Как-то раз, в последние годы заточения в Шлиссельбургской крепости, когда нам было разрешено выходить на прогулку по двое вместе, один из моих товарищей (насколько помню, Сергей Иванов) спросил меня:
— В чем сущность дифференциального и интегрального исчисления? Объясни мне в немногих словах так, чтобы я только понял, в чем дело. Что такое бесконечно малые величины, и для чего они служат?
Я подумал и ответил:
— Возьмем, например, минуту времени! Она состоит из бесчисленных мгновений. Если каждое мгновение мы назовем дифференциалом минуты, то каждая минута, как сумма этих своих мгновений, будет их определенный интеграл. Переход от измеримого нами времени к его неизмеримому для нас мгновению есть диференцирование времени, а переход от неизмеримого для нас мгновения к измеримому для нас времени будет его интегрирование из мгновений. Точно также и все другие измеряемые нами величины, например, линии, поверхности, объемы, скорости и так далее, можно рассматривать как сумму своих неизмеримо малых для нас точечных зародышей, т. е. дифференцировать их, а потом получать их обратно путем их суммирования, называемого интегрированием, да и сами эти точечные зародыши или компоненты приходится рассматривать не как абсолютные нули, т. е. отсутствия всякого присутствия, из суммы которых ничего не получишь, а как лишь относительно ничтожные, пренебрежимые при данных нам вычислениях величины того же наименования, которые в свою очередь могут рассматриваться как суммы бесконечного количества других пренебрежимых в сравнении с ними их зародышей, т. е. дифференциалов второго порядка, а эти последние зародыши могут в случае нужды предполагаться состоящими еще из дифференциалов третьего порядка и т.д. А потом из них могут получаться измеримые для нас величины посредством соответствующего числа повторных интегрирований.
— Но к чему же может служить вся эта головоломка? Почему из нее выросли целые курсы высшей математики? Почему говорят, что этим способом можно делать такие вычисления, о каких нельзя даже и мечтать помимо них?
И вот, как я ни думал, но я ничего другого не мог ответить, как сказать ему:
— Для того, чтобы понять, каким образом эта кажущаяся с первого взгляда, действительно ни на что негодная головоломка послужила к легкому решению таких вопросов естествознания и геометрии, к каким нельзя даже и подступить без нее, нет другого средства, как изучить самому курсы диференциального и интегрального исчисления в их чистом и прикладном виде. Всякое объяснение на словах даст тут только призрачное представление.
Мне очень хорошо запомнился этот разговор, потому что после возвращения в мою одиночную камеру он послужил для меня причиной общих размышлений:
— Возможно ли, — думалось мне, составить вообще какое-нибудь представление о любой науке, которую человек не изучил серьезно от начала до конца, а знает только понаслышке или из популярных книжек?
И я пришел к заключению, что всякое такое знание действительно чисто призрачно, а на деле простой самообман, и что таких самообманов в нас много больше, чем думаем мы сами.
Возьмем, например, хоть «Курс всеобщей литературы». Не будем уже вспоминать о том, что там говорится о древности, а подумаем о более к нам близком новом времени. Там мы читаем о Вальтер-Скоте, о Диккенсе, и о Теккерее в Англии, о Мольере и Викторе Гюго во Франции, о Шиллере и Гете – в Германии и т.д. Талантливый и прекрасно владеющий речью автор дает «блестящие характеристики» их творчества, и кажется, что это все так ясно, что даже нет никакой нужды прочитать характеризуемые им книги.
Но вот вам попадают в руки подлинные сочинения любого из знакомых вам лишь по курсу литературы авторов, и вы сейчас же обнаруживаете, что ваше знание их литературного творчества, приобретенное косвенным способом, было призрачное знание, и что несколько типических отрывков, приведенных из их сочинений в хрестоматии, дали бы вам лучше представление, чем самые блестящие характеристики, всегда характеризующие главным образом самого характеризующего, а не характеризуемого им.
Вот почему и в этой моей работе, говоря о древней и средневековой литературе, я нарочно избегаю всяких громких фраз общего характера, обычно пустозвонных, как удар палкой по пустому бочонку, и взамен этого всегда привожу типические отрывки из подлинников. Нет ничего ошибочнее, как думать, что ваш читатель прочитал все то, что прочитали вы сами, и потому с ним можно говорить о любом предмете так, как говорят об общих знакомых.
Так и теперь, приступая к историко-критическому разбору древней беллетристики, я не ограничиваюсь собственными своими выводами, а иллюстрирую их достаточными извлечениями из оригиналов.
Вот книга «Спорщик» (в русской библии – Иов).
