Начальный смычной истирался до нуля, терялся издавна. Ещё в пределах праязыковой эпохи. Но, как видим, не во всех диалектах б-Диалекта это произошло.
Изменение формы простого знака происходило, вероятно, при письме на твёрдых материалах. Округлую линию было труднее вырезать на скальной или на деревянной поверхности, чем угол.
Но не все последующие поколения жрецов приняли и поняли такую условность в передаче традиционного знака.
Начинают преобладать переносные, предметные значения при его истолковании.
В шумерском письме, например, иероглиф «северный месяц» приобретает остроугольную форму, и значение – цифра «десять». В диалектах называется 
bůŋ → ůŋ – un – hun – hu – u...
un, gun, u - «десять» (шум.).
В последний период развития шумерского письма (II тыс. до н.э.) это уже только u – «десять».
Тюрки сохраняют более ранние формы названия знака и семантику:
ůŋ - 1) «правое направление», 2) «десять».
Вероятно, знак использовался в письме и как указатель направления: 1) uм, oм - «правое направление» (общетюрк.), 2) uŋ, oŋ – «десять» (общетюрк.).
В десятках – an (togyz – 9, toksan – 90).
В древнетюркском алфавите нашли свое место и «мягкий угол», и «острый»:
u (o); 
an.
Это уже не иероглифы, а просто буквы, выражающие не слово-понятие, но только звук.
...В авестинском алфавите: – u.
...Если бы историки письма удосужились собрать на одной странице западные буквы – 
«u» (др.лат.) и восточные – «u» (шум., др.-иран., др.-тюрк.), давно бы объяснилась разность позиции знаков тем, что они выражали различное положение месяца на южном и северном небе.
Стало бы понятно происхождение греко-римской буквы – «о» – «полная луна».
И тогда история взаимоотношений древнейших алфавитов приобрела бы достойную сложность, потому как знак, выражающий самый древний гласный ů, расщепленный на латинские «u» и «о», не мог быть заимствован греками у финикийцев, ибо семитские алфавиты (финикийский, арамейский, древнееврейский) не обозначали гласных вообще. Генеральное значение слова в семитских определялось консонантным корнем (т.е. комбинацией согласных).
В семитском языке и письме для обозначения понятия, выражаемого иероглифом, применился бы консонантный корень bŋ. В языке майа теряли согласные, но «цеплялись» за сонантный корень ů. Он и выражал генеральный смысл – 1) бык, 2) месяц.
Это майа оставили в Древней Передней Азии знак с однофонемным названием: u – «месяц, луна» (майа). Развившееся из bůŋ ещё до Договора.
...Пройдёт не одно тысячелетие, прежде чем гениальному грамматисту придёт в голову простая мысль, подсказанная иероглифом с однозвучным названием. «Один знак – один звук». Родится принцип алфавитной письменности.
III ? VVU
Буква – бывший иероглиф, образное значение которого уже не воспринималось. А из названия использовался по акрофоническому принципу лишь начальный звук (в языках с инерцией открытого слога), или конечный (в тюркском, где сильна была традиция закрытого – аб, аг, ад и т.д.).
Но пока ещё принцип алфавита не открыт, иероглифам с забытыми значениями присваиваются новые. Их наименования обретают новый смысл в зависимости от толкования.
Протошумерский иероглиф:
uŋ попадает в языки индоевропейского союза и толкуется предметно. Часть картины развития в разных средах:
 | ůn → ůl → ůr | |||
|
 | ůng → ůg → ůž → ůz | ||
| ůnh | ůnx → ůx → ůš → ůs | |||
| ůnk → ůk → ůč → ůts | ||||
Не во всех наречиях праформа утратила губной согласный.
| bůg | |
| bůx | |
| bůk |
начальный согласный сохранился только там, где проявилась сильная инерция открытого слога. И не всюду появляется гортанный протез, но только там, где осваивался закрытосложный вариант.
Например, немецкое bug – «крюк, изгиб». В английском hook – «крюк» (устное – huk). Полагаю, что предформа английского слова была закрытосложная – ůk, продолженная тюрк. ūk – «крюк, кривая жердь». И все три – протоанглийская, тюркская и немецкая, берут начало из общей bůŋ → bůnh → bůh.
...Знак месяца (луны) под названием ung в протогреческом был представлен в виде «полной луны»:
onk → onkos – «шар, опухоль» (греч.).
В протокитайском «полумесяцем»:
ong → hong – «лук» (оружие)
В древнекитайском иероглиф уже повторяет форму оружия того времени:
– hong – лук (II тысячелетие до н.э.). Ныне – gong. (Английское gun – «ружьё», может быть имеет такую же историю: лук → оружие → ружьё.)
