Действительно ли всякая банка с кильками, на которой написано «Made in England», сделана в Англии, а не в Риге?* Или всякая тетрадь, о которой говорят, что она найдена в Персии, действительно из Испагани, а не из Испании?
* Теперь эта фраза звучит не так :о) (VVU)
Возьмите любую из средневековых повестушек, перенесите место действия их из Севильи в Багдад, переведите имена героев и героинь по их значению на язык Корана; вместо слова бог напишите Аллах, а слово вуаль, под которым героиня идет по улице Мадрида на свидание с возлюбленным, замените равнозначным с ним восточным словом чадра, и вы получите зеркальное отражение восточных рассказов, которым приписывают азиатское происхождение. Как же показать, что они сделаны не в Париже?
Прежде всего, это можно бы установить, найдя в них такие подробные и точные описания местностей, какие не были еще сделаны европейскими путешественниками и географами. Но именно таких деталей мы и не встречаем в восточной беллетристике. Все местности восточных поэм и повестей чисто фантастические, все их знаменитые города – Дели, Лагор, Багдад, Басра и даже Кипр – не имеют ни одной улицы, ни одного дворца, ни одной площади, похожей на те, какие имеются там в реальности. А ведь это прямо говорит за их возникновение где-то далеко-далеко от сцены рассказываемых событий!
За местное происхождение могла бы, кроме географических деталей, свидетельствовать многочисленность рукописей, находимых в данной стране. Это было бы даже совершенно неизбежно, если б таким произведением там интересовались, но и в этом отношении мы терпим полную неудачу. Обыкновенно европейским ученым-искателям и спешащим вслед за ними охотниками-авантюристами удается «с великими трудами» отыскать какой-нибудь один и в самых сенсационных случаях несколько экземпляров, очень похожих на обратные переводы с уже славившихся в Европе «переводов с неведомых рукописей».
Но ведь отсутствие многих сотен копий есть явное доказательство, что данным произведением совсем не интересуются у себя на родине! Пусть так отвечают нам, но зато им интересовались там в «глубокой» древности и оно тогда, конечно, ходило в тысячах списков, которые потом истребили «ненавистники всякой роскоши и учености мыши и моль, от трапезы которых остались только кучи пыли».
Но и это лишь отговорка, потому что во всех находимых таким образом «униках» обнаруживаются анахронизмы, которые показывают, что эти рукописи обрабатывались незадолго до времени их нахождения.
Вот что говорится, например, в предисловии к русскому переводу Ю. А. Роменского (изд. 1902 г.):
«Рамаяна» или «Песнь о Раме» – великая индийская эпопея. Ее содержание, по мнению историков, относится к XIII – XIV столетию до Р.Х., героическому периоду распространения арийских владений на южный полуостров Декан. Создание ея предание приписывает поэту Вальмики. В своем полном объеме «Рамаяна» состоит из семи книг и заключает в себе множество позднейших вставок и искажений первоначального текста. Георг Вебер по этому поводу говорит:
«Древнейшие части Махабхараты и Рамаяны принадлежат, хотя и не в нынешнем своем виде, очень древнему времени, быть может X и XI столетиям до Р.Х., но свою нынешнюю форму эти поэмы получили не ранее последних двух, трех столетий до нашей эры. В них собран весь материал индийского эпоса. Они обе основаны без сомнения (sic!) на древних песнях времен переселения и завоеваний, на преманиях о последних нашествиях и войнах арийских племен в святой области Сарасвати и Ямуни и о первом их расширении на юг. Но каждое новое поколение делало новые прибавки, перерабатывало полученные от предков поэтические рассказы дополнениями и изменениями в духе своего времени, своего культурного развития, своих религиозных понятий. Таким образом индийские эпопеи разрослись до громадных размеров. Вставками множества эпизодов и прибавок, деланными в течение веков, они превратились в огромные компиляции, лишенные художественного единства. Все переделано в древних частях их состава, и язык, и форма рассказа, и характерного, так что прежний смысл совершенно искажен переработкою в духе религиозных понятий позднейших времен... Распознать в этой переделке первоначальные контуры индийского эпоса очень трудно» (Т. I, стр. 238).
После такой отчаянной характеристики, как будто не оставалось ничего другого делать, как признать весь этот «индийский эпос» лишенным всякого исторического значения, признать его за современный, хотя и постепенно выработавшийся фольклор, но... в таком случае, что осталось бы от древней истории Индии? Необходимо было выделить что-нибудь и за «полторы тысячи лет» до пресловутого Рождества Христова.
«И, вот, на долю европейских санскритологов и поэтов-переводчиков выпал поистине непреодолимый труд разработки санскритского текста с тем, чтобы «выделить из него позднейшие браманские вставки, исправить искажения и таким образом по возможности восстановить эпопею в ее первоначальном виде». И дело началось. В 1829 году профессор санскрита в Бонне Артур Шлегель издал обработанный им санскритский текст двух первых книг Рамаяны и это издание послужило Адольфу Гольцману оригиналом для его перевода Рамаяны на немецкий язык. Но в своем предисловии к 3-му изданию немецкого перевода Рамаяны и Магабгараты, вышедшему в свет в 1854 году он сам между прочим говорит:
«Вся первая книга санскритского текста Шлегеля поддельная. Я даю только содержание второй книги, хотя явились и остальные пять книг этой поэмы в издании Горрезио, но Горрезио избрал такую редакцию текста, которая для меня не годится».
Итак, первая книга Рамаяны – апокриф новейшего времени... Но почему же не апокрифы и следующие книги, тоже никому не известные в Индии до их открытия европейцами с таким трудом, в одном экземпляре? Но, впрочем, не в одном... потом нашлись и другие, пополненные уники, что было даже неизбежно, при таком большом запросе на них даже и после напечатания первого «открытия».