Миллионы людей в тех обширных областях земного шара, где распространилось христианство, слыхали от священников об «Иове Многострадальном», но если не читали этого произведения в подлиннике, то составили о нем совершенно призрачное представление. Большинство совершенно убеждено в том, что тут описывается история богатого и знатного человека, который потерял все свое состояние, впал в нищету и болезни, но не пал духом, а только все время говорил: «бог дал, бог взял!», и будто бы за такую его покорность бог возвратил ему все...
А между тем та фраза была сказана лишь раз, а вся книга наполнена именно жалобами на бога. Да и вообще эта большая по средневековому масштабу книга, состоящая из 42 глав, занимающая в издании Британского библейского общества (1882) целых 36 страниц еврейского текста, совсем не биография, а длинные скучные монологи обнищавшего и пораженного проказою человека, и к ним присоединены такие же монологи четырех его друзей, пришедших утешать его. Почти вся книга состоит из их длинных реплик друг другу, подражающих иногда слово в слово жалобным псалмопениям или псалмоподобным восхвалениям бога, причем восхваляют бога как раз собеседники, а Иов, наоборот, жалуется на него. И если б компилятор не соединил все эти монологи в отдельную книгу, приписав один из них преследуемому богом, а другие его друзьям, а прямо поместил бы их в число псалмов, то никто не нашел бы никакого различия их с остальными.
Но этим монологам предшествует в главах 1 и 2 фантастический рассказ о том, как Сатана, придя в приемный день на небо представиться богу-Громовержцу (по-еврейски Йевс, по-латыни Иовис и по-гречески Зевс1), вместе с богами-сыновьями2 предложил богу испытать одного особенно благочестивого человека не заслуженными им бедствиями, и бог охотно согласился на это предложение сатаны.
1 Припомним, что звательный падеж от имени Юпитер – Jovs!
2 По-еврейски <...> (БНИ-Е-АЛЕИМ) – боги сыновья.
Затем, все главы от третьей до тридцать седьмой включительно наполнены уже указанными мною псалмопевными полилогами «Спорщика» и его друзей, а на промежутке от тридцать восьмой главы до сорок первой держит свое защитительное слово сам бог-громовержец, налетевший в вихре на собеседников. Он восхваляет сам свое могущество, а потом дает «Спорщику» новых детей вместо уморенных и новое богатство.
Не трудно видеть и конструкцию, и возникновение этого рассказа. В распоряжении компилятора было несколько не вошедших в библию псалмопений, и он соединил их в реплики собеседников. Затем он приделал в виде пролога рассказ о таком печальном для преследуемого дружеском свидании сатаны с богом-отцом в присутствии богов-детей на небе, а в виде эпилога прибавил тоже напоминающее псалом восхваление богом самого себя, и только несколько строк о возмещении им «преследуемому» сторицею всего отнятого у него. Здесь ясно вырисовывается, что библейский «творец мира» имел не одну жену и сына, как в евангелиях, а очень много, как и классический Зевс-Юпитер. И в этом отношении рассказ характеристичен для истории эволюции идеи о боге.
Вот краткие извлечения всего существенного из этого спора.
Переводить всю книгу бесполезно ввиду ее бесконечных повторений на разные лады одного и того же. Но сущность небезынтересна.
Был человек на земле Совещаний по имени «Спорщик». Он был непорочен, справедлив, богобоязнен и чужд всего худого. У него родились семь сыновей и три дочери. А скота у него было семь тысяч мелкого, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот пар ослиц, да и прислуги очень много. Он был знатнее всех сынов Востока.
В один день, когда пришли боги-сыновья предстать перед Богом-Отцом, пришел и сатана между ними. Господь сказал сатане:
— Откуда ты пришел?
— Я обходил землю.
— Обратил ли ты внимание на моего Иова? Ведь нет такого, как он, на земле.
— Разве даром Иов боится Бога? – спросил сатана. – Не ты ли оградил его дом, и все, что у него? Но ты коснись всего, что у него, и наверно он отречется от тебя.
Господь сказал сатане:
— Все, что у него, в твоей руке, только не простирай руки на него самого.
И вот, в один день приходит вестник к Иову и говорит:
— Напали Савеяне3 и взяли твоих волов и ослиц, а сторожей поразили мечом, и спасся только я один, чтобы известить тебя.
Еще не кончил этот, как приходит другой и рассказывает:
— Огонь божий пал с неба. Спалил он овец твоих, а из сторожей спасся только я один, чтобы известить тебя.
Еще этот говорил, как приходит третий и рассказывает:
— Халдеи расположились тремя отрядами и взяли твоих верблюдов, а сторожей поразили мечом; спасся только я один, чтобы известить тебя.
Пока этот говорил, приходит еще четвертый и говорит:
— Сыновья твои и дочери твои обедали и пили вино в доме твоего первородного брата. И вот, поднялся ветер великий со стороны пустыни, обхватил четыре угла дома, он упал на отроков и они умерли.
