Рис. 115. Агаряне в пустыне.
Резюмируя все, что говорилось до сих пор, мы приходим к таким окончательным выводам.
Аравия — это подвал Азиатского континента, из которого не может и не могло выйти наружу ни одного луча умственного света иначе как в виде тусклого отражения, проникшего в него извне, постороннего луча. Там не может и не могло появиться никакого пророка, способного авторитетно говорить с окружающими Аравию более культурными по природе странами. Там во все минувшее историческое время могли быть только слушатели пророка, пришедшего из других более одаренных природою стран, да и то понимающие плохо его учение.
Аравия — это ловушка азиатских кочевников, попав в которую они становились, по причине ее пустынности, разрозненными друг от друга и не способными объединиться для завоевания соседних более культурных стран, хотя и те, по этой же причине, не были способны ее прочно подчинить. Все рассказы о вышедших отсюда первых калифах — волшебная сказка, составленная в Западной Европе и притом очень поздно.
Ни из Мекки, ни из Медины не вышло до сих пор ни одной путной книги, а следовательно и рассказы о целой плеяде ее писателей вдруг появившихся путем самопроизвольного зарождения в конце VII и в начале VIII века и исчезнувших затем путем самопроизвольного умирания — прямо нелепость.
Рассмотрим же с этой точки зрения еще раз то, что нам рассказывали о ней путешественники вплоть до нового времени, и даже посмотрим, каковы будущие перспективы этого полуострова и особенно его священных городов.
В центре Мекки, которым является самая широкая и самая низменная часть окружающей долины, стоит Великая Мечеть с осколками метеорита. Так как она расположена в самом глубоком месте долины, то дома поднимаются вокруг нее ярусами со всех сторон, лепясь затем одиночками по скатам и выступам гор, благодаря чему к ней стекает вся вода сильных ливней, временами опустошающих Мекку. В дождливое время года, несущиеся с гор ручьи соединяются в один могучий поток, который стремительно мчится через город, разрушая иногда его дома. Вследствие этого обстоятельства, в Мекке нет ни одной постройки древнее четырехсот лет.
В остальное время года климат Мекки настолько сух, что, по свидетельству одного паломника, хлеб, оставленный на несколько часов непокрытым в каком-либо доме на полке, кажется испеченным во второй раз и делается настолько твердым, что издает металлический звук.
В отношении пищевого снабжения Мекка всецело зависит от других стран. В виду крайнего бесплодия почвы, даже такие необходимые жизненные продукты, как рис и мука, доставляются в нее извне. Не будь пилигримов, Мекка давно перестала бы существовать, а благодаря пилигримам население ее живет в той же атмосфере всегдашней деморализации, в какой живут только содержатели гостиниц в игорных курортах Европы. Священники мечети, проводники во время религиозных церемоний и многочисленные нищие, — все соперничают друг с другом в эксплуатировании доверчивости и суеверий паломников.
Время сооружения настоящего здания Каабы не заходит за половину XVII столетия и, как всегда бывает со старыми храмами, ее первичную постройку называют тоже «перестройкой, вызванной повреждениями от сильных ливней».
Вплоть до проведения турецким правительством в 1908 году железной дороги в Медину, паломники прибывали туда сильно ослабленными от трудного и долгого пути и вследствие этого были очень склонны к холере. Побывав в Мекке, они расходились затем по всем странам света, разнося с собою эту болезнь. Во время великой эпидемии 1865 года в одном только Египте умерло от их холеры 60 000 человек. Возвратившиеся мусульманские паломники занесли ее даже в Нью-Йорк и Гваделупу, и с эпидемией этой не могли справиться вплоть до 1874 года. В 1893 году улицы Мекки представляли собою потрясающее зрелище, и люди, проходившие по ним, старались глядеть прямо перед собой, чтобы не видеть груд трупов, лежавших справа и слева. Большинство паломников бежали тогда в Джидду. Многие из них умерли во время пути по пустыне, другие заболели, добравшись до этого порта. Все прибывшие в Джидду согнаны были в сараи. Тем, у кого истощились средства, корыстолюбивые жители отказывали в пище и воде, а те немногие, у которых оставались еще деньги, были безжалостно обобраны стражей.