После Шлегелевского издания «поддельной Рамаяны» с ее латинским переводом 1838 года эту поэму нужно было во что бы то ни стало найти еще раз в Индии, и она была, как и следовало ожидать, найдена в расширенных рукописях, сначала в Восточной Индии и издана в 1859 году в Калькутте, а потом и в Западной Индии и издана Горрезио в Бомбее и в Париже в 1870 году с итальянским переводом. Это и было то самое издание, которое так не понравилось Адольфу Гольцману (1810–1870), что он даже и рассматривать его не захотел.
Но все же Рамаяна стала все более и более распространяться по Европе, где вслед за тем вышел в 1860 году французский перевод Фоша (Fauche) и английский Грифита в 5 томах в 1874 году, да и индусские интеллигенты ознакомились, наконец, с нею по изданиям европейцев.
Каковы же признаки ее глубоко древнего происхождения? Оказывается, никаких.
«Не философия и мораль, – говорит Ю. А. Роменский в своем предисловии, – могут служить вообще образцом человеческой мудрости и добродетели без всякого отношения ко времени и особенностям расы, среди которой они получили свое развитие.
Отличительной чертой Рамаяны служит естественность положений и событий. В ней нет тех преувеличений и того сплетения мифологических черт и образов, которые свойственны индийскому эпосу и которые для читателей, не знакомых с вероучением индусов, были бы непонятны. Рассказ Рамаяны прост, натурален, исполнен глубокого драматизма и понятен каждому от начал до конца. «Индийский эпос, – говорит Вебер, – не уступает греческому ни по высокой нравственности и глубине мыслей, ни по художественному совершенству и нежности чувства».
А русский переводчик, сам не понимая убийственного значения своих собственных слов, продолжает:
«Сопоставление индийской морали, существовавшей три тысячи (!!) лет тому назад, с современной европейской моралью, прошедшей через горнило христианства и через обширную лабораторию новейших гуманных и философских наук, может навести на многие назидательные размышления».
И это совершенная правда. Сопоставление индийской литературы и философии с европейской прямо наводит на вывод, что индийская литература и философия представляют собою только отпрыск европейских, и притом очень недавнего времени.
Возьмем хоть имена. Здесь Рама есть латинское Roma, т. е. Рим, Дазарат – латинское Desiratus – желанный, Аноция от греческого <...> Аникий.
А вот и отрывки содержания, показывающие метод изложения и фабулу.
|
В Айоции,1 в своем дворце, |
|
На троне Дазарат2 сидел. |
|
В палату царскую вошли |
|
Князья и сели по местам, |
|
Согласно званью своему, |
|
И, взоры обратя к царю, |
|
Безмолвно ожидали. Их |
|
Поклоном государь почтил |
|
И низким голосом, как бой |
|
Торжественный литавр, как гром, |
|
Рокочущий из туч, сказал |
|
Им мудрые слова: |
|
«Князья! |
|
Вам всем известно хорошо, |
|
Как правили страной мои |
|
Предместники и как о ней |
|
Всегда отечески пеклись. |
|
Я следовал по их пути; |
|
Без отдыха, по мере сил, |
|
О благе царства я радел, |
|
Но ныне в тягостных трудах, |
|
Под желтым зонтом3 я ослаб |
|
Душою, телом изнемог. |
|
Мне в тягость почести и власть, |
|
И не по силам долг царя: |
|
Добро и правду охранять. |
|
Мне нужен отдых, я стремлюсь |
|
К покою. Пусть же за меня |
|
Заботу примет старший сын |
|
О благе подданных. Я вас |
|
У трона своего собрал, |
|
Чтоб ваше мнение узнать |
|
И выслушать от вас совет. |
|
Я Раме назначаю трон. |
|
Он добродетелью своей |
|
Глубоко радует меня. |
|
Как Индра4 духом он могуч, |
|
В нем сочетался светлый ум |
|
С телесной силой, красотой |
|
И добронравием. Ему, |
|
Как лучшему из всех мужей, |
|
Который в силах может быть |
|
Тремя мирами5 управлять, |
|
За благо почитаю я |
|
Заботы и труды свои |
|
С высоким саном передать. |
|
Мы этим выбором дадим |
|
Стране порядок и покой, |
|
А я избавлюсь от трумов, |
|
Тяжелых в возрасте моем. |
|
Скажите, по душе ли вам |
|
Царевич? Кажется ль он вам |
|
Вождем достойным? Ждете ль вы |
|
В грядущем блага от него? |
|
Подобно мне, и вы теперь, |
|
Обдумав, мнение свое |
|
Должны открыто объявить. |
|
И если не согласны вы |
|
С моею волей, я готов |
|
Желанья ваши примирить |
|
Ко благу общему». |
|
Так царь |
|
Собранью с трона говорил. |
|
Как туча дождевая в зной |
|
Павлинов стаю веселит, |
|
И криком радостным ее |
|
Они встречают, так слова |
|
Царя восхитили князей. |
|
И стены цирского дворца |
|
От громких кликов потряслись: |
|
«На царство Раму посвяти! |
|
Пусть царствует над нами он!» |
1 Айоция считается за теперешнюю Оиде, лежащую на северо-западе от Венареса, но это имя много более созвучно с несколькими классическими именами. Так аэцианами назывались крайние сирийские ариане, относимые к IV веку нашей эры. С этим сходны имена Аякс, Аэций и т.д. Есть и калмыцкое мужское имя Аюка того же корня.
