Пятьдесят лет назад я работал геологом в наиболее удаленных от моря районах Новой Гвинеи. Неделями я не встречал белых людей, а когда все-таки увидел одного, он оказался из нашей же поисковой партии. Месяцы отделяли одну почту от другой, и весь остальной мир был где-то очень далеко. У меня не было радио, а значит, не было никаких сообщений и новостей, никаких развлечений. Компанию мне составляли носильщики и люди из местных племен — это были папуасы, находившиеся на неолитической стадии развития и никогда раньше не видевшие ни колеса, ни каких-либо металлических предметов. По мере нашего общения я научился понимать этих людей, любить и уважать их. Я обнаружил в них больше честности, чем хитрости, больше благожелательности, чем злобы, больше доброты, чем жадности, больше дружелюбия, чем склонности к предательству, больше храбрости, чем трусости. Я встречал и сочувствие, и, конечно, жестокость, однако не было ничего похожего ни на инквизицию во имя христианства, ни на джихад во имя ислама. Воистину они были очень похожи на нас, на так называемую высшую расу, но в общем их раса оказалась добрее нашей и — несмотря на отсутствие «цивилизованного» обхождения — счастливее.
Ну а как насчет ума и интеллекта? Карл фон Циттель, президент баварской Академии наук и, возможно, величайший палеонтолог-систематик всех времен, писал в 1899 г.: «Широкая пропасть между по-детски наивной сагой о сотворении мира, передаваемой из поколения в поколение бушменами, аборигенами Австралии, эскимосами и неграми, и великими поэтическими сказаниями арийско-германских рас Европы указывает на огромные различия в уровне культуры и интеллектуальных способностях этих народов». Еще ниже должны были стоять мои папуасы. Однако они научили меня тому, что им известно о природе и о том, как все появилось. Они очень хорошо знали, что растет в джунглях и какую пищу джунгли могут дать, какое древесное волокно и другой материал, из которого можно сделать орудия, сосуды, барабаны, оружие, украшения, лекарства, яды; какие там можно найти травы и пряные злаки; какой строительный материал для хижин, переправ и каноэ. Они охотились со всеми предосторожностями на тугодума-крокодила, который всегда уходил от стычки с людьми — но горе тому, кто не заметит грозное чудовище, притаившееся в заводи или болоте. Высоко ценились природные соленые источники: поваренной солью сдабривали пищу, а враждебные племена не пускали «моих» папуасов к морю. Среди речного гравия они искали твердые камни для заточки топоров и кольев — эти предметы, изготовленные с большим трудом, высоко ценились, передавались по наследству, продавались или захватывались в бою. Ни торф, ни уголь не воспринимались как топливо — зачем их жечь, когда кругом столько древесины для костра? Только самые развитые племена искали подходящую глину и обжигали грубые горшки (сделанные просто руками, а не на гончарном круге). Эти люди не умели делать стекло, не знали никаких металлов, т.е. находились на самой нижней ступеньке технического развития. Они откапывали охру для раскрашивания, знали, где найти сланец с окаменевшими раковинами, которые они обжигали, получая известь для смешивания с бетелем* или для обесцвечивания своих темных волос. Папуасы догадывались, что эти раковины как-то связаны с морем, но не подозревали, что море было здесь 7 млн. лет назад.
Они умели определять время суток — не только по Солнцу, но и по звукам джунглей: по шуму, производимому птицами и насекомыми. Они отсчитывали время по числу восходов Солнца, по числу прошедших «лун» и по положению «годового мужчины» (скопление звезд, которое мы называем созвездием Орион; «годовой мужчина» гонится за «годовой женщиной» — Плеядами). Каждую ночь «годовой мужчина» появляется на небе все позже, а через 13 «лун» оказывается в первоначальном положении. Число 13 отсчитывалось и показывалось с помощью пальцев рук и ног.
