Н.А.Морозов / «Христос». 6 книга / РАЗМЫШЛЕНИЯ И СООБРАЖЕНИЯ /

ГЛАВА VI.
ПИСАТЕЛИ И ЛИТЕРАТУРА ПСЕВДО-ДРЕВНЕГО ЕГИПТА.

Сделавшись колыбелью современной человеческой культуры и связанной с нею оседлой жизни, Египет, естественно, должен был сделаться и колыбелью человеческой литературы.

Но и литература не рождается, как Афина-Паллада из головы бога-Отца во всеоружии, а зависит от усовершенствований в технике и от общих социальных условий. Пока был кочевой образ жизни, никому не могла придти и мысль о записывании происходящих событий жизни: свидетельство тому эскимосы и все остальные дикие народы. У них могли появляться лишь рудиментарные попытки зарисовывать на дереве или скале какую-либо сцену, как делают и наши дети, но несравненно хуже их, так как не было предварительных образцов: каждый рисунок тогда вследствие своей редкости был как зерно, попавшее на пустынную почву.

Для того чтобы человек, мог отдаться преемственной умственной деятельности, для того чтобы такие зерна эволюционировали, необходима была прежде всего значительная густота оседлого населения и в нем некоторая среда, свободная от первичной всеобщей трудовой повинности чисто материального характера. Необходим был довольно значительный и постоянный зажиточный слой населения, которому оно приносило бы добровольные жертвы, как семействам первобытных теологов, или который сам брал бы часть заработков материально трудящихся масс, в смысле ли труда рабов, захваченных при различных походах, или как налог на присвоенные себе территориальные части. Только дети такого привилегированного слоя, умственная деятельность которых не подавлялась в самом детстве насущными физическими работами, очень продолжительными в то время вследствие низкого состояния техники, и могли предаваться различным замыслам, открытиям и изобретениям, непроизвольно платя этим сторицею трудящимся физически массам за все, что принудительно от них брали, или что несло им само население.

И инстинктивно чувствовалась тогда всем населением необходимость в правящем слое, как во враче от переживаемой мужскою частью всякого человеческого общества (в детский период его жизни) особой болезни, вроде кори. Болезнь эту мы можем назвать непреодолимым всеобщим стремлением взрослых мужчин к хищничеству и к взаимной борьбе, подобным тому, как мы видим теперь у петухов.

Рис. 192, 193 и 194. Египетские храмы-университеты. 1. Храм, вырубленный в скале Гирма (по Перро и Шинье). 2. Типичный план храма-университета. 3. Передний фасад храма в Эдфу (реставрация).

Наследственные гены такого рода хищнических инстинктов имеют свойство глохнуть при развитии деятельности противоположных им генов мысли, и потому весь привилегированный слой первичного общества естественно распадался на два подслоя: мирную интеллигенцию и воинственную административную часть. Вся гражданско-политическая история народов есть продукт деятельности последней части, а вся умственная культура есть продукт деятельности первой части, которая на берегах Средиземного моря, повидимому, никогда не замыкалась, как в Индии, и не смешивающуюся с другими касту.

«На египетской школьной скамье — говорит Бругш в своей «Истории Фараонов» — сидели рядом и сын бедного писателя, и сын богатого господина, и поучения наставника будили здесь в сердце честолюбивого юноши желание отличиться».¹

Пусть автор этих строк и слишком обобщает такие случаи, соединения на школьной скамье бедных и богатых детей, но в отношении смешения в школах храмовой интеллигенции с военно-административным слоем это должно было быть совершенно верно. Изящная и повествовательная словесность зародилась, конечно, много ранее человеческой письменности и осуществлялась в виде песен о былом и рассказов о далеких странах (мало затрагивая окружающую прозаическую жизнь) еще задолго до того, как нашли способ увековечивать ее на камнях и глиняных плитках, и еще более задолго до того, как изобрели для этого в египетском Библосе папирус, а в малоазиатском Пергаме — пергамент.²

¹ Бругш, стр. 25 ориг.

² Пи-Байлос (или Пи-Пирос) теперь Бильбек, давший имя папирусу и Библии, лежит в Нижнем Египте ок. 30° 24 с. ш., близ самого восточного из рукавов Нила, на западе от горных папирусных озер, лежащих к северу от Суэца. Там жили в начале средних веков и евреи (что значит лереселенцы), эмигранты из аравийцев и других народов, принявшие библейскую религию. Там, а не в Месопотамии, и зародилась Библия, т. е. Библосские книги.

