Рис. 133. Современное южное звездное небо. Круг внутри отделяет звезды, никогда не восходящие над горизонтом средней Европы.
В предшествовавших главах я дал очерк классической истории, литературы и театра, а теперь рассмотрим без предубеждений и наш единственный первоисточник по истории классической архитектуры — книгу Витрувия «Об Архитектуре».
Я уже показывал в предшествовавшей главе, что этот современник Христа (если не он сам под другим именем)1 знал времена обращения планет вокруг Солнца лучше Коперника, а теперь посмотрим и другие детали его произведения.
Мы уже видим, что подобно писателям Эпохи возрождения, он начинает свою первую книгу льстивым посвящением «государю-императору», (imperatori caesari), но не называет его, и потому даже у прежних историков возникло сомнение относительно того, кто этот император. Первоначально думали, что он — Тит (которого относят неправильно к 79—81 гг. нашей эры). Потом Филандер самовольно дал этому сочинению заголовок: «М. Витрувия Поллиона десять книг об Архитектуре цезарю Августу», а после чего стали считать, что это произведение посвящено Октавиану-Августу, между тем как «цезарь-август» в переводе означает просто «августейший император» и больше ничего.
1 Марк Витрувий Поллюн значит Усопший Стеколщик-Мощедел.
2 M. Vitruvii Pollionis libri X ad Caesarem Augustum, при чем М. обыкновенно читают: Марк, но можно считать и за титул Маркиз (итальянское Marquese).
Язык сочинения имеет некоторое сходство с языком Лукреция, Энния и Пакувия, о которых и сам автор говорит как о красноречивейшых писателях. Он не упоминает ни о Пантеоне ни о Театре Марцелла, которые считаются построенными при Октавиане, но говорит о «Каменном Театре», который его комментатор Перо считает за театр Помпея, исключительно на том основании, что апокрифист Плиний пишет о нем, как о первом построенном в Риме из камня. Особенно же смущало исследователей то, что, посвящая свою книгу «государю-императору», автор прибавляет, что служил и у «императора вашего родителя», тогда как Октавиан-Август не был сыном императора, и такого звания до него даже не существовало.
Предисловием второй книги служит изящный рассказ, из которого я сделаю здесь только извлечение:
«Архитектор Динократ (Силовластный), надеясь на свой ум и на разносторонность мыслей, поехал в Македонию представиться Александру Великому, сделавшемуся тогда обладателем Вселенной... Надеясь на свою красоту, он намазал свое тело благовонным маслом, надел на голову венец из тополевых ветвей и, прикрывши левое плечо львиной кожей, взял в руку Геркулесову дубину, и в таком уборе подошел нагой к трону, на котором сидел Александр и слушал дела.
«Предстоявший народ раздался во все стороны, и Александр, взглянув на него с удивлением, велел ему приблизиться к себе и спросил об имени.
«Я архитектор Силовластный, родом из Македонии, который принес Александру мысли, достойные его величества. Я обделаю Афонскую гору в виде человека, держащего город в левой руке, и чашу в правой. Эта чаша будет принимать в себя воды всех рек, текущих с горы и изливать их в море.
— «А будут ли поблизости этого города хлебородные поля для пропитания его жителей? — спросил Александр, которому понравилась его выдумка.
— «Хлеб к этому городу надо будет привозить морем, — ответил ему архитектор.
— «Твой замысел, Динократ, — сказал ему царь, — мне очень нравится. Но думаю, что будет непредусмотрительно и неосторожно построить город на подобном, неплодородном месте, потому что как дитя не может растя без молока кормилицы, ток и город не может процветать и увеличиваться, не имея поблизости съестных припасов...3 Однако оставайся при мне, ты мне понадобишься.
«С тех пор Силовластный не отлучался от своего государя и последовал за ним в Египет. Там Александр, увидев гавань, прекрасно прикрытую от бурь и ветров, имевшую удобный вход с моря, окруженную плодородными полями и очень выгодную по причине протекающей тут реки Нила, приказал ему выстроить здесь город, который и прознан Александриею.
«Таким образом Динократ, — продолжает автор, — начав с прославления самого себя приветственным видом собственной благородной личности, достиг после этого большого счастья и возвышения.