Через каждую дюжину километров — иной диалект. Не было ни письменности, ни идеографических символов (кроме знаков табу и предупреждений об опасности), хотя мимика была вполне внятной и использовалась успешно. Кое-какие сообщения передавали от деревни к деревне ритмичными ударами по большому деревянному барабану, и по меньшей мере одно горное племя (аризили) пользовалось особой системой общения с помощью рогообразных раковин, «тирольских» переливчатых криков и свиста. Сигнал передавался не кодом, а изменениями ритма и силы звуков. Им вообще уже не чужда была музыка: ритм, продолжительность нот, двухчастная гармония тенора и баритона (особенно у аризили). У них были ударные инструменты (деревянный «гарамуц» и натягиваемый на ладонь «кундус» — хлопушка из кожи ящерицы) и бамбуковые свирели, у которых длина каждой трубки соответствовала определенной ноте.
У них были правила владения землей и понятие о собственности: каждое деревцо в джунглях, каждая пальма имели своего владельца, и каждый участок леса был «закреплен» за своим охотником, которому принадлежали тропы и право заходить в одноразовые «огороды» на выжженных местах, оставленных для будущего урожая. Были понятие родства и система табу — моральный кодекс и установленные наказания за провинности. Во многих племенах не знали, что всего одного совокупления достаточно для того, чтобы женщина забеременела, и считали, что ребенка надо «делать» в течение длительного времени. Конечно, верили в чудеса и имели много всяческих предрассудков: были духи и демоны, добрые и злые.
С годами я убедился, что суждение профессора фон Циттеля слишком желчно и пристрастно: ведь он никогда не видел папуасов, тем более не жил с ними месяцами как с единственными компаньонами. Интеллект папуасов, их способность наблюдать и мыслить не уступали нашим. Различие состояло не во врожденных способностях, а в унаследованных знаниях, понятиях и представлениях, накопленных по крупицам нашими предками за тысячелетия, много раз проверявшихся на опыте, уточнявшихся и оформлявшихся в определения, с тем чтобы наконец стать квинтэссенцией нашего научного опыта. В противоположность этому запас знаний и догм (затверженных предрассудков) моих папуасских знакомых находился в таком же зачаточном состоянии, как у наших предков эпохи неолита, живших около 6 тыс. лет назад, изготовлявших те же самые примитивные горшки и не знавших еще ни металлов, ни стекла, ни письменности. И все же, когда им приходилось решать задачи, связанные с доступными им понятиями, они были определенно не менее сообразительны и ловки, чем я, и я прислушивался к ним, и учился у них, и опирался на их суждения. Их догма общепринятой истины, как и догмы наших с вами предков, содержала много такого, что мы теперь считаем ложным. Но у меня нет никаких сомнений в том, что наша собственная ортодоксальная догма тоже содержит ложные представления в самых, казалось бы, очевидных аксиомах, которые мы считаем непреложной истиной. Наши самые твердые убеждения — те, что мы впитали с молоком матери.
Давайте проследим теперь в ретроспективе с древнейших времен, как последовательно, шаг за шагом, происходило признание и отрицание ложных аксиом, составляющих наши собственные первые представления о Земле и Вселенной. Возможно, вы, как и я, удивитесь, узнав, что скорость усвоения ложных аксиом (как и скорость признания смелых новых идей) с течением тысячелетий возрастала, ускорение продолжалось в последние сотни лет и десятилетия, включая время жизни нашего поколения. Только наивный человек станет утверждать, что наши нынешние убеждения свободны наконец от ложных представлений. Наиболее вероятно, что ошибки кроются в самых фундаментальных наших убеждениях.
Когда и как появилась наука? Антропологи спорят о последовательности развития и о том, какие изменения вносили более важный вклад в наше «очеловечивание»: «сошествие» с деревьев, переход к прямохождению, увеличение объема мозга, появление действенного общественного сознания — предвестника морали? Познание причин и следствий, предвидение результата действия той или иной причины явно предшествовали появлению человекообразных существ. Намеки на это содержались в поведении весьма древних позвоночных, но такое зачаточное «знание», хотя и существенное с точки зрения науки, еще не могло развиваться без общения с другими особями. Догма возникла с появлением общения. Наука зародилась тогда, когда одно существо впервые сообщило другому о том, как и почему произошло что-либо. Повторение, улучшение и кодификация сообщения были началом становления догмы, превращаясь в знания и представления, которые с каждым пересказом становились все тверже. До появления написанного слова только пересказ и ритуальные действия служили средством передачи усвоенных представлений от поколения к поколению.