Эта предписьменная словесность неправильно названа англичанами фольклором, а нашими переводчиками — народным эпосом. Она не была никогда произведением физически трудящихся масс, а целиком есть дело первичной, хотя еще и не имеющей средств записывать свои чувства и размышления интеллигенции, которая, как и теперь, выделялась в особый слой, главным образом, из зажиточной части населения, с редкими самородками из мало обеспеченных семейств. Только у нес и было время для «сочинительства».

Рис. 195 и 196. Наивное изображение пруда в саду на стене египетского дома и изображение гробницы в виде жилища.

Но откуда бы талантливое в умственном отношении лицо ни выделялось, оно сейчас же деклассировалось, т. е. оставляло свое первоначальное занятие. Так, в Англии, великий физик Фарадей, бывший сначала переплетчиком, бросил совершенно это занятие, как только принялся за изучение физики; так, в России, Ломоносов, родившийся крестьянином, бежал из деревни и совершенно бросил земледелие, как только поступил в Москве в Славяно-латинскую академию, а потом сделался профессором химии и писателем. То же самое и в изящной литературе. Кольцов совершенно запустил занятие торговлею, когда стал печатать свои первые стихотворения и не мог в полном размере развить свой поэтический талант лишь потому, что не имел средств окончательно деклассироваться в чистую интеллигенцию.

В аналогичном положении были и все другие писатели. Хотя Лермонтов по своим средствам к существованию и был гусарским офицером, но он стал гениальным поэтом лишь благодаря тому, что неглижировал своей службой, возлагая обучение солдат на фельдфебелей и оставаясь лишь номинально военным. Хотя Лев Толстой и числился до конца своей жизни помещиком и сельским хозяином, но мы хорошо знаем, что все заботы по управлению имением были им возложены на жену, а сам он только оригинальничал, когда предоставлял снимать с себя портреты приезжающим художникам то за сохой, то в виде сеятеля. Все это в действительности было у него лишь развлечением от умственного труда, игра гениального интеллигента в мужички, как ребенка в куклы, неспособная возместить в отношении получаемых продуктов теряемого им на это времени.

То же самое происходит, когда, не оставляя своего насущного занятия, земледелец, рабочий, купец или государственный деятель начинает «баловаться пером» в области науки или литературы: продукт его труда не вознаграждает потерянного на него времени. Умственный труд не терпит «совместительства».

Так было и в древности, даже и в дописьменный период. Все, что мы называем «народным эпосом», произведено не трудящимися в других областях людьми, не землепашцами и не ремесленниками, «баловавшимися умственным творчеством» после своего обычного физического труда. В области чистой литературы все талантливое было сделано деклассировавшимися из них баянами, менестрелями и всякими другими странствующими и не странствующими певцами, тоже оставившими под музыку своих героических песен и сказаний, первичное занятие и нашедшими благодаря своему таланту приют при дворах тогдашних князей и вельмож.

Весь так называемый фольклор есть их произведение, но в нем, по самым условиям его применения к развлечению пирующей или праздной публики, не могло создаться ничего строго научного, т. е. требующего для понимания или запоминания значительной затраты умственной деятельности. Развивалась в то время только фантастическая или авантюристическая часть певучего рассказа, вызвав к существованию массу отдельных недлинных песен и сказок, скомпонированных и систематизированных потом в большие суставчатые произведения уже в скорописный период, когда папирус и пергамент, а может быть и бумага, стали нередки. Все длинные поэмы старого времени носят такой мозаичный характер и состоят из соединения между собою переходными дополнительными мостиками различных отдельно возникших рассказиков, собранных затем талантливыми компиляторами, прозванными потом то Одиссеями, то Шехеразадами. Они и цементировали и обработали их окончательно с точки зрения связности и одноименности разсказа, да и то уже позднее крестовых походов.

Отсюда мы можем смело сказать, что первоначальная стадия письменности ни в каком случае не могла возникнуть среди месопотамских или других кочевников, а должна была появиться именно в колыбели земледелия — Египте, где илистые разливы Нила давали людям возможность посевов без вспашки и этим вызывали оседлую жизнь со всеми ее только что описанными естественными чертами, характеристическими для первой стадии Эволюции человеческой культуры.

Но для того чтобы научное и литературное творчества могло эволюционировать, мало одной потенциальной возможности для него в наличности общественного слоя свободного от повинности ежедневного и продолжительного физического труда.