Из какого языка разошлось название бубна – gong? «Полная луна».
Интересно аварское числительное unk – «четыре». 
ůnk?
...Мы имеем весьма прочный и системный материал для подтверждения гипотезы об участии графического знака, в частности, простого иероглифа – «бывший полумесяц» – в словообразовательной модели. Выразительная группа лексики собрана в латинском словаре – несколько диалектных форм от исходной предформы
| ůng - ug - uz | |
| unx - ux - us | |
| ůnk - uk - uts |
Теперь нетрудно по значениям слов восстановить знаки. Скорее всего – и мягкий угол, и острый. Благодаря этим фигурам протороманцы смогли осознать само понятие кривизна, и назвать всё изогнутое – «река → вода», «змея» (и контаминация значений – «водяная змея»); «коготь», «след копыта → нога» и т.д.
Несколько примеров навскидку: uncus – 1) «крюк, крючок», 2) «палка с крюком, багор», 3) «изогнутый хирургический инструмент», 4) «якорь» (поэтическое); uncatus – «изогнутый».
В сложении: unci-pēs – «кривоногий» и т.п.
Из другого диалекта вошло название «мягкого угла» ung. Сравните, ungula – 1) «копыто», 2) «коготь», 3) «ноготь».1
[ Здесь действует правило: «На предмет, подобный знаку, переносится название знака в уменьшительной форме». Это правило проявило себя при назывании предметов в славянских, угро-пермских и тунгусских (уменьшитель «-ка») в тюркских (уменьшитель «-ak», «-aw»), в банту (уменьшительный префикс «ка-») и во многих других языках. Это правило возникает в общей грамматике в результате осознания невозможности более называть подобные луне предметы словом «луна», на рога быка похожее – «бык». Чтобы обозначить впадину, ямку, похожую на знак луны , применяют правило уменьшительности – «лунка». Инструмент, подобный знаку vorn – «ворон», славяне нарекли – «воронка». (Мы и сегодня именуем этот иероглиф уменьшительно – «галочка», «галка», т.е. ворон.) А ритуальный хлебец, похожий на знак Барана-бога Солнца, получил наименование 
– «баранка».
(Концентрические круги соответствуют крестом удвоенному кругу: в шумерском 
– 1) баран, 2) бог Солнца). ]
Изменяется графема:
ung-ul
И мы узнаем ещё одну тонкость правила называния предметов: геометрическая фигура, похожая на священный знак, так же получает «уменьшенное» наименование его: ůngůl → angulus – угол (лат.). Но в славянском закономерно выпадает носовой в этой позиции: ůngůl → ugol.
Бычье-лунный сонант ů не удерживается в некоторых диалектах, развиваясь в гортанный открытый гласный а: ancus – «согнутый», «искривленный» (лат.) (сравните с uncus – «крюк»), anguis – «змея».
Но в славянских и германских первичный губной сонант сохраняется в названиях змеи и других знакоподобных: unc – «змея» (др.-в.-н.), ung – «змея» (ирл.).
Большое разнообразие форм названия славянской гидры-ужа: ung-is → ungi → udži – ужь (др.рус.), уж (рус.), вуж (укр., блр.), vož (словен.), užovka (чеш., слвц.), wanž (пол.). Родительный падеж – wenьa. И открытие слога гортанным протезом huž - «уж» (н.-луж.).
Интересны балтские формы, как бы переходные к латинским. Латышская uodžee, uodžs – «гадюка» (лтш.). Скорее всего из славянского: утрачен носовой. Древнепрусское и литовское angis – «змея» восходит к тому же источнику, что и общеславянская:
|
 | angis (балт.) |
| ugi → udži (славяно-лтш.) |
[ Незамеченная ранее тонкость. Слог механически открывается протетическим губным или гоpтанным и в служебной части слова: ůng-is → ůng-wisang-ūis → anguis – «змея».
По сути так же появляется паразитический согласный при произношении названия угря ůngůl-is → ůngur-is – 1) «угол», 2) «змея», 3) «вода» → «водяная змея» – угорь.
В славянском: унгорищ (ц.слав.), ÿãор (серб., хорв.), ogór (словет.), uhor (чеш.,слвц.), wengorz (пол.), wuhor (в.-луж.), hugor (н.-луж.). Центральнославянская форма указывает источник: лит. ungurus – угорь. (Фасмер: «Из angurys, откуда фин. ankerias – т.ж. См. Томсен и др.) В древнепрусском и появляется «паразитический» гортанный: angurgis – «угорь» (ůngur-is → ůngur-his
Если бы литовская и славянская формы происходили от древнепрусской (только потому, что она с пометой «древне-»), тогда гортанный, открывающий суффикс, повторился бы и в литовском, и в славянских.
