Зачет по курсовой «Тюркизмы в «Слове о полку Игореве» я так и не получил, влез в материал и опубликовал курсовую только через 15 лет книгой «АЗиЯ». В работе над ней мне пришлось изучить не только памятники древнерусской литературы, но и древнетюркской, писанные руническим письмом. И представилась картина культурного взаимодействия славян и тюрков гораздо более древняя и масштабная, чем внушали учебники.
Пытаясь детализировать эти пока пунктирно-обрывочные связи, я посвятил годы изучению и других древних письменностей, разделенных, как убеждался, прежде всего теориями независимого генезиса культур. Занимаясь этимологией, понял невозможность определения происхождения слов любого языка, если рассматривать их обособленно в рамках языкового семейства. Причинность многих славянских лексем и грамматических форм нельзя было выяснить без помощи тюркских, угро-финнских, древнесемитских материалов. То же выявлялось и при попытках определить генезис тюркских слов. Взаимозависимость языков Евразии становилась для меня очевидной.
Я приходил к выводам – история любого слова, любого языка оживает только, если рассматривать её в евразийском, если не сказать, планетарном контексте; устные языки, может быть, более ценные источники, чем даже письменные. Во всяком случае – древнее.
Языки – это кладезь исторических сведений, не уцелевших в отрывочных летописях. Языки это архив, который не горит, не смывается, не плесневеет и не подвержен влиянию идеологий. Главное интеллектуальное наследие, доставшееся нам от бесчисленных поколений предков. И не зря они нам завещали стать Знающими, чтобы мы разведали то, что им было недоступно – их прошлое. Нам давался наказ – расшифровать, прочесть великий архив, в котором закодировано не только прошлое, но и наше общее будущее.
Мы видим в саду человеческих культур только параллельные стволы. Но посмотри вниз, проникни взглядом сквозь поросшую травой обыденности дернину и увидишь как переплетаются системы корней, и почувствуешь как шумят над головой кроны. Трутся листвой и цветением, взаимно опыляя друг друга.
Прошлое и будущее зеркально взаимозависимы. Дерево без корней – сухой столб без кроны и плодов, на который можно громкоговоритель навесить или лампион. А можно и на дрова срубить. Без сожаления. Убеди любой народ, что у него нет прошлого, и можно – на дрова. Сколько мы видим обескорненных стволов в нашем редеющем лесу!
Я отношусь к поколению, которое воспитывалось в духе категорического отрицания истории. Прошлому отводилось только одно определение – «проклятое!» и этим предрекалось «проклятое будущее»?
Зачем «неисторическим народам» история: она воспитывает национализм! В борьбе с сорняками лучше всего проявляют себя тотальные методы – заасфальтировать поле и никаких вредителей. Вся система воспитания мировоззрения – историография, языковеденье, философия – несли на себе печать этого казенного подхода, оправдывающего природные слабости «общественных наук».
К природным слабостям языкознания относима теория «произвольного знака», согласно которой форма лексемы и значение её ничем не мотивированы и принимать их надо как данность, ниспосланную каждому языку свыше.
II
Этимология – фундамент языкознания. Она может иметь такое же, если даже не более важное значение для лингвистики, чем археология для историографии или анатомия для медицины. Если обретет точные инструменты лингвистического анализа «наднационального» масштаба. Никто из медиков всерьез уже не воспримет дисциплину «арийская анатомия» или «иудейская эндокринная система». Не состоялись «английская физика», «арабская математика». Но общественные науки, или как их ещё называют – «мировоззренческие», служат воспитанию мировоззрения только данного общества, рассматривая его изолированно от остальных. Если ты славист, то тебе нечего заглядывать в тюркологию или угрофиннику. Ежели увлекся эскимосским, то зачем тебе латынь!
Этимология (в греческом – «истинное значение слова») в идеале обязана дать знание атомного и молекулярного строения слова, проследить систему внутренних коммуникаций между звуками и морфемами. Закономерности эволюций и революций, происходивших в строе лексемы. И мотивы, то есть причинности формы слова и его значения.