«А я, наоборот, хотя и не одарен от природы красивым телосложением, и лицо уже попортилось от старости, а силы истощены болезнями, надеюсь, что то, в чем я имею недостаток от природы, вознаградится моим знанием».4
3 Древнее наставление, которое не мешало бы принять к сведению и тем, которые еще верят, что Тир и Сидон были на тех местах, на которых их нам указывают. Это не лучше обделки Афонской горы, так как даже и «чаши для воды» близ них нельзя было сделать!
4 Предисловие к 2-й книге.
Скажите, читатель, похоже ли такое предисловие на произведение человека, который еще не знал беглого письма и даже беглого чтения по причине отсутствия печатных книг и неразборчивости рукописей и который не имел в своем распоряжении даже лишней бумаги для таких упражнений в красноречии? Сравните это хотя бы с наивными евангельскими рассказами в вы увидите, что имеете дело с очень поздним и до известной степени полу-беллетристическим произведением, а вместе с тем придете, как и я, к заключению, что нельзя относить без уважительных причин к началу нашей эры и льстивое посвящение «государю-императору» в предисловии к первой книге.
Посмотрим теперь, что написано в этом интересном произведении и далее.
«Сократ, — начинает автор таким же образом витиеватое предисловие к третьей книге, — прозванный по предсказанию Аполлона Дельфийского мудрейшим из всех смертных, говорил не без основания, что хорошо было бы иметь всем людям отверстие в груди, через которое открывались бы все их мысли и намерения. Тогда знания и способности каждого были бы видны с первого взгляда... А без этого наилучшие художники, если не будут иметь уже достаточно славы в богатства, не скоро получат к себе уважение и не будут в силах удостоверить общество о своем искусстве и познаниях... Мирон, Поликрерк, Фидий, Лисипп и многие другие сделались известными только потому, что работали для царей, для знаменитых городов или для сильных и доблестных людей... А другие таланты не оставили по себе славы, потому что работали для обычных, хотя и не менее заслуживающих уважения людей, как это случилось, например, с Гелласом Афинским, Хионом Коринфским, с Миагром Фокийским, с Фараксом Ефесским и с Видасом Византийский (но Византия ведь возникла только в средние века!).
«А если б, по желанию Сократа, мысли, искусство и знания людей были видимы беспрепятственно, то ни милости государей, ни происки интриганов не имели бы значения, и работы были бы всегда поручаемы людям, которые в своей специальности достигли совершенства. Но знания наши закрыты от других, их невозможно видеть, и я по опыту знаю, что слепая милость властелинов часто предпочитает ученым невежд. Я не намерен оспаривать у последних права на пронырство, но хочу положить твердые и незыблемые основы той науке, в которой я особенно упражнялся» (кн. III).
А как же это мог он сделать, не прибегая для широкого распространения своей книги к пронырству и милости государей, при отсутствии «отверстия в своей груди»? — Очевидно, только выдавши свое произведение, напечатанное в Эпоху возрождения, за «возрождение» книги некоего «древнего мудреца».
А еще далее, в предисловии к шестой книге, автор рассуждает так:
«Говорят, что философ «Лучший Конь» (Аристипп) ученик Спасителя Власти (Сократа), спасшись при кораблекрушении на острове Родосе, увидел там геометрические фигуры, начерченные на песке, и закричал своим спутникам:
— «Нам нечего опасаться! Я вижу здесь следы образованных людей.
«Он вошел в город, пошел прямо в общенародные училища (!) и своими философскими разговорами приобрел там такое уважение, что приносимыми ему дарами он мог содержать не только себя, но и своих спутников. А когда они возвратилась домой, он поручил им сказать своим землякам, чтоб заблаговременно старались снабдить своих детей такими богатствами, которые остались бы вместе с ними в случае кораблекрушения.
«Боговещатель (Теофраст) тоже советовал полагаться более на свои знания, чем на богатство, и говорил, что только одни ученые — не иноземцы вне своего отечества, а граждане всех городов». «Заступник (Эпикур) тоже утверждал, что философ должен возлагать всю свою надежду лишь на силу своего разума». «И даже сами стихотворцы, писавшие свои древние комедии на греческом языке, как Добровласт (Евкрат), Белоснежный (Хионид), Наилучший осветитель (Аристофан), проповедывали в своих театрах те же мнения. А афиняне издали даже закон, приказывающий кормить престарелых родителей только тем детям, которым те дали образование»... «И я предпочитал всегда, — дополняет автор, — почтение и добрую славу деньгам, и если до сих пор слишком мало ее получил, то надеюсь, что не останусь в такой безызвестности у потомства».