Эта особенность – открытие слога в суффиксе – (заметна в латинском: -ul, -cul – суффикс уменьшительности) помогает этимологу определить первичную морфологию слова, превратившегося в лексический монолит. Например, Перун – верховное языческое божество в Древней Руси. Структура имени не ясна. Из аналогий напрашивается лит. Perkunas – бог громовержец. Но Фасмер: «Нельзя доказать родство Perunъ с лит. Perkunas, др.-прусс. Percunis – «гром», лтш. perkuons – т.ж.» Ф.,111, 247.
Думается, нельзя доказать неродственность этих имен. Учитывая и семантическое соответствие: перун – гром (укр.), пярун – т.ж. (блр.), perun – т.ж. (чеш.), piorun (пол.).
Морфология восстанавливается: Per-un → Per-hun. Этимология, в принципе, с этого и должна начинаться – с восстановления структуры слова. ]
Схожесть семантики слов, произошедших от названий одних и тех же знаков, говорит о близком культурном родстве. Отличие – об участии в ином культурном союзе.
...В тюркских языках есть свидетельства встреч с индоевропейцами в период предметного толкования иероглифа «северный месяц», причем слово было заимствовано с утратой носового: ūk – «крюк», «кривулина», «кривая жердь».
Большей древностью отдает от слова aŋ – «зверь». В древнетюркском алфавите (который являл собой уникальный тип буквенно-иероглифического письма) к числу бывших иероглифов я бы присоединил и букву an aŋ)
[ «Тюркское aм - «зверь» формально и семантически гомогенно с монг. ang / an – «зверь», «дикое животное», «дичь», «охота». Ср. ещё монг. angla- / angna – «охотиться», anach – «следить»... Однако, ang – «охота», «добыча» (зверья) сохранилось и в некоторых тюркских языках в более поздней форме ag и aag...» Севортян I 152. Возможное ank – «месяц, луна» могло сохраниться в переносном смысле: anyk – «ясный», «светлый». Предметное значение: ank – «пасть», «широко разинутый рот» узнается в основе производных ankai – «широко открытый (рот)», «зазеваться» (кирг., каз., ккал.), ank – «изумленный» (туркм.).
Знак в «южной» позиции: aŋ отразился в aŋ – «яма», «промоина» (кирг., ккал.).
После введения Правила называния предметов, подобных знаку («название знака + умен. суффикс»), aŋ-ah → ajah – 1) «ров, овраг» (якут.), 2) «след ноги» → «нога», «чаша» (каз.), aj – «месяц, луна» (общетюрк.). В чувашском само ночное светило, из-за похожести на знак, называется по Правилу: ujah – «месяц, луна». ]
Знак этот, вероятно, был детерменативом в прототюркском иероглифическом и обозначал диких животных – травоядных, хищников, хищных птиц, даже хищных рыб. В названиях домашних животных формант aŋ не участвовал. Приведу только казахские примеры: kyran – «орёл», arstan – «лев», koblan – «тигр», bulan – «лось», kaban – «вепрь», kulan – «дикий осел», koian «заяц», tyškan – «мышь», sazan (saz – «болотистая, застойная вода»),«сазан», šortan – «щука»...
В угро-финнск. языках элемент -an не употреблялся: surt, sort – «щука» (хант.-манс.).
В нем. šlang – «змея» конечный согласный не утратил сложность. В казахском žylan – «змея» упростился до чистого носового. (В русском и он отпал для открытия слога: žyla.)
О сознательном употреблении этого детерменатива в инд.-евр. языках по немецкому примеру едва ли приходится говорить (он, скорее всего, древнее заимствование из тюркского), как и хеттское karan – «птица». Но вот древнеинд. ukşán – «дикий буйвол» заставляет задуматься. Во-первых, потому что в кругу индо.-евр. есть языки, содержащие oks – «бык» безо всяких формантов, и, во-вторых, в др.-инд. источниках есть úştar, úkştar – «домашний, рабочий буйвол», «рабочий скот».
...В тюркских языках довольно ясно прослеживается два происхождения открытого гортанного гласного a. Один ведёт от первичного ha – «копьё», другой – результат механического развития бычьего сонанта ů. В случае с детерменативным словом aм – «зверь» восстанавливается предформа ůŋ.