Без всего этого результаты научной этимологии недалеко уйдут от итогов «народной». Учебники не устают высмеивать народную этимологию: «поликлиника» → «полуклиника», «пиджак» → «спинжак». Научная этимология в отличие от «простонародной» владеет методикой, инструментарий которой составляют фонетические соответствия (Ф.С.) и историко-культурные соображения (И.К.С.). Если, предположим, доказано родство славянского и германского слова, и согласно Ф.С. они не могут исходить из общего источника, то встает вопрос о заимствовании. Кто у кого? Тут в дело включаются И.К.С., которые неизбежно склоняют чашу весов в пользу версии о зависимости славянского слова от германского. Если же совпадают славянское и, предположим, тунгусо-манджурское, то можно не сомневаться в выводах: славяне, всё-таки, покультурнее эвенков. Множество примеров убеждают – что «Историко-культурные соображения», воспитанные на относительно поздних впечатлениях, не должны иметь право решающего голоса при оценке результатов лингвистического анализа, пока мы не получили возможности проследить все этапы развития слова. Вмешательство идеологического подхода в лингвистику ограничивает и без того небогатые возможности метода фонетических соответствий. Психология первобытного этноцентризма, делившая человечество на «мы» и «не – мы», нигде так не продолжилась как в «мировоззренческих науках». При сопоставлении языков отличиям придается большая значимость, чем общему. Все классификации построены на этом. И естественным итогом стало стремление обособить явнородственные языки в «семейства» и сделать их границы непроницаемыми.
Идеология самобытности оправдывает незнание языков других «семейств», даже близких пространственно и во времени. Слависты-этимологи не изучали тюркские наречия за ненадобностью.
«Этимологические словари русского языка» (начиная со словарей Преображенского, Фасмера) откровенно не замечают участие тюркского языкового материала в генезисе словарного состава, и тем более «основного фонда» славянских языков. Поэтому многое и не поняли в языках «своего веденья».
Вовсе не забавляют легенды, сочиняемые этимологами. Иные ничем не отличаются от «простонародных» толкований. В южнорусских говорах и украинском есть слово чумак – погонщик волов. Преображенский толкует его, увязывая с рифмующимися чума и чумазый. По нему выходит, что погонщики, «видимо», обмазывались чёрной смолой, чтобы, «надо полагать, таким образом уберечься от заразы», проводя обозы сквозь зачумленные районы, «скорее всего» – через Калмы-кию до Астрахани и обратно.
Поэтам придется немало потрудиться, освобождая этимологические словари от результатов поэтического творчества языковедов.
Они не всегда безвредны эти научные легенды.
В «Кратком этимологическом словаре» профессора Шанского и др., выпущенном издательством МГУ 200-тысячным тиражом, слово чучело с легкостью производится от этнонима чукча. Рифма может и хороша, но, думается, анализируемое слово грамматически лучше рифмуется с существительными, образованными от глагола орудийным суффиксом «-ло» («-дло»): мети – метла, вези – весло, орать – орадло, радло, орало, мыть – мыло, шить – шило, пугать – пугало...
Если бы слово чукча было глаголом, то куда ни шло. Пришлось бы согласиться с производным – «чучело».
... Наверное, следовало привлечь данные ареальной лингвистики, и они бы показали, что чучело употребляется в регионах, соседствующих с тюркоязычными областями. Недалеко от татар, которые имеют в лексиконе глагол чуче – пугайся... Он и стал, по-видимому, причиной русского термина. И возник, думается, на пару веков пораньше, чем русские пришли на Чукотку и узнали о существовании такого народа.
Поразительно – этимологи системно не придают значения морфологическим системам, которые в русском как и другом восстанавливаются без особого напряжения мысли. Зачастую они очевидны, как в предыдущем примере. Но ученые упорно продолжают анализировать слова, не оглядываясь на другие, созданные по той же схеме. Каждая лексема – часть определённой системы слов, образующих морфологические группы. Пожалуй, нет ни одного индивидуально созданного слова. И этимолог, берясь за определение генезиса той или иной лексемы, обязан установить группу родственных образований и выявить схему. Чумак – явно не русского происхождения. Грамматически родственное словам – башмак, гайдамак, пришедшим из турецкого языка. Там и надо было поискать причинность.
А чума имеет отношение к – уйма, тесьма, кайма, тюрьма, корма, кошма, косма... Все эти имена тюркского происхождения, созданные по схеме, продуктивной и поныне: «первичный глагол (императив) + ма (ба, па) = отглагольное имя существительное».