Обирание паломников в Аравии доведено до совершенства. По прибытии в Мекку каждый пилигрим должен выбрать себе проводника (матуафа). Это должностное лицо обучает его молитвам и коленопреклонениям, а также подыскивает для него квартиру и стол. Паломник целует «Черный Камень», пьет воду Зям-Зяма и принимает душ из этой воды, причем грехи его отпадают вместе с ее каплями, как пыль, и, облегченный от них хаджи (от которого произошло и русское слово ханжа), семь раз пробегает от одного конца улицы до другого, между священными горами Сафа и Мярва, «в память мучительных поисков Агарью воды в пустыне» (или, вернее, всеобщего бегства от метеоритной катастрофы).
Тогда только пилигрим может и поторговать, и многие отправляются туда исключительно для коммерческих целей. Главная улица Мекки обращается на время в базар, и там предлагаются для продажи произведения всех стран Востока. Здесь вы видите красный и желтый сафьян из Марокко и фески из Туниса. Там европейский турок разложил вышитые материи, а его собрат из Анатолии — шелковые ковры. Глаз перебегает от ангорских и прекрасно сработанных афганских шалей к шелковым платкам и персидским кашемирам. Индус развернул здесь свои великолепные ткани и прельщает бедуина чеканным, украшенным инкрустацией, оружием. Вот лежат ряды янтарных мундштуков, навалены груды варенья и сладостей. Араб из Иемен привез изделия из кожи и змейчатые трубки. Негры, из Судана доставили более скромные товары: бумажные ткани и корзинки. Жемчуг, пряности, сукна и шелка составляли (еще по выражению Бартемы) «славный рынок многих дорогих вещей».
Только этим и жива Мекка, а без этого она вымрет.
Псевдо-могила пророка в Медине построена тоже не ранее XV века и представляет собою сооружение, носящее название комнаты. Она имеет форму неправильного прямоугольника, и открыта сверху. Ее окружает, окрашенная в зеленый цвет, железная решетка, сделанная на манер филигранной. Решетка сплошь покрыта бронзовыми и серебряными надписями, так что внутренняя часть ее может быть рассмотрена только через одно из небольших окон, находящихся в южной стороне. Глядя через это оконце, видишь одну завесу, и никто никогда не видал, что за ней находится. Говорят, что она покрывает квадратное каменное строение, содержащее будто бы гробы Магомета и его преемников по калифату, Абу-Бекра и Омара... Под отдельной завесой лежит будто бы тело Фатимы, дочери Магомета. Во внешней решетке имеется четверо ворот, и между решеткой и завесой, скрывающей псевдо-гроб мифического пророка Магомета, тянется узкий проход. Есть там также пустая гробница, ждущая Иса-бен-Мариам (Иисуса сына Марии) после второго его пришествия.
Но и эта мечеть в настоящем своем виде существует, как я только что говорил, лишь с пятнадцатого столетия. Да и все другие здешние мавзолеи-гробницы не древнее ее. И мы уже знаем, что вплоть до путешествия Бартемы в 1503 году о гробе Магомета ходило сказание, будто он поддерживается ангелами до страшного суда между небом и землею. Рассказ этот несомненно исходил от самих исламитских паломников, которым объясняли так местные проводники его отсутствие. Ведь ясно, ни один христианин не стал бы сочинять рассказ равносильный утверждению, что Магомет — великий святой. Совершенно наоборот. Вполне понятно, что слыша такие рассказы от мусульман, христиане старались объяснить мусульманам это чудо естественными причинами. Не решаясь отвергать единогласные сообщения паломников, они догадывались, что гроб в воздухе поддерживается не иначе как магнитами, и это сказание было распространено в XV и XVI веках. Да и в России, как я уже говорил, вплоть до наших дней ходил рассказ, будто гроб Магомета действительно висел когда-то под потолком мечети в Медине, но один хитрый украинец знал, что «сила магнита пропадает от чесночного запаха». Притворившись магометанином, он проник в Медину с несколькими луковицами чеснока в кармане и, выронивши их в толпе поклонников, раздавил ногами. Чесночный запах поднялся вверх, и гроб Магомета с грохотом упал и разбился на мелкие куски.