Встал Иов, разодрал свою верхнюю одежду, остриг голову, пал на землю, поклонился и сказал:
— Наг я вышел из чрева матери моей и наг возвращусь туда. Господь дал и господь взял; да будет имя господне благословенно.
И вот, снова в один день, когда пришли боги сыновья предстать перед богом-отцом, пришел и сатана между ними представиться ему. Бог сказал сатане:
— Откуда ты пришел?
— Я обходил землю, — снова ответил он.
— Обратил ли ты внимание свое на раба моего Иова? Ведь нет такого, как он, на земле. Он и доселе тверд в непорочности своей, а ты возбуждал меня против него, чтобы погубить безвинно.
Сатана отвечал господу:
— За жизнь свою человек отдаст все, что есть у него. Но простри руку твою и коснись плоти его, тогда наверно и Иов отречется от тебя.
И снова сказал бог сатане:
— Вот, он в руке твоей, только жизнь его береги.
И отошел сатана от лица божия и поразил Иова лютою проказою от подошвы ноги его по самое темя.
Взял Иов черепицу, чтобы скоблить себя ею, сидя в пепле. И говорила ему жена его:
— Ты все еще тверд в непорочности твоей? Отрекись от бога и умри.
Но он сказал ей:
— Ты говоришь, как какая-нибудь из безрассудных. Разве одно доброе будем мы принимать от бога, а злого не будем принимать?
И не согрешил Иов устами своими.
Так оканчивается вступление, в котором читатель видит поистине патриархальную семейную картину. Дети библейского бога-отца, боги-сыновья приходят в праздник представиться своему отцу, и с ними является и сатана вроде племянника, чтобы подстрекать бога на несправедливость, и бог ему поддается. Скажите сами, читатель: чем отличается библейский бог в этой книге от греческого Зевса и латинского Юпитера, с которыми он сверх того еще и одноименен.4 Вот что значит изучать предмет по первоисточникам, а не с чужих слов!
3 Т.е. жители Савойи <...> между Францией, Италией и Швейцарией, они же Сабияне латинских классиков. С них же списаны и воображаемые азиатские мифические сабии.
4 По-еврейски Йеве, по-латыни в звательном падеже тоже Йеве (и лишь в именительном Ю-питер, как совращение <...>), по-гречески Зевс (первично Йевс), как я не раз уже говорил.
До сих пор Иов, по словам автора, не жалуется на бога, но вслед за тем автор впадает в противоречие: Иов начал упрекать бога в несправедливости. Три друга его: Елифаз-Феманитянин, Вилдад-Савхеянин и Софар-Наамитянин пошли утешать его. Они не узнали его, — зарыдали, разодрали свою верхнюю одежду, сидели с ним на земле семь дней и семь ночей. Никто не говорил ему ни слова, потому что видели, как велико его страдание. Лишь после семи дней молчания отверзли они уста свои и начинается такой разговор, повидимому, приготовленный для представления на богословском театре. Представьте только себе сцену: лежащего прокаженного и стоящих около него друзей и такой разговор. Я привожу его в извлечении, так как из него прекрасно вырисовывается библейское мировоззрение:
— Погибни тот день, в который я родился и та ночь, которая сказала: зачался человек. Да усвоят этот день себе тьма и тень смертная, да обложит его туча, да соделают его ужасным затмением солнца. А ночь, когда меня зачали, да будет неплодною. Да померкнут звезды на рассвете, и да не узрит она ресниц зари. Для чего не умер я в утробе матери, зачем из чрева вышел и не скончался? Тогда бы покойно мне в могиле с царями и советниками земли, строющими себе пирамиды. Там беззаконные перестают буйствовать и отдыхают истощившиеся в силах. Узники не слышат голоса угнетателя и раб свободен от господина своего. На что бог дает страдальцам свет и жизнь огорченным душою? Они ждут смерти и нет ее. Нет мне покоя, и нет мне отрады. Настало смущение.
— Если сказать тебе слово, не тяжело ли будет тебе? Но удержаться от слов кто может? Вот ты наставлял многих и укреплял ослабевшие руки, а теперь, когда дошло до тебя, ты смутился. Не в благочестии ли твоя надежда? Вспомни, погиб ли кто невинный, и где праведные были искореняемы? Рев льва умолк, и зубы скимнов сокрушены. Раз, когда напал на меня глубокий сон, ужас меня объял и трепет потряс все кости мои. Стали дыбом волоса на теле моем. И один дух стоял обликом пред глазами моими, но я не мог распознать вида его. Тихое веяние и голос только слышу: Человек, - праведнее ли бога? Вот слугам своим бог не доверяет, и в ангелах своих усматривает недостатки. Тем более он видит все внутри людей, обитающих в бренных домах, истребляет их легче моли. От утра до вечера они распадаются, гибнут навеки, и никто не обращает на них внимания.