В языках тюркских есть глагол чуу (джуу; жуу) – «заражать», «приставать» (о болезни), и есть существительное чуума (джуума, жуума) – «зараза», «заразная болезнь». Долгие гласные в русском издавна опрощаются: чуума → чума.
И потому произошло совпадение с другим тюркским словом чумаз (джумас, жумас) – «не моет», «не стирает». Откуда и – «чумазый». Основной глагол чу (джу, жу) – «мой», «стирай».
... Украинцы погоняют волов криками: «Цоб! Цобе!». Турки – «Чу! Чу!». Суффикс – «-мак» образует в огузских языках глагол неопределённого действия и одновременно придает именное значение: чумак – 1) погонять волов, 2) погонщик волов. Такого же типа и синонимичное гайдамак – погонщик, но уже не тягловой скотины, а более резвых животных. Табуны лошадей надо было перегонять на большие расстояния при перемещении войска. И существовали специальные подразделения перегонщиков. В казахском войске их называли айдауши (от айда – гони, айдау – гнать), в турецком гайдамак (от гайда – гони).2
III
Предположим, этимологией займутся лингвисты, преодолевшие предрассудки нынешней школы. Исследуемое слово будет включено в обширное гнездо морфологически родственных, в котором представлены все типовые лексемы из разных языковых семейств, без учета И. К. С.
Но удастся ли одним методом фонетических соответствий (Ф.С.) дойти до самой сути, понять «истинное значение» слова, причинность аккустической формы и её содержания?
Представим полную этимологию методом Ф.С. без идеологии И. К. С.
... Славист вскрывает верхний пласт заимствований на -ма и приходит к выводу, что славянам стала известна эта морфологическая схема, по которой они создают подобные образования от своих глаголов: дума – слово (укр.) от дуй, сума от суй. Тогда выясняется первое значение слова ведьма – мудрый, знающий (от ведь = «ведай», «знай»), родственное вещь – мудрость, вещун – мудрец, знающий (др.рус.).
«Народная этимология» церковных идеологов, боровшихся со жрецами язычества, заставила углядеть окончание женского рода там, где его не было, и это дополнило характеристику образа, подавленного христианской оценкой. Лохматая старуха, летающая на помеле.
В славянские языки схема с суффиксом -ма пришла скорее всего из тюркских (Огузо-карлукских и кипчакских) языков. О чём говорит обилие невидимых тюркизмов, некоторые из них требуют к себе внимания, ибо определить генезис этого форманта евразийского масштаба распространения без вариантов аффикса, уцелевших в сокровищнице русского словаря, будет невозможно.
Косма – «спутанные волосы» и кошма – «войлок», материалы, образуемые спутыванием, «сплочением» овечьей шерсти, валянием.
Основы этих природно синонимичных образований должны быть глаголами повелительного наклонения. И мы их обнаруживаем в тюркских языках: кос – соединяй, сплачивай, скрещивай, спутывай (каз.), кош – т.ж. (огузо-карлук.).
Необходимость в самостоятельном, аффиксальном существительном появляется при ослаблении именного значения слова. Оно ещё сохраняется в казахском: кос – соединение. (Некогда и в огузском, откуда кош – казачье войсковое соединение.)
Но тем не менее казахи создают коспа – соединение, смесь, спутанное.
Какое из них раньше – коспа или косма?
... О первичности м-формы именного аффикса свидетельствуют не только тюркские примеры: в огузо-карлукских с древних времен он применялся, не переходя в -ба, -па. Об этом говорит и распространённость м-формы в семито-хамитских языках, где формант образует существительное, правда употребляясь в препозиции: «ma-». Происхождение его неизвестно, равно как и морфологическая схема. Семитологи констатируют, что в отглагольных существительных появляется «ма-», но от какой категории глагольной образуется имя не указывают: «Значение этой частицы в настоящее время неясно. По аналогии с другими семьями языков можно предполагать, что она выражала категорию определённости (определённый артикль)»3. В другом месте, говоря о словообразовании в семито-хамитских, И.М.Дьяконов пишет об этом аффиксе не как об определённом артикле: «Особенно продуктивен в древнейший период, по-видимому, был местоименный элемент та. В доисторический период на его базе образовался преффикс многочисленных отглагольных существительных, а также ... арабское отрицание та и древне-египетские псевдоглаголы отрицания im, tm»4.