Этими словами автор пытается объяснить то, что его книга никому не была известна якобы с древнейших времен до самого ее напечатания.
«Добровейный (Еврипид), — продолжает он в предисловии в седьмой своей книге, — ученик Начальника Народного Собрания (Анаксагора), которого афиняне называли философом театральных зрелищ, воображал, что воздух и земля, оплодотворенные падающими с неба дождями, произвели людей и всех животных и что все они возвращаются в те же свои начала, когда наступит их время, так что то, что произошло из воздуха, возвратится в воздух, и что из земли — в землю, и ни единая вещь не пропадает, а только переменяет свои свойства и вновь пронимает их для составления первоначального существа...
«Учитель Вонючего Собрания (Пифагор), Твердосидящий (Эмпедокл), Надпобедный (Эпихарм) и другие ученые испытатели природы положили всему сущему четыре начала: воздух, огонь, воду и землю, от смешения которых произошли все качества предметов. И в самом деле видно, что все рождающееся происходит от этих начал, и они же имеют силу все питать, умножать и сохранять... Провиденье божие не хотело, чтобы эти необходимые всей людям начала были редки и трудны к приобретению в роде жемчуга, золота, серебра и других вещей, без которых тело и природа наша могут обойтись, и потому сделало их в изобилии».
Но ведь и это все, читатель, характеристические идеи Эпохи возрождения! Прочтите только Роджера Бэкона!
И такими же философскими вступлениями чисто литературного характера автор первого из всех имеющихся у нас сочинений по архитектуре и, будто бы, современник еще большего архитектора — евангельского Христа начинает каждую из его десяти книг! Всякий читатель, знакомый с достоверной научной литературой Эпохи возрождения, не может не видеть, что все это ее приемы изложения и ее идеи. Это идеи, развившиеся естественным путем из средневековых представлений, а никак не создавшиеся мгновенно, благодаря неожиданному открытию в XIV—XVI веках огромной, но «забытой классической литературы», чудом сохранившейся в продолжение полуторы тысяч лет от взоров всех людей в тайниках монастырских книгохранилищ, несмотря на то, что фанатизированные монахи, — как говорят те же авторы, — только и думали об их уничтожении, как остатков язычества!
Посмотрим теперь и на некоторые оригинальности основного содержания книг «Об Архитектуре», где автор распространяется не только о постройках здании, но и о приготовлении красок, о ветрах, созвездиях и так далее.
Особенно интересна для нас девятая книга, в которой Витрувий обнаруживает свои астрономические, метеорологические и другие сведения, тоже компилируя их из предшествовавших трактатов, так как часто обнаруживает непонимание их действительного смысла.
Вит хотя бы начало пятой главы девятой книги:
«Когда Солнце достигает 8 градуса Овна, бывает весеннее равноденствие. На 8 градусе Рака Солнце указывает летнее солнцестояние. Достигнув до 8 градуса Весов, оно знаменует осеннее равноденствие и, достигнув до 8 градуса Козерога, дает зимнее солнцестояние и самые короткие дни».
Но такого рода равноденствия были только в IX веке до начала нашей эры, а в I веке Солнце лишь вступало в Овна. А если выражение «8 градусов Овна» принять в смысле 8 градусов до начала Овна, то, принимая знаки Зодиака в современном виде, мы получили VI век нашей эры.
Что же мы видим в результате? Астрономия дает вам тут только два решения: 1) это место относится, к равноденствию IX века до начала нашей эры, или 2) автор говорит о VI веке после начала нашей эры. И ни одно из этих двух решений не удовлетворяет традиционной датировке этого сочинения «Об Архитектуре».
Первое решение совсем не подходит, так как было еще «до основания Рима», а второе дает уже средневековый «папский Рим», а не I век нашей эры, как утверждает традиция.
А по точному знанию времен обращения планет, о котором я уже говорил в главе IX этого отдела моей книги (стр. 625), выходит, что автор жил не ранее Коперника.
Необходимо заметить кроме того, что положения созвездных фигур у Витрувия описываются не всегда так, как в Альмагесте. Так, характеризуя двенадцать созвездий Зодиака, автор называет «Хвост Тельца», которого на картах Альмагеста совсем нет.