— Не буду удерживать уст моих, стану жаловаться в горести души моей. Разве я море, разве я чудовище морское, что бог поставил надо мною стражу? Когда я подумаю, что утешит меня моя постель, тогда страшишь ты меня снами, пугаешь видениями. Доколе ты не отвратишь от меня взора, не отпустишь меня на столько, чтобы я мог проглотить свою слюну? Что же я сделал тебе, страж людей? Зачем ты поставил меня целью для нападения? Если бы теперь лежал я в прахе, то поискал бы ты меня и не нашел бы.
— Доколе будешь ты говорить так? Ведь слова уст твоих только ветер. Неужели бог извращает суд(и вседержитель извращает правду? Если чист и прав ты, то он ныне же будет над тобою бодрствовать и сохранит благополучно твое праведное жилище. Поднимется ли тростник без влаги? Растет ли ситник без воды? А он еще в свежести своей срезывается, и прежде всякой травы засыхает. Таковы пути всех забывающих(бога, и надежда нечестивца погибнет, как дом паука. Обопрется он о дом свой и дом не устоит. Ухватится за него и не удержится. Но бог не отвергает непорочного и не поддерживает руки злодеев. Еще наполнит он смехом уста твои и губы твои радостным восклицанием. Ненавидящие тебя облекутся в стыд, и шатра нечестивых не станет.
— Знаю, что так. Как может человек препираться с богом. Кто дерзнул стать против него и цел остался? Бог движет горы, бог сотрясает землю так, что столпы ее дрожат. Скажет солнцу и не всходит, и звезды закрываются. Он преклоняет небеса и ходит по высотам моря. Бог сотворил Медведицу, Ориона и Плеяды, и внутренние чертоги Юга, создал великое неисследимое и чудесное без числа. Он пройдет надо мною, и не вижу его, пронесется и не замечу его, он схватит – и кто возбранит ему? Кто скажет ему? Что ты делаешь? Под ним согнутся помощники Рахаба. Могу ли я отвечать ему, подпирать слова свои в состязании с ним? Хотя я и был бы прав, я не возражал бы, а только умолял бы судию моего. Хотя бы я позвал его и он ответил бы мне, то я не поверил бы, что он услышал мой голос. Поэтому и говорю я все одно: непорочного и невиновного он губит, смеется при пытке невинных, отдал землю в руку нечестивого, закрывает лицо ее судей. А если не он, то кто же? Дни мои несутся, как камышовые ладьи, как орел, летящий на корм. Знаю, что ты не объявишь меня невинным. Я окажусь виновным, для чего же я напрасно томлюсь? Когда бы я омылся водою снежною и щелоком очистил руки мои, то и тогда бы в ров погрузил бы меня и возгнушались бы мною одежды мои. Ты не человек, как я, чтоб я мог отвечать тебе и идти с тобою на суд. Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на нас обоих. Твои руки образовали меня, а не ты ли вылил меня как молоко и сгустил меня как творог? Кожею и плотию одел ты меня, сплел меня из костей и жил. И зачем ты вывел меня из чрева? Пусть бы я был как небывший, от утробы перенесся бы ко гробу. Отступи от меня, чтобы мне ободриться, пока не отойду в землю тьмы и сени смертной. В землю, которой свет, как мрак, где тень смертная и неустройство, где светло, как во мраке.
— Пустословие твое заставит ли меня молчать, чтобы ты глумился, и не было посрамляющего тебя. О, если бы бог открыл тебе тайны премудрости, то ты увидел бы, что в ней прозорливости вдвое более, чем у тебя. Неужели постигнешь ты сущность божества, неужели доищешься до совершенства Всемогущего? Мера его длиннее земли и шире моря. Он знает людей порочных и видит беззаконие, которого не замечают. Это должен разуметь даже человек, родившийся диким ослом.
— Конечно, только вы люди и с вами умрет мудрость. Но и у меня есть сердце, как у вас; не ниже я вас. Но стал я посмешищем – праведный, непорочный. Спокойны шатры грабителей и безопасны раздражающие бога. Спроси у скотов и у птицы небесной, и они возвестят тебе это. Побеседуй с землею, и она наставит тебя, и скажут тебе это рыбы морские. (Затем, позабыв свои укоризны богу, автор продолжает от имени того же Иова совсем обратное): — У бога премудрость и сила, совет и разум. Что он разрушит, то не построится, кого он свяжет, тот не высвободится. Он остановит воды и они высохнут, пустит их и изроют землю; обливает стыдом знаменитых и ослабляет пояс могучих; размножает народы и губит их. Отнимет ум у глав народа земли и оставляет их блуждать в пустыне безродной. Ощупью ходят они во тьме, а не в свете, и шатаются подобно пьяному. Все это видело око мое, слышало ухо мое и заметило для себя. Сколько знаете вы, знаю и я; не ниже я вас. О, если бы вы только молчали! Это было бы вменено вам в премудрость. Надлежало ли вам говорить неправду ради богов? Надлежало ли вам быть лицеприятными к нему? Хотите ли обмануть его? Память о вас подобна праху. А я буду говорить богу, что бы ни постигло меня. Покажи грех мой? Для чего считаешь меня врагом тебе? Сухую ли соломинку ты преследуешь? О, если бы ты в преисподней сокрыл меня, пока прошел бы гнев твой, а потом вспомнил бы обо мне! Когда умрет человек, то оживет ли?
