Два, сросшиеся в трех местах, призрака родословной христианского бога-мессии,
начиная от Отца-Рима.
Вот перед нами греческая книга, под названием «Премудрость Иисуса, сына Сирахова», название которой вернее было бы перевести «Размышления спасителя, сына верховного царского правителя».1 Ее позднее христианское происхождение обнаруживается в том, что такой книги совсем нет в еврейской библии, и потому мы можем заподозреть, что здесь содержатся поучения, апокрифированные когда-то «евангельскому спасителю».
1 סרך (СРК)—верховный начальник, сатрапов, слово персидского, корня. Я буду переводить его для краткости—наместник- По-гречески эта книга называется Σοφία Ίησου νιοΰ σιράχ.
Но почему же Иисус назван здесь сыном царского наместника?
Можно думать потому, что он таким и был. И это предположение подтверждается тем обстоятельством, что отцом евангельского Христа называется Иосиф, т. е. лицо, одноименное с Иосифом Прекрасным, наместником миц-римского владыки, т. е. тоже Сирахом.
Правда, что в генеалогии Луки Иосиф называется сыном «бога» [Илии по-еврейски и Элиоса (солнца) по-гречески], так что скорее всего мог бы быть. отожествлен сам с евангельским Христом, но, ведь, противоречивость, фантастичность и позднее греческое происхождение евангельских генеалогий уже давно указаны. Вот, например, сопоставление, сделанное мною по образцу Марии Валевской в ее книге «Три родословные Христа». Те имена, в которых обе родословные сходятся, поставлены у меня в общей вертикальной колонке, а где не сходятся—косыми рядами. Мы видим, что после Давида (что значит: возлюбленный) они сходятся первый раз только на Салатииле2 (что значит: веление бога) и на его сыне Зоро-Бабеле (что в переводе значит: чуждый врат господних). А затем обе родословные сходятся только на Иосифе, отце Иисуса, да и то лишь в том случае, если допустить, что у Иосифа было сразу два отца: Иаков и Элий, а это эмбриологически недопустимо даже и в том случае, еслиб оба они были одновременно мужьями одной и той же женщины.
2 שאלתי־אל (ШАЛТИ-АЛ) —веление бога.
Оправдываясь тем, что по каббалистическим соображениям в генеалогии Матвея должно повторяться число семь, вплоть до Аб-Рама (см. число сбоку), некоторые думают, что отцом опекуна Марии Иосифа был только один Элий, а Иаков был отцом другого Иосифа, настоящего отца Марии. Но если, бы и так, то все же и у Салатиила (№14), родителя великого библейского зодчего Зоро-Бабеля оказываются два отца: Иехония (№ 15); сын Иосии, и Нирий (№ 24), сын Мелхии, что опять указывает на двумужество и матери Зоро-Бабеля.
Чему же удивляться после этого, что и самому Иисусу даются но евангелистам тоже два отца—Иосиф и бог Громовержец, так как если бы Иосиф не был, хотя бы наполовину, отцом Иисуса, то зачем же было вводить его в родословную Христа, как сделано в I главе евангелия Матвея?
Но точно ли мы должны обязательно согласиться с теологами, что в евангелиях не может быть никакой путаницы, так как они «диктованы самим святым духом»? Ведь ясно, что генеалогия Луки сознательно не сходится с генеалогией Матвея: она «исправляет» ее. А исправление заключается, очевидно, в том, что Лука, имевший перед собою родословную Матвея, еще производившего Иисуса из римской царской фамилии, и не мог согласиться с тем, чтобы спаситель мира происходил от таких грешников, как некоторые из указанных Матвеем римских царей, и потому умышленно заменил их имена другими, оставив лишь Давида. Но почему же он не хотел признать Иакова дедом Иисуса и дал ему другого деда: «бога» (Элия), произведя его от Рисая (№ 21), второго сына Зоро-Бабеля? Очень вероятно, что причина была та же самая. Линия Матвея была еще памятна, как латинская аристократическая не только между Иисусом и Зоро-Бабелем, но также и между Зоро-Бабелем и Давидом.
Уже один беглый взгляд на наше сопоставление показывает нам происхождение этих двух родословий. Очевидно, до Матвея и Луки была другая, более короткая, родословная, в которую входили вместе с «Великим Царем» (№ 1) только девятнадцать человек, стоящих у нас (на таблице XXXI) в средней полосе, начиная с основателя Римской империи—отца-Рима. Очевидно, после Давида (№ 29) в ней следовал прямо Салатиил (№ 14), а после Зоро-Бабеля («N1 13) был Иосиф (№ 3), считавшийся отцом Марии, а не опекуном. Но этот список показался евангелисту Матвею слишком мал, и он внес в него между Давидом и Салатиилом четырнадцать богославных царей, начиная с Соломона и кончая Иехонаей, а между Зоро-Бабелем и Иосифом поместил девять каких-то первосвященников, начиная с отца богославия (Аб-Иуда, № 12) и кончая Иаковом (№ 4). А евангелист Лука, писавший позднее, не одобрил этих аристократических вставок и, вместо четырнадцати царей Матвея, вставил в первоначальный список (из девятнадцати человек) двадцать каких-то простых людей, а между Зоро-Бабелем и Иосифом поместил восемнадцать, доведя число поколений между отцом-Римом до пятидесяти шести, т. е. до 7X8, тогда как у Матвея мы имеем сорок два, т. е. 7X6.
Но тут, по недоразумению, выскочила из счета Мария, переведенная из дочерей в жены Иосифа, при чем еще не было придумано девственное зарождение, при котором вся эта генеалогия потеряла смысл. Интереснее же всего то, что на стенах Абидосского храма в Египте найдена иероглифическая родословная Ра-Мессы Миамуна, т. е. великого богорожденного царя (по-гречески Василия Великого), приведенная у меня сбоку таблицы XXXI, где повторяется под другими прозвищами вся родословная Христа из евангелия Луки.