Кроме этого должна была существовать и определенная стадия материальной культуры: достаточно удобные средства для письменного изложения мыслей, и материалы, на которых всякие мысли излагались бы и распространялись. А это не могло быть дано человечеству, — как уверяют нас старинные авторы, — одним «Гермием Трижды Величайшим, сыном Озириса и Изиды», а должно было вырабатываться последовательными и тяжелыми усилиями человеческой творческой мысли не в одно поколение.

Первый способ изображения мыслей был, конечно, чисто-ребусическое царапанье картинно изобразимых событий на стенах своих домов или на скалах. Потом — и мы можем это сказать чисто теоретически, не опираясь на документы, — кто-то заметил, что все слова распадаются на слоги и, подыскав ряд легко изобразимых и односложно называемых предметов, вроде нос, рак, бык и т. д., вдруг с восторгом заметил, что может записывать сочетаниями их первых звуков имена всех незримых предметов хотя иногда и коверкая несколько их произношение.

Так появилось на свет величайшее орудие человеческой мысли, основа всей его дальнейшей культуры, создавшее историческую память человечества, и справедливо говорят, что народы, не имеющие своей письменности, «не имеют и своей истории».

Конечно, они также жили с незапамятных времен, но они не помнят того, что было в прошлых поколениях, как не помним и мы ничего о наших предках за вторым поколением, если нет о них в семейном архиве каких-либо письменных документов. Безграмотные народы не могут обогатить своего ума опытом прошлых поколений, а потому не могут и умственно эволюционировать. Книга — это память человечества, это способ непосредственного собеседования каждого из нас с гениальными людьми, прошлых времен и своего собственного времени.

Но в древнем Египте (а может быть даже и в средневековом) не было еще такого удобного и дешевого материала, как бумага для значительных книг, да не было и станка для их печатания. Как же было им распространять продукты своего умственного творчества?

Самое лучшее, конечно, было писать их на стенах публичных зданий, где всегда появляется много публики, или на гладких поверхностях придорожных скал. Что могло быть лучше и удобнее такого способа для первичных писателей, творчество которых было еще настолько рудиментарно, что не могло произвести рассказа длиннее нескольких современных страниц?

Точно также и для первых художников, в распоряжении которых еще не было полотна, что было удобнее тех же самых домов и скал для помещения их рисунков?

И вот мы видим на раскапываемых теперь стенах египетских построек не только сказания героического содержания,— самый легкий род литературного производства, так как он является лишь простой компиляцией чужих сообщений из действительной жизни, — но и настоящие фантастические рассказы, как первые зародыши нашей современной беллетристики.

Легкая доступность чтения ребусически-слогового письма, — так как для этого нужно знать лишь метод, а азбука дается почти без изучения, — делала их рассказы почти сразу доступными для всех сообразительных голов, и уменье прочесть любой такой рассказ на стене египетского храма-академии могло впоследствии служить экзаменом на низшую ступень просвещения. Часть этого я уже говорил, но с мнемонической целью повторяю и еще раз с некоторыми дополнениями.

Рис. 197. Скотоводство в Египте.

В недавнее время раскопки на острове Крите дали возможность фактически подтвердить уже существовавшие ранее гипотезы о происхождении современных алфавитов. Так по Эвансу³ голова быка (по-семитски Алеф) изображалась в иероглифическом письме контурно , а в линейном ее перевернули и вышло европейское А (по-гречески Альфа, рис. 198, стр. 1035 (нету)).

³ Evans: Scripta Minoa. Oxford, 1909; и его же: The Palace of Minos, I London 1921.

Изображение плывущей рыбы (по семитски Нун) привело к европейской букве N (по-гречески Ню, там же).

Зарисовка палаточной двери (по-семитски Далет) привело к греческой букве Δ (дельта), потом к европейскому D, потому что в Европе не было палаток, и двери домов отворялись боковым способом, а у славян осталось Д (рис. 198, стр. 1035).

Из названия первых двух букв греческой азбуки Альфы и Виты (Бэты) образовалось слово алфавит, а слова «хороший стиль» произошли оттого, что допечатные переписчики старались писать «хорошим пером», т. е. стилетом (stylè).