— Может ли мудрый выражать мнения ветренные и наполнять восточным ветром свое чрево? Обвиняют тебя уста твои, а не я, и твои губы свидетельствуют против тебя. Разве ты первым человеком родился и прежде холмов создан? Что знаешь ты, чего не знали бы мы? Что такое человек, чтоб быть ему чистым и чтоб быть праведным рожденному женщиною? Вот, он святым своим не доверяет, и небеса не чисты в очах его: тем больше гнусный и растленный человек, пьющий, как воду, беззаконие.
— Скучные утешители все вы. Мог ли бы я так же говорить вам, как вы, если бы вы были на месте моем? Я принес бы вам веселье. Подкреплял бы вас устами моими. А теперь, если я буду говорить, не утолится скорбь моя; а если и перестану, то что отойдет от меня? Бог разрушил всю семью мою. Гнев его враждует против меня; бог скрежещет на меня зубами своими, как неприятель мой, острит он на меня взоры свои. Все сговорились против меня. Гробу говорю: ты мой отец, а улитке – ты мать моя и сестра моя.
— Доколе вы все будете гоняться за словами? Зачем считать вас за животных и унижать в собственных глазах наших? О ты, терзающий душу свою в гневе своем! Неужели для тебя опустеть земле и сдвинуться скале с места своего?
— Доколе будете вы мучить меня речами? Вот, я кричу: обида! И никто не отвечает мне; вопию, и нет суда. О, если бы были записаны в книге слова мои, вырезаны резцом железным с оловом на скале на вечное время! Но я знаю, искупитель мой жив, и явится он наконец над моим прахом, и отрешившись от плоти моей, узрю бога. Я сам узрю его, мои глаза увидят его, но глаза другого; истаивает сердце мое от ожидания в груди моей. Если вы будете еще говорить, что корень зла находится в нем, то убойтесь меча, потому что яростно наказание меча, чтобы вы знали, что есть суд.
— Упрек обидный для меня выслушал я, и дух ума моего будет ответствовать за меня. Знаешь ли ты, что с того времени, когда поставлен человек на земле, веселие беззаконных было кратковременно, и радость злодея мгновенна? Навеки пропадает он как кал его, видевшие его скажут: где он? Умертвит его язык ехидны, не видеть ему ручьев, рек, потоков меда и густого молока, потому что он угнетал бедных, грабил дом, а не строил его.
— Выслушайте речь мою и да будет это вместо утешений ваших. Потерпите меня, пока я поговорю, а после того, как поговорю, насмехайтесь. Разве на человека жалоба моя? Как же мне не быть малодушным? За что беззаконные живут, состареваются и силами крепки? Дети их устроены перед лицом их, и потомки их пред глазами их. Домы их в благополучии без страха, и нет жезла божия на них. Зачинает телица их и не выкидывает. Выпускают они малютой своих как стадо овец и дети их прыгают и радуются под звуки тимпана и цитры и веселятся они при голосе свирели. Проводят они в счастии дни свои, и однакож говорят богу: отойди от нас; мы не хотим знать путей твоих. Что такое вседержитель, чтоб нам служить ему? Спросите у путешественников, и свидетельства их не чуждайтесь. В день погибели пощажен бывает злодей. И провожают его к гробу, когда умрет, и на могиле ставят стражу. Сладки для него глыбы земли, и все человечество влечется за ним. Как же вы хотите утешить меня пустым? В ответах ваших одна неверность!
— Вот бог на высоте небес, взгляни на звезды, как они высоко! А ты говоришь: сквозь мрак ли судить ему? Облака завеса его, он ничего не видит, а только ходит по небесному кругу. Неужели ты держишься пути древнего века, по которому шли люди беззаконные, говорившие богу: отойди от нас, и думавшие, что ничего не сделает им вседержитель? Если ты обратишься к вседержителю, то будешь устроен. Если удалишь беззаконие от шатра твоего, то будешь считать за прах металл блестящий, и за камни золото Офирское.
