| Omne vivum ex ovo | ||
| (Истина классических времен)
|
Верите ли вы, читатель, в чудеса? Если верите, то отбросьте скорее мою книгу, как дьявольское наваждение, и примитесь перечитывать в сотый или в тысячный раз евангелие, библию и жития святых. Если уже не верите в чудеса, то прочтете следующие строки со вниманием.
Все живое – из яйца, – говорит нам даже и классическая философия, а не только современное естествознание, применившее этот закон индивидуального развития органических существ ко всем сложным явлениям жизни природы и человечества. Ничто великое и сложное не начиналось сразу в полном своем размере, а эволюционно развивалось от соответствующего простого элементарного зародыша.
Впервые этот эволюционный закон был обоснован Лапласом, показавшим полную возможность образования солнечной системы путем кольцевания вращавшейся первичной небесной туманности. И это потом демонстрировал Жозеф Плато в Гентском университете, при своем знаменитом опыте с кольцеванием вращающегося прованского масла, принимающего шаровидную форму в смеси спирта и воды того же удельного веса. Эта же теория привела потом не только к объяснению колец Сатурна и всех звездных светил и кольцеобразных туманностей неба, но объясняет строение даже и всего нашего Галактического архипелага звезд, как возникшего из еще более первичной туманности в бездонном пространстве вселенной.1
А конец такай эволюции для отдельных систем вырисовывается как моментальный распад одряхлевшей звездной системы на ее первичные элементы и ее превращение в спиральную туманность, из которой получается материал для зарождения новой звездной системы и ее развития по тому же закону Лапласа.2
1См. пролог к I тому «Христа».
2 Делавшиеся потом против нее возражения, будто спутники Урана обращаются обратно теории Лапласа, совершенно неправильны. Они обращаются в том же направлении, как вращается сам Уран, а ось его вращения наклонена около 900 к оси его орбиты, по тем же причинам, по которым и ось земного шара наклонена на 230. Не следует забывать, что солнечная система не одинока в Галактическом архипелаге и подвергалась огромному количеству различных внешних влияний. При образовании планеты из сближения друг с другом двух концов разорвавшегося туманного кольца лишь в исключительных случаях может получиться планета, вращающаяся в его прежней плоскости. Наклонение оси вращения к ее орбите при этом может превышать 900 и тогда планета получит как бы обратное движение.
И аналогично этому, первичное простое представление о сотворении богом небесных светил во вторник 4 марта 5508 года до рождения Христа, по юлианскому счету, удовлетворявшее наивную паству христианской церкви вплоть до нашего времени, только накануне XIX века (I796 г.) стало сменяться представлением эволюционным и строго научным без чудесного вмешательства человекоподобных богов и звероподобных демонов.
Аналогичное этому мы видим и в органическом мире. В Библии сказано очень просто: «Сказал бог (в среду 5 марта 5508 до P.Х: Да произведет вода пресмыкающихся, душу живую и птицы да полетят над землею перед лицом (какой-то) тверди небесной и стало так». Потом в четверг 6 марта того же 5508 года он прибавил: «Да произведет земля душу живую, скотов и гадов и зверей земных по роду их. И стало так». Затем 7 марта в пятницу, бог сказал: «Сотворим человека по образу и подобию нашему», чем и доказал, что сам имел фигуру человека.
И опять человеческий ум вплоть до XIX века удовлетворялся этим наивным зародышем теории мироздания.
Даже сам гениальный основатель современной научной систематической зоологии Линней (1707–1778 г.) писал:
«Мы насчитываем столько видов (животных и растений), сколько было создано сначала бесконечным существом».
И даже в начале XIX века Кювье (1769 – 1825), несмотря на то, что сам же основал сравнительную анатомию и сравнительную палеонтологию, признавал, что все животные и растения созданы такими, каковы они есть и вел по этому поводу полемику с Ламарком (1744–1829), впервые пришедшим к идее о том, что различные органы животных могут увеличиваться и осложняться от упражнения и, наоборот, атрофироваться от неупражнения, но на это ему возражали, что приобретенное лично для себя отдельным организмом обыкновенно не передается по наследству. (Позабыв, что у Ламарка шло дело не о наследственности случайных индивидуальных отклонений, а о таких, которым подвергаются все индивидуумы данного вида в данной местности.)