Лишь Бартема в 1503 году первый увидел псевдо-гробницу пророка. Мне неизвестно его сообщение о действительном состоянии «Магометова гроба» при посещении им Медины, но, повидимому, вместо возбуждающего смех у тогдашних образованных магометан сказания, годного лишь для простонародья, меккские священники уже тогда построили в углу мечети мавзолей, где будто бы лежит их пророк.
Бадия в 1807 году был первый европеец, который дал миру полное и систематическое описание Мекки. Бывшие до него в Мекке путешественники, Бартема и Питс, ограничились отрывочными набросками и заметками. А Бадия определил, при помощи астрономических наблюдений, положение Мекки и составил план мечети с указанием ее размеров. План этот впоследствии был пересмотрен Буркгардтом, путешествовавшим после Бадии. Бадия описал также фауну и флору Геджаса. Последняя ограничивалась четырьмя или пятью видами кустарников и несколькими видами колючих деревьев. Он встретил только один цветок во все время пути к Арафату.
Искусства и науки были в 1807 году, при Бадии, совершенно неизвестны в Мекке. Некому было заказать даже таких пустячных вещей, как замок или ключ. Небольшое число оружейников были настолько примитивны в своих методах, что в качестве горна пользовались дырой в земле. Не было там ни школ, ни вообще какой-либо системы воспитания. Лица, желавшие преподавать, сидели в колоннадах мечети и громко читали в целях привлечь слушителей. Весь город кое-как влачил свое существование, вполне завися от религиозного усердия внешнего магометанского мира. Заметны были признаки жизни и деятельности только в период хаджа. В это время половина населения Мекки занимается отдачей в наем паломникам помещений, становится привратниками и т. д., а другая половина служит при мечети. Затем, по окончании периода паломничества, Мекка снова впадает в девятимесячную спячку.
«Аравийский полуостров, окруженный морем со всех сторон, исключая одной, удаленный от главных линий сообщения,— говорит Бадия, — остается в неведении относительно новых открытий и завоеваний человеческого ума и относительно жизни всех народов и переворотов в их среде. Для великих прогрессивных наций он имеет не большее значение, чем какой-нибудь затонувший остров Атлантиды. Поток цивилизации задерживается его песчаными дюнами и каменистыми горами, а в центре этой покинутое области лежит Мекка, укутанная со всех сторон своими пустынями, как тяжело больной укутан одеялами, вдали от шума внешнего мира».
Не в лучшем виде рисует Мекку и Медину и Буркгардт, посетивший ее в 1815 году и отметивший странное положение в них женщин-пилигримок.
«Существует — говорит он — закон, воспрещающий одиноким женщинам совершать хадж и требующий от замужних женщин, чтобы они являлись на богомолье в сопровождении своих мужей. Но иногда случается, что незамужняя женщина или вдова желает тоже посетить святые места. В таком случае она заключает временный брак с одним из проводников, который и сопровождает ее в качестве мужа в Мекку и на Арафат. По окончании хаджа проводник обязуется развестись с такой женщиной, но часто требует от нее за это денег».
Мекканец времен Буркгардта не был культурным человеком. Да и «нельзя ожидать — говорит он, — чтобы ученость и наука процветали в таком месте, где ум каждого занят исканием или выгоды, или рая».
Медина в том виде, как видел ее Буркгардт в 1815 году, была выстроена лишь в шестнадцатом столетии. Культура там тоже совершенно отсутствовала при нем. Единственное занятие мединцев состояло в том, чтобы раздобыть денег и издержать их на чувственные удовольствия.