— О, если бы я знал, как придти к престолу его! Я изложил бы пред ним мое судебное дело, и уста мои наполнил бы доказательствами. Для чего уводят осла у сирот, берут в залог вола вдовицы? Для чего нагие ночуют без одеяния на стуже, и не имея прибежища обнимают скалу? Отчего отторгают от сосцов сироту и наводят гибель на бедного? Стоны людей слышны из города и вопиет душа убиваемых; а бог не смотрит на беспорядок. Око прелюбодея ждет сумерков, говоря: пусть не увидит меня ничей глаз. Не так ли? Кто обличит меня во лжи и в ничто обратит речь мою?
— Как быть правым человеком перед богом, и как явиться чистым рожденному женщиною? Вот, даже луна и та не светла, и звезды не чисты пред очами его; тем не менее человек, червь, а сын человеческий моль.
— Как ты помог бессильному поддержать мышцу немощного! Кому ты предлагал слова и чей дух исходил из тебя? Перед богом рефаимы трепещут из-под воды. Обнажена преисподняя пред ним и нет покрывала Аваддону. Он распростер север на пустыне и свесил землю ни на чем. Он связует воды в облаках своих, и не расседается облако под ним. Черту провел он на поверхности воды до границ света с тьмою. Столпы небес трясутся и ужасаются от грозы его. Силою своею волнует он моря и умом своим сражает крокодила. Таковы края путей его, а гром могущества его кто себе представит? У серебра есть место, где его находят. Железо получается из праха и камень переливается в медь. А мудрость откуда? Где место разума? Не знает человек цены ее и она не обретается на земле живых. Бездна говорит: не во мне она; и море говорит: не у меня. Нельзя дать самого лучшего золота за нее и не отвешивают серебра в уплату за нее. Откуда же приходит мудрость? И где место разума? Сокрыта она от очей всего живущего и от птиц небесных утаена. Аваддон и смерть говорят: ушами нашими слышали мы слух о ней. Но бог знает путь ее, и он ведает место ее. Если я поднимал руку мою на сироту, то пусть плечо мое отпадет от спицы и кисть руки отломится от локтя. Полагал ли я в золоте мою надежду? Радовался ли я погибели врага моего, и восхищался ли, когда постигало его несчастье? Скрывал ли я, как человек, мои пороки?
— Молод я летами, а вы старцы и я боялся высказать мое мнение. Но дух, живущий в человеке, дает ему смысл. Не многолетние бывают умны, и не старики понимают правое дело. Вот, я ждал ваших слов, выжидал благоразумных суждений. Но никто не опроверг Иова. Не говорите же: мы постигли мудрость. Не ко мне Иов обращал свою речь, и я не вашими словами отвечал бы ему. Но не стало более у вас речей. Поэтому выскажу мнение свое и я. Вся внутренность моя рвется, как новый мех от неоткупоренного вина. Открою же уста мои и буду отвечать. Дух божий создал меня и дыхание вседержителево оживляет меня. Если можешь, отвечай мне, Иов. Ты говорил: чист я и без греха, нет вины во мне, а бог считает меня врагом себе. Бог поставил в колоду ноги мои, подстерегает все стези мои. Но в этом ты неправ, потому что бог выше человека. Зачем ты с ним препираешься? Из-за того, что он во всех делах своих не дает отчета? Ведь бог говорит с нами в ночном видении и во время дремоты на постели. Он открывает тогда ухо человека, чтобы отвести его от какого-либо дела, предохранить его душу от погибели. Люди умные, послушайте меня. Далек бог от неправды и вседержитель от неправосудия. Он платит человеку по делам его и не извращает правду. Кто вверил ему землю, и кто возложил на него всю вселенную? Если бы он обратил только на себя свое сердце и взял к себе свое дыхание, то умерла бы всякая плоть. Может ли ненавидящий правду управлять? И можешь ли ты всеправедного обвинять? Он не взирает на лица князей и не предпочитает богатого бедному, потому что все они – дело его рук. Когда он даст покой, то кто может произвесть возмущение? Когда он сокроет лицо, то кто может узреть его. Гремит бог гласом своим: совершает великое неведомое нам. Он говорит снегу: пади на землю. На руку всякого человека налагает печать для вразумления всех людей, сотворенных им. Из внутреннего покоя юга приходит буря и с севера холод. От дыхания божия происходит лед и пространство вод делается слитком. Обильною водою обременяет он тучи, и облако рассыпает молнию его. Слушай это, Иов. Стой и созерцай чудеса божии. Можешь ли ты подняться к нему на небеса, твердые, как зеркало литое? Не могут люди глядеть на солнце, которое ярко сияет в небесах. Великий в силе и множестве правды, бог никого не угнетает и не взирает ни на кого из высокоумных.