Правило — произносить только первый звук в названии предмета, изображающего букву — объясняет нам вместе с тем и обычай сокращать гласные звуки в средине слов, характеризующий почти всю древнюю письменность: для первобытного человека было трудно произносить взрывные согласные вроде п, б. к, д без соединения с гласною, а потому брался целый первый слог в имени подходящего предмета или, в случае ненахождения точного слога, близкий к нему и мало определенный: бы вместо б, гы вместо г и т. д. И интересно, что если б мы захотели писать так по-русски, то и у нас для звука Ы не нашлось бы предмета, имя которого начиналось бы с него (табл. LXXIII) и мы принуждены бы были писать СН вместо сын, МСЛ — вместо мысль и т. д.

Возьмем, например, для звука А изображение арки, для Б—бутылки или бабочка, для В — венка и т. д., как показано на таблице LXXIII, и вы сами, не учась, прочтете каждое слово, написанное такими наглядными буквами. Это и было сделано на древних стенных надписях первого периода письменности.

ТАБЛИЧКА LXXIII.
Примерная схема наглядного (плакатного)
русского алфавита и невозможность
 на нем найти изображение для звука Ы.

Но для того, чтоб накоплять материалы для первичной литературы, неизбежно приходилось много путешествовать. Голова торговца или пилигрима наполнялась разнообразными сведениями и идеями, и создавалась возможность эволюционной преемственности в литературном и научном творчестве от поколения к поколению или, вернее, от года к году, так как поколения людей сменяются незаметно и постепенно.

Естественное желание выразиться изящнее и оригинальнее, чем свои предшественники, вырабатывало, наряду с первичным вульгарным, более сложный и литературный язык, который невольно входил в обиход грамотного слоя населения. Вместе с тем увеличивалась и идейная емкость мозговых полушарий, как основного склада нашего подсознательного творчества, и мы не ошибемся на много, если скажем, что емкость мозга для идей возрастает у каждого данного индивидуума пропорционально всему количеству сознательно прочитанного им от первого дня его грамотной жизни, а способность к идейному творчеству должна быть близка к квадратному корню из прочитанного с поправочным коэффициентом от прирожденных свойств мозга, характеризующим у человека то его качество, которое мы называем талантом.

Таким образом, по мере того, как накоплялся материал для чтения, возрастало преемственно и человеческое творчество в каждой культурной стране. Рассказы на ее языке делались смелее, длиннее и разнообразнее, а сам язык развивался все более и более, доводя свои формы до стихосложения и изящной художественной прозы. Современный образованный человек, прочитавший тысячи книг, и представить себе не может, во сколько сот раз идейная емкость его головы больше такой же емкости его хотя бы и грамотного, но мало читавшего собрата, не говоря уже о совершенно безграмотном соотечественнике. Этой разницы нельзя заметить по внешним телесным признакам, а внутренне она громадна. Но для того, чтоб емкость головы дошла до современной величины у образованных людей земного шара, нужно было предварительно иметь уже печатный станок и высоко развитые технические способы фабричного изготовления бумаги.

В древности ничего подобного не было. Папирусные листы приготовлялись первичным продолжительным способом, да и кожаный пергамент тоже. Самое его имя показывает нам, что он впервые стал приготовляться в Пергаме (теперь Бергамо), столице Мизии в Малой Азии, а время возникновения этого города не уходит, даже и по современным хронологическим представлениям, за третий век до начала нашей эры. По нашей же эволюционной теории оно даже было на несколько веков позднее.

До изобретения папируса и пергамента ничего не оставалось, как писать царапаньем на глиняных пластинках, что и делали в Месопотамии, Но тут терялась легкость распространения написанного, и потому лучшим способом публикования своих произведений оставалось только одно — собственноручное гравирование их автором на стенах публичных зданий.

При естественном последовательном возрастании числа авторов и при удлинении их произведений, стены египетских общественных сооружений стали сплошь покрываться ими, и распорядители таких построек, конечно, стали разрешать писать на них лишь такие сочинения, которое представляли с их точки зрения серьезный исторический интерес, а не беллетристику. Размышляя об этих надписях, я никак не могу согласиться с существующим теперь мнением, будто они всегда были сделаны вслед за описываемыми там событиями и не представляют сочинений, откровенно объявляемых самими авторами и их первыми чтецами за новые рассказы о давно минувших временах, т. е. что эти плакаты древности являются зародышами наших современных политических историй. К такому мнению особенно приводят меня часто встречающиеся там корректорные поправки собственных имен рассказа. Вы видите, что все повествование о жизни какого-либо сутэна сохранено в неприкосновенности, но первоначально стоявшее прозвище его везде старательно выскоблено и на его месте выцарапано другое.