Столь многое оставалось совершенно за пределами понимания моих папуасских друзей, что почти каждое событие приходилось объяснять действиями неких высших существ. Бури и ливни, гром и молния, извержения вулканов и землетрясения, смена времен года, реки и наводнения, морские волны — все это приписывалось проявлениям воли богов. Даже самые разумные туземцы, столкнувшись с незнакомыми вещами, которыми владели белые люди в Рабауле и Порт-Морсби — большими кораблями, самолетами, пушками, телескопами, фотоаппаратами, проигрывателями, с переговорами по радио с людьми, находящимися далеко за морем, с мясными консервами, чудодейственными лекарствами, обезболиванием, — были убеждены, что все эти немыслимые вещи могли быть созданы только богами. Их языческие жрецы-священнослужители уверяли этих случайных очевидцев и их племена, что если употребить подходящие заклинания и ритуальные движения, то они сами могли бы сделать так, чтобы пришли большие корабли с нужными товарами, и что даже эти товары, прибывающие теперь и получаемые белыми людьми, на самом деле по праву принадлежат им — жрецам. Каждые несколько лет, вплоть до наших дней, вспыхивают эпидемии такого «культа вещей», обращенного к содержимому трюмов торговых судов.
С самых ранних доисторических времен каждый человек, созерцавший звезды, задавался вопросом, как они появляются, откуда, зачем и куда потом уходят. Большинство так и оставалось в неведении. Но их мудрецы, которые не могли себе позволить оставить вопрос без ответа, привлекали для объяснения многочисленные божества, единых богов, всемогущих матерей или весь сонм сверхъестественных существ. Наиболее распространенными были представления о том или ином «начале мира»: вавилонский миф рассказывал о битве бога-покровителя Мардука с богиней моря Тиамат, египетский — о яйце, из которого появился мир. В древней Индии рассказывали о черепахе, несущей слонов, которые поддерживают мир; в Полинезии — о воздушном боге Тангалоа. Мильтон описал первобытный хаос, готовый породить мир. Известен библейский миф о садах Эдема. Перед вторжением ариев в Восточное Средиземноморье около 2000г. до н.э. люди эпохи неолита поклонялись там верховной матриархальной богине-прародительнице и трем ее нимфам, достигшим брачного возраста и охотно совокуплявшимся, но не знавшим о роли мужчины в зачатии, которое приписывалось действию ветров или рек.
В поэме Гесиода «Теогония» (VIII в. до н.э.) изложена генеалогия богов от Крона до Зевса, а исходя из нее — история создания Земли, Ада, Океана, Ночи, Солнца и Луны. Демокрит (V в. до н.э.) был первым, чье мировоззрение включало понятие о Вселенной, самозарождающейся из случайного скопления атомов — но откуда взялись эти атомы? Многие сегодняшние специалисты по космологии постулируют Большой Взрыв: когда вся масса Вселенной была создана Богом в одной точке, а затем взорвалась и стала разлетаться с колоссальной скоростью, чтобы образовать ту Вселенную, которую мы знаем теперь. По советские материалисты отделяют нравственность от теологии, не признают никаких богов и считают, что нам пора отделаться от таких предрассудков.
