При археологических исследованиях, относящихся к истории человеческой культуры, мы всегда должны иметь в виду, что человеческие открытия бывают двух родов.
1. Элементарные, не требующие предварительной высокой умственной подготовки, которые неизбежно были сделаны независимо друг от друга в разных странах.
2. Сложные, требующие наивысшей по своему времени образованности, которые, появившись как результат единоличного мышления изобретателя в центре наивысшей культуры своего времени, распространялись от него, как волны к периферии.
Как образчик первого мы можем привести изобретение кремниевого топора, как острого камня, привязанного к концу дубины, или изобретение колеса, как результат того, что на катящемся обрубке бревна легче перетаскивать тяжести, чем волоком по земле, и в результате изобретения повозки.
Оба без сомнения были сделаны во многих странах многими людьми и подозревавшими друг о друге.
Как результат второго рода изобретений, вы и сами можете привести, например, изобретение паровой машины Уаттом, изобретения парохода Фултоном, телефона Эдисоном, беспроволочного телеграфа Маркони, и т. д.
Все они, сделанные единолично в Западной Европе или Северной Америке, как центрах наивысшей технической культуры XIX, а затем и начала XX веков, распространялись затем как потоки дождевой воды во все пригодные для них места земного шара.
Такого рода разделение открытий и изобретений на два рода мы обязательно должны всегда иметь в виду при исследовании древней культуры, в которой обязательно должны преобладать элементарные, возникшие независимо много раз во многих странах, не исключаются и такие, которые могут распространяться от центра к периферии.
Вот, например, дольмены, т. е. так называемые «каменные столбы» в виде трех или четырех поставленных стоймя каменных глыб, на которых как крыша покоится четвертая плита. Их много в Западной Европе, особенно в Британии и северо-западной Франции, но они встречаются и в Северной Африке, и в Западной Азии, есть даже и в Северной Америке, а относительно времени их возникновения можно сказать лишь одно: они там с незапамятных времен. Служило это доказательством общности древней культуры всех этих стран? Ведь если в большинстве других стран их нет, то это может объясняться отсутствием в них пригодных для этого каменных глыб, а в отдаленных друг от друга местах они могут быть и независимого происхождения, так как такого рода постройки сами навязываются на ум. Мне вспоминается, как и сам я в детстве, ничего еще не зная о дольменах, сделал такую же постройку. Взяв несколько кирпичей, я отнес их в глухое место нашего усадебного парка, поставил два на ребро, прикрыл третьим, наподобие ворот, и увидев, что можно сделать из этого нечто вроде пещерки, заслонил задний выход четвертым кирпичом. И все это сооружение осталось у меня в памяти, потому что к вечеру того же дня к нам в комнату залетел воробей и, поймав его, я придумал поместить его на ночь в своем домике, заслонив переднюю часть пятым кирпичом. Придя утром, я открыл его, опустив голову к самому отверстию, но в тот же момент воробей вылетел вон и ударив крылышком мне по лицу, с радостным криком умчался в высоту. Вспоминая теперь этот случай, я не могу не видеть, что эта моя детская постройка была типичным миниатюрным дольменом. Значит, такого рода сооружения сами собой приходят в голову везде, где есть для этого валяющиеся на земле подходящие каменные глыбы. А целью их скорее всего могло быть помещение там идола, подобно тому, как и в IX веке строились для этого часовенки, в католических и православных странах. Конечно, первая же наличность такого сооружения в какой-либо стране неизбежно вызывала подражание и такого рода постройки распространялись по всей местности, где имелся для них материал, так что мы можем в данных пределах заключить о распространении их из одного центра. Но вот материал для них на далекое расстояние исчезает, благодаря равнинному строению земной поверхности, где на сотни километров во все стороны вы не найдете ни одного большого камня, а потом как на другом берегу моря, камни на земной поверхности появляются опять, а с ними, хотя и несравненно меньшей степени, появляются и дольмены. Какое право имели бы мы сказать, что они перекинулись сюда из далеких стран, а не возникли самостоятельно? С таким же правом можно было бы сказать, что и свой домик для воробья я устроил по образцу уже известных дольменов.
То же самое мы можем сказать и о пирамидальных постройках. Прототипом их является всякая могильная насыпь, превращающаяся в курган, если умерший был широко популярен и много людей спешили почтить его память. Обычай делать могильные курганы мог тоже независимо возникнуть в разных странах, а в тех местах, где был достаточный каменный материал, взамен земельных курганов, естественно, могли возникнуть и каменные, сначала циклопические, постройки, как и первичные каменные стены из необработанного камня, а затем, при возникновении способов обработки мягкого камня, вроде известняка или песчаника, <…>
Посмотрим немного кругом и поразмыслим.