2 Считается, что Дазарат от каждой из своих трех жен имеет по одному сыну: от Кавзалии – Раму, от Кейкеи – Фарату и от Сумитры – Лакшану. При начале рассказа второй сын, Фарата, находится у родителей своей матери в стране Кекайи. Рама женат на Сите, дочери царя страны Бидехи - Джанаки.
3 Желтый зонт – знак царского достоинства, имеет значение скипетра.
4 Индра – царь богов.
5 Т.е. не иначе, как Европой, Азией и Африкой.
Вот таковы, читатель, были цари в Индии, когда в Европе жили еще пещерные люди! За исключением «желтого зонта», который притом же тут вставлен как будто не кстати (так как дело происходит не в Китае), все это описание слово за слово могло бы быть отнесено и к восхождению Ромула на Римский трон в устах поэта XVIII века нашей эры в Европе.
И далее все идет в том же роде. Царь Дазарат посылает за сыном. Глава II и глава III посвящены целиком описанию того, как хорош и добр был Рама, и как он был объявлен царем. Но у царя была вторая жена Кейкея и у нее тоже сын. Началась обычная и в древней Европе интрига за престолонаследие:
|
Случайно Мантара,6 раба |
|
Кейкеи, поднялась на кров |
|
Блестящий царского дворца. |
|
Отсюда ей открылся вид |
|
На всю Айоцию. Она |
|
Увидела, что город был |
|
Необычайно оживлен; |
|
Что были улицы водой |
|
Политы (!); украшали их |
|
Знамена, флаги и венки; |
|
Что пышный триумфальный свод |
|
Вздымался по пути к дворцу; |
|
В одежде праздничной стоял |
|
И двигался везде народ; |
|
Сияли храмы серебром (!); |
|
Играла музыка. Дивясь |
|
Смотрела Мантара-раба |
|
На это зрелище. Внизу, |
|
В одежде белой из холста |
|
Стояла с радостным лицом |
|
Кормилка Рамы. И ее |
|
Спросила Мантара: |
|
«Скажи, |
|
Должно быть, в радости большой |
|
Кавзалья? Скупостью своей |
|
Она прославилась, меж тем |
|
Велела деньги раздавать |
|
Народу! И народ чему |
|
Безмерно радуется так? |
|
Не возвестил ли государь |
|
О пышном празднике?» |
|
И ей |
|
Ответила кормилка: |
|
«Царь |
|
Поутру завтра посвятит |
|
На царство первенца». |
|
Едва |
|
Рабыня услыхала весть, |
|
Как к спящей госпоже своей |
|
Сошла в покой и стала ей |
|
Со злобой говорить: |
|
«Проснись, |
|
Беспечная! Как можешь ты |
|
Спокойно предаваться сну, |
|
Когда погибелью грозят |
|
Тебе враги? От козней их |
|
Ты чуть не сгинула. Твой муж |
|
Тебя жестоко обманул. |
|
Не ты ли ласками его |
|
Гордилась и из царских жен |
|
Любимейшей женой слыла? |
|
Но ныне милости царя |
|
К тебе иссякли, как родник |
|
Под знойным солнцем». |
|
Эта речь |
|
Встревожила царицу: |
|
«Что |
|
Случилось, Мантара, скажи?» |
|
И Мантара, которой взор |
|
Как огонь |
|
Безмерной яростью пылал, |
|
Ответила: |
|
«О горе! Царь |
|
Намерен завтра посвятить |
|
На царство Раму. |
|
Пожара, роковая весть |
|
Меня застигла. И сюда |
|
Я поспешила, чтоб спасти |
|
Тебя, царица. Твой удел |
|
Считаю я своим в беде |
|
И в счастии. Из царских жен, |
|
По роду своему, должна |
|
Ты первою женою быть; |
|
Меж тем, не явно ли, что царь |
|
Кавзалью предпочел тебе? |
|
Сама правдивая, ты лжи |
|
В других не видишь. Дазарат |
|
С тобою ласков на словах, |
|
На деле ж милости свои |
|
Кавзалье расточает он...» |
6 Не правда ли, как созвучно со словом menteur – лжец?
Спавшая царица сначала возражает ей, говорит, что это справедливо, но потом, подзадоренная служанкой и огорчаясь за своего сына Фарата, она наконец восклицает:
|
«Да будет так! Согласна я |
|
из царства Раму удались, |
|
А сына посадить на трон. |
|
Но ты подумай и скажи, |
|
Как это сделать?» |
|
И раба |
|
Ответила: |
|
«Благой совет, |
|
Царица, преподам тебе. |
|
Забыла ты, или, может быть, |
|
Притворствуешь и от меня |
|
Желаешь слышать, что сама |
|
Доверила однажды мне. |
|
О хитрая! Из уст моих |
|
Ты, верно, хочешь услыхать |
|
Свои же мысли. Хорошо, |
|
Тебе угодно – я скажу. |
|
Но только к сердцу ты прими |
|
Слова мои. Когда была |
|
С Азурами7 война богов, |
|
Могучий властелин небес |
|
Призвал супруга твоего |
|
К себе на помощь и на юг |
|
Пошел сразиться со врагом. |
|
И там, под знаменем своим |
|
С изображением кита8 |
|
Средь леса Дандаки9 стоял |
|
В столице Вайджаянте царь |
|
Азуров Самбара. Бойцы, |
|
Кровавой битвой утомясь, |
|
Однажды отдыхали. Вдруг |
|
Напали Ракшезы10 на них. |
|
Во мраке ночи. Поднялась |
|
Тревога страшная. Супруг |
|
Твой Дазарат без чувств упал, |
|
Пронзенный стрелами. Но ты |
|
Из смертоносной свалки прочь |
|
Успела увезти его |
|
И сохранила жизнь ему |
|
Заботливым уходом. Царь |
|
В ту пору добровольно дал |
|
Обет исполнить два твои |
|
Желанья... Время подошло |
|
Их государю объявить: |
|
Пусть Фарате уступит трон, |
|
А Раму и Дандаку на срок |
|
Четырнадцати лет сошлет». |
|
И с радостью царица злой |
|
Совет рабыни приняла...... |
7 Азуры – титаны индийской мифологии, враждующие с богами. Боги, ведя с ними продолжительные войны, должны были часто прибегать за помощью к земным царям. Но это опять не индусское имя. Это – библейские Ашуры – Ассуры.