— Кто ты, помрачающий промысел речами без смысла? Теперь я буду спрашивать тебя, а ты отвечай мне: где ты был, когда я основывал землю? Скажи, если обладаешь ведением! Кто назначил пределы ее? Кто протянул по ней измерительную вервь? Во что водружены основания ее, и кто положил ее краеугольный камень при общем ликовании утренних звезд, когда радостно восклицали все сыновья божии? Кто заградил вратами море, когда оно исторглось из матернего чрева земли, когда я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его, назначил ему предел и сказал: доселе доходи, а не далее. Повелевал ли ты когда-нибудь утру, и указывал ли ты заре место ее, чтобы она обхватывала края земли, чтобы стряхнулись с нее беззаконные? Дошел ли ты до источников моря, и ходил ли по дну морскому? Обозрел ли ты широту земли? Где дорога к жилищу света? Где место мрака, заметил ли ты стези к дому его? Доходил ли ты до хранилищ снега, которые я берегу на опасное время войны? Есть ли у дождя отец? И кто родил капли росы? Из чьего чрева вышел лед и иней небесный, - кто родил его? Сможешь ли ты связать узел Плеяд и разрешить узы Ориона? Можешь ли ты вывесть зодиакальные созвездия в свое время, и Медведицу с детьми ее водить? Знаешь ли ты законы неба и можешь ли установить порядок его на земле? Можешь ли посылать молнии, и скажут ли они тебе: вот мы? Кто положил внутрь (человека) мудрость, и кто дал сердцу разум? Кто исчисляет облака мудростию, и мехи небесные проливает в то время, когда земля смерзается в слитки, и глыбы слипаются друг с другом? Ты ли хочешь ниспровергнуть мой суд, обвинять меня, чтобы самому оправдаться? Если мышцы у тебя как у бога, и ты можешь возгреметь голосом, как он, то укрась себя славою и величеством. Вот бегемот, которого я создал вместе с тобою; его сила в чреслах его и крепость в мышцах чрева его. Он изгибает хвост свой, подобный кедру; жилы в ляжках его переплелись. Кости его – трубы медные. Это первое из творений божиих. Творец его дал ему меч (?) его. Под лотосовыми деревьями он лежит, под кровом тростника и в болоте; окружают его ивы, растущие при ручьях. Бушует ли река, он не трепещет. Он стоит смело, хотя бы Иордан (у берегов которого нет никаких бегемотов) вливался в уста его. Возьмет ли кто его, и проколет ли ему нос с тенетами? Можешь ли ты вытащить левиафана удочкою? Проденешь ли тростник через нос его, и проколешь ли иглою щеки его? Станет ли он делать договор с тобою, и возьмешь ли ты его в рабы вечные? Станешь ли играть с ним, как с птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих? Кто подойдет к его двойным челюстям? Вокруг зубов его ужас. Покров его кожи щиты, скрепленные твердою печатью, и воздух не пройдет между ними. Чихание его озаряет тебя светом, и глаза его, как ресницы зари. Из пасти его исходит пламя, вырываются огненные искры. Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего котла, и пламя выходит из его пасти. От лица его бегут звери. Сердце его твердо, как камень и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи теряются от ужаса. Касающийся его меч не устоит. Он считает железо за солому, медь за гнилое дерево. Не прогонит его сын лука, он смеется свисту дротика. Внизу у него острые черепицы, он лежит на грязи, как зубчатый каток. Море превращает в кипящую кастрюлю. За ним светится стезя, бездна кажется сединой. Нет на земле подобного ему, он сотворен бесстрашным.
— Знаю, что ты все можешь, и ничто не способно воспрепятствовать исполнению твоего намерения. Я говорил о том, чего не понимал. По слуху только я слышал о тебе, а теперь око мое увидело тебя. Поэтому я отрицаюсь от слов своих и раскаиваюсь на прахе и пепле.
— Теперь загорелся гнев мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы не говорили предо мною так справедливо, как раб мой Иов. И так, возьмите у себя семь тельцов и семь овнов, подойдите к Иову и принесите всесожжение за себя. А Иов помолится за вас, потому что только на его лице я буду смотреть, чтобы не наложить на вас наказания за то, что вы не говорили предо мною так справедливо, как раб мой Иов.
И пошли Елифаз-Феманитянин и Вилдад-Савхеянин,и Софар-Наамитянин, и сделали так, как изрек им господь. И возвратил бог благосостояние Иову, когда он помолился за друзей своих, и умножил все, что было у Иова, вдвое. И пришли к нему все его братья и сестры и все прежние знакомые его, и ели с ним хлеб в его доме, и утешали его за все бедствия, какие навел на него бог, и дал ему каждый по одной кесите и каждый по одному кольцу золотому. И благословил бог последние дни Иова более, чем первые: и было у него четырнадцать тысяч мелкого скота и шесть тысяч верблюдов, и тысяча пар волов, и тысяча ослиц. И родилось у него семь сыновей и три дочери. И нарек он имя одной – Емим, имя второй – Коциа, и имя третьей – Керенгаппух. И не находилось женщин столь прекрасных, как дочери Иова, на всей земле. Он жил после этого сто сорок лет и видел своих внуков до четвертого поколения.