IV
Для теории сравнительного языкознания исключительную важность приобретает реконструкция первичного вокализма наименования иероглифа, подсказавшего названия угла, изгиба, крюка. Если он, как мы полагаем, впрямую восходит к знаку Быка, то естественно предположить, что первичным корневым гласным был губной ů.
В пору зарождения индоевропеистики санскрит посчитали индоевропейским праязыком. И любое отличие от санскритских норм расценивалось как искажение архетипа.
Тогда ankás – «крюк» (др.-инд.) и было поставлено во главу всего собрания индоевропейских слов сходной формы и содержания. И латинских: ancus, uncus, ungulus, angulus...
Из этого следовало, что европейские губные гласные u, o восходят к праиндоевропейскому а.
(Во всех «Этимологических словарях» славянское «угол» возводят к латинскому angulus, которое, в свою очередь – к индоевропейскому ang- = ank – «изогнутый». См. Фасмер, IV, 145.)
Ф. де Соссюр в 1878 году в «Исследовании о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках» и вовсе предложил считать, что в праиндоевропейском языке был всего один гласный а, который сохранился в санскрите, а в европейских «расщепился» на о, u и е. С дальнейшим сужением – i.
Необычность языковой системы с одним гласным почти через век вызвала возражения у виднейшего американского лингвиста Р. Якобсона. «Картина протоиндоевропейского состояния с одним гласным не встречает поддержки в зарегистрированных языках мира», – заявил он на лингвистическом конгрессе в Осло.2
Детальное исследование темы Быка даст исчерпывающие ответы и на этот далеко не частный вопрос общего языкознания – какова была система гласных в праязыке человечества? Для чего необходимо расширять круг исследуемого материала.
Я привлекаю pongólo – «колено» из языка мбунду семейства банту. Оно поясняет, каким мог быть гласный начального слога в термине общечеловеческого языка. Африканское слово выглядит предформой латинского angulus – «угол» (ang-ul), санскритского anká – 1) «изгиб», 2) «колено» (ank-a) и славянского ugol (ungol?). Утрата смычного, и следом – всего слога произошла в другом языке семейства банту: ngolo – «колено» (нано).
Если знак быка помог назвать угол и колено, то корневой (в данном случае – начальный) гласный был губным: bůng-ůl.
[ Стеснённость в грамматических средствах заставляла словотворцев проявлять чудеса изобретательности. Знак изменял положение в пространстве и становился антизнаком. Таким образом, позиция иероглифа приобретала грамматическую значимость. Динамичность графемы определяла подвижность частей слова. Антоним создавался и перестановкой морфем. Эксперимент:
(u)n-gol’ – «угол»
gol’-(u)n – 1) «голень», 2) «колен(о)».
В греческом: ōlenē – «локоть», гот. aleina – «локоть», д.-в.-н. elina – т.ж., др.ир. uilen, кимр. olinā
В балтских языках закономерно открывается слог во второй части слова: ol-‘un → olkun, др.-прус. alkunis – «локоть», лит. alkúne, elkune – т.ж., лтш. elkuons – «изгиб», elkuone – «локоть». Может быть, в этом же контексте надо рассматривать и «олень» («елен», «лань»)? Тогда лексическое гнездо вместит и bulan, bolan – «олень» (тюрк.), bulan – «месяц, луна» (индонез.). ]
V
Языкознание начиналось с индоевропеистики и потому достоинства и недостатки её оказывают радиоактивное воздействие на более молодые тюркологию, угрофиннику и др. Прекрасный, материально полный «Этимологический словарь тюркских языков» Э. В. Севортяна. Но строки о первичности а в тюркском слове написаны убеждённым индоевропеистом.
Рассматривается происхождение местоимения 3 л. ед. ч. ol – «он, она, оно» (в большинстве тюркских языков. Почти в 20-ти), ul (тат., башк.), yl (як.), vâl (чув.), al (кирг. и некот. диалекты алт., тув.).
С потерей согласного: o (тур., аз., гаг., ктат., караим., к.), u (туркм. диал., сюг., лоб.), wu (узб. диал.), hu (узб. диал.).
В косвенных падежах:on-, un-, an-, yn-.
Например, каз. ol – «он», onyм – «его» (ср. sen – «ты», seniм – «твой»), турец. o – «он», onyn – «его» (sen – «ты», senin – «твой»), кирг. al – «он», anyn – «его» и т.п.
Севортян: «Как следует из приведенных данных, форма лично-указат. местоимения ol может рассматриваться почти как всеобщая в тюркских языках... ещё несколько десятилетий тому назад корневым гласным местоимения в основном падеже считался o-. После появления материалов киргизского языка представление о корневом гласном в ol изменилось» (I 445).