Отсюда выходит, что Абидосский список составлен уже в расцвет христианства, и авторы его отожествляли Рамзеса с Христом.
Окончательный результат этого нашего сопоставления ясен: в родословной евангельского спасителя мира может считаться более или менее вероятным лишь то, что отец его назывался Иосифом, а дед Иаковом, прозванным по-гречески Элиосом, может быть, за исследование годичного движения солнца. Остальное все—фантазия.
Я обращаю снова внимание читателя на то, что библейская хронология впервые была выработана Иосифом Флавием и притом исключительно по полету его собственной фантазии и чисто детской самоуверенности в том, что все, что приходит ему в голову, есть непреложная истина. А книги Флавия были совершенно неизвестны в средние века и, как выражаются, «открыты» в XVI столетии на греческом языке, в рукописях этого же века. В своей книге «Пророки» я уже доказал, что все эти сочинения подложны. Вместо многоженцев, какими были «дети богоборца» вплоть до 1030 года нашей эры, когда знаменитый Вормский съезд раввинов, под председательством Гершома, издал постановление о моногамии евреев, Флавий рисует их единоженцами уже в свое время.3
«Наш закон,—утверждает он далее, вопреки тому, что говорится в Библии,—не дозволяет опустошить страну огнем или срубать ее плодовые деревья. Он запрещает грабить павших в битве, а относительно пленных распорядился не подвергать их вы малейшему насилию, особенно женщин.4
Все это рисует уже мягкие нравы эпохи Возрождения, что подтверждается и прекрасно развитым слогом автора, с наклонностью к софистическому многословию и к длинным сложным фразам.
Никакой хронологии библейских рассказов не существовало до Флавия, а потому никак нельзя удивляться и тому, что, например, автор корана5 утверждает, будто матерью Иисуса была Мириам, сестра Моисея. Это вовсе не есть признак невежества составителей корана, а только доказательство того, что арабские средневековые хронологические сведения о библейских событиях были не похожи на полученные нами из греческих апокрифов, которым мы до сих пор так слепо доверяем.
3 Иосиф Флавий. Иудейские древности, II, 22.
4 Там же, II, 29.
5Коран, 3,30 —33. Мириам מרים (МРИМ) есть множественное число Л от מר (МР)—мирра, благовонная смола аравийского дерева.
Коран есть произведение наиболее культурного народа во все средневековье. Он средактировап был,—говорят нам,—при халифе Османе в период между 644 и 654 годами, и эта редакция была объявлена единственной обязательной для верующих, а потому и игнорировать господствовавшее потом у арабов мнение об одновременности и близком родстве Моисея и Иисуса—все равно, являются ли они личностями легендарными или только легендаризированными,—мы не имеем права.
Местом составления корана трудно, конечно, признать Мекку или Медину по причине захолустности их географического положения. Скорее всего он возник в Нижнем Египте после его завоевания халифами, и значительная часть арабской литературы, относимой в Месопотамию, Сирию и Аравию, должна принадлежать мавританской эпохе в Южной Европе, особенно же Испании и Сицилии.
В данном случае нам особенно интересно обратить внимание еще и на то, что в легенде о Моисее, выведшем народ божий из Миц-Рима, фигурирует Иисус бен Навин, т. е. в переводе на русский язык спаситель, сын Рыбы, что приводит его в связь с созвездием Рыб, в котором находилась точка весеннего равноденствия только с начала нашей эры и находится до сих пор, тогда как ранее была в созвездии Овна. Да и символом христиан первоначально было изображение рыбы. Значит, в «старозаветной Библии» мы находим двух Иисусов: Иисуса от Рыб (Навина) и Иисуса сына царского наместника, и оба они имеют такое большое сходство с евангельским Иисусом, какое могут иметь в области легендарного творчества только три ветви, исходящие из одного и того же корня.
Оставляя в стороне Моисея с его сотрудниками—Ароном и Иисусом от Рыб (Навином), о которых было достаточно сказано во второй книге «Христа», я остановлюсь здесь лишь на Иисусе, сыне наместника (бен Сирахе).
Книга его премудрости написана, как я уже говорил, по-гречески, а не по-еврейски, так же, как и «Премудрость царя Соломона», и потому должна быть средневекового происхождения. О личности ее автора ничего не известно, кроме того, что и он жил в городе Святого Примирения и относится теологами к III веку до начала нашей эры.
Еще Ренан в V главе своей книги «Жизнь Иисуса» показал, что много изречений евангельского Иисуса только повторяют или перефразируют фразы этой книги. Но я с этим не вполне согласен. Большинства изречений, приписываемых Иисусу в евангелиях, нет в книге Иисуса «Сираха» и обратно, но некоторые совпадения действительно есть. Так, например, мы имеем выражение Иисуса у Матвея:
«Если вы будете прощать людям их обиды, то простит вам и ваш небесный отец» (7, 14).
А у наместникова сына Иисуса этому соответствует выражение:
«Прости ближнему твоему обиду и тогда по твоей молитве отпустятся и твои обиды» (28, 2).
У евангельского Иисуса есть притча о богатом человеке, который после хорошего урожая сказал своей душе:
«— Много добра лежит у тебя, душа, на многие годы. Покойся, ешь, пей и веселись!»
Но Бог ответил ему:
«— Безумный! в эту ночь возьмут у тебя твою душу; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лука, 12, 16—20).
Эта же притча почти дословно повторяется и в Премудрости Иисуса, сына наместника.
«Иной делается богатым по своей предусмотрительности и бережливости, в это часть его награды. Он скажет: «я нашел покой и наслаждаюсь теперь моими благами», и не знает, сколько пройдет времени, когда он умрет и оставит все другим» (Иисус Сирах, II, 16—18).