8 Но какие же киты в Индии?
9 Такого нет в Индии.
10...?
И вот, когда пришел к ней царь, она закатила ему страшную истерику, наполняющую всю четвертую главу, и потребовала у царя исполнения его обещания удовлетворить два ее желания: первым она выставила сослать Раму, а вторым воцарить Фарата.
Затем в главе V описывается ужасное психическое состояние царя, попавшегося на своем слове, а за стеною клики собравшихся приветствовать Раму граждан:
|
И говорил народ: |
|
«О, князь, |
|
Иди по доброму пути |
|
Отца и предков! Будь для нас |
|
Опорой! Доблестной рукой |
|
Владенья наши ограждай |
|
И благоденствие умножь |
|
Правленьем мудрым! Этот день |
|
Почтем счастливейшим, узрев |
|
Как в царском одеянье ты |
|
На троне будешь воседать!» |
|
И было много по пути, |
|
На кровлях, у окон домов, |
|
Нарядных женщин, и они |
|
Перед царевичем цветы |
|
Бросали, говоря: |
|
«О, князь! |
|
Как должен радовать твой вид |
|
Кавзалью!11 Как она тобой |
|
Гордится, видя в этот час |
|
В торжественном пути тебя! |
|
Но женщины на свете нет |
|
Счастливей Ситы.12 Твой почет |
|
Она достойна разделить. |
|
Блажен и прочен ваш союз» |
|
......................... |
|
Так ехал Рама; так прибыл |
|
К палатам царским. Миновав |
|
На колеснице три двора |
|
Телохранителей, он два |
|
Преддверия пешком прошел; |
|
В последнем страже повелел |
|
Остановиться и один |
|
В покои женские вступил. |
|
Отца с Кейкеей он застал |
|
И в ноги поклонился им. |
|
Сраженный горем, государь |
|
Вскричал: «О Рама!» и не мог |
|
Ни слова более сказать |
|
............................ |
11 Мать Рамы. ??
12 ... ?
взамен его выступает младшая жена и рассказывает о данном ей слове и о своем требовании. Но вместо гнева и негодования Рама отвечает ей:
|
«О знай, царица, не к земным |
|
Я приобретеньям стремлюсь, |
|
Но соревную мудрецам, |
|
Что жили в древности (!); их путь |
|
Благочестивый я избрал |
|
Себе примером с юных лет.... |
|
Нет долга выше и святей, |
|
Как послушанием своим |
|
Родителям. По праву ты |
|
Сама могла мне приказать, |
|
И я бы в Дандаку на срок |
|
Положенный тобой, ушел. |
|
Прибегнув с просьбою к царю, |
|
Наверно сомневалась ты |
|
В повиновении моем. |
|
Пошли за Фаратой. А я, |
|
С женой и матерью простясь, |
|
Уйду в пустыню. Пусть мой брат |
|
Здесь царствует. Но ты должна |
|
Принять заботу, чтоб он был |
|
Отцу послушен». |
|
Дазарат, |
|
Услыша это, зарыдал. |
|
Почтительно коснулся ног |
|
Царя и злой его жены, |
|
Царевич вышел из дворца..... |
А там ничего не подозревающий народ его встречает новым ликованием, и сама мать его говорит ему:
|
........................... «Много лет |
|
Живи, мой сын! Преуспевай |
|
В добре и истине и будь |
|
Повсюду славе и могуч, |
|
Как рода нашего царя |
|
С времен древнейших до сих пор! |
|
Потомок Рага,13 в этот день |
|
Ты примешь царство от отца!» |
|
Помедлив, Рама отвечал: |
|
«О мать! Не знаешь ты еще |
|
Печальной участи моей. |
|
Я должен огорчить тебя |
|
Известьем скорбным: государь |
|
Ссылает в Дандаку меня |
|
На пять и девять лет, а трон |
|
Второму сыну отдает». |
|
Услыша это, как сосна, |
|
Подрубленная топором, |
|
Кавзалия, лишившись сил, |
|
Упала на пол. И ее |
|
Царевич поднял, скорбь ее |
|
Старался ласками смягчить. |
|
И, муку в сердце подавив, |
|
Царица молвила: |
|
«О, сын, |
|
Могу ль поверить, чтобы ты, |
|
Наветам хитрым подчинясь |
|
Соперницы моей, ушел |
|
В изгнанье? Чтоб покинул ты |
|
Меня в беде? Не нарушай |
|
Святого долга, ты во всем |
|
Доныне соблюдал его. |
|
Чти мать свою, как чтишь отца» |
|
......................... |
все уговаривают Раму сопротивляться, и непобедимый брат его Лакшман предлагает ему свое оружие. Но Рама тверд. Он всех убеждает в необходимости его ухода, чтоб не разрушать спокойствия в царстве, и сама мать, наконец, ему говорит:
|
«Иди, мой сын! Я не могу |
|
Потомку Рага запретить. |
|
Да охранит тебя твой долг, |
|
Который твердою душой |
|
Так верно соблюдаешь ты! |
|
Пусть боги, чтимые тобой, |
|
И их святые оградят |
|
От зол и недугов тебя! |
|
Хранимый правдой и добром, |
|
Сокрытыми в душе твоей, |
|
О благородный, много лет |
|
Живи! Пусть горы и моря, |
|
И Варуна – властитель вод, |
|
Земля и небо, и ветры, |
|
И предводители планет, |
|
И все созвездия небес, |
|
И то, что движется, и то, |
|
Что неподвижно, – защитят |
|
Тебя в скитаниях твоих! |
|
И не должны тебя, мой сын, |
|
Ни великаны устрашать, |
|
Ни духи страшные лесов! |
|
От скорпионов, обезьян, |
|
От мошек, мух, жуков и змей, |
|
И гадин всяких твой приют |
|
Да будет, сын мой, огражден! |
|
Клыки медведя, тигра, льва, |
|
И буйвола опасный рог, |
|
И бивни страшные слона |
|
Тебе, мой сын, да не вредят! |
|
Благословляю выход твой |
|
И радостный приход. Во всем, |
|
Что ты предпримешь, успевай! |
|
И да сопуствует тебе |
|
Повсюду счастье!»........ |
В главе VIII описывается такая же сцена с его молодой женой Ситой. Он уговаривает ее быть благоразумной и спокойно (ждать его возвращения через четырнадцать лет, но она отвечает, что повсюду последует за ним.