Да и мавзолей пророка разочаровал Буркгардта не менее города.
«Пестрые бьющие в глаза цвета со всех сторон, покрытые глазурью колонны, — говорит он, — прекрасные ковры, богатый пол, золоченые надписи на южной стене и сияющая решетка на заднем плане, — все это в первую минуту поражает глаз, но после короткого промежутка времени делается очевидным, что это только показная мишурная декорация, а не действительное богатство».
Да и стиль постройки не древний.
Ни в одном месте Аравии не видел и Бертон, пробравшийся туда в 1853 году, такого крайнего запустения, как между Меккой и Мединой.
«Караван двигался, — говорит он,— по каменистым или глинистым с примесью гравия равнинам, которые окаймлены были горами. Равнины отделялись одна от другой проходами, по сторонам которых высились отвесные стены черного базальта. Верблюды, спускаясь с горных хребтов, ступали с камня на камень, как делают жители гор, но они жалобно ревели при неожиданных поворотах пути и при виде зияющих между скалами глубоких ям. Случалось встречаться и с песчаными смерчами, которых арабы зовут «джинами пустыни» и которые опрокидывали иногда даже верблюда.
Характер местности, где караван проходил во второй половине пути, оказался еще более диким. Это была голая пустыня, в ней слышалось только эхо. Это было место смерти. Песчаные смерчи вились по равнинам. По обеим сторонам пути, на песчано-глинистой поверхности, стояли одинокие громадные груды камней. «Природа, оскальпированная и ободранная, открывала весь свой скелет взору зрителя». Ночью верблюды оступались и спотыкались, подбрасывая при этом свои носилки так сильно, «как сильная морская зыбь подкидывает лодчонку». При спусках с крутого кряжа гор погонщики вели животных на поводу, поощряя их дикими криками и жестами. Подобно привидениям, двигались по черной базальтовой равнине громадные, неопределенные по своим очертаниям, формы верблюдов. Пучки искр или дым с пламенем, отрываемым от факелов порывами горячего ветра, освещали своим красноватым светом двигающийся в сумраке громадный караван.
Затопление двора Каабы дождевыми ливнями видел в 1877 году Джон Кин. В западных колоннадах вода достигала высоты трех футов, а в самой низменной части двора, вокруг Каабы, шести футов. После дождей сразу появилась холера, тиф и оспа. Паломники мерли, как мухи. В один только день погребено было шестьдесят три человека.
Разговорный язык Мекки, — говорит Хургронье (Hurgronje ) в 1885 году, — имеет ясно выраженный западно-арабский характер, хотя всякая нация оставила в нем свой след в виде нескольких слов.
Из лиц, селящихся в Мекке по мирским причинам, он упоминает и женщин, преимущественно египтянок, которые предлагают себя в жены неженатым мужчинам, и, в некоторых случаях, вступают с ними в браки самого сомнительного свойства. Развод получить там легко, и большинство женщин Мекки выходят замуж дюжину или две дюжины раз. Далеко не редки, впрочем, и браки по любви. Девочки до восьми или даже до десяти лет, т. е. до времени, когда они закрываются чадрой, свободно играют с мальчиками. Между детьми возникает нередко привязанность, которая ведет потом и к бракам. Многоженство обычно только среди богатых, а непрочность брачных уз составляет самую выдающуюся черту общества Мекки.
Отсюда понятно, что припадки истерии обычны среди прекрасной половины населения Мекки, но они приписываются не условиям тамошней супружеской жизни, а одержанию бесами, и лечат их старухи посредством заклинаний. Лечение почти всегда сопровождается музыкой, и злой дух, перед своим выходом из больной, часто выговаривает у мужа какую-нибудь драгоценную вещицу или новое платье. Хургронье делает любопытное замечание, что мекканцы ценят рабынь в качестве жен выше, чем женщин свободных. Из рабынь предпочтение отдается абиссинянкам, которые обладают многими добрыми качествами и которых в Мекке много со всеми оттенками цвета кожи, от светло-желтого до темно-коричневого. А черкешенки, небольшое число которых привозилось из Константинополя и поступало в продажу не на рынке, а иным путем, мало ценятся по причине их крайней требовательности.