Такие совпадения показывают, несомненно, что обе книги не разделены тысячелетиями, а принадлежат той же эпохе творчества, а потому и в «Премудрости» Иисуса, сына наместника, мы имеем лишь одну из многих средневековых попыток изложить учение Иисуса. Значит и этой книгой нельзя пренебрегать как материалом для выяснения исторической личности Христа.
Однако и здесь мы быстро разочаровываемся.
Все, что тут называется громким именем премудрость, вовсе не наука, а прежде всего чисто житейская практическая мудрость, придуманная, очевидно, самими компиляторами этой книги от имени Иисуса. И в большинстве случаев они, действительно, носят чисто евангельский колорит, хотя это и не выписки из евангелий.
«— Дети!—говорится в третьей главе,—послушайте меня, отца, и поступайте так, чтобы вам спастись, потому что властелин ваш возвысил отца над детьми и утвердил суд матери над сыновьями» (3, 1—2).
А затем идет целый ряд поучений. «Не отвращай очей от просящего и не давай человеку повода проклинать тебя» (4, 5). «Не стыдись признаваться в ошибках и не удерживай течения реки» (4, 30). «Подвизайся за истину до смерти, и властелин наш бог будет бороться за тебя» (4, 32). «В собрании старайся быть приятным и кланяйся высшим, чем ты» (4, 7). «Если хочешь приобрести друга, приобретай его по испытании и не скоро вверяйся ему» (6, 1). «Если увидишь мыслителя, ходи к нему с раннего утра, и пусть нога твоя истирает пороги его дверей» (6, 36). «Пустословие много-спорящих поднимает дыбом волосы на голове и затыкает уши слушающего» (25, 14). «Сердце глупого—как колесо в экипаже, а мысль его—как вертящаяся ось». «Смешливый друг то же, что конь, который ржет под всяким седоком» (33, 5—6).
«Что за жизнь без вина?—продолжает он на новую тему.— Оно сотворено на веселие людям. Умеренно употребляемо во-время, оно—отрада сердцу и утешение душе. Но оно горесть для души, когда пьют его много и, притом, с раздражением и ссорой». «Оно увеличивает ярость неразумного до преткновения ног» (31, 29— 35). «Не показывай себя храбрым против вина, ибо многих погубило оно».
«Не ссорься с человеком сильным, чтобы когда-нибудь не попасть в его руки»,—заводит он опять разговор на очень практическую тему.—«Не заводи тяжбы с человеком богатым, потому что он будет иметь перевес . перед тобою» (108, 1—2). «Не давай взаймы человеку, который сильнее тебя, а если дашь, то считай себя потерявшим данное» (8,15). «Не отдавай жене души твоей, чтобы она не восстала против твоей власти...». «Не оставайся долго с певицею, чтобы не плениться тебе ее искусством». Не засматривайся на девицу, чтобы не соблазниться ее прелестями» (9,2—5).
«Я соглашусь,—говорит он еще далее,—лучше жить со львом и драконом, чем со злою женою. Злость жены делает ее лицо мрачным, как у медведя» (25,18 —19). «Не одобряй того, что одобряют нечестивые, и помни, что они не исправятся до самого ада» (9,15).
Обращу внимание читателя на то, что в последнем изречении прямо заключается евангельское средневековое представление об аде, в который попадают только нечестивые, тогда как древний аид был всеобщим приемником умерших. Это новое доказательство (если такое еще нужно после всего вышесказанного!) возникновения этой книги в ту же эпоху, как и евангелий. А далее есть намек и на самого Иисуса Христа, хотя и приписанный здесь ему же самому, как это часто бывает в апокрифах:
«Много властелинов было на земле, а тот, о ком не думали, получил венец» (11,5).
Характеризуя человеческую премудрость, автор говорит:
«Сын мой! От юности твоей предавайся учению, и ты найдешь мудрость ранее седин своих.
«Для невежд она очень сурова, и слабоумный не останется с нею, она будет на нем, как камень, и он не замедлит ее сбросить». «Наложи на ноги твои ее путы и ее цепь на твою шею, подставь ей твое плечо и не тяготись ее цепями». «Исследуй и ищи, и она будет познана тобою» (6,20—38). «Состояние сердца,—заканчивает он это место,—изменяет человеческое лицо на хорошее или на дурное: веселое лицо есть признак сердца, чувствующего счастье, а составление притчей сопряжено с напряженным размышлением» (13,31—32).
Таким образом, вся «премудрость» состоит и здесь, как в евангелиях, только в составлении удачных изречений или «заповедей» и в придумывании житейских аллегорий в роде басен Езопа.
А в чем же заключается другая, уже бывшая тогда, не житейская, а научная премудрость, премудрость магии, алхимии, астрологии и медицины? Мы так и не узнаем этого от автора. Почему? Потому что составители этой книги, очевидно, ее не знали, хотя и писали от имени ученого мудреца. Вот их дальнейшие определения, сводящиеся целиком на стилистические увертки.
«Кто исчислит песок морей, капли дождя и дни вечности?» (1,2)—говорится далее.—«Источник премудрости есть слово всевышнего бога и путь ее—его вечные законы» (1,5). «Кому открыт ее корень? Кто познал ее искусство? Только единый премудрый и очень страшный, сидящий на своем престоле, властелин наш. Он произвел ее, и видел, и измерил, и излил на все свои дела и на всякое живое существо по своей щедрости, особенно же на любящих его» (1,7—10). «Не убежит от него грешник с воровством своим и не останется напрасной перед ним терпеливость праведника». «Не говори: я скроюсь от властелина моего! Он не вспомнит обо мне со своей высоты и не заметит среди множества народа! Что ему моя душа в неизмеримом его создании? Вот небо, и над ним небо небес, где он живет, земля и бездна вод колеблются от его посещения; при его взгляде сотрясаются от страха горы и основания суши». «Кто будет ожидать его суда? Далеко это определение» (16,15—22).
