндара.

ТАБЛИЦА XIX.
Число прилагательных на -образный (-ώδης) и на -видный (-ειδής) в «словаре» разных греческих авторов.

---

 

* * *

В первой книге «Христа»¹⁵ я уже говорил, как около 1481 года один флорентиец, Марчеллино Фичино, принес богатому меценату-издателю Лаврентию Вéнету 36 имевшихся у него латинских рукописей, выданных им за свои переводы сочинений некоего древнего греческого философа по прозвищу Широкий (Платон), которых в греческом подлиннике никому не показал. Только после их напечатания имя «Широкого философа» загремело по всему тогдашнему читающему миру вместе с именем переводчика, исправившего в следующем издании и ряд анахронизмов, указанных ему читателями, но все же не показавшим греческих подлинников, которых не предъявляли до сих пор и его наследники. Тогда другой меценат-издатель, Альдо Манучио, обещал по золотой монете за каждое исправление фичиновых переводов по представленному кем бы то ни было оригиналу. Но все же только через 31 год после первого латинского издания венецианский купец Марк Мазур представил в 1512 году будто бы найденные им греческие тексты тех же самых произведений.

Все выходит так, как если бы хитрый мореплаватель, узнав о запросах издателей, заказал во время своих путешествий в греческие страны 36 грекам перевести на греческий язык (и притом в разных областях) по одному произведению фичинова сборника и, собрав их, продал их не без выгоды итальянским издателям, как подлинные «Платоновы произведения». Оттого их лингвистические спектры так и разнородны, а философизм и манера изложения так напоминают XV век нашей эры и его апперцепционные представления о древнегреческой культуре.

И такова же история открытия греческих подлинников после напечатания их «латинских версий» и у многих других «классических авторов. Как же можно упрекать меня за скептицизм?

На этом я пока и закончу свое применение лингвистических спектров к исследованию древних произведений, ибо у меня нет здесь ни времени, ни места для такого же разбора остальных древних писателей. Но было бы очень желательно, чтоб наши молодые филологи, а особенно историки древней литературы и жизни, обратили внимание на предлагаемый мною метод исследования. Как видит читатель, он существовал в зародыше еще в начале XIX века, но до сих пор не был достаточно разработан, чтоб давать читателю однородные и наглядные результаты при сопоставлении произведений разных авторов или различных возрастов того же самого автора. В своем окончательном виде этот метод еще нов, а потому целесообразное и объективное применение его, как и всего нового, может привести к неожиданно важным результатам.

¹⁵ «Христос», кн. I, ч. I, гл. I.

назад начало вперёд