Почему? Потому, что гласный a уже давно привыкли считать исходным в индоевропейских, а значит и в более «молодых» тюркских: «Можно, вероятно, допустить для лично-указательного местоим. 3-го л. ... более ранний открытый a- и в дальнейшем сменивший его открытый губной o-. В таком случае киргизско-алтайскую и тувинскую основу мест. 3-го л. следовало бы отнести к реликтовым формам». (Там же)
...Пока не восстановлен знак местоимения, этимология дальше гадания и в этом случае не продвинется:
 | ul | |||||
| ůl | ol | al | |||
| ||||||
| ů |  | hů | ||||
| wů | ||||||
| o | u |
Значения: – Бык → Самец → Отец → Муж → Он.
– Луна → Далекое → То.
Местоимение это в славянских, тюркских языках выражает и указание на отдалённое.
Срав. слав. on – 1) «он», 2) «то» (в составе on tam → von tam). Тюрк. ol, o – 1) «он», 2) «то» (в составе onta, onda - «там»).
В тех культурах, где знак истолковался предметно – «след копыта» → «нога» → «пять», мы встречаем числительное: u – «пять» (кит.), o – «пять» (кор.), go – «пять» (япон.).
В др.-латинском письме значение знака как бы раздвоилось: в алфавите – u, в цифровом ряду – «пятёрка».
Не уцелел первичный иероглиф в письменности майа, но в словаре собрались из диалектов его названия ставшие терминами: u - «месяц, луна», ku – «бог», ho – «пять»...
...Не учитывая мирового материала, нельзя судить о первичности-вторичности того или иного звука в «праязыке» отдельной семьи. Индоевропеисты поторопились и увлекли за собой тюркологов.
Полисемия знака порождала омонимы. Форма bůŋ не выдерживала перегрузки смыслами, накопленными в процессе семантического развития. Эмпирически происходило распределение значений по изменяющимся в диалектах формам.
В казахском, например, отложились местоимения, числительное, глагол: bul – 1) «это, этот, эта» = bu – «это». (В косвенных падежах bun-, mun-, myn-) bol – 1) «будь», 2) «существуй».
В свете узнанного восстанавливается знак местоимения oм – «правое (направление)», «правая (сторона)». Скорее всего, похоже на шумерск. иероглиф un, gun, u – «десять». Сравните, казахское on – «десять». Этот знак ещё сохранил связь со смыслом «рога», «бык», и название on побывало местоимением 3 л. ед. ч., обозначая Самца. (Не от того ли у тюрков правая сторона считается «мужской»?) Но местоименное значение закрепилось за следующей «по порядку» формой: ol – «он» → «он, она, оно». (В косвенных падежах on-.)
Губной коренной гласный ů исторически первичней, чем а. Во всяком случае в рассмотренных примерах.
VI
Тезис о первичности корневого губного ů проверяется на примере других истолкований того же знака:
bůŋ → bůn → bůl ... → ůl → ů... – 1) «бык», 2) «живой бык» → «живи, будь»...
Ср. в тюркских: bul – «будь», ul – «он» (тат.), bol – «будь», ol – «он» (каз.), ol – «будь», o – «он» (тур.).
| bül – «дели, раздели» (тат.), | |
|
böl – «дели, раздели» (каз.), |
| öl – «погибни, умри» (тур., каз.), ül (тат.). |
Выделяются чёткие пары:
|
I. |
|
ol – «будь» (тур., аз.), |
 |
öl – «не будь», «умри» (тур., аз. > другие тюрк. языки). | |
|
II. |
|
bol – «будь» (каз.), |
 |
böl’ – 1) «не будь», 2) «раздели» (каз.). В слав. – боль. |
|
| В монгольской среде возобладают предметные значения: | ||
|
ol – «яма», «ров», |
|
|
ola – «гора» (монг.). | |
| Возвращается пара в тюркские уже с монгольским осмыслением: | ||
|
or – «ров» (каз.), | |
|
ör – «возвышенность» (каз.). | |
Аффиксальное соответствие возможно в славянском or-a → gora.
...Гласный a появляется только в служебной части слова. Корневой гласный – всегда губной - ů.
1 Аварцы заимствуют знак – mal. Вероятно, из тюркско-монг. среды, о чём говорят первые значения – 1) «скот», 2) «имущество, достояние». Далее иероглиф толкуется, в результате появляются другие значения слова : 2) «коготь», 3) «копыто», 3) нога».
2 Jakobson P. Typologiaal studies and their contribution to historical comparative lingvistics. II Reports for the Eighth international congress of linguists, Oslo, 1957. Suppl. P. 9.