|
«Когда в неведомую глушь |
|
Лесов направишь ты стопы, |
|
Я буду путь твой очищать |
|
От терний и колючих трав. |
|
Приятней роскоши дворцов, |
|
Блаженней неба для жены |
|
То место, где ложится след |
|
Ноги супруга. С юных лет |
|
Я от родителей своих |
|
Познала это, и меня |
|
Иному не научишь ты. |
|
Как в доме своего отца, |
|
Я буду счастлива с тобой |
|
В лесу дремучем. Будет мне |
|
Усладою исполнить долг, |
|
Который выше и святей |
|
Всех радостей земных. Ты всех, |
|
О храбрый, защитить готов, |
|
Меня же более других. |
|
Не отвергай меня, возьми |
|
С собой: без страха, без тревог |
|
Я в лес неведомый вступлю; |
|
Я буду с радостью внимать |
|
Журчанью родников его |
|
И шуму листьев. Будто день |
|
Промчатся годы. Без тебя |
|
Я в небе не могла бы жить!» |
|
Царевич возразил жене: |
|
«О благородная, внемли |
|
совету доброму: покинь |
|
Желанье следовать за мной! |
|
Не радость обещает лес, |
|
Но много горестей и бед. |
|
Там водопада грозный шум |
|
Сливается с рыканьем льва. |
|
Ужасен лес! Болота там |
|
И реки преграждают путь; |
|
В них обитает крокодил, |
|
На берегах – свирепый слон. |
|
Среди терновника и трав |
|
Там нет проторенных дорог. |
|
Там пища – дикие плоды. |
|
Постель для отдыха и сна – |
|
Сухие льстья. Там язвят |
|
Фаланги, осы, скорпион |
|
И рои мошек. Там в траве |
|
Ползут ехидны. У ручья |
|
Гадюки вьются. Страшен лес! |
|
О Сита, тяжело там жить! |
|
Тебе ли это перенесть?» |
Но Сита непреклонна. Рама и она идут прощаться с царем-отцом. Вся IX глава полна трогательных сцен, затем описывается переход через священную реку Ганг.
|
Реку святую переплыв, |
|
На берег странники сошли |
|
И продолжали путь. Сказал |
|
Царевич Лакшману: |
|
«Иди |
|
Вперед, чтоб Ситу охранять, |
|
А я за ней пойду, и вас |
|
Обоих буду защищать. |
|
Доныне не постигло нас |
|
Несчастие; но в этот день |
|
Узнает Сита, сколько бед |
|
Нас ждет в лесу. Вступаем мы |
|
В безлюдные места. Здесь нет |
|
Возделанных полей, садов |
|
Цветущих; дебри леса, рвы |
|
Да кручи преграждают путь». |
|
И скоро странники вошли |
|
В шумящий бездорожный лес. |
|
И Сита с бодростью идя, |
|
О каждом незнакомом ей |
|
Растеньи, дереве, цветке |
|
У Рамы спрашивала; ей |
|
Растенья эти называл |
|
Царевич. Углубляясь в лес, |
|
Они к смоковнице пришли; |
|
В тени ее густых ветвей |
|
Родник прозрачный вытекал. |
|
Напившись, странники зажгли |
|
Костер и жарили на нем |
|
Добычу Рамовой стрелы – |
|
Вепрёнка. Пищей подкрепясь, |
|
Под сенью дерева они |
|
Расположились на ночлег |
|
И отдыхали, сторожа |
|
По очереди. Много дней |
|
Они все двигались вперед; |
|
И много проходили рек. |
|
И много видели в пути |
|
Деревьев, незнакомых им, |
|
И множество лесных зверей |
|
Убили. Наконец, они |
|
Пришли к подножию горы |
|
Чудесной Читракуте. Князь, |
|
Восхитясь сердцем, говорит: |
|
.................... |
|
«О, ненаглядная, смотри, |
|
Как чудно сочетались там, |
|
Подобно звездам и цветам, |
|
Сиянье многоцветных скал |
|
И отблеск хрусталей! Здесь сайг |
|
Пасутся мирно табуны, |
|
И бродят, людям не вредя, |
|
Гиены, барсы и медведь; |
|
Здесь птицы стаями живут; |
|
Здесь тень прохладная, плоды |
|
И запах благовонных трав |
|
Пленяют чувство. Посмотри, |
|
Густою сенью, как шатром, |
|
Смоковница покрыла нас. |
|
Мы амры свежие плоды |
|
Едим, и джамбы сочный плод |
|
Чудесно освежает нас. |
|
С одних деревьев каплет мед, |
|
С других прозрачною струей |
|
Сочится масло. На скале |
|
Попарно карлики сидят |
|
С смышленым видом; на лугу |
|
Резвятся нимфы. Посмотри, |
|
Как низвергается, дробясь |
|
О камни и кипя, ручей! |
|
Прохладный ветер из долин |
|
Несет нам запахи цветов, |
|
О, ненаглядная, кого |
|
Все это не пленит! Всю жизнь |
|
С тобой и братом я готов |
|
В лесу чудесном провести». |
|
............. |
И в этом лесу они втроем – Рама, Сита и его непобедимый брат – построили себе хижину и стали мирно жить.