И в недавнее время совершились открытия и изобретения, создававшие эпоху в человеческой умственной и экономической жизни. А как они совершались? Всегда как будто взрывом какого-то откровения в чьей-нибудь отдельной голове, и он нее на крыльях слова распространялись по всем другим, способным к их восприятию.
Вот, например, зоология. Ее создал Линней (1707—1778), шведский естествоиспытатель, закончивший свое образование в Голландии, а потом занявший кафедру профессора на своей родине в Упсальском университете. В своей «Системе природы», вышедшей первым изданием в 1735 году, он положил фундамент современной зоологии, которая без естественной классификации животных была до него то же, что география без географической карты, иначе говоря, простой сумбур. Но раз естественная зоология откристаллизовалась в его голове, хотя бы и с многими частными недочетами и ошибками, она быстро передалась на крыльях печатного слова в другие головы, ошибки были исправлены, а недочеты легко пополнены, и вот теперь систематическая наука о животных распространилась из Упсалы в Швеции по всему земному шару и знакомство с ее основами стало обязательным для всякого общеобразованного человека.
Вот еще ботаника. Она настолько близка к зоологии, что основы ее систематизации пытался положить тот же Линней, но в своей книге «Роды растений», стремясь упростить их распределение, придал слишком большое значение числу тычинок в цветке, и его систему исправил Декандоль (1778—1841), сначала профессор в Монпелье во Франции, а с 1811 года в Женевском университете. Мы видим здесь уже осложнение; ботаника, как систематическая наука (а не бессвязный хаос растительных форм) возникла как бы двумя взрывами. Сначала в голове Линнея в полуестественной форме, затем в голове Декандоля, приведшего систематику растений (без которой немыслимо их теоретическое изучение) во вполне естественный вид, в котором ботаника и распространилась на крыльях снова по всему земному шару, лишь дополняясь вновь находимыми в нем бесчисленными видами растений, всегда укладывающимися в уже найденные для них кадры.
Возьмем теперь палеонтологию и связанную неразрывно с ней геологию. Учение о вымерших теперь животных и растениях, от которых в недрах земли всегда остались лишь окаменелые части, не могло, конечно, даже и возникнуть до Линнея и Декандоля, но и эта наука, как необходимое дополнение к зоологии и ботанике в общей науке о развитии органического мира на земле, возникла тоже как бы взрывом в отдельных человеческих головах. Современник Декандоля Кювье (1769—1832), профессор в ботаническом саду в Париже, расширяя фундамент, заложенный Линнеем, кладет начало сразу и сравнительной анатомии и сравнительной палеонтологии и этим почти заканчивает всю естественную биологическую науку, к которой пришлось впоследствии делать лишь пристройки, вроде, например, микробиологии, тоже возникавшие как бы взрывами в отдельных головах и потом распространявшиеся на крыльях печатного слова повсюду из одного из культурных центров на земном шаре.
То же самое мы видим и в других областях нашего знания… Кому не известно, что учение об обращении Земли вокруг Солнца возникло в голове Коперника (1473—1543), разрабатывалось им в бытность его профессором в Краковском университете и обнародовано в год его смерти, когда он, ударившись в частную жизнь, жил каноником костела в Фрауэнбурге?
Кому неизвестно, что установителем небесной механики был Ньютон (1640—1727) в Кембридже, установителем теории происхождения видов был Дарвин (1809—1832), установителем научной экономики сначала Адам Смит (1723—1790) в Эдинбурге, а потом Карл Маркс (1818—1883), два раза изгнанный за политические убеждения сначала из Германии, а затем из Франции и окончивший жизнь в Лондоне?
Читатель видит, что все крупное в естественной области возникало как бы взрывами в какой-нибудь отдельной образованной мыслящей голове и притом в Европе (вплоть до культурного приобщения к ней Северной Америки), так почему же историки все еще пытаются нам внушить, что в развитии религиозных учений, которые представляют только вариацию одного и того же мистического мировоззрения и культа, дело шло совершенно иначе, и что они не только или наоборот современному распространению наук от культурных центров в малокультурные, но что и возникли независимо друг от друга в нескольких пунктах земного шара и притом исключительно в малодоступных по своей некультурности и отрезанности от остального мира — в палестинском Эль-Кудсе в окрестностях Мертвого моря, где даже рыбы дохнут (мессианство и христианство), в аравийских пустынях Мекки и Медины, куда можно было (до современной постройки дорог и авиации) добраться только на верблюдах, рискуя умереть по дороге от голода и жажды (магометанство) или в малодоступных ущельях Гималайских гор, где даже Камила-Ватта — место рождения Будды, давно провалилось куда-то под землю, так что ее до сих пор не могут найти, несмотря на все усиленные поиски современных нам историков буддизма?