Только незадолго до прибытия Хургронье, около 1884 года, турецкие власти устроили там типографию, а до тех пор одиночные книги изредка доставлялись туда из Египта и Индии. Главным предметом в конце XIX века являлось законоведение по Корану, и наибольшим уважением пользовалось искусство читать Коран нараспев. Врачебное дело было в конце XIX века в жалком состоянии. Меккский врач, приятель Хургронье, помимо медицины занимался также починкою часов и ружей, приготовлением духов, золочением драгоценных вещей, изготовлением фейерверков. Он был обладателем небольшой электрической машины, которой собственно и обязан был своей высокой докторской репутацией. Но он не был знаком с физиологическими отправлениями различных органов и с причинами действия своих собственных лекарств. Он был достаточно сообразителен для того, чтобы учиться у иностранцев, но в своих личных интересах поддерживал оппозицию «против франкских методов лечения», практикуемых врачами турецкой армии.
Этим недостатком познаний в области точных наук объясняется и существование там многочисленных суеверий, широкое распространение амулетов, талисманов и т. д. Крепка вера в худой глаз, причиняющий болезнь или несчастие. Многие из этих суеверий занесены были в Мекку малайскими, яванскими, африканскими и индийскими невольницами, во некоторые перешли и из прошлого. Сюда относятся и обряды перед метеоритным камнем Каабы и тремя скалами в долине Мины.
«Ислам — говорит в заключение Хургронье — является официальной религией, сближает и соединяет воедино все разнородные элементы меккского общества, которые только теперь, под влиянием европейской культуры, вступают в процесс развития. А с другой стороны, ислам спаивает в одно хаотическое целое предрассудки всех стран».
Как и все другие посетители Мекки, Хургронье восхваляет Буркгардта и самым внимательным образом подчеркивает некоторые изменения, происшедшие с того времени. Так, Буркгардт замечает, что мекканцы употребляют ругательства редко, а Хургронье, напротив, находит их неизменно циничными. Даже шестилетние дети, при малейшем подходящем случае, употребляют самые скверные выражения, но оба писателя согласны в том, что как на улицах Мекки, так и в мечети господствует самая вопиющая безнравственность и проституция.
Со времен Буркгардта произошла еще одна перемена физического характера. Углубление, где стоит мечеть, стало глубже, так как окружающая эту огороженную впадину поверхность была приподнята продуктами разрушения гор, снесенными дождевыми потоками.
Но особенно хорошо описывает дикую природу Аравии Жерве Куртелемон, побывавший в Мекке в 1894 году. Одевшись в «ихрам», Куртелемон с несколькими спутниками покинул гавань Джидды и вступил на дорогу, похожую на высохшее русло потока. Вдоль всего пути сменяли одна другую горы, подобные потухшим вулканам.
«Вот, загораживают вам путь черные, опаленные солнцем, скалы и в беспорядке нагроможденные глыбы земли. Вы подходите ближе и внезапно перед вами раскрывается ущелье, по которому вьется дорога. Вы идете по ней и попадаете в какую-то черную арену, круглую, напоминающую собою западню (вроде метеоритных выбоин)... Ночь настает вдруг. Звезды и созвездия разливают бледный, грустный свет, в котором со всех сторон обрисовываются зловещие предметы. Там красный свет фонаря указывал нам на военный пост в горах и выделял из тьмы «нечестивый силуэт турецкого солдата». Тут виднелись обширные песчаные равнины. Взошла луна. Навстречу попался бесконечный караван верблюдов, которые двигались бесшумно и которых, казалось, вели призраки.
А затем опять потянулись черные скалистые туннели.
«Что-то будет со мною завтра?» — думал Куртелемон.