Тут обрывается первая нить поэмы. Оставив в лесной хижине своего главного героя, автор по примеру беллетристов нашего времени возвращается назад, к оставленным Рамою царю Дазарату и его матери Кавзалье.
|
Однажды, зарыдав, царю |
|
Кавзалья стала говорить: |
|
«О царь! Ты кроток, милосерд, |
|
Со всеми ласков и за то |
|
Тремя мирами восхвален. |
|
Скажи мне, лучший из царей, |
|
Неужто сыновья твои |
|
И Сита смогут перенесть |
|
Опасности глухих лесов? |
|
О ненаглядная моя, |
|
О Сита нежная! В дому |
|
Своих родителей росла |
|
Ты беззаботно, а теперь |
|
Должна в изгнаньи испытать |
|
И зной, и стужу. Дома ты |
|
Вкушала лучшие из блюд, |
|
А ныне дикие плоды |
|
И дикий рис должна ты есть. |
|
Ты прежде услаждала слух |
|
Игрой и пеньем, а теперь |
|
Должна свирепым голосам |
|
Голодных хищников внимать. |
|
Где Рама? Где теперь сидит |
|
Мой сын, на руку опершись? |
|
................. |
|
дивлюсь, что сердце у меня |
|
не разорвалось до сих пор |
|
на тысячу частей. Скажи, |
|
о царь, за что ты погубил |
|
возлюбленных моих детей?» |
|
................. |
Удрученный горестными ламентациями своей жены и не зная, что ему делать, и за что обрушилось на него такое тяжелое испытанье, царь вспоминает грех своей молодости. И вот, по трафарету почти всех западноевропейских романов XVII века между двумя основными нитями рассказа вплетается дополнительная, третья нить в виде пояснительного, самостоятельного рассказа одного их действующих лиц. Царь начинает так:
|
«Я юношею был, а ты |
|
Девицей. Чудная пора |
|
Дождей обильных. Вместе с тем – |
|
Забав и радостей моих |
|
Настала. Солнце отошло |
|
К стране, где царством мертвецов |
|
Владеет Яма.14 Летний зной, |
|
Берущий влагу от земли, |
|
Остыл. Явились облака. |
|
Лягушка, чатака,15 павлин |
|
Резвились всюду. Стаи птиц, |
|
Омытых влагою небес, |
|
Качались, сидя на ветвях, |
|
Во влажном воздухе. Гора |
|
От ливня, павшего из туч, |
|
Блистала, как морская зыбь; |
|
И воды из ущелий гор, |
|
Сметая по пути траву |
|
И листья, наподобье змей, |
|
Стекали сотнями ручьев |
|
В долину. Чудная пора. |
|
И вот тогда-то, захватив |
|
Свой лук и стрелы, я пошел |
|
Для упражненья юных сил |
|
Вдоль Сараю-реки. В лесу |
|
Надеялся и подстеречь |
|
Слона иль буйвола, когда |
|
В ночное время подойдут |
|
Они к реке на водопой |
|
И я услышал в темноте, |
|
Куда мой взор не проникал, |
|
Какой-то шум; я натянул |
|
Тетиву и уверен был, |
|
Что меткая стрела пронзит |
|
Лесного зверя. Но едва |
|
Стрела с тетивы сорвалась, |
|
Раздался крик: |
|
«О горе, кто |
|
Пустил в подвижника стрелу? |
|
Кого обидел я? За что |
|
Мне рану нанесли? К реке |
|
Пришел я зачерпнуть воды; |
|
Я безоружен, нет на мне |
|
Доспехов; дикие плоды |
|
Мне служат пищей. Почему |
|
С оружьем стерегут меня? |
|
Кому понадобилась смерть |
|
Подвижника?............ |
14 Яма – бог смерти, властитель юга, созвездие Скорпиона. ??
15 ... ?
Затем описывается подробно, как пустынник умер, сказавши Дазарату, что теперь погибнут его престарелые родители, для которых он шел зачерпнуть воду. Дазарат пошел их напоить. Описывается новая сентиментально-драматическая сцена в духе западноевропейских романов XVIII и начала XIX веков, в конце которой старец пустынник говорит Дазарату, что и ему придется испытать такое же горе, чтоб искупить свой невольный грех.