Конечно, многие открытия действительно могли быть сделаны независимо в разных местах земного шара. Таково, например, было без сомнения изобретение колеса, как средства передвижения грузов, но ведь оно делалось не путем напряжения мысли, а просто случайным образом, когда что-нибудь тащили, положенное перед тем на бревно. Таково было и разноместное, независимое изобретение челнока, после того как прибрежные жители, сначала плававшие на бревнах, попробовали их выдолбить для более удобного сидения… А как только потребовалось сильное напряжение мысли, например, в применении к судам парового двигателя, так опять понадобился единичный ум — Франклин — и единичный центр распространения от наиболее культурной народности к менее культурной.
Само собой понятно, что и первичный фетишизм мистических представлений возник, как первые челноки, независимо в разных местностях на почве страха перед грозой, ураганом и другими таинственными для первобытного человека силами природы, осложнившись общей способностью к сновидениям, но от этого до представления о творце неба и земли и о его всевидении, милосердии, любви к своим творениям и вечной правоте, такая же пропасть как от челнока до парохода. А потому, на основании только что выведенного нами общего положения, мы априорно должны ожидать и первого толчка для распространения всех философских вероучений из одного не иначе как культурнейшего центра того времени, каким вплоть до основания Карлом Великим (ок. 800 г. нашей эры) Западной Римской империи, могла быть только Великая Ромея, с ее культурным центром в Царь-Граде, в котором мы напрасно стали бы искать тогда греческой гегемонии. В предшествовавшем томе я уже показал, что там была всегда лишь смесь живых славянских наречий Балканского полуострова, на которых говорили, легко понимая друг друга, обитатели с традиционным еврейским языком официального богослужения, родиной которого была долина Нила и с присоединившимся к нему регионом итальянского, известного нам под именем латинского, родиной которого были окрестности Везувия и Этны, как первых естественных алтарей, воскуривающих жертвенный дым всемогущему богу Громовержцу и потрясателю земли.
Таким образом, первая идея о боге богов и зиждителе всей вселенной тоже должна была зародиться в уме отдельного человека. И если мы отбросим все мифическое, чем завалена история Европы до Константина и все такое же, чем загромождена вся история азиатских стран, вплоть до времени крестовых походов, и бесстрастно сопоставим все наши сведения, то единственное имя, которое доходит до нас их глубины веков, как годное для такого человека, это Арий и не как воображаемый противник не существовавшего еще до него христианства, а как первый реальный учитель о боге богов, с которого списан и мифический образ библейского Арона. Нам говорят, что он умер в 336 году нашей эры в Египетской Александрии в престарелом возрасте, как первосвященник основателя Великой Ромейской империи Богопризванного царя (Диоклетиана) и что учение его широко распространилось потом по Азии и у германских племен. Имя это первоначально значило Лев,1 но сделавшись нарицательным для последователей его учения ариан, приобрело в тех странах, где не был известен еврейский язык, но куда пришло арианство, смысл чисто моральный. Слово ариане (или, по современному произношению, арийцы) по-санскритски значит «удостоенные» и этим самым показывает, что это не название расы, как сделали европейские ученые XIX века, а название религии, распространившейся в средние века независимо от племенного состава — от Германии до Индии. Тот факт, что христианские историки позднего времени считают их противниками христиан, признававшими Христа только «богоподобным человеком», сближает их с агарянами средневековых греческих и латинских писателей, переименованными во время крестовых походов в магометан, от которых христианская церковь отлучила себя только в 1180 году при ромейском императоре Мануиле. 2
1 Еврейское АРИЕ — Лев.
2 Христос, кн. VI, ч. III, гл. IX.
Только с Ария и можно считать достоверною обязательность фонетической грамотности для посвящения в епископский сан, а вместе с тем должно было возникнуть в феодально-безграмотном населении представление о священнике как о маге. Способность узнавать все, что говорил отсутствующий человек, при виде исцарапанного листа папируса (как греки переделали его первоначальное название бибилос, откуда и слово библия), должна была, конечно, казаться первобытному человеку несомненным сношением читавшего с каким-то сверхъестественным невидимым существом, нашептывающим ему содержание речи.
Является вопрос: не был ли Арий и тем первым человеком, который сообщил, что слова человеческой речи состоят из немного числа отдельных звуков и что, изобразив их рисунками предметов, имена которых начинаются с данного звука, можно слагать из их последовательности любую фразу речи.