Автор поднимает ляшки Стрельца на эклиптику, тогда как по Дюреру она идет выше его спины. «Рыбы, — говорит он, — лежат вдоль живота Андромеды (как у Суфи; рис. 48, стр. 248) и вдоль хребта Коня», которого он описывает по Дюреру тоже вверх ногами, точно так же, как и Геркулеса. Орион у него «летит навзничь под Тельцом, попирающим его одной ногою» (гл. IV), тогда как у Дюрера он отражает его Дубиной. Тут же вместо Ungula Tauri поставлено Ungula Centauri, вместо apud — Caput, вместо Зайца — Пес, вместо Рыб — Змей и т. д. Явно, что переписчик или сам автор, вставивший в свою книгу эти астрономические сведения, не понимал тут ничего и писал механически. Но все же Альбрехт Дюрер оказался присутствующим, как тень, и здесь, так что книга Витрувия не может быть средактирована ранее 1515 г., когда вышли в свет гравированные карты неба Дюрера.
«Я здесь говорил, — заканчивает автор свои сообщения, — о созвездиях, формы которых соединены на небе премудрым и божественным зиждителем всей природы, как их описал Философ Судья Народов (Демокрит), и я перечислил только те созвездия, которые восходят и заходят на нашем горизонте. Но подобно тому, как группы звезд, имеющие движение около Северного Полюса, не заходят никогда под Землю, так есть под Землею невидимые нами созвездия, которые обращаются вокруг южного полюса, и скрытые от нас, никогда не восходят над Землею. Так звезду Канопус (как звали Менелаева Кормчего) мы знаем только по сообщениям торговцев, путешествовавших в отдаленные страны Египта до края света (рис. 133)»... «А о том, какую силу имеют 12 знаков Зодиака, а также Солнце, Лупа и пять других планет над жизнью человека, можно узнать из Астрологии». «Бероз был первый, который, приехав на остров Ко, начал учить этой науке».
| Рис. 133. Современное южное звездное небо. Круг внутри отделяет звезды, никогда не восходящие над горизонтом средней Европы. |
А кто же такой был этот Бероз? Оказывается итальянец — Джиовашш Нанни, живший в конце XV и в начале XVI века. Дело произошло так: В 1498 году в Риме было опубликовано Евсевием Зильбером от имени Бероза «вавилонского жреца, жившего за 250 лет до «Рождества Христова», но «писавшего по-гречески» сочинение на латинском языке: «Antiquitatum lihri quinque cum commcntariis loannis Annii» («Пять книг древностей с комиентариямп Иоанна Анни»). Оно выдержало несколько изданий под ряд, а потом оказалось подделкой доминиканского монаха Джиованни Нанни из Витерборо. Однако, легенда о существовании Бероза, несмотря на это открытие, не прекратилась, и из ссылок на него же у других апокрифистов (Иосифа Флавия, Евсевия и других поздних авторов) была издана в 1825 году Рихтером в Лейпциге книга: «Berosi chaldaeorum historiae, que supersunt» («Дошедшие до нас халдейские истории Бероза»). И вот на него же ссылается и Витрувий, «современник Христа», если не он сам!
Говоря о музыке (кн. V, гл. IV), автор упоминает о полутонах и четвертях топов (диэзы): harmonici generis Tctrachordum, ditonum et dieses habct bina (тетрахорд энгармонический имеет двутоние и два диэза). А далее автор продолжает: «благодаря тому, что диэз есть четвертая часть тона, в полутоне заключаются два диэза».
Здесь мы опять впадаем в недоумение, если припишем книгу «Об Архитектуре» первому веку нашей эры. Ведь диэзы вошли в музыку только в Эпоху возрождения, и ни у одного из других латинских классических писателей мы не находим слова «диэз». Хотя оно и производится от греческого δίη̃μι (диеми) — пропускаю, принебрегаю, чем обозначается малейшая составная часть, и введение такого слова приписывается пифагорейцам, но в старой музыке никаких обозначений для диэзов и бемолей нет.
А вот и еще неожиданности.
Церкви по Витрувпю падо строить по такому же плану, как современные православные, т. е. алтарем на восток (кн. IV, гл. V). «Божьи храмы,— говорит он,—должны быть поставлены так, чтобы находящиеся в них образа смотрели на запад, а молящиеся были обращены лицами на восток, чтобы церковные статуи казались восстающими вместе с восходящим Солнцем и смотрящими на молящихся; жертвенник же должен непременно быть па восточной стороне».
