Когда Менделеев завершал периодическую систему химических элементов, первые попытки построения которой были сделаны еще до него Лотаром Мейером и другими химиками XIX века, почти все современники сочли ее за фантазию и указывали только на ее недостатки: «почему в том или ином периоде не хватает одного или двух членов, почему нечетные ряды, кроме второго, несходны с четными и почему в восьмом периоде присутствуют по три элемента — вместо одного и т. д., и т. д.?»
Вплоть до того времени, когда в следующие же годы европейские химики стали открывать один за другим недостающие в ней, но предусматриваемые ею редкие на земле металлы, ей не придавали серьезного значения. А между тем она, через несколько десятков лет, привела к ученью о сложности строения всех атомов, над которым приходилось поработать и мне. 1
1 См. мок книги: 1) «Периодическая система строения вещества», 1907 г., 2) «Менделеев и значение его периодической системы для химии будущего», 1907 г., 3) «В поисках Философского камня», 1909 г., а также и доклады на различных химических съездах.
Излагаемая здесь мною периодическая система древнеегипетских царей не приведет, конечно, к таким первостепенно важным результатам, потому что все эти цари оказываются царями-тенями, но она имеет серьезное значение для обоснования осмысленной истории человечества. Она выясняет нам тот психический процесс, посредством которого старинные историки могли продолжать свои династические схемы без конца вглубь веков, ставя различные варианты одной и той же династии в хронологическую последовательность друг за другом, так что выходило у них нечто вроде уже цитированных мною Сказки о белом бычке и Песни о дьячковой собаке.
Я хорошо понимаю, что и мне не избежать здесь тех же возражений, какие делались обоснователям периодической системы в химии, тем более, что мое положение много хуже. Там открывался закон природы, а здесь закон первичной человеческой изобретательности, которая искала материалов в различных апперцепционных пониманиях совершившихся однажды исторических фактов. А ведь апперцепции, особенно у разных народов и на разных языках, могут быть чрезвычайно разнообразны, да и воспроизведение их интересующимся человеком допускает невольные пропуски от рассеянности и даже описки в именах, искажающие простоту первоначальной схемы.
В данном случае можно отметить, что в каждой династии в среднем играло большую роль апокалипсическое число «семь царей». Оно явно фигурирует в родословной Христа у евангелиста Матвея, искренно отмечающего такой факт: «всех родов — говорит он, — от Аб-Рама до Давида было четырнадцать (т. е. 2 Х 7 = 14): и от Давида до переселения в Вавилон — четырнадцать родов, и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов» (Матв., гл. 1). Евангелист Лука и автор Абидосской родословной Рэ-Месси Великого пользуются тою же схемой Матвея, но дополняют ее так, чтобы всех родов было от Адама до Христа или от царя Менеса до «Великого Рамессы» 77 родов, т. е. одиннадцать семерок. А эта родословная и служит до сих пор, как мы только что видели, ложными хронологическими вехами всей древне-египетской истории. Все мое предшествовавшее изложение данного предмета и имело исключительно одну цель: обнаружить фантастичность таких хронологических вех и доказать заимствование их из римско-византийской истории, причем читатель не должен забывать, что дело тут идет не об итальянском городе Риме, а о Ромее, как в древности и во все Средние века называлась Византия, да и самое слово Рим есть египетское и значит: носорог (ראמ)»
Я сам, конечно, сознаю, что во многих случаях, когда имеются два или три соправителя в одно и то же время, у меня может произойти такое-же недоразумение, как первоначально вышло и с периодической системой химических элементов по отношению к изотопам, т. е. двум элементам, занимающим одно и то же место. Так, видя среди египетских царей кого-нибудь, попадающего по своему положению в семичленном ряду на время перед Никейским собором (325 г.), не знаешь к кому его приравнять: к Константину или к его соправителю Лицинию? А видя кого-нибудь, налегающего на время Василия Великого, находишь, что можно его отожествить и с теократическими соправителями его: Юлианом Философом (361—363 г.) и с Валентинианом.
Но действительно ли этот недочет очень важен? Нет, важнее следующее обстоятельство.