Из последней фразы видно, что во время автора было уже и ожидание христианского страшного суда, возникшее только со времени Апокалипсиса. Значит, книга писана не ранее конца V века, когда ожидания второго пришествия Иисуса стали уже откладываться в неопределенную даль.
«Я вышла из уст всевышнего,—лирически говорит о себе далее «премудрость»,—и подобно облаку покрыла землю... Я одна обошла небесный круг и ходила в глубине морской бездны. Я имела свои владения в волнах моря и на земле во всяком народе и племени... Я укоренилась в прославленном народе, в наследственном уделе своего господина. Я издала ароматный запах, как корица и аспалат, как отличная смирна, как халвани, оникс и стакти, как благоухание ладана в святилище храма» (24,13). Я сказала: «полью мой сад и напою мои гряды, и вот канал мой сделался рекою, и река моя сделалась морем. Я буду сиять ученьем, как утренним светом, и буду изливать его, как пророчество, в роды вечные» (24,6—36).
Все это, конечно, очень хорошо. Но ведь это только поэзия, только апология знания, а не его содержание! Пересмотрите всю эту длинную и многословную, как все средневековые произведения, книгу, где приводимые мною здесь наиболее удачные изречения и места попадаются лишь, как блестки, в бесцветной и огромной серой глыбе песчаника, и вы найдете тут лишь немногие сведения о вселенной и ее явлениях.
Вот, например, хотя бы сведения о семи металлах древности:
«Что тяжелее свинца и какое имя ему, как не глупый?» —говорит автор в двадцать второй главе, показывая, что в то время был уже известен свинец.—«Легче нести песок, соль и глыбу железа, чем глупого человека» (22,15—16),—продолжает он, показывая, что в то время было известно вьшлавление железа из руд.
А еще далее автор говорит:
«Главные потребности жизни человека заключаются в огне, воде, железе, соли, пшеничной муке, меде, молоке, виноградном вине, масле и одежде: все это благочестивым служит в пользу, а грешникам может обратиться во вред» (39, 32).
К учению о «вещих сновидениях», по которым гадали в древности, автор относится уже отрицательно:
«Гадания, приметы и сновидения—это суета. От них сердце наполняется лишь мечтами, как у рождающей женщины. Они многих ввели в заблуждение, и надеявшиеся на них подвергались падению. Если они не будут посланы всевышним для вразумления, то не прилагай к ним своей души» (34,5—6).
О причинности явлений в жизни вселенной, как главной основе всякого знания, автор выражается идеально просто:
«Все дела властелина нашего очень благотворны, и всякое его повеление исполняется в свое время. Нельзя спрашивать: что это? для чего это? Ибо все нам откроется в свое время» (39,21—22).
О возможности получить настоящую ученость автор говорит в тридцать седьмой главе:
«Книжное знание приобретается в благоприятное время досуга. Только тот, кто мало имеет других занятий, может приобрести его. Как может сделаться мудрым тот, кто правит плугом, хлещет бичом, погоняя волов, занят их работами и говорит только о телятах? Его сердце занято тем, чтобы проводить борозды, а ум заботится лишь о корме для телок. Точно также и плотник, и зодчий, проводящий ночь, как день. Резчик или скульптор заботится, прежде всего, о том, чтобы разнообразить формы, чтобы его изображение было похоже на оригинал и чтобы кончить дело в совершенстве. Кузнец сидит у наковальни и думает о железных изделиях, он борется с жаром горна, жар от огня изнуряет его тело, его оглушает звук молота, глаза устремлены на модель сосуда, а сердце на окончание дела. Горшечник сидит и вертит своими ногами колесо, а рукою дает форму глине; и сердце его устремлено на то, чтобы хорошо окончить сосуд и очистить печь. Все они надеются на свои руки, и каждый умудряется в своем деле. Без них не построится город и не поселятся в нем жители, но они не занимаются составлением моральных аллегорий, не рассуждают о гражданских законах, не сидят на судейском седалище, произноси оправдания или осуждения, а поддерживают житейский быт, и их молитва только об успехе их художества. Только тот, кто имеет время посвящать свою душу размышлениям о законах всевышнего, будет искать мудрости древних (!) мудрецов, упражняться в предсказаниях пророков, исследовать сокровенный смысл изречений, путешествовать по землям чужих народов, чтобы узнать доброе и злое среди людей. И если великому властелину нашему будет угодно, то такой человек будет источать слова мудрости...». «Многие будут прославлять его знания, и имя его будет жить в родах родов» (38,24—39,12).
Все это показывает, что составитель книги был совсем не «халдейский пастух», а житель большого приморского города с зачатками культуры и со значительным расчленением профессии, не меньше, чем в средние века. А о том, что страна, в которой это написано, была не очень южная, а знакома со снегом и льдом, свидетельствует следующее, самое поэтическое, место этой книги:
«О, величие высоты, твердь чистоты! О, вид неба в его славном явлении!
«О, чудные создания всевышнего!
«Солнце возвещает о вас при своем восходе!
«Вот люди раскаляют горны для плавильных работ, но втрое сильное ослепительное солнце палит горы, дыша пламенем огня и блистая своими лучами.
«Луна обозначает время и служит его знаменем, она определяет празднества, ее свет уменьшается после достижения полноты, но она снова дивно возрастает при своих изменениях. Она глава небесных воинств, красота неба, слава звезд, властелин высот.
«Звезды сияют соответственно своему достоинству и не устают на своей страже ночью.