Но особенно интересна для определения времени Витрувия VII глава его четвертой книги. Описав подробно в предшествовавших главах ионический, коринфский и особенно дорический архитектурный орден, он посвящает всю эту главу Тосканскому ордену, хотя и сама Тоскана еще не существовала в начале нашей эры даже как третьестепенный культурным центр. Припомним только ее историю. В настоящее время Тосканская область на севере Италии состоит из Флоренции, Ареццо, Ливорно, Пизы и Сьены, а в старое время она была известна под именем провинции Этрурии, или Тусции. После падения Западной Романской Империи она была занята готами, а потом византийцами и, наконец, лонгобардами, при которых распалась на несколько отдельных герцогств, не обнаруживших никаких архитектурных подвигов и лишь постоянно воевавших друг с другом. Ведь, только знаменитые своими богатствами Медичи придали этой области большое культурное значение. Лишь после падения Константинополя в 1453 г., в главном городе Тосканской аристократической республики, Флоренции, у Козимо да Медичи (1389—1464 гг.), стоявшего в ее главе, нашли приют многие греческие ученые, и Флоренция начала выдвигаться, как культурный центр. Его внук Лоренцо да Медичи (1449—1492 гг.), прозванный Великолепным, в одно и то же время и поэт, и администратор, продолжая дело деда, украсил Флоренцию великолепными зданиями, музеями, академиями, библиотеками. В его академии художеств учился Микель Анджело, там работали Полициано, Пико-да-Мирандола, Деметрий Халкондилас и другие выдающиеся художники и архитекторы, давшие начало тому самому Тосканскому архитектурному ордену, который возник таким образом только в XV веке нашей эры.
Вот почему в учебниках архитектуры и говорят, что в Эпоху возрождения употреблялись при постройках храмов, общественных зданий и частных дворцов пять орденов: самый простой — Тосканский, более легкий и богатый — дорический, еще более стройный и изящный — ионический, и самые роскошные — коринфский и «сложный».
И все эти архитектурные ордена Эпохи возрождения описаны у Витрувия! Такая книга не могла быть скомпилирована иначе, как по многолетним и многостранным первоисточникам, и написана не ранее Лоренцо да Медичи (1449—1492 гг.). А раз это так, то теряют права на историческую древность не только Тосканский, но и все другие «ордена», описываемые Витрувием как одновременные с тосканским, и даже становятся более поздними, как более совершенные.
А в этом случае и самые классические республики — Афинская, Коринфская и пр., так сходные по своему строю с Венецианской, Генуэзской и другими в том же роде, должны быть отнесены к этому же периоду, т. е. ко времени латинской феодальной федеративной империи-республики на Балканском полуострове, основанной графом Балдуином и существовавшей там в продолжение двухсот лет, от 1204 г. до канона XV века. Из ее феодалов — герцоги ахайские пробыли в своих греческих герцогствах до 1407 г., герцоги афинские — до 1460 г. (когда Афины были взяты турками), герцоги левкадскне — до 1478, фальцграфы Кефальский и Занте держались по 1483 г. (когда, наконец, и к ним явились турки). Лишь около 1550 г. исчезли здесь последние остатки «Новой Франции», как у французов и до сих пор называется этот период греческой истории, в самом начале которого, 2 мая 1210 года, в долине Равеники близ Ламии (теперь Зейтун) был открыт парламент, куда явились все франкские князья, герцоги, бароны и клирики Балканского полуострова, создавшие себе самостоятельные владения на нем и на островах, и даже на греческом побережьи Малой Азии.
Что же делали здесь более двухсот лет эти феодалы и что представляли собою те вассальные области? Они делали, повидимому, то же, что и их современники в Западной Европе. Они строили (и, главным образом, на свои европейские деньги) величественные общественные здания и дворцы, поощряли живопись, ваяние и науки. Часть их областей могла называться и республиками, но в том же смысле, как и польская Речь Посполита, во главе которой стоял избираемый пожизненно властелин, называвшийся крулем, как и Венецианская республика того же времени, имевшая как раз свои отделения и на Балканском полуострове в составе этой греко-латинской федерации. В одних местах главенствующее лицо могло называться принцем (от princeps — первый из всех), в других консул (от consulus — попечитель). При естественной неустойчивости таких полумонархий, они легко переходили de facto как в абсолютные монархии, так и в демократические республики, т. е. во все то, что мы и видим при описании аттической Греции. Но благодаря значительной .эволюции техники в конце средних веков и тому, что большинство герцогов и маркизов пришло сюда из Западной Европы не с пустыми руками и даже сохраняло на родине свои именья, они действительно могли сделать то, что мы считаем остатками аттической древности.