Мне кажется, что это очень вероятно, и подтверждается моей астрономической проверкой всех древних греческих и латинских сообщений о солнечных и лунных затмениях, приведенных в IV томе «Христа». Там я указывал уже, что почти все начинающиеся с 400 года нашей эры, оправдываются астрономическим вычислением, а все описываемые до этого времени или фантастичны, или показывают принадлежность содержащих их документов, а с ними и событий много более позднему времени, чем 400 год нашей эры. От деятельности Ария до 400 года нашей эры прошло уже около 100 лет и при усердном содействии Ромейских императоров-теократов и обильных жертвоприношениях их магнатов, могла накопиться не одна сотня читающих и пишущих людей, а с ними стало возможным возникновение и сборников, вроде библейских книг Левитов, Чисел и Второзакония в их первичном виде и хроник императорских дворов и деяний самих императоров, и религиозных гимнов, и драматических пьес, вплоть до литургии.
И этот, обусловленный легкостью изучения звуковой азбуки, гигантской по тому времени скачок умственной культуры, должен был как и наши современные открытия передаваться, как заряд электричества по проволокам, по всем тогдашним путям сообщения, какими были тогда лишь реки, да морские берега. Случившийся в египетском городе Библосе (откуда и бибилос-папирус и Библия) взрыв впервые открывшейся для человеческого ума литературной и научной деятельности, перебросился, конечно, сначала в другие крупные центры торгово-административной жизни Великой Ромеи и более всего в Антиохию, и Константинополь. Из Антиохии по реке Оронто грамотность, вместе с арианством, хлынула на берега Евфрата, оттуда по реке Тигр в Багдад, Моссул (считающиеся за древнюю Ниневию) и Диарбекир, а по берегам Персидского залива, через Басру, недаром считавшуюся одним из центров мессианской учености средних веков, по берегу Персидского залива через гавани Абушер, Бендер-Аббаа, Чаубир Пассани и Карачи в устья Инда и прежде всего вверх по этой реке и ее притокам в Гайдарабад и Лагор. Оттуда через перевал открылись пути по притокам Инда в Дели и Калькутту и по Морокскому берегу в Индокитай, по рекам Иравади и Салуину и в долину Янцекианга, а оттуда по прибрежью Желтого моря в Корею и Японию и на запад по Тоанго и Амуру в Тибет и Монголию. И еще ранее этого, поток грамотной веры должен был идти из Инда по притоку в Кабул в Афганистане и через перевалы по реке Аму-Дарье в Бухару и Туркестан.
Мы видим, что путь арианской культуры был не так прямолинеен, как хотелось бы с первого взгляда, но ведь и электричество идет по проводам не во все стороны, а только туда, куда они ее ведут. А ведь греки, даже и в XIX веке являлись единственными путями для проникновения европейских путешественников во внутреннюю Африку. Припомните только путешествия Стэнли, Ливингстона и других. А ведь в средние века и вся внутренняя Азия была для европейских путешественников, миссионеров и даже завоевателей то же самое, что для нас была Африка в XIX веке. Ведь и в Америку и в Австралию европейская раса и культура ворвались исключительно по берегам морей и рек, а потому то же самое должно было произойти и для Азии, когда впервые ворвалась в нее арианская культура. Походы мифического Александра Македонского, как их до сих пор рисуют,3 годны только для детей. А Ласса лишь позднейший пилигримский путь буддистов, возникший благодаря каким-нибудь явлениям природы, возбудившим суеверия.
3 См. у меня т. VI, стр. 568.>
Точно так же и в Европу арианство могло прийти из Царь-Града, только по притокам Дуная.
И лингвистические следы вполне подтверждают наш вывод о возникновении всех культов с претензией на философию и космографию из одной и той же головы Ария-Арона, египтянина, получившего свои первые откровения у подошвы Везувия и перенесшего их затем в Царь-Град вместе с открытой им или его неведомым учителем звуковой азбукой, делавшей его в глазах безграмотного императора и его безграмотного двора действительным магом и волшебником.
Не говоря уже о названии всего индо-европейского населения Арийцами (то же самое слово, как и ариане).
Мы видим в Малой Азии и Персии Коран, эту первичную Библию, у индусов и троицу-Тримурти, и Кришну-Христа, а затем и его отражение в мифе о Будде и Заратустре, да и о самом Конфуции, и все это показывает на то, что все эти религии только местные отголоски местного христианства IV и V веков, от которого уже далеко ушла современная православная теология, а азиатские отпрыски уклонились в другие стороны. Сравнительное изучение их историку религии на земле особенно важно потому, что только таким способом — отдирая все явно последующие уклонения и оставляя первоначальное (определенное таким по разным его признакам), мы из сравнения этих остатков сумеем восстановить и действительное состояние арианства и христианства в начале их возникновения и причины, по которым они так широко распространились ко времени крестовых походов и даже потом.