Таковы, например, в Карнакском Академическом храме замены каких то более новых имен именем Миненты II, о котором почти не упоминают остальные камни.⁴ Таков же целый ряд других позднейших подчисток собственных имен на целых рядах при-нильских памятников, о которых я уже говорил.

⁴ Бругш стр. 507 подлинника.

Египтологи XIX века объясняют это тем, будто последующий сутэн из тщеславия приказывал стирать в исторических рассказах, находящихся на стенах общественных зданий, имя того, кто их действительно совершил, и вставлять в описываемые события его собственное имя вместо стертого; но я уже и ранее говорил, что такое объяснение дышет слишком большой наивностью. Однако повторю подробнее и здесь.

Ведь надписи на общественных зданиях читали все грамотные люди в продолжении более или менее значительного времени, и могли даже жить и участники, и очевидцы этих событий. Все стали бы только смеяться над таким откровенным фатовством своего властелина. Как бы ни были бесстыдны нравы того времени, — чего мы впрочем не замечаем, — но это была бы уже такая степень бесстыдства перед своими собственными сотрудниками и придворными, которую психологически нельзя допустить ни для какого времени.

Такие подделки могли делаться только тайно, а не на глазах у всех, да и зачем были бы они? Кто мешал могучему султану приказать вырезать о себе какую угодно полную надпись, не стирая имен в предшествовавших? Или недоставало места на плитах? Но в таком случае всегда он мог приказать вытереть любую надпись целиком и вместо нее поместить придуманный придворным писателем рассказ из своей собственной жизни, не возбуждая всеобщего хохота и веселой беготни к переделанной надписи всего населения, чтобы посмеяться над своим властелином.

Нет! Это объяснение египтологов XIX века совершенно не годится для реальной жизни, а потому нам остается для выбора только два объяснения, вполне естественные и практикующиеся до сих пор.

Первое из них заключается в том, что рассказ был написан молодым ученым о жизни уже давно умершей знаменитости. Автор получил разрешение смотрителя здания выцарапать свое произведение на стене, но когда оно стало общедоступным, появились из среды старых ученых критики, которые начали опровергать сказание и утверждать, что оно относится к жизни совсем другого лица. Тогда, по решению всего ученого коллектива, могло быть постановлено, хотя может быть и неосновательно, выскоблить неправильно поставленное имя и заменить его другим, «правильным».

Второе же объяснение я высказываю лишь с большой неохотой, но во всестороннем исследовании надо показать все возможности. В надписи могло оказаться хорошо знакомое имя слишком поздней эпохи для сторонника глубокой египетской древности и, «чтобы не вызывать соблазна», оно могло быть вытерто каким-нибудь слишком правоверным путешественником по Египту в те эпохи, когда чтение иероглифов еще не было забыто, или после 1822 года, когда оно было только-что восстановлено Шамполлионом и когда Египет был еще трудно посещаемой страной для европейца, и потому было мало вероятности для критической проверки черпаемых из него сведений.

Я никогда не позволил бы себе высказать последней мысли, если бы у меня с давних лет не осталось воспоминания о рассказе одного русского путешественника⁵ по Египту в первой половине XIX века, настолько поразившем меня в то время, что это место и до сих пор осталось в памяти. Автор рассказывает там, что когда он посетил с чувством почти религиозного умиления гробницы и постройки, описанные Шамполлионом, то не нашел и следа от многих приводимых им рисунков, и на его вопрос, — «кто их стер?» — сопровождавший его араб ответил, будто сам Шамполлион. На новый изумленный вопрос моряка: зачем же?—он получил от араба, еще помнившего Шамполлиона, лаконический ответ:

«Для того, чтобы его книги оставались единственным документом для позднейших исследователей и люди не могли бы без них обойтись».

⁵ Насколько помню, это находится в книге Базили — Путешествие русского моряка по Египту, Сирии и Греческому архипелагу, напечатанной в 40-х годах XIX века.

Конечно, араб мог и соврать, но зачем? И точно ли значительное число рисунков Шамполлиона оказались стертыми при приезде в Египет следующих египтологов? Если да, то его рисунки не могут считаться безусловно достоверными документами, как бы огромны ни были его заслуги в деле основания современной египтологии.