«Взгляни на радугу и прославь сотворившего ее: прекрасна она в своем сиянии. Величественным кругом обнимает она небо. Как распростерла ее рука всевышнего!
«По его воле отверзаются тайники неба, вылетают из них облака, как птицы, и разбиваются камни града, падающего на землю. От его взгляда потрясаются горы и по его соизволению веет теплый южный ветер. Голос его грома повергает в трепет землю, и от него идет вихрь и северная буря. Он посылает вниз снег, подобный крылатым насекомым и падающий, как саранча. Удивляется глаз красоте его белизны и сердце изумляется его падению. Рассыпается по земле иней и, замерзая, делается остроконечным. Подует северный холодный ветер—и из воды делается лед. Он расстилается на всяком ее вместилище, и вода облекается как бы в латы. Снег гложет горы и как огонь опаляет травы и обжигает пустыню, но скорым исцелением всему служит туман.
«Плавающие по морю рассказывают об опасностях на нем, и мы дивимся тому, что слышим своими ушами, потому что там необычайные и чудные дела, разнообразие всяких животных и разные роды чудовищ» (43,1—27).
Все это ясно показывает, что книга «Премудрость Иисуса» писана не в Месопотамии и не в Египте, или Палестине, а на северных прибрежьях Средиземиого моря и уже в период полного развития его берегового мореплавания, в эпоху отливки чугуна и получения откуда-то соли, как одного из необходимых веществ для обычной жизни, наравне с пшеничной мукой и виноградным вином.
Особенно же интересен для нас конец этой «премудрости», где автор перечисляет и характеризует великих ученых, живших. по его мнению, от глубокой древности до его времени.
«Восхвалим славных мужей, отцов нашего поколения!—говорит он в сорок четвертой главе.—Они давали разумные советы и предсказания, руководили народом при совещаниях и в книжном обучении».., «Они изобрели музыкальный строй и записали гимны. Люди богатые, одаренные силою, они мирно жили в своих домах и были уважаемы между своими соотечественниками. Между ними были и такие, о которых не осталось памяти, которые исчезли, как будто не существовали и сделались как будто небывшими», «но в потомстве пребывает и их доброе наследство. А имена других живут из рода в род. Люди будут долго рассказывать о их мудрости, а церковь воздавать им хвалу» (44,1—14).
«Посвященный» (Енох)6 был взят живым на небо» (44,15).
«Вождь» (Ной)7 остался на земле после потопа» (44,16).
«Не было подобного отцу-Риму (Абраму)8 в славе» (44,19).
Благословение почило на голове Богоследителя (Иакова)9 и произошел от него муж милости, возлюбленный богом и людьми Избавитель (Моисей),10 приобретший любовь в глазах всякого существа» (44,25—24). «За верность и кротость бог освятил его и избрал себе из всех людей. Он сподобил его слышать свой голос, ввел его во мглу и дал ему лицом к лицу заповеди, правила жизни и знания, чтобы он дал Богоследителю откровения и научил богоборца своим постановлениям.
Он возвысил Просветителя (Арона—Ария)11 из рода священников и постановил с ним вечный завет. «Он облек его священническою одеждою из золота, гиацинтовой шерсти, крученого виссона со словами «откровение и истина».12 Он украсил его червленой тканью искусной работы, драгоценными камнями в золотой оправе гранильной работы с вырезанными на память начертаниями (знаков Зодиака), по числу двенадцати домов богоборца» (45,7—13). «Ничего подобного прежде него не было от века». «Избавитель (Моисей) помазал его святым маслом и избрал его из всех живущих, чтобы приносить жертвоприношение и курение и благоуханье в память умилостивления властелина нашего к своему народу» (45,20).
6 Енох הנוך (ХНУК) от הניו (ХНИК)—посвященный в тайны наук, по-гречески Христос, арабы называют его Idris (ученый), так как коран (19, 57, 58) приписывает ему изобретение письмен и начало всех наук.
7Ной נח (НХ) от נוח (НУХ)—значит: вождь, а также пристанище кочевников.
8Авраам (אב־רם) значит—отец Рима.
9Иаков י־עקב (И-ЭКБ)—богоследитель.
10Моисей (משה) значит—спаситель, избавитель.
11Арон (אהרן) значит—светоч, родственное с אחרן—последующий, последователь.
12 אורים ותמים (АУРИМ и ТУМИМ)—откровение и истина.
«Силен был в борьбе Спаситель (Иисус) и был преемником избавителя—Моисея в предсказаниях». «Как он прославился, когда поднял свои руки к небу и простер меч (комету) на города! Кто до него так стоял?» «Не его ли рукою остановлено было солнце и один день был как бы два? Он воззвал к всевышнему властелину, когда враги стеснили его со всех сторон, и великий властелин наш услышал его и с могучею силою бросил каменный град на враждебный ему народ и погубил его противников на склоне горы (Везувия), чтобы язычники знали его всеоружие и то, что он верно следовал за всемогущим» (46,1—8). «Возлюбленный своим господином Знамя бога13 (Самуил)—его пророк—учредил царство и помазал царей своему народу». «Он был истинным пророком, и в его словах обнаружена верность предвиденья». «Он пророчествовал даже и после своей смерти и, возвысивши из глубины земли свой голос, предсказал смерть царю (Аду-Саулу) и истребление беззаконному народу» (46,23). «Как сало (старинной жертвенной свечи) отличается от мирной жертвы (просфор), так Возлюбленный (Давид—Констанций-Хлор, он же Юлий Цезарь) отличается от богоборческих детей. Он играл со львами как с козлятами, и с медведями—как с ягнятами. Не снял ли он в юности позора с народа, когда поднял руку на Переселенца?»14 «Он поставил песнопевцев перед алтарем, дал празднествам благолепие и с точностью определил их времена» (47,12).