Против возможности плавной эволюции органического мира Кювье, в распоряжении которого было еще недостаточно фактического материала, неосновательно возражал, что в различных по времени отложения наносных пластах Земли находятся окаменелости различных животных и растений, и потому в течение каждого геологического периода существовала особая неизменная флора и фауна и каждый период заканчивался громадной катастрофой, которая стирала с лица земли всю его органическую жизнь. Затем новый творческий акт создавал целиком новую флору и фауну, которую постигала та же участь и что так было уже более десяти раз. Эта «теория катастроф» и отдельных чудесных творений, исключавшая всякое научное объяснение сходств и различий среди животных и среди растений, господствовала во всю первую половину XIX века, даже и тогда, когда Ляйель (1797–1875) в своих «Основах Геологии» показал, что никаких всемирных катастроф, вроде Ноева потопа, никогда не было и что все обширные по пространству изменения земных наслоений совершались плавно теми же силами, какие действуют и теперь. Так произошла первая попытка выяснить эволюцию земного шара от его возникновения до настоящего времени, но она остановилась на первых же шагах, потому что объяснила только самую последнюю эпоху земной жизни – ту эпоху, когда на ее поверхности выделилась вода. А относительно того, какова была история земного шара до этого времени и что будет с землею, когда вода на ней обратится в лед, существует лишь моя гипотеза в написанной еще во время Шлиссельбургского заточения и напечатанная отдельно в моей книжке «На границе Неведомого» статья «Эры жизни», которую и сам я считаю лишь прологом к дальнейшим исследованиям в том же направлении.
Эволюционный взгляд на историю земного шара в водную эру его теогонической жизни, разрушив теорию катастроф Жоржа Кювье, все же оставался некоторое время без влияния на биологические представления, так как этому мешали теологические предрассудки. Как когда-то церковь сожгла Джиордано Бруно (1548–1600) за учение о бесконечности Вселенной и заставила силою Галилея (1564–1642) отречься от учения об обращении Земли около Солнца, так и в XIX веке, она же стала поперек дороги эволюционной теории развития органического мира, и я сам помню, как в мои гимназические годы (уже в 70-х годах XIX века) было опасно попасться с книгой Дарвина в руках: это значило быть исключенным из гимназии без права поступления в какое бы то ни было учебное заведение Русской империи, что как раз и вызвало у меня впервые революционное настроение. Но выставленные Дарвином в его книге «О происхождении видов путем естественного отбора» доказательства были настолько неопровержимы, что эволюционная теория органической жизни на Земле быстро преодолела все препятствия и теперь вы не найдете ни одного зоолога, ботаника, анатома или физиолога, который стоял бы на другой точке зрения, как не найдете и астронома, который отвергал бы учение Коперника об обращении земли около солнца.
И вот, когда человек, воспитанный на этих представлениях, принимается за изучение современной нам «древней истории народов», ему невольно кажется, что он очутился в обществе средневековых ученых, еще держащихся теории чудесного происхождения различных древних книг и теории катастроф, уничтоживших большую часть этих продиктованных не иначе, как самим святым духом не своевременно гениальных сочинений. Ему кажется: если все на свете произошло эволюционно, то не менее эволюционно должна произойти и современная нам научная и художественная литература на земле, да и само наше художество, начиная со скульптуры, живописи, музыки и кончая театральной артистичностью и сценарностью.
Обо всем этом я уже говорил в разных местах этого моего историологического исследованиями, и теперь, приступая к разбору по истине великих чудес азиатской беллетристики, таких произведений как Наль и Дамаянти (якобы за 1000 лет до начала нашей эры) или Рамаяны (якобы того же времени), под которыми не постыдился бы подписаться ни один из самых выдающихся современных европейских поэтов и беллетристов, я еще немного остановлюсь на общих законах литературной эволюции.
В третьем томе «Христа» в главе «Анатомия литературного творчества» я уже отметил различные типы беллетристических произведений и показал, как высшие из типов возникают из сложения первичных элементарных сообщений, подобно тому, как сложные организмы возникают из сложения первичных клеточек, и тоже не беспорядочно, как простое нагромождение, а в виде систематических комплексов, связанных между собою переходными мостиками, нередко построенными тоже очень художественно.
Само собой понятно, что каждое слово в строении речи соответствует атому в строении организмов, каждая отдельная законченная сама в себе фраза – от точки до точки – соответствует молекуле, которая в белковых веществах тоже может быть очень сложною, со всякими боковыми придатками. Всякий законченный в самом себе по смыслу комплекс сообщений (т. е. отдельных фраз) соответствует волокну сложных организмов и целому организму у несложных. Несложными литературными композициями являются молитвы, лирические стихотворения, басни и короткие детские сказки. А сложными произведениями являются большие поэмы, повести и романы, в которые такие отдельные композиции входят как волокна в сложные организмы, переплетаясь между собою всевозможными способами и соединяясь в одно целое переходными мостиками, как цементом.
Разъясню эту параллель более детально.
Возьмем, например, такой случай. В то время, когда большинство русского народа было еще безграмотно, тогда дети даже привилегированных сословий удовлетворяли потребность своего воображения так называемыми «нянькиными сказками», а взрослые люди песнями баянов, т. е. первобытных поэтов. Конструкция таких сказок и песен была очень элементарна, через весь рассказ проходила только одна нить последовательности. Слог очень элементарен, фразы почти без придаточных предложений. И вся композиция не превышает двух-трех или нескольких страничек современной печатной книжки. Сюжетами были боль-шею частью боевые или охотничьи приключения с невероятными вмешательствами говорящих зверей, птиц и рыб, и нередко сверхъестественных существ. Если затрагивался любовный сюжет, то не иначе как унесенная волшебником похожая на куклу принцесса-красавица, которую нужно было освободить.