«Друг — Платон, — говорит латинская пословица, — но еще большим другом должна быть истина». Исследование стертых в египетских надписях собственных имен и замена их на вытертом кем-то месте новыми именами неизбежно наводит на предположение, что тут была сделана умышленная мистификация и, может быть сделана именно тем, кто первый опубликовал эти надписи, особенно, если опубликование было в первую половину XIX века. Хотя ложное честолюбие и желание прославиться во что бы то ни стало и бывает чуждо по самой своей природе истинно гениальным мыслителям, однако, к сожалению, нельзя этого сказать о кропотливых компиляторах исторических фактов. Поразительным доказательством этого служит вся древняя история христианства, да и современный нам скандал с «нетленными мощами» в православных монастырях служат не меньшим образчиком недобросовестности тех, кому следовало бы быть особенно добросовестными. Вот почему при каждом отдельном случае серьезному исследователю приходится рассмотреть, какое из двух данных мною объяснений наиболее вероятно.

Мы уже видели при исследовании гороскопических надписей Дендерских, Атрибских и «Фивских» зодиаков, что расцвет такого рода письменности был в начале Средних веков, и на то же позднее время указывает и содержание некоторых из тех надписей, где вытерты действительные имена египетских сутэнов, а на вытертом месте написаны другие и обыкновенно более непривычной рукой.⁶

⁶ Бругш, стр. 567 ориг.

Вот, например, отрывки надписей «Великого храма Амона в Афе», верхняя часть которой разрушена. Она впервые была обнародована Руже в Revue Archéologique 1867 года.

«В пятом году, в месяце... (название стерто), под владычеством «властелина венца», которому даровал власть отец его Амон, царя Верхнего и Нижнего Египта, Минепты Хотеп-Хи-ма (это имя вставлено вместо кого-то более позднего в выскобленное место), дающего жизнь, находился божественный благодетель в (имя места стерто), потому что все боги охраняли его и все народы были в страхе от его взгляда...

«Он послал послов в землю Маваир (Мавританию, Марокко?),... (опять имя стерто) и все приготовил для своего вооружения. Пришла его гвардия, пришло полное силы войско, и прекрасно было для всех жителей вступление его наемного войска.

«В месяце... (опять название стерто) летом случилось, что презренный царь неприятельской земли Ливу (Ливии) по имени Мар-Айи, сын Дида, сделал вторжение в землю Тхухенну (цыганов) с чужеземными воинами-наемниками, в числе которых были ... (стерто), сайрданы (сардинцы), сакалса (сикильци или сицилийцы), каваса, лику (ликийцы), турша (турки), причем выбрал себе лучших борцов и скороходов собственной земли. Он повел с собою жену и детей... и вождей военного стана. Он достиг границ Западной Земли при полях города Пи-ар-шос (Прасопис, который помещают на Розеттском рукаве Нила). Тогда рассвирепел против них Его Величество, как лев (приведена его шаблонная речь).

«Войска его пошли и рука божия была с ними, а Его Величество увидел сон, будто статуя Пта, которая стоит у входных ворот, ожила, нисходит к нему, как великан, и говорит ему, подавая меч:

— «Оставайся назади, отложи праздную храбрость».

«Сутэн сказал:

— «Смотри! Мои воины и колесницы в достаточном числе приготовили засаду на высоте в окрестностях Пи-ар-шоса (Прасописа)» ...

— Когда презренный царь враждебных ливу (ливийцев) прибыл к 3 числу месяца Епифи ... воины Его Величества бросились с колесницами и Царь Небесный, Амон, был с ними, и Нуб (бог народа Хита) подавал им свою руку... Никого из неприятелей не осталось, так как наемные чужеземные воины Его Величества употребили 6 часов, чтобы их уничтожить.

Множество люден покинуло презренного царя ливов. Он бежал, оставив свои сандалии, лук и колчан впопыхах сзади себя и все, что при нем было ...

Начальник пограничной стражи послал донесение царскому двору (где очевидно султан оставался после своего вещего сна) такого содержания:

— «Враг мавр бежал, он трясся всем телом и избежал меня лишь благодаря темноте ночи. Все похвальбы его сделались пустыми, и все слова его пали на его голову. Не знают ничего о его судьбе. Оставь ему душу! Если он жив, то снова не поднимется. Прикажи им поставить другого на его место из его братьев, принимавших участие в битве. Он должен будет признать его, а сам он теперь презираем князьями, как чудовище».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Вожди чужеземных наемников, охранной стражи, колесниц и все отслужившие свой срок воины возвратились домой, а те, которые принадлежали к юному войску, получили приказание гнать перед собою ослов, навьюченных (в качестве трофеев) детородными членами необрезанного народа ливов и отрубленными руками всех обрезанных народов, которые пришли с ними, как жеребята на луг. На ослах же были и все вещи неприятелей каждой земли.