13שמו־אל (НШУ-АЛ)—знамение бога.
14Голиаф גלות—(ГЛЮТ) от גלה—лишать крова, переселять
«Миротворец (Соломон),—возвращается он опять к Великому Царю, основателю христианской литургии,—царствовал в мирные дни, и успокоил его бог со всех сторон, чтобы он построил ему храм».—«Как мудр ты был, Миротворец, в своей юности, как полон разума, подобно реке!» «Душа твоя покрыла всю землю, и ты наполнил ее загадочными аллегориями» (47,17).
«Но ты наклонил потом свои бедра к женщинам и поработился им своим телом». (47,22).
«Оттого ты оставил безумие людям в твоем потомстве: скудного разумом Расширителя народа (Ровоама)15 и Заступника народа (Иеровоама), который ввел в грех богоборцев и указал Аф-Риму16 (Риму) путь греха» (47,28).
«И разделилась власть на-двое и произошло от Аф-Рима непокорное царство» (48, 23).
«Но восстал Гремящий Пророк (опять возврат вспять к Иисусу под именем пророка Илии),17 как огонь. Его слово горело, как светильник. Он навел голод и замкнул небесные дожди и три раза низводил огонь (извержениями Везувия). Как прославился ты, Громовержущий Пророк, твоими чудесами, и кто может сравниться с тобою в славе? Ты воскресил мертвого, ты вывел его из ада словом всевышнего, ты низводил к погибели царей и знатных с их тронов, ты слышал на горе Недр (Синае) обличение и на горе Опустошителе (Хориве) суд мщения.18 Ты постановлял царей на возмездие и пророков в свои преемники, ты поднят был на небо огненным вихрем на колеснице с огненными конями. «Блаженны видевшие тебя и украшенные твоею любовью I» (48,1—11)..
«Ты скрыт был вихрем, а духом твоим исполнился Елисей (Иоанн Златоуст)19 Не трепетал он перед князьями при своей жизни, и никто не превозмог его, а после смерти пророчествовало его тело, и дивны были тогда его дела (т. е. существовали его «чудотворные мощи»)» (48,12—15).
15 רחב־עם=רהב־עם (РХВ-ЭМ=РЕБ-ЭМ)—расширитель народа по греческому произношению—Ровоам.
16אפ־רים (АФ-РИМ), где АФ или АНФ (אנף) сродно с АНХ (אנח)—теснить, гневаться (латинское angere). Значит: поднятый нос, высокомерие. АФ-РИМ считается младшим сыном Иосифа и, повидимому олицетворяет Рим, а старший сын—Манасия, מנשיא=מ־נשה , значит—тот, кто властвует и, вероятно, представляет символ Византии.
17Илия (אל־יהו = АЛ-ИЕУ) значит—бог Громовержец; его прозвище—Феевитянин (תשבי=ТШБИ) значит—обратно приходящий; из живущих в Галааде (גל־עד—ГЛ-ЭД), а ГЛ-ЭД значит—холм свидетельства.
18Синай (סיני—СИНИ)—от латинского mons sinus—гора недр ; по Торгуму— Южный, а Хореб (חרב = ХРБ) значит—опустошитель, гора опустошения, латинское horribilis—ужасный.
19אל־ישע (АЛ-ИШЭ) значит—богоспасатель, а в полупереводе: Всесильный Иисуса.
«Царь Езекия укрепил свой город и провел внутрь его воду, пробив железом скалу». «Саниахерим послал к нему Рапсака, который поднял свою руку на столбную гору (Сион) и много величался в своей гордости», «но воззвали они к милосердному господину своему, и святой скоро их услышал с неба и избавил их рукою Иса-Ии. Он поразил войско страны вождя, и его ангел истребил их». «Во дни его солнце отступило назад (установлена была прецессия), и бог прибавил жизни царю» (48,19—26).
«Не было на земле никого из сотворенных подобного Посвященному (Еноху, взятому живым на небо) и не родился такой муж как «Кратер Громовержца» (Иосиф). Прославились между людьми Знатный (Сим) и Поставляющий на власть (Сиф), но выше всего живущего в творении—это Человек (Адам)» (49,16—18).
Так кончается сорок девятая глава «Премудрости Иисуса» и если судить по этому числу—семь раз семь—и по окончанию Первым человеком (Адамом), то эта глава первоначально была последней. Но уже в самых ранних рукописях мы видим к ней и прибавку, пятидесятую главу, о великом священнике Симоне, сыне Онии, или иначе: Ионы.
Это имя с первого же своего звука поражает читателя, знакомого с библейской литературой.
Кто такой этот Симон, сын Ионы (по-гречески Ионийца), которого можно поставить на ряду с Моисеем, Ароном, Илией и с другими библейскими знаменитостями? Пересмотрите всю библию и евангелия, и вы не найдете в них никого такого, кроме апостола Петра, настоящее имя которого и было Симон, сын Ионы.
«— Симон, сын Ионии? Любишь ли ты меня больше, нежели они?»-спрашивает его в евангелии воскресший Иисус. И он отвечает ему:
— «Ты знаешь, что я люблю тебя». А Иисус ему сказал:
— «Паси овец моих» (Иоанн, 21, 15-17). Значит, в пятидесятой прибавочной главе «Премудрости Иисуса» речь может идти только об апостоле Симоне-Петре.
А так как эта глава, во всяком случае, принадлежит средине средних веков, то в высшей степени интересно посмотреть, как она характеризует этого «камня (по-гречески петрà), на котором воздвигнута западная римская церковь», подобно тому, как восточная византийская воздвиглась на Иоанне Златоусте.