Все грамматические форманты – суффиксы, окончания, предлоги, артикли и союзы – были в своё время словами-понятиями. То есть имели лексические значения. Долго употребляясь в постоянном сочетании (фразеологизме) в качестве второстепенного члена, служебное слово сливалось с основным, становясь его придатком. По аналогии с этой словообразовательной моделью создавались другие слова, в которых основа менялась, а вторая часть повторялась до бесконечности, способствуя образованию той же грамматической категории, что и в первом, начальном случае.
Масса лексики, проникая в контактирующие среды, распространяет схему.
Впервые привел меня в языки Древней Передней Азии III – II тысячелетия до н.э. именно этот формант. Его совпадение с арабским отрицателем mа заставило вспомнить китайское ma – «нет», ma – «но» (ит.), ра – «нет» (фр.).
В казахском этот формант отрицает глагольное действие и глагольное значение – создает имя существительное одновременно: тол – наполняйся, толма – 1) не наполняйся, 2) наполненное, пирожок.
После звонкого согласного основы употребляется суффикс со звонким губным: каз – копай, казба – 1) не копай, 2) копь, шахта.
После глухого – глухим губным: бас – 1) ступай, 2) наступи, надави, печатай; баспа – 1) не наступай, не печатай, 2) печать, пресса, печатный станок.
(После мягких основ и суффикс мягкий: ÿй – скучивай; ÿйме – 1) не скучивай, 2) куча, уйма; тиз – нанизывай; тизбе – 1) не нанизывай, 2) низка; тесь – прокалывай; теспе – 1) не прокалывай, 2) прокол, тесьма.)
Вероятно, первым значением этого слова-суффикса было отрицание. И отрицалось не только лексическое значение глагола, но и грамматическое, то есть первичный глагол переходил в имя существительное. Это древнейшее пограничное состояние уцелело в некоторых тюркских языках и наиболее отчетливо в казахском, каракалпакском, ногайском, киргизском, татарском.
Огузы в произношении сокращают конечный гласный, дабы закрыть слог: бат – тони, вязни; батма – топь, болото (общетюркское), батъм – топь, болото (др.тюрк., огуз.).
В кипчакских новую форму аффикса принимают, так как она уже не несёт в себе отрицания, но сохраняет за собой только одну функцию – создает имя от глагола: оль – умри; олим – смерть; кий – надень, одень; киим – одежда.
Сохранение прежней формы придавало бы парадоксально-отрицающий смысл созданным от первичных глаголов именам:
ольме – 1) не умирай, 2) 
смерть,
кийме – 1) не надевай, 2) одежда.
Таким образом, появился некоторый выбор грамматических средств, который позволял варьировать их в зависимости от семантики основы.
К сожалению нет никаких письменных документов, могущих подтвердить факт пребывания тюрков в Древней Передней Азии, но если устное слово творилось не в изолированных от мира обществах, оно может приобрести значимость свидетельства былых связей. Во всяком случае, поместив тюркскую морфологическую схему и аффиксы -ма (ме), ъм (-iм) в одно поле внимания с семито-хамитскими ма- (ме-), -iм (tm), компоративистика ничего не теряет, а приобрести может сведенья, важные не только для семитологии и тюркологии.
Для славистики, казалось бы, хватит и сопоставлений с примерами из языка «степных соседей».
... Славист-тюрколог обнаружит, что в тюркских языках суффикс -ма (-ме) принимает формы -ба (-бе), -па (-пе).
В масштабе тюркских языков губные согласные тождественны, в отличии от индоевропейских.
Это положение важно узнать слависту: тогда он откроет морфологическую схему императив + ба = существительное в славянских языках. Суффикс ба в славянском универсален и не признает фонетических аналогов (бори-борьба, коси-косьба, паси-пасьба, моли-мольба, суди-судьба... ).
В другом славянском диалекте действовала схема основа инфинитива + ва = существительное. Из него в русский вошли пары: молить-молитва, бить-битва, пасти-паства, брить-бритва. В таком случае братва – «дружина», происходит не от существительного брат как полагают, а от глагола брать. Лингвисты воровского мира оказались ближе к истине, чем академические, толкуя жаргонное братва – «шайка воров». Но в древнерусский язык термин вошёл, видимо, из южнославянского, где брати – означало не брать, но бороть.