В нашей русской баянской поэзии излюбленным героем был богатырь Илья Муромец, и о нем создалось до XX века много былин, т. е. элементарных описаний того или другого из приписываемых ему подвигов.
Представьте теперь, что в период уже развившейся письменности, какой-нибудь любителъ-грамотей, человек начитанный и не без собственного литературного таланта, собрал в своей жизни и записал в отдельности несколько десятков, или даже не одну сотню таких рас-сказов, и захотел составить из них нечто цельное, воображая таким образом восстановить полную биографию своего героя, если, по легковерию своему, считал эти сказания правдивыми, а если нет, – то цельную поэму об Илье. Расположив их в одной последовательности по своему вкусу и соединив переходными мостиками перерывы при скачке от одного независимого сказания в другому, в виде связующих вставок или перестановок действия, с не-подходящих на подходящие места, он легко составлял большую суставчатую поэму, вроде Илиады или Одиссеи, и тем более легко, что размер стиха в эпической поэзии всегда один и тот же, в греческой, например, гекзаметр.
Таково образование всех длинных эпопей, похожих на многосуставчатых червей, в которых каждый членик представляет как бы самостоятельное целое, и у которых при разрезе пополам обе половины начинают жить самостоятельно. Но и эти эпопеи, как мы видели, могли возникнуть лишь в период развитой письменности, так как для их записи в таком виде, как мы имеем, недостаточно простого уменья писать каракульками, вырисовывая каждую букву, а необходимо уменье писать скорописью, что дается только продолжительной практикой, как в письме, так и в чтении, и необходим дешевый материал, вроде бумаги, так как на листках древесной коры такой эпопеи не напишешь, а пергамент слишком был дорог, чтоб употреблять на несерьезные произведения.
Язык таких произведений должен быть по большей части близок к собранным первоисточникам, но не абсолютно тот же самый, так как компилятор всегда стремился бы исправить слова и грамматические обороты, которые ему кажутся испортившимися в устах передатчика. Так, например, сказания, вошедшие в Одиссею или Илиаду, могли быть переданы компилятору и на местных говорах, а он их изложил на привычном ему классическом греческом языке. Все такого рода эпопеи могли бить написаны в Западной Европе и Великой Ромее по-гречески, не ранее крестовых походов, а на других языках в Азии еще позднее.
Перейдем теперь к современному роману.
Первоначальной его формой был фантастический рассказ, к которому только в конце XVIII века присоединился реалистический без сверхъестественных вмешательств и невероятных приключений и с введением психологических подробностей. Сначала его особенностью являлась почти всегда романтическая канва взаимных отношений девушки и молодого человека до их вступления в брак и кончалось на этом событии, или происходила трагическая развязка. Только уже потом – со времени Бальзака – стали вводить в романы главными героинями и замужних женщин. Отличительной особенностью всех романов является их сложная планировка, при которой вместо одной нити рассказа переплетаются две: начав рассказ о героине, автор прерывает его обыкновенно на самом интересном месте, возвращается вспять, описывает иногда на нескольких листах, что делал и чувствовал в это время герой романа и искусно подводит его к тому критическому положению, на котором он оставил героиню, и соединив искусно на этом месте обе нити рассказа, вновь возвращается к отдельным повествованиям, иногда примешивая к ним еще и третью нить, и затем приводит к развязке, к которой оказываются приспособленными уже все детальные сообщения, которые были даже и в самом начале. Такой роман аналогичен уже позвоночным животным, со скелетом и взаимодействующими друг с другом разнообразными органами, которых уже нельзя разрезать на две части, не разрушив всего целого. Это скелетный роман.
Эра такого романа только с XIX века, а место его вплоть до конца того века была только Европа, да Северная Америка, как ее самая культурная колония.
Переходом к этому типу литературного творчества является лучистый тип, соответствующий лучистым животным классификации Линнея, вроде морских звезд, морских ежей, морских лилий и т.д.
Он композируется очень просто.
С начала рассказывается, как несколько человек разными путями сошлись вместе. Каждый из них затем сообщает историю своих приключений, приведших его в компанию с остальными, а вместе с тем и в общее затруднительное положение. Они пытаются, помогая друг другу, выпутаться из беды, и достигают этого тем или другим способом.
Читатель сам видит, что это средний тип между суставной и скелетной композицией. Отсюда ясно, что и по времени своего возникновения он должен помещаться после суставчатого и ранее скелетного типа.
Но это еще не значит, что высшая форма вытесняет в литературе низшее. Нет! Здесь происходит то же, что и в органической природе, где несмотря на более позднее появление скелетных животных продолжают существовать и развиваться и суставчатые, и лучистые, и даже, одноклеточные организмы.
Такова основная схема эволюции литературного творчества на земном шаре, и все, что противоречит этой схеме, должно быть признано неправильно размещенным по векам или по народам.
Рассмотрим с этой точки зрения несколько кардинальных произведений Азиатской литературы.