Что касается наших собственных предков, то у них было два вида богов: вездесущий бог зороастристов и Платона, вмешивающийся во все людские дела всегда, когда сочтет нужным, и держащийся поодаль бог Декарта, который сотворил вещество и создал движение, а затем оставил Вселенную развиваться но тем законам, которые он дал и которым сам подчинялся. Для первого физический и духовный миры взаимодействуют. Рай и ад — реальные места. Для второго они физически не существуют— ни под нашими ногами, ни в небесах. Душа не имеет ни массы, ни заряда, ни электромагнитного поля — вообще никакого физически ощутимого свойства. В иудаизме, исламе и христианстве Бог — это явно вмешивающаяся в жизнь людей категория: иначе не было бы ни чудес, ни заклинаний, ни молитв об исправлении человеческих дел, а такая практика, как испрашивание у Господа благословления для рыболовных судов, была бы неуместна.
Позвольте мне привести одну аналогию из математики: в алгебре комплексных чисел, где уравнение включает в себя как «действительные», так и «мнимые» члены («мнимые» — это члены, содержащие квадратный корень из минус единицы, в то время как в действительности нет никакого числа, квадрат которого был бы равен —1), такое уравнение можно с полным правом заменить двумя независимыми уравнениями, одно из которых будет содержать только действительные члены, а другое— только мнимые. Точно так же «комплексные» утверждения, включающие как материальные, так и духовные несмешивающиеся субстанции, можно разделить на соответствующие части, н каждая будет сама по себе законченной. Как ни странно, некоторые математические выражения, содержащие исключительно мнимые члены, имеют важное практическое значение в электромагнитной теории. Подобно этому, вовсе необязательно, что религиозные суждения, отделенные от физической сущности, не будут иметь к ней отношения и соответственно не окажутся для нее благотворными.
Некоторые боги мыслились в виде животных, реальных или воображаемых, но верховное божество всегда имело облик человека, так как ничего более совершенного люди не могли себе представить. На моем рабочем столе, где я пишу эту книгу, стоит бронзовая миниатюра известной гигантской статуи Зевса, потрясающего молнией. В этой статуе отразилось представление о высшем совершенстве афинского атлета.
Эгоизм человека, создавшего себе бога по своему подобию, привел затем к обратному убеждению, что человек удостоен особой чести, так как бог создал его по своему образу и подобию. Этот эгоизм пронизывает все догматические суждения людей и их философию. Эволюция органического мира заканчивается на человеке. Его мир был центром всего: не только Солнечной системы, но и всей Вселенной, а не просто небольшим спутником весьма обыкновенной звезды — одной из миллиардов других в одной из обычных галактик — и опять-таки среди миллиардов других во Вселенной, безграничной в пространстве и времени. Человека учили и воспитывали в убеждении, что океаны всегда находились на нынешнем своем месте, что размеры и масса Земли всегда были такими, как сейчас, с самого ее возникновения и что общее количество вещества и энергии во Вселенной, определенное при ее сотворении, останется неизменным всегда.
В противоположность представлению, что физические и биологические условия нынешнего времени были нормой и в прошлом, палеонтологи видят ретроспективу развития и усложнения жизни от простых молекул (примерно 4 млрд, лет назад) к древнейшим из известных белковоподобных микросфер (в гренландских кварцитах Исуа возрастом 3,8 млрд, лет), затем через примитивные организмы, клетки которых еще не имели настоящих ядер (прокариоты, 2,8 млрд, лет назад), к эукариотам с полностью развитыми клеточными ядрами (1,7 млрд. лет), к многоклеточным, у которых уже развились специализированные ткани и органы, а от них через разные типы беспозвоночных к позвоночным и т. д. до выхода органической жизни на сушу примерно 400 млн. лет назад. Затем возникло царство рептилий, достигшее кульминации примерно 200 млн. лет назад, первые млекопитающие, приматы и наконец человек. Эмбриологи видят, что каждый из нас повторяет за 9 месяцев этот путь превращений, занявший в истории Земли миллиарды лет. — от яйцеклетки через эмбриональные стадии, подобные всему эволюционному пути, к рождению человека. Когда Роберт Чемберс* заявил в 1844 г., что онтогенез (развитие особи) повторяет стадии филогенеза (эволюционного развития вида, расы), его книга вызвала сенсацию. Этот принцип был углублен и развит немецким биологом Эрнстом Генрихом Геккелем (1834—1919).