Южнославянская модель сохранила близость к исходной глагол + а = существительное. Формант а обрёл за долгое время многофункциональность в евразийских языках. Он отрицал лексическое значение основного слова, создавая антонимы, отрицал грамматическое (глагол + а = существительное; существительное + а = глагол и т.д.).
В открытосложных диалектах открывался прототическими согласными (гортанным -ка, -га, -ха или губным -ва, -ба, -фа), в наречиях с сильной инерцией закрытого слога закрывался теми же протетическими (-ак, -аг, -aw).
Только в тюркских языках губной в мог превратиться в б (ибо тюрки не произносили слабые губные) и далее в м. Механическое чередование б/м можно назвать «тюркским». Более ни в одной языковой группе оно не сохранилось во всей отчетливости: («бен» – я, «буз» – лёд, «бин» – 100, «бурун» – нос и т.д. Это в турецком, а в казахском соответственно – «мен», «муз», «мын», «мурун» и т.д.)
Было достаточно времени, чтобы тюркам заимствовать схему с суффиксом -ва и превратить его в своем произношении в -ба, а славянам «вернуть» себе эту схему уже в тюркской интерпретации: основной формой глагола в тюркских является императив (в индоевропейских – неопределённая форма глагола). И только тюрки-кипчаки могли преобразовать ва → ба → ма.
... Огузы больше ориентировались на свой именной суффикс [ императив + ik (ык, ук) = существительное ]. Хотя В отдельных случаях применяли и кипчагизм, но только в универсальной форме -ма (-ме).
Термины этого типа, рассыпанные в древнеевропейских словарях, не всегда выступают в паре с основным глаголом как скажем литовское kas копай, kasba – копь, шахта. [ Ср. kaz – копай, kazba – копь, яма, шахта (каз.). ]
Чаще отглагольное сущестительное сохраняется в словаре без глагола, что свидетельствует о заимствовании или об утрате основы.
Так, огузское derik – шкура, кожа, оболочка, кора. Ясно по образованию и соответствует кипчагизму derma – уцелевшему в греческом derma – кожа, оболочка.
Но ни в греческом, ни в тюркских уже нет глагола der с подходящим значением. Можно предположить, что основа глагола жива в славянском deri – обдирай, сдирай. Тогда дерьба – то, что обдирают, сдирают (со ствола дерева?). Не отсюда ли дербанить – сдирать, дерюга – 1) кора, шкура, 2) грубая ткань (derik → derük).
... Вернемся к группе русских косма и кошма. Я полагаю, что самой ранней формой названия соединённых волос было слово, уцелевшее только в славянских – коса – «заплетённые волосы». Некогда – «соединение» (кипч.).
Праформа развивалась, по-видимому, в славянской среде, где формант стал произноситься открытосложно:
 | коса – соединение (тюрк., слав.) | |
| ||
| кос-ва → косба, коспа – соединение (тюрк.) → косма, кошма (тюрк., слав.) |
Первичное значение а – отрицание. Нам этот аффикс знаком по европейскому применению перед словом: атеизм, амораль, аморфность. Однако, и в постпозиции ему находилось применение. Формант отрицал мужской род (buk – бык; buka, mucca – «корова» в южнороманских, «телёнок» – в кавказских) именительный падеж и ед.число (лес-ле́са, леса́; берег – бе́рега, берега́ – в славянских). В церковно-славянском – род. падеж выражается суффиксом «-ва».
Долгое время этот формант ha/a был единственным в языках малого человечества. Этим и объясняется его многофункциональность. Постоянно употребляясь в финале слов, звук этот начинает применяться и механически, для открытия конечного слова. Особенно заметен в заимствованных словах: улик – труп (тат.) → улика; оттав – покос (каз.) → отава – место покоса; алачук – маленькая юрта (огуз.) → лачуга; бук – 1) письменный знак, 2) книга (др.герм.) → бука → буква – 1) письменный знак (рус.), 2) книга (южнослав.); cirk – храм (др.лат.) → cirka – кирха (герм.) → церква и т.д.
В тюркских эта флексия используется в глаголах, отрицая 1) именную основу: сан – счет, сана – считай; кан – кровь, кана – кровоточи; тунь – ночь, туне – ночуй (каз.); 2) отрицая глагол, образует деепричастие настоящего времени (как и в русском): бар – иди, бара – идя, бас – ступай, баса – ступая; бер – дай, бере – давая; жак – жги, жага – жгя, жжа.