«И радовалась вся земля высоко, до небес. Города и деревни воспевали совершенные чудесные деянья и подвезли добычу под окошко дворца, чтобы Его Величество мог узреть свои завоевания».

Таково сказание о битве и тут же приложен список привезенного.

Интересно здесь то, что отожествление упоминаемых здесь народов с современными было сделано еще первыми египтологами. Ахеяне и цыги (цыгане) взяты Бругшем из указаний Страбона.⁷ Сарданов за сардинцев признал еще Руже. Народ леку Ленорман и Руже отожествляют с лаконийдами или лакедемонцами. Тирренов можно считать за жителей прибрежий Тирренского моря, т. е. за итальянцев, а тургау никуда нельзя отнести иначе, как во внутренность Малой Азии к современным туркам.

Рассматривая этот винегрет народов, пораженных при сутэне Микепта (имя которого здесь вставлено вместо кого то другого в выскобленном месте), Масперо⁸ приходит к заключению, что ливийцы здесь поставлены во главе врагов лишь благодаря тому, что нашествие было сделано из их страны, как прилегающей к Египту, и при их участии, а па деле тут была сильная конфедерация пародов Средиземного моря, войска которой высадились на Ливийский берег на греческом военном флоте из Архипелага.

⁷ Страбон, кн. XI, гл. 1, § 12; кн. XVII, гл. III, § 24, причем Страбон утверждает, будто Ахейцы, Цыги и Генохи (Генуезцы) жили в Закавказьи.

⁸ Maspero: Hist. ant., p. 249.

С этим нельзя не согласиться. Но... как же турки, сицилийцы, сардинцы, ахейские греки, кавказцы и цыгане могли в общей конфедерации напасть на Египет с моря за полторы тысячи лет до начала нашей эры? Каким образом могло быть тогда такое разделение народов на обрезанных и необрезанных, с презрительным отношением первых ко вторым, как было только в поздний мусульманский период? Ведь даже самые крайние любители доисторических времен приписывают изобретение обрезания Моисею, жившему, по их мнению, много позднее Минепты, а на деле древность этого обычая едва ли превосходит начало арианства.

Ведь, если даже и допустить, что легендарный пророк Моисей жил за полторы тысячи лет до начала нашей эры, то нельзя же утверждать, что по его слову стал обрезываться не только окружающий его народ, но и весь бассейн Средиземного моря за исключением одних ливийцев. Об этом странно даже и подумать, и потому в лице Минепты II мы должны искать одного из «султанов» в Средних веках.

К этому же приводит содержание и других надписей, из которых я возьму хоть папирус Анастаси «N5 1. Анастаси был шведским консулом в Египте в 30-х годах XIX века и собрал там коллекцию папирусов, которые находятся теперь в Британском музее, издавшем эти документы в Факсимиле.⁹

⁹ Select papiri in the hieratic character. 1841—1844 гг.

Он написан иератическим письмом, т. е. древнейшим курсивом, когда практика в писании увеличилась настолько, что уже перестали вырисовывать в виде сложных фигурок каждую отдельную букву. Прежде его считали за серьезное произведение, но Бругш показал достаточно хорошо, что тут насмешка какого-то опытного автора того времени над неудачной попыткой молодого ученого написать по-египетски рыцарский роман в духе Средних веков, а сам папирус Анастаси № 1 характерен, как первый образчик литературной критики, из которой я делаю здесь лишь выдержки.

«Твое сочинение представляет много нахватанного наудачу — начинает автор берегов Нила свой ответ автору, приславшему ему беллетристическое произведение. — Это груда высокопарных выражений, нагроможденных тобою по произволу, и значение которых поймут только те, кому они нравятся. Ты неоднократно повторяешь: я описываю витязя, мы же возражаем тебе: верно ли твое описание?

«Кони бегут, как лисицы, глаза их раскраснелись, они подобны бурному ветру, когда он внезапно поднимается. Возложи же на себя доспехи, возьми лук, мы будем удивляться деяниям твоей руки! — говоришь ты».

«А вот я нарисую тебе изображение твоего действительного витязя, твоего героя.

— «Ты не ходил в землю Хита, — скажу я ему, — ты не видал земли Аупа, ты не знаешь вида Хатума. Ты не восходил никогда на Савойский горный хребет и нога твоя никогда не ходила по нему. Там только крепко уцепились твои руки за бок твоей колесницы, когда толчок потряс лошадей, влекущих тебя.