Но давайте оставим в стороне свое тщеславие и повернемся от нашей ретроспективы эволюции к раздумьям о будущих зонах и о том, какие виды, роды, семейства, отряды, классы и типы живых существ последуют за нами и, возможно, превзойдут нас. Будут ли это другие позвоночные — скажем, потомки дельфинов, известных своей разумностью? Или же линия эволюции позвоночных будет развиваться менее успешно, чем потомство какого-то другого типа, скажем головоногих (ведь известно, что осьминоги имеют непропорционально большой мозг!) или членистоногих? Тип членистоногих господствовал 600 млн. лет назад и сегодня еще превосходит по численности все остальные типы, вместе взятые. Двести миллионов лет назад доминирующим классом были не предки наших родственников-млекопитающих, а пресмыкающиеся. Какая группа животных будет лидировать через 100 млн. лет, через миллиард лет после нас?
В средневековой Европе все духовенство и вообще почти все люди верили в буквальную истину Священного писания, верили абсолютно. Всякое сомнение считалось ересью, внушенной Сатаной и заслуживающей сурового наказания и искоренения.
В течение тысячи лет библейская догма, утверждавшая, что Писание надо принимать как буквальную истину, сковывала по рукам и ногам геологию и астрономию. Наблюдения и логические выводы были не нужны, так как истина уже написана и все должны узнать ее из божественного откровения. В «мрачные века» (раннего средневековья) Землю снова стали считать плоской твердью с воздвигнутым над ней куполом, разделяющим воды, и раем над этим куполом. В пятом столетии н.э. отец Люций Лактанциус объявил представления о сферической Земле абсурдной ересью, хотя за тысячу лет до него Пифагор доказал шарообразность нашей планеты. В VI в. экклезиасте - кая догма в Европе была не менее наивной, чем учения древнего Вавилона. Несмотря на то что Эратосфен из Александрии еще в III в. до н.э. составил карту известного тогда мира с параллелями и подобием меридианов, Косьма — также из Александрии — в 540г. изобразил Землю плоской. В его работе «Тоpographicus Christiana» («Христианская топография») обитаемый мир имел вид плоского прямоугольника (рис. 1) с вырезами для Средиземного, Каспийского и Красного морей и Персидского залива, открывающимися в «запретное море», также прямоугольное, которое окружало центральную сушу. За «запретным морем» на северной стороне была terra ultra oceanum ubi ante diluvium habitabant homines (земля за океаном, где до Потопа жили люди).
Рис. 1. Карта мира, помещенная в книге Косьмы Индикоплова «Topographicus Christiana» (540г. н.э.). Названия на карте переведены с латинского и греческого. Река Геон (Ганг?), текущая из рая, питает своими водами Нил. За тысячу лет до Косьмы Пифагор уже доказал сферичность Земли.
Там находилась очень высокая гора, за которой Солнце проходит ночью — летом выше, так что ночи бывают короче, зимой ниже. Косьма, известный также по прозвищу Индикоплов — «плаватель в Индию», — должен был бы знать все это лучше, поскольку он сам плавал и по Средиземному, и по Красному морю, и по Персидскому заливу, и к югу — в тропики у Занзибара, — прежде чем стать затворником Синайского монастыря, где догма Священного писания перечеркнула его собственный опыт.
Большая часть прогресса, достигнутого греками, была утеряна при разрушении знаменитой Александрийской библиотеки— сначала Юлием Цезарем в 48г. до н.э. и окончательно в результате сожжения арабами после падения Римской империи в 642г. н.э. (погибло 400 тысяч ценнейших книг, в том числе труды Аристарха, Эратосфена и Птолемея). И здесь возобладала абсолютная вера в «Книгу» (такое значение имеет арабское слово «аль-куран»). Халиф Омар направил арабскому военачальнику Амру приказ, гласящий: «Содержание этих книг либо согласуется с Кораном, либо нет. Если согласуется, то Корана достаточно и без этих книг, если же нет — они зловредны. Следовательно, пусть они будут уничтожены».