Этот период греческой истории еще мало разработан, и наши представления о нем крайне односторонни и апперцепционны благодаря тому, что до последнего времени мы имели о нем сведения почти исключительно из византийских клерикальных первоисточников, и потому, что светские его произведения апокрифированы ими же в глубокую древность.
Когда я и мои товарищи по заточению в Шлиссельбургской крепости пробыли там лет десять, не зная абсолютно ничего из совершающегося за нашими бастионами, и получили разрешение читать церковный журнал «Русский Паломник», то впечатление, которое произвело это чтение на всех, кроме меня, было удручающее.
— Что случалось с нашей страной за эти десять лет? Она ушла во времена царя Алексея Михайловича! — сказал мне Сергей Иванов, увидевший меня после чтения этого журнала, на прогулке. — Все население целиком бросилось в клерикализм, повсюду крестные ходы, молебны, открытое торжество мракобесия, ни одного протестующего голоса.
И сколько я не говорил ему, а потом и другим товарищам, вынесшим такие же впечатления, что тут описала лишь одна сторона современной русской действительности, а другие стороны не затронуты, — все они были убеждены, что русская жизнь во время нашего десятилетнего заточения ушла на несколько столетий вспять.
И нужен был приезд нового товарища, Карповича, рассказавшего нам о противоположной стороне современной жизни, чтобы у всех сгладилось впечатление от «Паломника» и получилось совершенно обратное, и настолько же одностороннее.
В таком же положении находимся мы и по отношению к истории культуры в Латинской феодальной империи, получая о ней сведения от греческих авторов, враждебных католической культуре своих былых западных властелинов. А эти властелины и создали там свои католические храмы, развалины которых теперь относят в глубокую древность, и свои статуи святых и мифологических существ, а восточная культура признавала только традиционные иконы, и на статуи смотрела, как на идолов. Вот, например, храм Партенон, т. е. Посвященный пресвятой деве (от греческого παρθένος — девица). Какое право инеем мы относить его не к периоду латинской феодальной империи, а к легендарной древне-латинской империи, после того, как мы признали Витрувия в всех других классических авторов апокрифами Эпохи возрождения? Вот обломки статуй Зевса Громовержца, какое мы имеем право считать его не за католического «бога — отца», так как и самое слово Зевс значущее Живущий, и в остальных падежах (например, и родительном Диос) не что иное, как латинское Deus (бог)? Какое право имеем мы и остальные статуи, находимые в Греции (и низвергнутые с нашей точки зрения только турками-мусульманами при усердном содействии греческого православного духовенства, которое видело в турках своих союзников против идолопоклонников-католиков), считать остатками до-христианской культуры, когда в этой же четвертой книге «Христа» мы уже видели их средневековое происхождение?
Не правильнее ли предположить, что после низвержения этих статуй, а с ними и амфитеатров, и католических храмов, и других феодальных сооружений тогдашним союзом православных и правоверных, память о времени их сооружения исчезла» как и всегда бывает в следующих поколениях, благодаря чему приехавшие с Запада ученые, в роде Серлио, стали относить их к древне-греческой культуре и даже до нее?
Общиплите у павлина его хвост и цветные перья и, если вы не зоолог или не повар, вы не отличите его от общипанного гуся. Так и общипанная от своих цветных перьев латинская феодальная федерация должна была превратиться в такую, какою и рисуют нам ее византийские авторы. А ее роскошные перья, переброшенные в далекие века, и должны были там лежать, как лежат теперь, вне всякой связи с остальной историей человечества.
Так наше исследование, начавшись с астрономических определений, перенесших Виргилия, Горация, Птолемея, а с ними и других классических ученых и писателей в Эпоху возрождения или в ее канун, переносит туда же и Фидия, и Праксителя, и Витрувия, и все аттические развалины, и не оставляет за пределами нашей эры ничего, кроме кочующих дикарей, да слабых зачатков земледельческой культуры.