Апостол Петр,—говорят нам католики,—был первым римским папой, и вот как характеризует его автор «Премудрости Иисуса»:
«Симон, сын Онии, великий священник, при своей жизни исправил божий храм и укрепил храм небес. В его дни уменьшено было водохранилище (т. е. неисследованная южная часть неба, где помещаются водяные созвездия: Южная Рыба, Кит, Река Эридан, Корабль Аргонавтов, Водяная Змея и т. д.) и окружность «Медного Моря» (на котором плавает Земля своим южным полюсом).
«Как величествен был он среди народа, при своем выходе из-за завесы храма (совсем православный ритуал!). Он был как утренняя звезда среди облаков, как луна в полнолуние, как солнце, сияющее над храмом всевышнего, как радуга, блестящая среди величественных туч!
Он был как цветы розы в весенние дни, как огонь в кадиле с ладаном, как кованый золотой сосуд (в православной церкви), украшенный всякими драгоценными камнями, как масличное дерево с плодами, как кипарис, возвышающийся среди облаков.
«Когда он принимал свою великолепную одежду и облекался во все свое величественное украшение, то, восходя к святому алтарю, освещал своим блеском всю окружность святилища. Когда он принимал жертвенные доли из рук священников, стоя у огня алтаря (припомним, что и теперь на православном жертвеннике во время богослужения горят три огня в лампадках с оливковым маслом, кроме двух стоячих канделябров по бокам для свеч, жертвуемых верующими), вокруг него был венец братьев (диаконов), как отрасли кедра на Белой Горе (Монблане), и они окружали его как финиковые ветви» (50, 1—14).
«Пред окончанием службы у алтаря, чтобы увенчать приношение всевышнему вседержителю, он простирал свою руку к жертвенной чаше, лил в нее виноградную кровь и плескал ее к подножию жертвенника, как благоухание небесному царю всех. Тогда диаконы восклицали («свят, свят, святя и т. д.), трубили коваными трубами перед всевышним, и весь народ падал на колени, лицом на землю и кланялся господину своему, богу вседержителю, а песнопевцы (на клиросе) восхваляли его своими голосами. В пространном храме раздавалось сладостное пение, и народ молился перед милосердным, пока совершалось его славословие («слава в вышних богу» и проч.). Так оканчивалась служба.
«А он (Симон, сын Ионы), выйдя, поднимал свои руки на все собрание детей богоборца, чтобы преподать им благословение» (50, 16—22).
Но ведь это же все—описание ритуала древней православной службы, а никак не еврейской, как она сохранилась в синагогах! И одеяние, и содержание принадлежат греческой церкви. Читая описание иерусалимского алтаря в никуда негодных греческом и латинском переводах и в еще более никуда негодных современных церковных переводах библий, мы, произнося чуждо звучащие для нас еврейские синонимы знакомых нам служебных слов, начинаем соединять с ними и чуждые представления. Близкое и родное нам начинает казаться чужим, как .если вашу мать по ошибке в разговоре называют другим именем, и вы не догадываетесь, что говорят о ней.
Раз мне попалась книга Циммермана «Допотопный мир» в русском переводе, сделанном переводчиком, не знавшим геологии. Вместо «юрской системы» там стоял «юрские горы», вместо «каменноугольных пластов»—«холмы каменного угля». Выходила такая сплошная бессмыслица и чушь, что я, даже и зная геологию, во многих местах никак не мог догадаться, о чем говорит автор. Казалось, читаешь что-то еще неслыханное.
Так и в описаниях библейского богослужебного ритуала. Под именем Иеговы не узнаешь своего собственного, памятного с детства, Христа. Под именем «огня на жертвеннике» не узнаешь трех лампад, горящих на православном алтаре во время службы; под именем «мирного приношения из самой лучшей пшеничной муки» не узнаешь просфор, под именем «жертвы всесожжения из тука (т. е. сала) овнов и тельцов» —не узнаешь приносимых и теперь к алтарю и иконам свеч, хотя и знаешь, что никакое сало не горит иначе как в форме свечи, да в лампадках с фитилем. А когда, наконец, догадываешься об этом, то становится вдруг понятным, что в прежние времена, когда пчеловодство было еще мало развито, и церковных свечных заводов не было, свеча делались самими верующими из овечьего и телячьего сала и подносились, как и теперь, во всесожжение перед алтарем. «Мучное же приношение» состояло из просфор (что по-гречески тоже значит: приношение). А другая часть и мучного, и не мучного даяния приносилась как натуральное вознаграждение священникам за их службы и обряды, в роде погребения, совершенно так же, как делается и до сих пор в русских селах, где платят священнику за молебен яйцами, крупой, мукой и т. д... Два отдельно стоявшие в мозгу изображения вдруг соединяются при объединении чуждо звучащих разноязычных слов по их смыслу в одно, но более яркое и полное целое.
Правда, что укоренившаяся с детства привычка делает трудным в первое время этот процесс наложения. Кажется невероятным, что иудейский и православный храм, вплоть до глубины средних веков, были одно и то же, и что иудаизм (т. е. в переводе: богославие) был лишь одной из православных сект. Я уверен, что и теперь это мое выражение резко ударит по уху и христианского, и еврейского читателя, хотя я и объяснил уже, даже не раз, что христианство по-древнегречески значит просто посвященство и что это было имя всех посвященнических или священнических сект, у которых нельзя было сделаться жрецом самовольно, а нужно было сначала пройти известный курс наук, быть посвященным в тайники тогдашнего мистического и оккультного знания, что и удостоверялось, после достижения достаточной учености и после удовлетворительного отзыва учителей, миропомазанием, опять совершенно одинаковым и у богославных (евреев), и у православных (христиан).