По иронии судьбы некоторая часть греческой премудрости сохранилась при мусульманских дворах вдоль древнего «шелкового пути». Правящие халифы покровительствовали многим местным и иностранным ученым, и их арабские переводы стали единственным источником, из которого мы можем почерпнуть сведения о содержании многих древнегреческих рукописей. Арабы и сами продвинулись довольно заметно в математике и астрономии, несколько меньше в биологии и вовсе никак в геологии. Изобретенный в Китае процесс изготовления бумаги арабы перенесли через всю исламскую империю в Марокко и Испанию, а оттуда в Западную Европу. В течение семи столетий арабы практически одни поддерживали дух исследования. Но они играли и разрушительную роль. Эрудиция и культура были в моде, но целые библиотеки незаменимых и бесценных рукописей подвергались разграблению и сжигались в междоусобных войнах.
Ариабхата, живший в V в., учил, что Земля совершает суточное вращение вокруг своей оси, но все еще считал ее центром Вселенной. Ибн Сина (980—1037), более известный как Авиценна, родился и жил в Таджикистане, перевел многие работы Аристотеля па арабский язык и считал, что медленная эрозия, производимая текучими водами, пропиливает долины в горах, что суша и море много раз в вечной истории Земли менялись местами и что окаменелости фиксируют эти события. Поскольку подобные идеи противоречили букве Корана, мусульманское духовенство преследовало ученого и сожгло его работы. Его современник узбекский философ Ахмед аль-Бируни (972—1048) также рассматривал ископаемые остатки рыб и раковин, обнаруживаемые на суше, как доказательство неоднократного затопления суши морем.
Наконец, папа Сильвестр II, французский бенедиктинец, изучивший до своего восшествия на святой престол (в 999 г.) греческий язык, математику, астрономию и знавший труды Платона и Эратосфена, восстановил представление о сферической Земле, хотя и остававшейся в неподвижности в центре Вселенной. (Даже Тихо Браге шестью веками позже будет отрицать вращение Земли на том основании, что пушечное ядро, выстреленное на восток, летит не дальше, чем выстреленное на запад.) Тем не менее влияние папы повернуло волну вспять, так что 1000-й год новой эры стал переломным пунктом «мрачных веков».
Однако Возрождение привело к подчинению живой мысли другой догме, предписанной мертвой рукой Аристотеля, и следующие пять веков были свидетелями борьбы между догмой и наблюдениями, между божественным откровением и логическими выводами. Инквизиция, эта всемогущая карающая рука римской католической церкви, в течение четырех веков притесняла и уничтожала ученых. В XIII в. Роджер Бэкон (ок. 1214— 1294), «удивительный доктор» (Doctor admirabilis), философ, естествоиспытатель и только в силу случайных обстоятельств францисканский монах, был обвинен своими завистливыми и менее эрудированными «братьями» в ереси и колдовстве и на десять лет заключен в тюрьму. В тюрьме он и написал свои великие труды, копии которых просил послать в Рим папе Клименту IV, чей предшественник запрещал ему читать их все то время, пока будущий папа был папским легатом в Англии. Пробыв десять лет на свободе, Бэкон снова был заключен в тюрьму еще на десять лет — на этот раз за отделение науки от богословия.
В XVI в. католическая церковь сурово осудила «ересь» Николая Коперника о том, что Земля и все планеты обращаются вокруг Солнца, и добавила его труд к списку запрещенных книг, сохранявшему силу еще два столетия. Мартин Лютер, уж на что протестант, тоже осуждал Коперника, поскольку, как он говорил, только глупец способен выдвинуть тезис, находящийся в прямом противоречии со Священным писанием. Джордано Бруно (1548—1600)—натурфилософ с замечательным геологическим видением мира — был осужден инквизицией и сожжен на костре в Риме за свое предположение о существовании других миров и пропаганду системы Коперника. Галилей едва избежал такой же участи в 1633г. ценой отречения. Но вплоть до 1984г. церковь проклинала «галилееву ересь».