— «Поясни же мне сласть быть странствующим витязем. Вот ты устал и начинаешь вечером возвращаться. Все члены твои размолоты и разбиты. Ты сладко засыпаешь. А для вора в эту несчастную ночь настало удобное время. Какие-то люди входят в конюшню, лошадь бьется, и воры уходят назад, украв твою одежду. Твой конюх просыпается ночью, он замечает, что случилось, забирает остальное и уходит к злодеям».

«Попробуй теперь сделаться снова хорошо вооруженным, странствующий витязь!».

Затем критик обращается уже к самому автору.

«Ты (автор говоришь своему витязю:)

— «Вися над бездной на скользкой высоте при глубине двух тысяч локтей обрыва, полного обломков скал и мелких камней, ты поднимаешься зигзагами вверх, ты несешь лук, ты берешь железный меч. Старцы видят — если глаза их хороши, — как ты опираешься на твою руку». «Создай же себе имя подобное «Крепкому» (по-гречески: Константину), Азельскому властелину, который открыл львов внутри бальзамового дерева в Баку, в ущельи, считающемся опасным благодаря шезам, спрятавшимся за деревьями. Они имеют 14 локтей в длину и 5 в ширину. Носы их касаются их подошв».

А я говорю твоему витязю:

— «Ты совсем один, нет при тебе Крепкого, нет сзади войска. Ты не находишь никакого Ариила (еврейское слово: лев божий), который бы приготовлял перед тобою путь и давал совет, предшествуя тебе. Ты не знаешь дороги. Волосы на твоей голове поднимаются дыбом и стоят торчком. Душа твоя в пятке. Тропа полна обломков скал и камней. Нет обхода вблизи. Путь оброс терном, репейником, волчецом и колючими растениями. С одной стороны у тебя пропасть, с другой отвесная стена горы. А ты должен тут ехать! Колесница, на которой ты едешь, подскакивает. Ты заботишься о сохранении своих лошадей. Если колесница упадет в пропасть, она увлечет тебя с собою. Подпруги сваливаются... Сломалось дышло на тропе узкого прохода. Не умея связать его, ты оставляешь ось на месте. Мужество твое испаряется. Ты начинаешь бежать. Небо безоблачно. Ты чувствуешь жажду, а неприятели гонятся за тобою, в тебе начинается дрожь. Тебе угрожает ветка колючей акации, ты перебрасываешь ее на другую сторону и ранишь свою лошадь. А ты еще не нашел покою. Объясни же мне сласть сделаться витязем! Ты приходишь в Иону (Яффу) и находишь финиковое дерево в полном цвету. Ты открываешь отверстие твоего рта, чтобы поесть, и находишь, что девушка, сторожащая сад, красива. Она исполняет твое желание, предоставляет тебе кожу своей груди. Тебя увидели, тебя допрашивают, и ты обязан своим освобождением лишь своему званию витязя, да твой пояс сослужил тебе службу: ты отдаешь его как цену за дрянные лоскуточки»...

«Я зачеркнул конец твоего сочинения (продолжает критик, обращаясь уже к самому автору) и возвращаю тебе обратно твой рассказ. Здесь собрано все, что заключается в твоих словах. Моя речь беспорядочна и необразованный не может ее понять. Но так как ты писатель сутэна, то подобен воде, которая делает землю плодородною. Толкуй же с кротостью то, что я сказал, и не говори обо мне: «он сделал мое имя вонючим перед всеми остальными людьми». Я только хотел изобразить тебе положение странствующего витязя, и для тебя посетил с ним все иноземные народы и представил тебе их земли в общей картине».

Таков древнейший из всех известных нам образчиков литературной публицистики, из которого я исключил только перечень различных городов, которых, по мнению автора, не знал странствующий рыцарь, а с ним и сам сочинитель рассказа, предоставленного ему на рассмотрение. И неужели этот критико-литературный росток не давал от себя никаких побегов две тысячи лет? И неужели вы думаете, что этот египетский Бёрне жил за полторы тысячи лет до начала нашей эры?

Во всяком случае здесь образчик не стенного, а уже папирусного периода литературы, когда на зданиях уже перестали писать исключительно практические надписи, заменявшие нынешние газеты и плакаты.

Это — несмотря на гиератический курсив подлинника — скорее всего уже предшественник Сервантеса, написавшего своего Дон-Кихота около 1605 года. Выраженные тут идеи пахнут уже XV веком после начала нашей эры, а не XIV веком до нее.

назад начало вперёд