Такова библейская книга Иов, в сокращенном переводе. В полном виде она выходит много скучнее. Но даже и в этом изложении читатель видит, что собеседники толкутся на одном и том же месте, варьируя те же самые мысли на всякие лады, а в полном виде, кроме таких вариаций, мы видим еще и повторения и несуразные вставки, объясняемые мною тем, что раньше, чем это произведение было закреплено в настоящем своем виде печатным станком Гуттенберга около 1450 года нашей эры, оно не раз пополнялось грамотеями-переписчиками.
Но для серьезного исследователя здесь важны не мелкие детали, а общий характер произведения, который вполне вырисовывается в моем сокращенном переводе.
Читатель сам видит, что это произведение того же типа, а следовательно и того же времени, как многочисленные философские трактаты Эпохи Возрождения, написанные в виде разговора или спора двух, а иногда и более собеседников.
Уже известный моим читателям гебраист Борис Исаович Топоровский спрашивал даже меня, не представляет ли это произведение театральной пьесы!
Но если оно и написано для этой цели, то едва ли выдержало много представлений, так как в нем не достает самого нужного для сцены – ДЕЙСТВИЯ. Наблюдать часа два или три на сцене пятерку сидящих друг против друга и разглагольствующих приятелей было бы настолько скучно, что если б публика и не разошлась до окончания представления, то уж не пошла бы на него второй раз, особенно в местах, где плохо понимался еврейский язык, или плохо слышалась речь на более отдаленных седалищах театра.
Но для объяснения разговорной формы изложения нет никакой надобности прибегать к театральному приспособлению этого произведения, виду уже указанной мною наличности в Эпоху Возрождения многих философских трактатов, написанных в виде собеседования двух или нескольких лиц.
Тут можно только сказать, что если б это произведение принадлежало не только древности, но даже и началу средних веков, то оно оказалось бы совершенно одиноким по своей форме, не говоря уже об идеологии. А как только мы отнесем его, например, к XII или XIII веку, то оно сразу попадает в эволюционном отношении на свое надлежащее место, а потому и должно быть приписано тому времени.
А относительно того, где и на каком языке оно было первоначально составлено, можно лишь сказать, что это было в такой стране, в которой замерзание воды не представляло уже редкости. «Доходил ли ты до хранилища снега и льда, которые я берегу на опасное время войны?» – спрашивает бог (XXVIII,23).
А в другом месте говорится о том, что «вода делается слитком от дыхания божия» (гл. 37,10). Это не может объясниться одним присутствием снега на вершинах гор, а только действительным прочным замерзанием воды в бассейнах и озерах или реках. Из описания бегемота, водящегося только в центральной и южной Африке, еще нельзя вывести, что книга эта написана в Верхнем Египте. Рассказы об этом животном в средние века ходили по Европе.
В 26 главе земля считается здесь уже «повешенной ни на чем» (26,7).
В третьей главе (ст. 14) говорится о пирамидах, которые называются тут <...>, но и это еще не указывает на Египет, как родину данного произведения; пирамиды были известны со средних веков тоже всей грамотной Европе. Скорее всего, это уже испанско-мавританское произведение, и никак не ранее XIV века нашей эры. Эта библейская книга совсем не цитируется в евангелиях, а в книге Бытие назван другой Иов (46,13), и в Иезекииле (14,4) это, вероятно, позднейшая вставка. Лишь в «Послании Иакова» (5,11) этот Иов упомянут несомненно, так как там спрашивается: «Вы слышали о терпении Иова?»
А между тем рассмотренное нами произведение – такая философская книга, что упоминания о ней в новом Завете были бы многочисленны, если б она была тогда известна.
И вот является вопрос: если эта книга написана в эпоху крестовых походов, то значит, и тогда кроме бога отца признавались евреями и многочисленные сыновья, не говоря уже о том, что творец миров считался не только по внешности, но и по психике совершенно антропоморфным.
А написана она (или переписаны с обыкновенной бумаги) на высушенных, как для гербария больших платановых (?) листьях, которые по одной своей хрупкости не могли бы существовать и нескольких десятков лет, если употреблялись время от времени для чтения. А бережно хранить их как гербарий, не читая сотни лет, в предчувствии приезда европейцев, которые их купят у потомков, – какому иудейскому патриарху пришло бы в голову?