Я специально хочу здесь подчеркнуть, что византийско-римско-египетские императоры основывали свою власть не столько на военной силе, какой явно не хватило бы у них при тогдашних путях сообщения и при тогдашней военной технике для того, чтобы длительно удержать ее за собою и в Сирии, и в Египте, и в Италии, и в Испании, и на Балканах. Нет! Власть их поддерживалась не одним оружием, а, как и власть средневековых римских великих понтифексов в католическом мире — более всего гипнотическим внушением. Орудием внушения служили повсеместные мистические обряды, постоянно повторяемые в храмах и упорно вдалбливавшие одним своим монотонным повторением сначала в сознание, а потом и глубоко в подсознательную психическую деятельность человеческого мозга, представление об императоре, как о специальном помазаннике единого и грозного бога — творца неба, и земли, и всех людей, — который считает всякое сомнение в верховных правах его ставленника за собственное личное оскорбление и немилосердно мстит всякому не признающему власти его заместителя на земле.
Такое постоянное повторение однообразного внушения со стороны духовенства приводило к тому, что, при одном виде своего коронованного властелина, человеком, не имевшим еще возможности заметить его слабостей и недочетов близким личным общением, овладевал непреодолимый внутренний трепет, и он, как беспомощный ребенок, без сопротивления позволял ему делать с собой, со своей женой и со всеми близкими, что угодно, и сам становился рабским исполнителем всех его желаний. Этим объясняется и то, что, благодаря подобному массовому гипнозу, даже физически слабые женщины могли стать византийскими (да, как мы видим здесь, и египетскими) властелинами в века грубой силы, хотя о них и нельзя было сказать, как о повелителях из мущин:
| По полю рыщеши, Стрелами мещеши. |
После того, как мы выбросили из области реальной истории волшебную сказку о древне-римских и афинских классических республиках, мы не можем не признать следующего факта. Лишь после того как церковное внушение о святости монархов (подобно другим эпидемическим болезням, продолжающимся несколько поколений) стадо терять свою остроту, могли появиться вместе с религиозным вольнодумством и республиканские идеи не в качестве беспочвенных кощунств отдельных человеческих выродков, приравниваемых всеми к величайшим преступникам, а как продукты мысли, заслуживающие обсуждения.
Но отчего же, спросят меня, это внушение, вместо того, чтобы крепнуть от поколения к поколению, стало терять свою остроту? От того же, отчего и все заразные болезни ослабевают: отчасти от приспособляемости животного организма, а главным образом от собственного перерождения внушителей. Ведь для того, чтобы удачно гипнотизировать, нужно самому верить в действительность своих способов. Фанатику это легко удается. Хотя бы его затея и была сумбурная, он, несмотря ни на что, ведет загипнотизированных им к ее осуществленью, и никакие неудачи и бедствия его не останавливают. Но вот он гибнет или естественным путем уходит в прошлое, ложность его пророчеств сама собой выявляется, и преемники фанатиков перерождаются в шарлатанов, а шарлатан — это то же, что выродившийся болезнетворный микроб. Возьмем, например, хотя бы микробов насморка: первоначально насморк всегда переходил в воспаление легких, и даже в новое время зараза им была смертельна для жителя тихоокеанских островов, а мы к нему уже приспособились, и он для нас безвреден. То же вышло и с религиозным фанатизмом. Иммунитет к нему дается современным естествознанием, а для того, кто естествознания не вкусил, болезнь потеряла остроту от собственного перерождения внушителей.
Это общий закон развития и ослабевания всех заразных общественных эпидемий.
А положительным результатом теократического периода истории человечества было: 1) окрупнение отдельных государств, которое мы явно видим от века к веку в любом историческом атласе (кроме вложенных в него насильно фантастических классических империй), 2) ассимиляция мелких народностей по языку, что одно дало возможность существованию серьезной литературы и 3) поднятие социального положения женщины в христианских странах.
И наша периодическая система египетских царей, разбивая вытекающую из прежней бесконечно длинной исторической хронологии теорию постепенных повышений культуры одних земных стран и потом ее быстрых падений от собственной немощи, и разбивая теорию тысячелетнего застоя других земных стран — вроде пресловутого «Недвижного Китая», — освобождает место для теории преемственной эволюции человеческой культуры, при которой переходит из страны в страну только гегемония, по мере того, как развивающаяся наука и техника овладевает силами природы и делает наиболее способными к культурной жизни прежде недоступные для нее местности.
Когда правительство какой-нибудь страны стоит на высоте культуры и прогрессивно, тогда эволюция ее идет спокойно, а когда правительство идейно окостеневает, тогда поднимается революционная волна, которая его низвергает, иногда со страшным потрясением всей общественной и экономической жизни страны. Но и при самом страшном потрясении, когда кажется, что все погибло, из недр населения, уже ставшего на высший уровень развития, выделяется постепенно новая организующая сила, которая приводит все в лучший порядок, чем было ранее.
Этого не должен забывать и наш современный общественный или научный деятель и ни в каком случае не унывать в критические моменты.