В середине прошлого века яростный спор вспыхнул между Тейлором Льюисом, профессором восточных языков и лектором по библейской и классической литературе в Юнион-Колледже (шт. Нью-Йорк), и Джеймсом Дуайтом Дэна, профессором естествознания в Йельском университете и, вероятно, самым знаменитым американским геологом. Дэна был ультраконсервативным христианином, безоговорочно верил библейским доктринам и был убежден, что все научные работы призваны подтверждать Священное писание. Льюис считал даже такое использование науки кощунством; он утверждал, что единствен- ное допустимое исследование происхождения и природы Земли состоит в изучении и интерпретации писаний. И он делал это на латинском, греческом и еврейском языках. По его представлениям, интерпретация Писания с помощью науки — проявление самоуверенности и недостойная профанация.
Почти все ведущие ученые христианского и исламского мира вплоть до настоящего времени исповедовали аксиоматическое убеждение, унаследованное от иудаизма, о едином Боге. В XVIII в. Жан Андре де Люк из Женевы, впервые употребивший название «геология» в его нынешнем значении*, посвятил свою жизнь изучению природных явлений, стремясь доказать реальную ценность Священного писания. Это предубеждение исключало противоположные гипотезы и предполагало сохранение представлений о том, что важнейшие события невозможны без божественного вмешательства — либо в начале, либо в процессе развития. Космос Альберта Эйнштейна начинается с божественного сотворения материи, хотя такое «сотворение» явно противоречит законам сохранения, лежащим в самой основе физики. Здесь мы поступаем так же — правильно или неправильно,— как поступали наши первобытные предки: дойдя до предела возможностей своих наблюдений и своей логики, мы привлекаем для объяснения сверхъестественные силы.
Кто должен разгадывать фундаментальную загадку происхождения и судьбы Вселенной? Специалист по космологии? Астрофизик? Математик? Биолог? Богослов? Возможно, даже геолог — по крайней мере он пытается разгадать историю Земли. Алексис Кэрролл в книге «Человек Неизвестный» («Man the Unknown») писал, что для анатома человек — это система из костей и мышц, для физиолога — скопище органов, для биохимика — симфония ферментов и химических соединений, для психолога — разум, для священника — душа. Человек — все это и еще больше. Каждая научная дисциплина видит только какую-то абстракцию из общей сущности. Так же и в вопросе о Вселенной. На Востоке склонялись к мистицизму, в золотой век Древней Греции — к абстрактным философствованиям, римляне были более прагматичны, в Европе после эпохи Возрождения возобладал эмпирический подход. Но во все времена и повсюду именно догма преследовала нас, определяя унаследованную нами веру н убеждения, будь то доктрина ортодоксальной науки или религиозное учение. Однако умный, но мало искушенный в науках человек может обнаружить новые истины, невидимые для ученых мужей.
Я обычно говорил своим студентам, что постараюсь как можно лучше научить их тому, что считаю правдой, но не сомневаюсь, что часть сказанного мной когда-нибудь окажется неправдой; к сожалению, я не знаю, какая именно часть. Каждый преподаватель до меня когда-то обнаруживал, что „он был неправ в чем-то, чему он с полным убеждением учил, и у меня не было оснований считать, что мне уготована лучшая участь. Поэтому я не призывал их «верить тому, что я говорю», а говорил: «Не верьте, если можете». Мой собственный независимый путь — тот же, по которому шел Рене Декарт за триста лет до меня. Епископ призван в точности передавать пастве доверенные ему писания, хотя он должен проверять и перепроверять, не вкралась ли ошибка в текст или перевод по пути от первоисточника. Так и преподаватель должен передавать своим студентам ту догму, которую принял сам, но обязан упорно искать ошибки в ее первоисточнике, ее посылках, ее логике и должен требовать от студентов, чтобы они делали то же самое.