Вспомнились ему его прежние путешествия, его дом, семья и друзья. Вот, дан был сигнал остановиться. Путники, завернувшись в свои полотняные одежды, улеглись спать, напоминая в своей неподвижности какие-то инертные массы. С рассветом двинулись дальше, и на повороте дороги вдруг оказались у Мекки.
Рис. 115. Агаряне в пустыне. |
Перед закатом солнца Куртелемон пришел на обширный двор мечети, и живо описал тот дивный покров, который дала природа этому месту суеверия и изуверства. Внимая мелодичным голосам муэдзинов, призывающих к молитве с угловых минаретов, он даже впал в состояние, похожее на транс. «Все купалось, — говорит он — в розовом свете, а вокруг Каабы, подобно белым привидениям, бесшумно кружились паломники. Горизонт был ограничен горами окаймлявшими город, на крутых стремнинах играл свет заходящего солнца. На скалах трепетал красноватый отблеск. Мраморные куполы и своды мечети отражались на земле золотой каймой. Здания горели как бы в огне. Только Кааба, одинокая, величественная в своем черном одеянии, оставалась в глубине долины нетронутой этим мимолетным великолепием».
За вечерней молитвой присутствовало двадцать тысяч человек. Размеренная медленность их коленопреклонений придавала еще больше внушительности этой сцене. Золото заходящего солнца сменил розовый отблеск, перешедший потом в фиолетовый и железно-серый цвет. И вот, на все эти мистические предметы спустилась ночь. В темноте поднялись белые привидения паломников и молча стали кружиться вокруг Каабы....
Но мы замечаем в конце XIX века уже и некоторое улучшение в святом городе правоверных.
При Куртелемоне, т. е. в 1894 году, в Мекке насчитывалось 100 000 человек. Дома уже были хорошей каменной кладки, укреплены перекладинами и украшены искусной резьбой из индийского дерева. Улицы содержались в хорошем порядке и были даже освещены. Лампы горели всю ночь, отбросы вывозились на ослах. Торговля почти всецело, находилась в это время в руках индийцев и яванцев, но большинство привозных предметов торговли были английского или голландского происхождения. Каждый год из Индии привозились теперь сюда и книги по богословию, по древней истории, по медицине, по магии и т. п.
А в Мекке все еще ничего не печаталось, и турецкая национальная типография стояла без дела. Проходя мимо безмолвного здания, где она помещалась, Куртелемон думал:
«Проснутся ли когда-нибудь эти спящие народы?».
Конечно проснутся, — ответим ему мы, — и даже скоро, а пока, в прибавку к фанатизму, там зарождаются лишь детские сказки.
Так во время одной из своих прогулок, Куртелемон посетил кладбище Маалу, где будто бы погребены мать Магомета и его любимая жена Айша, и узнал, что оно имеет таинственные свойства. Один индийский князь возымел желание переселиться в Мекку, чтобы иметь возможность окончить там свои дни и быть похороненным в пределах святого города, чтобы усилить свои шансы на получение рая.
Но кладбище разубедило его.
Один из его ученых друзей посоветовал ему, в виде опыта, провести ночь и Маале. Князь согласился, и в полночь увидал, что все кладбище наполнилось какими-то гигантскими тенеобразными формами. Это были верблюды-призраки, прибывшие со всех концов земли с телами людей достойных, но умерших в отдаленных краях, чтобы сменить ими тела людей недостойных, умерших в святом городе. Всю ночь шла разгрузка первых и нагрузка вторых, и перед рассветом караван духов-верблюдов тронулся в обратный путь, увезя вдаль множество погребенных в Мекке людей. Так индийский князь убедился, что тщетна была его попытка обойти судьбу и получить честь без заслуги.
Но ведь тут, читатель, чувствуется уже разочарование пилигримством!...
В связи с этой легендой стоит современное сказание и о другом князе, сыне мавританского царя, попавшем в плен во время войны с христианами. Работая в плену в качестве садовника, он влюбился в одну христианскую княжну, и на его любовь она отвечала взаимностью. Каждый из влюбленных прилагал все усилия к тому, чтобы обратить в свою веру другого, но, в конце кондов, уступила княжна.