На этом вставной рассказ кончается и действие опять подходит к первой основной нити.
|
Так тосковал и плакал царь |
|
И с дрожью в теле продолжал: |
|
«Кавзалья, руку мне подай, |
|
Не вижу более тебя. |
|
О если б Рама здесь стоял, |
|
Счастливый, молодым царем, |
|
И руку подал мне, тогда |
|
Мне захотелось бы продлить |
|
Остаток дней моих. За что |
|
Страданью я обрек его? |
|
Случалось, изгонял отец |
|
Дурного сына, но ведь сын |
|
За это проклинал отца; |
|
А Рама даже не роптал. |
|
Мне гложет сердце эта мысль. |
|
Кавзалия, глаза мои |
|
Уже не видят ничего......... |
|
О Рама! Дорогой мой сын, |
|
Смиритель горя моего, |
|
Где ты?.. Сумитра, подойди |
|
Ко мне, ты добрая жена... |
|
Кейкея, прочь! Ты – злой мой враг! |
|
Ты – гибель дома моего!» |
|
Так в тяжких муках вопиял |
|
И умер старый государь......... |
К дальнейшему рассказу, как и у беллетристов XIX века, проведен узорный мостик из описания природы, которым начинается XII глава.
|
И ночь прошла, сменился мрак |
|
Сияньем утренних лучей. |
|
И возвестили новый день |
|
Глашатаи и хор певцов. |
|
Проснулись птицы; щебет их |
|
Наполнил воздух. И к царю |
|
Вошли прислужницы, неся |
|
Питье обычное, сандал |
|
И воды в чашах золотых |
|
Для омовенья. Над землей |
|
Взошло уж солнце; между тем |
|
Не пробуждался государь. |
|
Служанки ближе подошли, |
|
Но царь не двигаясь лежал, |
|
И охватила их боязнь, |
|
Что умер Дазарат. Как вихрь |
|
Колышет слабую траву, |
|
Так эта мысль их потрясла, |
|
И громкие стенанья их |
|
Подали роковую весть |
|
Живущим во дворце. Пришли |
|
Две младшие жены царя |
|
И с воплями: |
|
«О государь, |
|
Наш повелитель, властелин!» |
|
Упали на пол. Этот шум |
|
От сна Кавзалью пробудил. |
|
Недвижно перед ней супруг – |
|
Очаг остывший, океан |
|
Без влаги, солнце без лучей – |
|
На ложе смерти почивал. |
|
Коснувшись головы его, |
|
Она, к Кейкее обратясь, |
|
Воскликнула: |
|
«Теперь живи |
|
И царством наслаждайся: царь, |
|
Жестокосердая, тебе |
|
Не станет более мешать! |
|
В(изгнанье сын мой, в небе муж; |
|
Нет в жизни больше мне утех; |
|
Я беззащитна. Жизнь меня |
|
Не может больше привлекать. |
|
И с прахом мужа своего |
|
Найду конец свой на костре!» |
Окончив этим трагическим финалом начальную часть своего рассказа, автор начинает вплетать в ее конец новую нить, переносясь в далекий от Айоции город Раджа-гриху, где, будто бы, живет у дяди, ничего не подозревая, сын Кейкеи Фарата, ради которого произошла вся эта трагедия, и видит ужасный сон, который пересказывает приближенным:
|
«Я видел в эту ночь отца, |
|
Без царских знаков и одежд, |
|
Он на крутой горе стоял, |
|
И были волосы его |
|
Всклокочены. С вершины он |
|
В болото мутное упал. |
|
И в масло превратилась вдруг |
|
Вода. Отец со смехом стал |
|
Из горсти пить его, потом |
|
Он погрузился в глубину. |
|
И вновь увидел я отца: |
|
В одежде красной и венке |
|
На колеснице он стоял; |
|
Ослы везли его на юг, |
|
И усмехаясь перед ним |
|
Шла великанша. Я боюсь, |
|
Чтоб не постигла смерть царя. |
|
Кому приснится человек |
|
Ослом везомый, вскоре тот |
|
Увидит дым его костра. |
|
Меня тревожит этот сон, |
|
И я сегодня не могу |
|
Ни шуток ваших, ни игры |
|
Достойно оценить. Уста |
|
Мои смыкает скорбь, и грудь |
|
Предчувствий тягостных полна»....... |
И вот в этот самый миг приходят к нему послы его матери звать его назад. Они и сами еще не знают печального конца и говорят ему, что все благополучно, но им запрещено сообщать ему, что он уже назначен там царем.
Он спешит что есть сил, приезжает на шестой день и поражен печальным видом города. Он спешит к матери, узнает от нее самой, что она сделала для него и в негодовании проклинает ее и убегает от нее. Начинается новая патетическая сцена.
|
В то время собрались в дворце |
|
Советники. От их лица |
|
Сумантра Фарате сказал: |
|
«Был царь дороже нам отца, |
|
Он в мире праведных почил; |
|
В изгнанье первенец царя. |
|
Наследник трона ныне – ты. |
|
О князь, владычество прими, |
|
Чтоб государство без главы |
|
Не рушилось от тяжких смут. |
|
....................... |
и автор вплетает сюда монолог совсем в духе знаменитого французского ультра-роялистического романиста виконта Шатобриана (1769–1848) или нашего историографа Карамзина (1766–1826). Вот эта замечательная речь почти целиком.