Только с конца средних веков ритуал стал в разных странах развиваться самостоятельно. У католиков и раввинистов под влиянием Апокалипсиса, изобразившего государственную церковь в виде продажной женщины с золотою чашею в руке (Апок., 17, 4—5), была устранена из ритуала чаша с вином, о которой, как мы только-что видели, еще говорится в «Премудрости Иисуса», как употреблявшаяся Симоном, сыном Ионы (он же Петр), и очевидно в Риме в храме Петра. У раввинистов совсем упразднилось омовение, т. е. крещение младенцев священником, как религиозный обряд, заменившись магометанским обрезанием, а у католиков оно сохранилось наполовину, в виде поливания струи воды на голову крестимого. Все это были уже последующие средневековые дифференцировки, и сами раввины, хотя и читали библию на ее первоначальном языке, перестали, наконец, узнавать первоначальное единство своей религии и храмов с тогдашними христианскими. Из-за личных ссор и конкуренции позднейших руководителей церкви—она разделилась на враждебные друг другу секты, но учителя этих сект, хотя и делали вид, что не прикасаются к книгам чуждых им учений, чтобы не оскверниться, постоянно это делали исподтишка и, находя там какое-нибудь явное «усовершенствование», переносили его в свои тексты, чем и объясняется, что целый ряд позднейших греческих и латинских вставок проник и в еврейский текст и затемнил его первоначальный смысл.
Мы должны сознаться, что научных осмысленных переводов Библии еще нет ни на одном из новейших языков и не будет, пока за это не возьмется какой-нибудь опытный гебраист, получивший высшее естественно-научное образование и хорошо знакомый с астрономией, астрологией, геофизикой, психологией и другими современными науками.
* * *
Я рассмотрел здесь «Премудрость Иисуса сына царского наместника», потому что еще прежние чтения ее в шлиссельбургском заточении привели меня к заключению, что эта книга принадлежит средним векам и что ее Иисус тожествен с евангельским, а потому из нее можно получить дополнительные сведения о жизни и учении Иисуса. С этой целью и здесь я выписал из нее почти все выдающиеся изречения и места и, мне кажется, достаточно показал, что житейская философия этой книги однородна с евангельской и потому принадлежит той же эпохе творчества, хотя и не представляет собою плагиата.
Эта книга тоже рисует Иисуса составителем коротких изречений и заповедок, повидимому представлявших в начале средних веков наиболее употребительный род житейских мудрствований, а также и аллегорий, называемых притчами.
Поэтому мы должны допустить, что и реальный Иисус, как другие его ученые современники, тоже не был чужд этого рода первобытной литературы, имевшей то удобство, что такого рода сентенции, при трудности добыть папирус или пергамент, можно было нацарапать на глиняной дощечке или на куске древесной коры. Но что тут принадлежит ему и что написано за него компиляторами этой книги, уже нельзя сказать. Научная сторона его учения совсем оставлена в тени, и причина его столбования тоже замолчена. Единственное новое, что мы узнаем о нем из этой книги, заключается в ее заголовке: Иисус сын Сираха, т. е. Иисус сын императорского наместника. Значит, он, действительно, происходил из очень высокопоставленной семьи. Это делает понятным и тот факт, что его «столбование за правду» и его чудесное «воскресение из мертвых» произвели такую большую сенсацию в тогдашнем интеллигентном мире. Казнь простого захолустного проповедника, никем не слышанного кроме кучки безграмотных людей в глухом уголке тогдашнего мира около римской крепостцы Эль-Кудса на границе пустыни, не произвела бы в древних культурных кругах никакого впечатления и не вызвала бы большой литературы, да и на местах была бы тоже забыта безграмотным населением в следующем же поколении.
В своих исторических исследованиях мы должны твердо помнить, что все на свете, как идейное, так и материальное, найдено человеческим гением, а не безграмотной древней толпой, которая только давала невещественным идеям материальную оболочку, да и то не по собственной инициативе, а под давлением посторонних сил. Нас сбивает часто слово «народный эпос», каким определяют творчество былин, и мы забываем, что былины тоже творились не обычными тогдашними земледельцами, пастухами и ремесленниками, о которых автор только-что рассмотренной нами книги справедливо замечает, что «их сердце прилежит к их делу», а баянами, т. е. исключительными по своему умственному развитию личностями, специализировавшимися, оставив всякий другой труд, в своем искусстве. Это и была первобытная, очень редкая среди тогдашнего населения интеллигенция, питавшаяся от стола богатых торговцев и князей.
То же самое можно сказать и об Иисусе. Всякая религия возникала на вершинах современной ей культуры и держится в низах лишь до тех пор, пока ее не оставили верхи.
Значит, Иосиф, евангельский отец Иисуса, был не только ученый зодчий, но и наместник императора, повидимому в Неаполитанской области.
Вторая же и наиболее важная вещь, которую мы находим здесь, это только-что приведенная характеристика апостола Симона-Петра, которая рисует его совсем не в том виде, как «Жития Святых» или грубый апокриф Евсевия Вселюбца: «Церковная История».
Мы видим, что Петр, после воскресения и исчезновения Иисуса, произведшего тем большее впечатление, что он был сыном царского наместника, не скрывался в Риме «в катакомбах», как нам внушают, а, напротив, совершал там свои службы в «обширном храме» с небывалым великолепием, и тоже происходил совсем не из бедных рыбаков, а из богатой и образованной греческой семьи.
Когда же была составлена разбираемая нами теперь книга от имени Иисуса? Упоминание об Иезекииле показывает, что это место было написано в ней после 453 года, когда произошло соединение планет под Змиедержцем, составляющее основу пророчества «Иезекиил». А упоминание о царе Езекии, которого мы отожествили уже с Анастасией (491—518),20 показывает, что «Премудрость Иисуса» была окончательно скомпонована не ранее как в VII веке, т. е. одновременно с евангелиями, а потому она и носит ясный отпечаток «евангельской премудрости».
20«Христос». Первая книга. Часть III, гл. 3.