Через некоторое время их любовь открылась. Князя приставили к труду еще более унизительному, а княжну заключили в тюрьму. Там она заболела и умерла. Князь в отчаянии пришел на могилу своей возлюбленной. Ему захотелось снять с ее руки простенький серебряный браслет, который он как-то дал ей, и взять себе на память. Но, разрывши могилу, он к своему ужасу увидел, что княжна исчезла из могилы и в ней лежит тело какого-то старого, седобородого араба, около которого он заметил великолепные перламутровые четки. Едва отдавая себе отчет в своих действиях, он схватил эти четки, привел в порядок могилу и бежал без оглядки.
Долго блуждал он по разным странам и пришел, наконец, в Мекку. Но лишь только вступил он па главную ее улицу, как к нему бросился один молодой человек с криком:
— «Осквернитель могил, откуда достал ты эти четки? Это четки моего покойного отца, положенные с ним здесь в могилу на кладбище Маалы».
Собралась толпа, повлекла князя к кадию, где он был подвергнут строгому допросу. Он рассказал свою историю. Кадий со всеми присутствующими отправился в Маалу, открыл могилу и, — о, удивление! — в могиле лежала вместо старого араба с четками княжна, подобная спящей девочке, и на руке ее блестел серебряный браслет...
Верблюды-тени и тут сделали свое дело...
Но вот мы видим, что даже и Мекка подпадает под влияние современной Европейской культуры. Нибур, посетивший Йемен в конце 1762 года, передает лишь о трех неизвестных христианах, которые побывав в Мекке, пропали затем без следа. Он слышал также о французе, который ехал в Мекку служить в качестве врача при особе эмира хаджи. Ему было обещано, что его не будут тревожить по поводу религии, однако, когда он прошел некоторое расстояние, его заставили, под страхом смерти, отречься от христианства и только после этого разрешили продолжать путь.
Прошло 50 лет и в 1815 году Томас Кит, рядовой 72 полка гайлэндеров, был взят турками при Розетте в плен и тоже насильно обращен в Ислам. Он сделался мамелюком, дослужился до чина аги и был назначен губернатором Медины. Но и при нем никто, не признающий Магомета пророком, не мог явно показаться ни в Мекке, ни в Медине.
А жизнь все же шла своим путем, и вот, в августе 1908 года получено было известие, что хиджасская железная дорога уже достигла Медины и что через два года она дойдет до Мекки.
Мысль о постройке этой железной дороги возникла в Константинополе в апреле 1900 года, и уже через несколько месяцев после этого закипела работа. Султан, в качестве калифа Ислама, подписался на 50 000 турецких фунтов и пригласил к пожертвованиям всех своих единоверцев. Во всем мусульманском мире, кроме двух священных городов Аравии, проект дороги был встречен с редчайшим энтузиазмом. Работа, под руководством немецкого инженера Мейсснера-Паши, подвигалась вперед с необыкновенною быстротою. Постройка этой дороги побила все установленные раньше рекорды.
Работа Мейсснера-Паши закончилась у Медани-Сале, границы Хиджаса. Церемония открытия дороги совершена была в Медине, в присутствии многих знаменитых исламитских лиц, и по этому случаю, лже-могила пророка была освещена элекгричеством. Отчет о церемонии помещен был в газете Times, имевшей там собственного корреспондента, и любопытно отметить, что отчет этот был протелеграфирован мединской почтово-телеграфной конторой по-английски.
И вот, теперь железнодорожные поезда ежедневно проходят мимо Мекки; «над мавзолеем пророка» прогудели пропеллеры аэропланов, зажглись электрические огни, зазвучали телефон и граммофон, и, может быть, недолго остается до того времени, когда какой-нибудь аравийский Ленин освидетельствует «магометов мавзолей» и покажет всем и каждому, что под ним
 Рис. 116. Среди песков. |