|
В стране, где государя нет, |
|
Властитель тучи громовой |
|
Сухие нивы не поит |
|
Небесною росой. Там сын |
|
Не подчиняется отцу, |
|
Жена – супругу своему. |
|
В стране, где государя нет, |
|
Бесплодны нивы; нет людей, |
|
Чтоб строить храмы, насаждать |
|
Сады и рощи; нет жрецов |
|
Для приношенья жертв. Там нет |
|
Веселых праздников и игр; |
|
Не собирается толпа |
|
У стихотворца; мудрецы |
|
Для поучения людей |
|
По рощам не ведут бесед. |
|
В стране, где государя нет, |
|
Не ходят девушки в сады |
|
Для развлечений и забав |
|
В нарядах дорогих; мужья |
|
Не возят в колесницах жен; |
|
................... |
|
В стране, где государя нет, |
|
Пастух, богатый селянин |
|
Не могут дома при дверях |
|
Открытых мирно отдыхать. |
|
Не может развозить купец |
|
Своих товаров дорогих |
|
По безопасному пути |
|
..................... |
|
В стране, где государя нет, |
|
Не упражняются стрелки |
|
Для битв, не слышен свист их стрел, |
|
Нет храбрых войск, чтоб охранять |
|
Границы царства. Как стада |
|
Не могут быть без пастухов, |
|
Так государства – без царей! |
|
В стране, где государя нет, |
|
Не может собственности быть; |
|
Там пожирал бы брата брат, |
|
Как рыба рыбу. Власть царя |
|
Страшит злодея; перед ней |
|
Склоняется покорно он. |
|
Как глаз за телом, государь – |
|
Блюститель правды и добра – |
|
Следит за царством. Был бы мир |
|
В вражду и смуту погружен, |
|
Когда б властители-цари |
|
Порядка не хранили в нем. |
Ну, подумайте только, читатель, какое монархическое настроение было у индийских поэтов более трех тысяч лет тому назад! И как опоздали наш Карамзин и французский Шатобриан совершенно с такой же идеологией в начале XIX века! Поистине, человечество вопреки всему органическому и даже неорганическому миру не совершенствовалось за последние три тысячи лет, а только впадало в декаданс! И как не досмотрел этого Дарвин, производя человека от обезьяны!
Мне кажется, что тут я и мог бы закончить с торжеством мои доказательства, что Рамаяна писана не ранее как в век Шатобрикана, и может быть под его влиянием, если она открыта при его жизни и во французских колониях Индии, но для цельности моей критики прослежу рассказ до конца.
Рыцарски настроенный принц не внемлет этим убеждениям и твердо отвечает:
|
«Отцовской воле вопреки, |
|
Я царства не могу принять. |
|
Коварной матери моей |
|
Я дерзких замыслов не знал. |
|
В изгнанье братьев дорогих |
|
И Ситы не виновен я. |
|
Презрен, кто в сердце не хранит |
|
Учения священных книг, |
|
Не повинуется богам, |
|
Не чтит родителей. Презрен, |
|
Кто портит книгу мудреца, |
|
Прилежно писанную им; |
|
Презрен беспечный государь, |
|
Который подданных своих |
|
Не защищает, хоть берет |
|
С доходов их шестую часть; |
|
И подданный, который злом |
|
За благо воздает царю......... |
|
Издревле первенец у нас |
|
В роду наследовал престол, |
|
И было б недостойно вас |
|
На царство избирать меня. |
|
Сберите войско; поспешим |
|
За Рамой в лес. Вернем его |
|
Домой, как пламя на очаг. |
|
Немедля вы должны скопать |
|
Неровности, засыпать рвы, |
|
И приготовить торный путь, |
|
Чтоб Рама, царственный герой, |
|
Торжественно по нем пошел!» |
|
И радостный народ вскричал: |
|
«Благословение тебе, |
|
Царевич доблестный, что ты |
|
По справедливости престол |
|
Желаешь Раме уступить!» |
|
........................... |
Благородный царевич Фарата и его подданные идут передать царство Раме, но благородный Рама, чтобы исполнить волю своего государя-отца, говорит им:
|
«Не царь ли подданным пример |
|
В добре и худе? Добрый нрав |
|
И верность слову своему |
|
Должны присущи быть царям. |
|
Весь мир на верности стоит; |
|
На ней достоинство и власть |
|
Царей покоится; она |
|
Единый вечный государь |
|
Вселенной; только от нее |
|
Исходит к людям благодать. |
|
Воистину, разумен тот, |
|
Кто чтит ее превыше благ |
|
Земных и жизни: от богов |
|
И предков он получит мзду. |
|
Обету моего отца |
|
Останусь верен я; с пути, |
|
Ведущего в небесный мир |
|
К отцу, вовеки не сойду. |
|
И ты достойным сыном будь, |
|
Кейкеи строго не суди; |
|
Заботы нежных матерей, |
|
Их бескорыстная любовь |
|
К дитяти слабому ничем |
|
Не награждаются. Отбыв |
|
Положенный изгнанья срок, |
|
Я снова в город возвращусь |
|
И царство от тебя приму. |
|
Исполним наш сыновий долг!....» |
Его уговаривает даже сам пришедший к нему брамин, но он и его не слушает. И как старший сын и естественный наследник назначает Фарату царем на 15 лет, а сам остается со своею женой Ситою в пустыне, чтобы исполнить слово, сказанное государем своим отцом. Так оканчивается знаменитая песнь о Раме.
Но ведь это же, читатель, форменная апология монархической власти, уместная лишь тогда, когда в ее божественном происхождении начались сомнения! Это – поэма контрреволюционного периода, возможная только после французской революции, а не за три тысячи лет до нее! На то же самое указывает и ее плавный, выработанный слог и типичная для первой четверти XIX века конституция скелетного романа со вставным повествованием от лица одного из ее героев.
Как могли критики и сами переводчики не досмотреть этого? Не в детство же они впали? Нам говорят, что эта поэма-роман написана в Индии... Пусть будет так. Мы прибавим от себя только, что это было не в древней, а уже во французско-британской Индии, и притом объиндившимся европейцем или объевропеившемся индусом, накануне того, как знаменитый индийский санскритолог, князь Раджендралал Митра (1824–1891), получив европейское образование, начал со страстью коллекционировать индусские сказания и современные ему рукописи на санскритском языке, что, вероятно, дало начало огромному количество подлогов, в которых теперь необходимо разобраться, проследив условия каждого открытия. А на только что разработанном нами Рамаяне мы прямо можем поставить как на коробке с консервами штемпель:
MADE IN FRENCH INDIA.