Славянские и тюркские языки – хранилища древнейших евразийских формантов и морфологических схем. Этот вывод я делал не по запальчивости, а желая привлечь внимание к языкам, которые были им незаслуженно обделены.
IV
Некогда очень близкие, культурно родственные миры. Не генетическое родство я вижу, а именно культурное. Оно не исключает обмена всеми категориями лексики, отнесенными к «основному словарному фонду» (простые числительные, названия частей тела и пр.) и даже, как видим, морфологическими схемами, грамматическим материалом.
Проторусичи и протокипчаки обменивались «новинками». Кто первым применил новую флексию первичного глагола – i, вытеснившую более древнюю а? В славянских теперь она, отрицая существительные, образует глагол повелительного наклонения: цвет-и, свет-и, дым-и.
В тюркских этот формант мог сохраниться только после мягких основ. В казахском звучал он открытосложно, с гортанным протезом: 'i.иис-ки → ииске – нюхай, вынюхивай, ищи (о собаке).
В русском эта лексема переразложилась с выделением более привычного i, что привело к появлению ложного имени: иски → иск-и
После твёрдых основ аффикс отвердевал ki → kъ. (Ныне краткий нёбный ъ сохранился только в кипчакских, а из славянских – в болгарском. В казахской кириллице ошибочно передается долгим «ы». Звука, ему соответствующего, в казахском языке нет. И потому лучше передавать некоторые примеры латиницей: tok-ki → tok-ky → toky – тки (каз.).
Глухой гортанный в интервокальном положении должен озванчиваться. В казахском языке этот фонетический закон действовал системно. И только удвоение «к» мешало ему перейти в «г».
Uk-ki → uккъу → uку – 1) учи, учись, 2) читай (кипч.). В русском приемлемы звуки разного качества в одном слове и потому переходный этап тюркской формы сохраняется и подлежит восстановлению uki → «учи». Именная основа «ук» участвует в предложных: неук (неуч), наук(а) → навук → навык.
(В другом месте мы проведем параллель между германским buk – 1) «письменный знак», 2) «книга» и тюркским производным uk – 1) понимай, 2) внимай.)
Появление нового форманта отрицания помогло славянам разнообразить арсенал грамматических средств. Новый и старый будут чередоваться, выполняя одни и те же функции в диалектах. В славянских установимо общее происхождение сочинительных союзов и окончаний множественного числа (-а; -и). В церковнославянском и некоторых западнославянских союз «а» тождественен восточнославянскому «и», церковнославянское окончание множественного числа «-а» тождественно восточнославянскому «-и»5.
Русские чередуют эти форманты, придавая множественность и падежность.
V
Я постепенно убеждался, что тюрки и славяне не были чужими на пиру языкотворенья. И дальше пренебрегать материалами их наречий при восстановлении доистории других мировых языков, лексики их и грамматики, будет неразумно. Но поиск истины всегда сопряжен с преодолением чужих и собственных амбиций. Они как рвы или каменные стены, пересекающие дорогу друг к другу. Обнадеживает сознание, что конец столетия становится временем разрушения стен, даже таких как Берлинская.
1) hohma – «мудрость» (др.евр.) ohma – 1) назидание 2) урок (тюрко-кипч.) От глагола ohy, oky – 1) учись 2) учи 3) читай
2) Смага – чад, дым (др.рус.), смажить – жарить, чадить: смага – жар (др.-рус.), смак – вкусное, смачное; смаглый, смуглый – задымленный, копченый (чеш. smok). От ъс – накаляйся, ъсмак – 1) накаляться, 2) жар, чад, дым (тур.). Весьма древнее образование. Оно может пригодиться и при этимологии английского слова, ныне ставшего международным – «смок» – 1) чад, дым, 2) курить, дымить.
3) И. М. Дьяконов «Языки Древней Передней Азии», М., 1965, стр.215.
4) Там же, стр. 229
5) Явление а = i имеет евразийский масштаб. Все примеры здесь не соберешь. Достаточно как дополнительный намёк на тему указать на равенство образований с этими фонемами-формантами, скажем, в итальянском: Qui = Qua – «здесь», di = da – «из».
